ОБЕД У ПРОРЕКТОРА
- Ну, удружил!.. - воскликнул Кэрри. Он стоял у камина в одной из красивейших комнат своей великолепной квартиры.
- Кто, Два Нуля? - переспросил Джеймс Бэзби. Все они - и он, и лорд Фиверстоун, и Марк - пили вино перед обедом. Двумя Нулями прозвали Чарльза Плэйс, ректора Брэктонского колледжа. Лет пятнадцать назад прогрессисты считали его избрание одним из первых своих триумфов. Крича, что колледжу нужна свежая кровь, что пора его встряхнуть, что он закоснел в академической скуке, они протащили в ректоры пожилого чиновника, избегавшего академизма с тех пор, как он закончил Кембридж. Единственным его трудом был толстый отчет о состоянии клозетов в Англии. Однако надежд он не оправдал, ибо интересовался только филателией и своим больным желудком. Выступал он так редко, что сотрудники помоложе ни разу не слышали его голоса.
- Да, черт его дери! - ответил Кэрри. - Просит зайти, как только я смогу.
- Значит, - заметил Бэзби, - Джоэл и его компания на него насели. Хотят все переиграть.
- Резолюцию отменить нельзя, - сказал Кэрри. - Тут что-то еще, но вечер он мне испоганил.
- Именно, что вам, - ехидно усмехнулся Фиверстоун. - Не забудьте оставить то прекрасное бренди.
- Джоэл! О, Господи!.. - вздохнул Бэзби, запуская в бороду левую руку.
- Мне его стало жалко, - сказал Марк.
Отдадим ему справедливость: неожиданная и совершенно ненужная выходка Фиверстоуна неприятно поразила его; неприятна была и мысль о том, что Фиверстоун протащил его в колледж. Однако, эту фразу он произнес и потому, что хотел покрасоваться независимостью суждений. Скажи ему кто-нибудь: "Фиверстоун будет вас больше ценить, если вы покажете зубы", он бы не обиделся; но никто этого не сказал.
- Джоэла пожалели? - удивился Кэрри. - Видели бы вы его в свое время!
- Я с вами согласен, - неожиданно поддержал Марка лорд Фиверстоун. - Но я, знаете ли, разделяю взгляды Клаузевица. В конечном счете, так гуманней. Я пришиб его одним ударом. Теперь он счастлив - вот они, молодые, которых он ругает столько лет! А что еще можно было сделать? Дать ему говорить? Он бы довел себя до инфаркта, да и огорчился бы, что мы с ним вежливы.
- Конечно, в этом есть смысл… - В свою очередь согласился Марк.
- Обед подан, - объявил слуга.
- Да, - изрек Фиверстоун, когда они уселись, - никто не любит, когда его враги ведут себя вежливо. Что бы делал бедный Кэрри, если бы наши мракобесы подались влево?
- Что ты, Дик, - ответил Кэрри. - Я сплю и вижу, когда же наступит конец этим распрям. Работать некогда!..
Фиверстоун расхохотался. Смех у него был поистине мужской и очень заразительный. Марк почувствовал, что лорд начинает ему нравиться.
- Работать? - переспросил Фиверстоун, не то, чтобы подмигивая, но все же поглядывая в сторону Марка.
- Да, у нас есть и собственная работа, - ответил Кэрри, понижая голос, чтобы показать этим, что говорит всерьез. Так понижают голос, когда речь заходит о вере или о болезнях.
- Не знал за вами, не знал, - Фиверстоун сделал удивленное лицо.
- Вот видите! - воскликнул Кэрри. - Или спокойно смотри, как все разваливается, или жертвуй своей научной работой. Немножко еще разгребу - и сяду за книгу. Все уже готово, продумано, только пиши.
Марк никогда не видел Кэрри обиженным, и ему становилось все веселее.
- Понятно!.. - иронично вздохнул Фиверстоун. - Чтобы колледж оставался на высоком уровне, лучшие его умы должны забросить науку.
- Вот именно!.. - начал Кэрри и замолчал, ибо Фиверстоун снова расхохотался.
Бэзби, прилежно занятый едой, тщательно отряхнул бороду и произнес:
- Да, в теории это смешно. Однако, по-моему, Кэрри прав. Предположим, он уходит со своего поста, удаляется в келью. Мы бы имели блестящее исследование по экономике…
- Я, простите, историк, - заметил Кэрри.
- Ну, конечно, по истории, - ничуть не смутился Бэзби. - Итак: мы бы имели блестящее историческое исследование. Но через двадцать лет оно бы устарело. Работа же, которой он занят теперь, принесет колледжу пользу на очень долгое время. Перевести институт в Эджстоу! Как вам это? А? Я говорю не только о финансовой стороне, хотя по долгу службы с ней связан. Вы представьте себе, как все проснется, оживет, расцветет! Может ли самая лучшая книга по экономике…
- По истории, - подсказал Фиверстоун, но на сей раз Бэзби не услышал.
- …по экономике, - повторил он, - сравниться со всем этим? А?
Доброе вино уже делало свое доброе дело. Все мы знаем священников, которые рады забыть о своем сане после третьей рюмки. С Бэзби все обстояло наоборот: именно в этот момент он о своем сане вспоминал. Священник, уснувший летаргическим сном тридцать лет назад, обретал странную, призрачную жизнь.
- Вы знаете, - вещал он, - что правоверием я не отличаюсь. Но если понимать религию в широком, высоком смысле, я не побоюсь сказать, что Кэрри делает сейчас то, чего не сделал никакой Джоэл.
- Я бы не стал употреблять таких слов, Джеймс, - скромно заметил Кэрри, - но…
- Конечно, конечно! - перебил его Бэзби. - У каждого свой…
- А кто-нибудь узнал, - спросил почтенный гость, - что именно будет тут делать институт?
- Странно слышать это от вас, - Кэрри удивленно посмотрел на него. - Я думал, вы там свой человек.
- Наивный вы, что ли? - повернулся к нему Фиверстоун. - Одно дело - свой, другое дело - чем они занимаются.
- Ну, если вы имеете в виду частности… - начал Кэрри.
- Знаете ли, Фиверстоун, - перебил его Бэзби, - вы разводите таинственность на пустом месте. На мой взгляд, цели института совершенно ясны. Он впервые в истории занимается прикладной наукой всерьез, в интересах нации. Один размах говорит за него. Какие здания, какой аппарат!.. Вспомните, сколько он уже дал промышленности. Подумайте о том, как широко он использует таланты, и не только научные, в узком смысле слова. Пятнадцать начальников отделов, причем каждый получает по пятнадцать тысяч в год! Свои архитекторы, свои инженеры, свои полицейские… Поразительно!
- Будет куда пристроить сыночка, - заметил Фиверстоун.
- Что вы хотите сказать, лорд Фиверстоун? - возмутился Бэзби.
- Да, сморозил! - рассмеялся Фиверстоун. - Совсем забыл, что у вас есть дети.
- Я согласен с Джеймсом, - снова вклинился в разговор Кэрри. - Институт знаменует начало новой, поистине научной эпохи. До сих пор все делалось как-нибудь. Теперь сама наука получит научную базу. Сорок ученых советов будут заседать там каждый день, протоколы будут немедленно реферировать, распечатывать - мне показали, удивительная машина! - и вывешивать на общей доске. Взглянешь на доску - и сразу видно, где что делается. Институт работает как бы на твоих глазах. Этой сводкой управляют человек двадцать специалистов, в особой комнате, вроде диспетчерской. На доске загораются разноцветные огоньки. Обошлось это, я думаю, не меньше, чем в миллион. Называется прагматометр.
- Видите! - изрек Бэзби. - У прагматометрии большое будущее.
- Да уж, не иначе, - ответил Фиверстоун. - Два Нуля сегодня говорил мне, что сортиры там - выше всех похвал.
- Конечно, - согласился Бэзби. - Не понимаю, что тут смешного?
- А вы что думаете, Стэддок? - спросил Фиверстоун.
- По-моему, - ответил Марк, - очень важно, что там будут свои инженеры и своя полиция. Дело не в этих прагматометрах и не в роскошных унитазах. Важно другое: наука обратится, наконец, к общественным нуждам, опираясь на силу государства. Хотелось бы надеяться, что это даст больше, чем прежние ученые-одиночки. Во всяком случае, это может дать больше.
- А, черт! - Кэрри взглянул на часы. - Пора к Нулям. Бренди в буфете. Сифон - на верхней полке. Постараюсь поскорей. Вы еще не уходите, Джеймс?
- Ухожу, - проворчал Бэзби. - Я ложусь рано. Весь день на ногах, знаете ли. Нет, надо быть болваном, чтобы тут работать! Сплошная нервотрепка. Дикая ответственность. А потом тебе говорят, что науку двигают эти книжные черви! Хотел бы я поглядеть, как бы Глоссоп повертелся!.. Да, Кэрри, займитесь своей экономикой, легче будет жить.
- Сказано вам, я… - начал было хозяин, но Бэзби, повернувшись к Фиверстоуну, уже сообщал ему какую-то смешную новость.
Когда Кэрри и Бэзби вышли, лорд Фиверстоун несколько минут загадочно смотрел на Марка. Потом он хмыкнул. Потом он расхохотался. Откинувшись в кресле, он хохотал все громче, и Марк стал вторить ему, беспомощно и искренне, как ребенок. "Прагматометры!.. - восклицал Фиверстоун. - …Дворцовые сортиры!.. " Марку стало удивительно легко. Все, чего он не замечал, и все, что замечал, но не показывал из уважения к прогрессистам, припомнилось ему. Он не мог понять, как раньше же не видел, что и проректор, и казначей столь смешны.
- Да, нелегко, - сказал Фиверстоун, приходя в себя. - Приходится пользоваться вот такими. Их спрашиваешь дело, а они…
- И все же, - заметил Марк, - они умнее других в Брэктоне.
- Ну, что вы! Глоссоп и Ящер Билль, и даже старый Джоэл куда умнее! Им не хватает реализма, они живут фантазиями, но чему они верят, тому и служат. Они знают, чего хотят. А наши бедные друзья… их легко впихнуть в нужный поезд, они даже могут вести его, но о пункте назначения они и понятия не имеют. Они голову положат, чтобы институт переехал в Эджстоу. Тем они ценны. Но что это за институт, что ему нужно, что вообще нужно… это уж увольте! Нет, прагматометрия!.. Пятнадцать начальников!
- Наверное, и я такой же…
- Ни в коей мере! Вы сразу поняли, в чем суть. Я знал, что вы поймете. Я читал все ваши статьи. Поэтому я и хочу с вами поговорить.
Марк молчал. Головокружительный прыжок на новый уровень избранности мешал ему говорить, как и прекрасное вино.
- Я хочу, - заявил Фиверстоун, - чтобы вы перешли в институт.
- То есть… оставил колледж?
- Это неважно. А вообще, что вам здесь делать? Когда старик уйдет, мы сделаем ректором Кэрри…
- Я слышал, что ректором будете вы.
- Я?! - удивился Фиверстоун, словно ему предложили стать директором школы для дефективных; и Марк обрадовался, что собственный его тон можно истолковать и как шутливый. Оба посмеялись.
- Здесь вы попусту тратите время, - сказал наконец Фиверстоун. - Это место для Кэрри. Скажешь ему, что он думает, и он так будет думать. Колледж для нас - только инкубатор. Мы будем брать отсюда стоящих людей.
- Для института?
- Да, прежде всего. Но это лишь начало.
- Я не совсем вас понимаю.
- Скоро поймете. Скажу в стиле Бэзби: человечество - на распутье. Сейчас самое главное - решить, на чьей ты стороне - на стороне ты порядка или на стороне обскурантизма. По всей вероятности, человеческий род уже способен управлять своей судьбой. Если дать науке волю, она создаст человека заново, сделает его воистину полезным животным. Если же ей это не удастся… тогда нам конец.
- Это очень интересно…
- Основных проблем - три. Первое - межпланетные перелеты…
- Что это такое?
- Пока неважно. Тут в данное время мы бессильны. Был один человек, Вэстон…
- Он где-то погиб?
- Его убили.
- Убили?
- Несомненно. Я даже догадываюсь, кто именно.
- Господи! И ничего нельзя сделать?
- Доказательств нет. Убийца - почтенный филолог со слабым зрением, да еще хромой.
- За что же Вэстона убили?
- За то, что он с нами. Убийца - из вражеского лагеря.
- И все?
- Да, - кивнул Фиверстоун. - В том-то и дело. Всякие Кэрри и Бэзби вечно твердят, что реакционеры борются против нас. Они и не подозревают, что это - настоящая борьба. Сопротивление врагов не кончилось судом над Галилеем. Оно только начинается. Теперь они знают, что вопрос о будущем человечества решится в ближайшие шестьдесят лет. Они будут сражаться до конца. Их ничто не остановит.
- Они не могут победить, - возразил Марк.
- Надеюсь, - ответил Фиверстоун. - Да, не могут. Вот почему беспредельно важно решить, с кем ты. Если попытаешься остаться в стороне, станешь пешкой, больше ничего.
- Ну, я-то знаю, с кем я! - воскликнул Марк. - Спасти человечество… о чем тут думать!
- Лично я, - заметил Фиверстоун, - не стал бы подражать Бэзби. Реалистично ли заботиться о том, что станет с кем-то через миллионы лет? Кроме того, не забывайте, что враг тоже толкует о спасении человечества. Практически же, суть в том, что ни вы, ни я, не хотим быть пешками и любим бороться… особенно, если победа обеспечена.
- Что же надо делать?
- Вот в том и вопрос. Межпланетные проблемы придется временно отложить. Вторая проблема связана с нашей планетой. У нас слишком много врагов. Я говорю не о насекомых и не о микробах. Жизни вообще слишком много. Мы еще не расчистили толком место. Во-первых, мы не могли; во-вторых, нам мешали гуманистические и эстетические предрассудки. Даже теперь вы услышите, что нельзя нарушать равновесие в природе. Наконец, третья проблема - сам человек.
- Это удивительно интересно…
- Человек должен взять на себя заботу о человеке. Значит это, сами понимаете, то, что одни люди должны взять на себя заботу обо всех остальных. Мы с вами хотим оказаться среди этих, главных.
- Что вы имеете в виду?
- Очень простые вещи. Прежде всего, стерилизуем негодные экземпляры, уничтожим отсталые расы (на что нам мертвый груз?), наладим селекцию. Затем введем истинное образование, и, в том числе, - внутриутробное. Истинное образование уничтожит возможность выбора. Человек будет расти таким, каким надо, и ни он, ни его родители ничего не смогут сделать. Конечно, поначалу это коснется лишь психики, но потом перейдет и на биохимический уровень, мы будем прямо управлять сознанием…
- Это поразительно, Фиверстоун.
- И вполне реально. Новый тип человека. А создавать его будем мы с вами.
- Не примите за ложную скромность, но мне не совсем понятно, при чем тут я.
- Ничего, зато мне понятно. Именно такой человек нам нужен: отличный социолог, реалист, который не боится ответственности… и умеет писать, наконец.
- Вы хотите предложить, чтобы я все это рекламировал?
- Нет. Мы хотим, чтобы вы все это камуфлировали. Конечно, только на первое время. Когда дело пойдет, мягкосердечие англичан уже не будет нам помехой. Мы им сердце подправим. А пока, в начале, нам важно, как это преподнести. Вот, например, если пойдут слухи, что институт собирается ставить опыты на заключенных, старые девы разорутся и разохаются. Назовите это воспитанием неприспособленных, и все возликуют, что кончилась варварская эпоха. Странно, слова "опыт" никто не любит, "эксперимент" - уже получше, а "экспериментальный" - просто восторг. Ставить опыты на детях - да упаси Господь, а экспериментальная школа - пожалуйста!
- Вы хотите сказать, что мне, в основном, пришлось бы заняться… ну, публицистикой?
- Какая публицистика?! Читать вас будут прежде всего парламентские комиссии. Но это не главное ваше дело. Что же до главного… сейчас невозможно предугадать, во что оно выльется. Такому человеку, как вы, я не буду говорить о финансовой стороне. Начнете вы со скромной суммы - так, тысячи полторы.
- Об этом я не думал, - пробормотал Марк, вспыхивая от удовольствия.
- Конечно, - кивнул Фиверстоун. - Значит, завтра я везу вас к Уизеру. Он просил меня привезти вас на субботу-воскресенье. Там вы встретите всех, кого нужно, и осмотритесь получше.
- Причем тут Уизер? - изумился Марк. - Я думал, что директор института - Джайлс. (Джайлс был известным писателем и популяризатором науки).
- Джайлс?! Ну, знаете! - рассмеялся Фиверстоун. - Он представляет институт нашей почтенной публике. А так - какой с него толк? Он не ушел дальше Дарвина.
- Да, да, - согласился Марк. - Я и сам удивился. Что ж, если вы так любезны, то я согласен. Когда вы выезжаете?
- В четверть одиннадцатого. Я за вами заеду, подвезу вас.
- Спасибо большое. Расскажите мне, пожалуйста, про Уизера.
- Джон Уизер… - начал Фиверстоун, и вдруг воскликнул: - Ах ты, черт! Кэрри идет. Придется слушать, что сказал Два Нуля, и как наш политик его отбрил. Не уходите. Я без вас не выдержу.
Когда Марк ушел, автобусов уже не было, и он направился к дому пешком под светом луны. Когда же он вошел в дом, случилось что-то небывалое - Джейн кинулась к нему, дрожа и чуть не плача, и повторяя: "Я так испугалась!"
Больше всего его удивило, что она расслабилась, обмякла, утратила скованность и настороженность. Так бывало и раньше, но очень редко, а в последнее время вообще не бывало. Кроме того, вслед за этим наутро разражалась ссора. Словом, Марк удивился, но ни о чем не стал допытываться.
Вряд ли он понял бы, если б спросил; да Джейн и не сумела бы толком объяснить. Однако, причины были просты: от Димблов она пришла в пятом часу, оживилась по пути, проголодалась и поверила, что со страхами покончено. Дни становились короче, пришлось зажечь свет, спустить шторы, и тут уж страхи эти показались совсем смешными, как детский страх темноты. Она стала думать о детстве и, быть может, вспомнила его слишком хорошо. Во всяком случае, когда она пила чай, настроение ее изменилось. Ей стало трудно читать. Она забеспокоилась. Потом разволновалась. Потом, довольно долго она считала, что испугается, если не будет держать себя в руках. Потом она решила все-таки поесть, но не смогла. Пришлось признать, что страх вернулся, и она позвонила Димблам. М-сс Димбл почему-то помолчала и сказала, что пойти надо к какой-то мисс Айронвуд. Джейн сначала думала, что речь идет о мужчине, и ей стало неприятно. Жила эта врачиха не здесь, а повыше, в Сент-Энн. Джейн спросила, надо ли записаться. "Нет, - ответила м-сс Димбл. - Они будут вас…", и не докончила фразы. Втайне Джейн надеялась, что та все поймет и скажет: "Я сейчас приеду", но услышала торопливое: "До свиданья". Голос был странный, и Джейн показалось, что сейчас они с мужем говорили именно о ней… нет, не о ней, о чем-то более важном, но с ней связанном. Что значит: "Они будут вас…"? "Они будут вас ждать"? Жуткое, как в детстве, видение каких-то ожидающих ее людей пронеслось перед нею. Она увидела, как мисс Айронвуд, вся в черном, сидит, сложив руки на коленях, а кто-то входит и говорит: "Она пришла".
- "Да ну их!.. " - подумала Джейн, имея в виду Димблов, и тут же раскаялась, точнее - испугалась. Теперь, когда телефон не помог, страх накинулся на нее, словно в отместку за то, что она пыталась от него спастись, и она не могла потом вспомнить, вправду ли мелькал перед ней закутанный в мантию старик, или она просто дрожала, причитала, даже молилась неведомо кому, пытаясь предотвратить его появление.
Вот почему она кинулась к мужу. А он пожалел, что она кидается к нему, когда он так устал и запоздал, и, честно говоря, напился.
- Ты хорошо себя чувствуешь? - поинтересовался он утром.
- Да, спасибо, - отозвалась она.
Марк лежал в постели и пил чай. Джейн причесывалась перед зеркалом. Смотреть на нее было приятно. Мы, люди, всегда проецируем свои чувства на других. Нам кажется, что ягненок кроток, потому что его приятно гладить. На Джейн было приятно смотреть, и Марку казалось, что и ей самой хорошо.
А Джейн казалось, что ей так плохо потому, что волосы ее не слушаются, и потому, что Марк пристает с вопросами. Конечно, она знала, что злится на себя за то, что вчера вечером сорвалась и стала именно тем, что ненавидела - "маленькой женщиной", которая ищет утешения в мужских объятиях. Но она думала, что злоба эта - где-то глубоко, внутри, и не догадывалась, что лишь по этой причине пальцы, а не волосы, не слушаются ее.
- Если тебе плохо, - продолжал Марк, - я могу и не ехать…
Джейн промолчала.
- А если я поеду, - говорил он, - ты будешь одна ночи две-три.
Джейн плотнее сжала губы и не проронила ни слова.
- Ты не пригласишь Миртл? - осведомился Марк.
- Нет, спасибо. Я привыкла быть одна.
- Знаю, - не совсем приветливо ответил Марк. - Черт-те что у нас творится… Жить не дают. Поэтому я и хочу перейти на другую работу.
Джейн молчала.
- Вот что, старушка, - заключил Марк, опуская ноги с кровати. - Не хочется мне уезжать, когда ты в таком состоянии.
- В каком это? - спросила Джейн и обернулась к нему.
- Ну… нервничаешь… так, немножко… у кого не бывает…
- Если я видела вчера страшный сон, это еще не значит, что я ненормальная! - почти выкрикнула Джейн, хотя ничего подобного говорить не собиралась.
- Нет, так нельзя… - начал Марк.
- Как это "так"? - холодно спросила Джейн и не дала ему ответить. - Если ты решил, что я сошла с ума, пригласи доктора. Очень удобно, они меня заберут, пока тебя нет. Ладно, я в кухню пойду. А ты брейся, скоро явится твой лорд.
Бреясь, Марк сильно порезался (и ясно увидел, как предстанет перед Уизером с клочком ваты под губой); а Джейн по многим причинам решила приготовить особенно изысканный завтрак, принялась за дело со всем пылом рассерженной женщины и опрокинула все на новую плиту. Когда пришел лорд Фиверстоун, они еще сидели за столом, делая вид, что читают. Как на беду, в тот же самый момент пришла м-сс Мэггс - та самая женщина, о которой Джейн говорила: "Я нашла подходящую прислугу на два раза в неделю". Мать Джейн двадцать лет назад называла бы ее "Мэггс", а сама звалась бы "мэм". Джейн и "приходящая" говорили друг другу "миссис Мэггс" и "миссис Стэддок". Они были ровесницы, и холостяк не заметил бы различия в их одежде; поэтому не было ничего удивительного в том, что Фиверстоун направился к прислуге, когда Марк сказал: "Моя жена". И ошибка эта не украсила тех минут, которые мужчины провели у Джейн в доме.
Как только они ушли, Джейн сказала, что ей пора в магазин. "Нет, сегодня я ее не вынесу, - думала она, - говорит без умолку". Без умолку говорил и лорд Фиверстоун, и громко, неестественно смеялся, и рот у него был поистине акулий, а уж манеры… Сразу видно, что круглый дурак. На что он Марку? Наверное, он и над Марком смеется. Марка так легко провести. И все это колледж… Что Марку делать с такими, как Кэрри, или тот мерзкий, бородатый? А что делать ей весь этот день и всю ночь, и дальше? Когда мужчина уезжает на два дня, это значит - спасибо, если на неделю. Пошлет телеграмму, даже не позвонит - и все в порядке.
А делать что-то надо. Может быть, и правда позвать Миртл? Но Миртл относилась к своему близнецу, как только и может относиться сестра к такому талантливому брату. Она будет говорить о его здоровье, рубашках и носках, подразумевая, что Джейн неслыханно повезло. Нет, Миртл звать нельзя. Может, пойти к доктору? Но он будет задавать такие вопросы… А что-то делать надо. Вдруг она поняла, что все равно поедет в Сент-Энн, к мисс Айронвуд. И подумала: "Нет, какая же я дура!"
Если бы вы в тот день нашли удобное место над Эджстоу, то вы бы увидели, что к югу быстро движется черное пятнышко, а восточней, у реки, гораздо медленней ползет дымок паровоза.
Пятнышко было машиной, увозившей Марка в Беллбэри, где институт временно расположился при своей же станции переливания крови. Машина Марку понравилась. Сиденья были такие, что хотелось откусить кусочек. А как ловко, как мужественно (Марка сейчас мутило от женщин) сел Фиверстоун за руль, сжимая в зубах трубку! Даже по улочкам Эджстоу они ехали быстро, и Фиверстоун отпускал краткие, но едкие замечания о пешеходах и владельцах других машин. За колледжем св. Елизаветы, где когда-то училась Джейн, он показал, на что способен. Мчались они так, что даже на полупустой дороге мимо них непрерывно мелькали другие машины, нелепые пешеходы, какие-то люди с лошадьми и собаки, которым, по мнению Фиверстоуна, "опять повезло"! Курицу они все-таки раздавили. Опьяненный воздухом и скоростью, Марк покрикивал: "Ух ты!", "Ну и ну!", "Сам виноват", - и краем глаза глядел на Фиверстоуна, думая о том, насколько он интереснее тех зануд. Крупный прямой нос, сжатые губы, скулы, манера носить костюм - все говорило о том, что перед тобой настоящий человек, который едет туда, где делают настоящее дело. Раза два Марк все же усомнился, достаточно ли хорошо лорд Фиверстоун водит машину, но тот кричал: "Что нам перекресток!", и Марк ревел в ответ: "Вот именно!" "Сами водите?" - спросил Фиверстоун. "Бывало", - ответил Марк.
Дымок, который вы увидели бы к востоку от Эджстоу, означал, что поезд везет Джейн Стэддок в деревню Сент-Энн. Лондонцам казалось, что за Эджстоу пути нет; на самом же деле маленький поезд из двух-трех вагонов ходил и дальше. В поезде этом все знали друг друга, и порой вместо третьего вагона прицепляли платформу, на которой ехали лошади или куры; а по перрону ходили охотники в шляпах и гетрах и привыкшие к поездам собаки. Выходил он в половине второго. В нем и ехала Джейн, глядя на красные и желтые листья Брэгдонского леса, а потом - на луга, а потом - на парк, мимо Дюк Итон, Вулема, Кьюр Харди. На каждой станции, где поезд со вздохом останавливался, немного подаваясь назад, звенели бидоны, стучали грубые башмаки, а потом наступала тишина и длилась долго, и осенний свет грел окно, и пахло листьями, словно железная дорога - такая же часть природы, как поле или лес. На каждой станции в купе входили мужчины, похожие на яблоки, и женщины в шляпах с искусственными вишнями, и школьники; но Джейн едва замечала их, ибо, хотя она считала себя крайним демократом, все классы, кроме ее собственного, были для нее реальны только в книге. А между станциями мимо проплывали островки, сулящие райское блаженство, если только ты успеешь сейчас, именно сейчас, спрыгнуть вниз и застать их врасплох: домик, а за ним - стог сена, а за стогом - поле; две пожилые лошадки, стоящие голова к хвосту; небольшой фруктовый сад, в котором виднелось вывешенное для просушки белье, и кролик, изумленно таращившийся на поезд. Его глазки были похожи на точечки, а ушки торчали вверх, как двойной восклицательный знак.
В четверть третьего она прибыла в Сент-Энн, который был и конечной станцией железнодорожной ветки, и концом всего сущего. Когда она вышла со станции, наружный воздух подействовал на нее, как холодное тонизирующее средство.
Хотя поезд последнюю часть пути с шумом и шипением преодолевал подъем, ей все же предстояло еще подниматься вверх пешком, ибо Сент-Энн была одной из тех деревень, расположенных на вершине холма, которые скорее встречаются в Ирландии, чем в Англии, и станция была расположена на некотором отдалении от деревни.
Дорожка, вьющаяся меж насыпей, привела ее в Сент-Энн. Миновав церковь, она свернула налево, как ей объяснили в Саксон-Кроссе. Слева от нее домов не было, только ряд буковых деревьев и неогороженная пашня, круто спускающаяся к основанию холма, а за ней, насколько хватало глаз, простиралась изрезанная оврагами пустошь, упирающаяся в голубизну неба. Джейн находилась в самой верхней точке этого района. Вскоре она подошла к высокой стене, которая, казалось, бесконечно тянулась справа от нее.
В стене была дверь, а рядом с ней висел старый железный колокольчик. Когда звон колокольчика затих, за ним последовало столь долгое молчание, что Джейн начала было подумывать, что дом необитаем. Затем, когда она уже начала колебаться, позвонить ли ей снова или повернуться и уйти, за стеной послышались чьи-то шаркающие шаги.
БЕЛЛБЭРИ И СЕНТ-ЭНН
Поднимаясь по широкой лестнице, Марк увидел в зеркале и себя, и своего спутника. Клочок ваты, закрывавший ранку, растрепало ветром, и теперь над губой гневно торчал белый ус, а под ним темнела засохшая кровь. Фиверстоун, как всегда, владел и собой, и ситуацией. Через несколько секунд Марк очутился в комнате с большими окнами и пылающим камином и понял, что его представляют Уизеру, исполняющему обязанности директора ГНИИЛИ.
Уизер был учтив и седовлас. Его водянисто-голубые глаза смотрели вдаль, словно он не замечал собеседников, хотя манеры его, повторю, были безупречны. Он сказал, что исключительно рад видеть здесь м-ра Стэддока и еще больше обязан теперь лорду Фиверстоуну. Кроме того, он надеялся, что полет не утомил их. Фиверстоун поправил его, и тогда он решил, что они прибыли поездом из Лондона. Затем он поинтересовался, нравится ли м-ру Стэддоку его комната, и тому пришлось напомнить, что они только что приехали. "Хочет, чтобы я себя легче чувствовал", - подумал Марк. На самом деле ему становилось все труднее. "Предложил бы сигарету!.. " - думал он, постепенно убеждаясь, что Уизер не знает о нем ничего. Обещания Фиверстоуна растворялись в тумане. Наконец, Марк собрал все свое мужество и заметил, что ему еще не совсем ясно, чем именно он может быть полезен институту.
- Уверяю вас, м-р Стэддок, - сказал Уизер, глядя вдаль, - вам незачем… э-э… совершенно незачем беспокоиться. Мы ни в коей мере не собираемся ограничить круг вашей деятельности, не говоря уже о вашем плодотворном сотрудничестве с коллегами, представляющими другие области знания. Мы всецело, да, всецело учтем ваши научные интересы. Вы увидите сами, м-р… Стэддок, что, если мне позволено так выразиться, институт - это большая и счастливая семья.
- Поймите меня правильно, сэр, - смутился Марк. - Я имел в виду другое. Я просто хотел узнать, что именно я буду делать, если перейду к вам.
- Надеюсь, между нами не будет недоразумений, - продолжал вещать ИО. - Мы отнюдь не настаиваем, чтобы в данной фазе решался вопрос о вашем местопребывании. И я, и все мы полагаем, что вы будете проводить исследования там, где этого требует дело. Если вы предпочитаете, вы можете по-прежнему жить в Лондоне или Кембридже.
- В Эджстоу, - подсказал лорд Фиверстоун.
- Вот именно, Эджстоу, - и Уизер повернулся к Фиверстоуну. - Я пытаюсь объяснить м-ру… э… Стэддоку, что мы ни в малейшей мере не собираемся предписывать, или даже советовать, где ему жить. Надеюсь, вы со мной согласны. Где бы он ни поселился, мы предоставим ему, в случае надобности, и воздушный, и наземный транспорт. Я уверен, лорд Фиверстоун, что вы объяснили, как легко и безболезненно решаются у нас такие вопросы.
- Простите, сэр, - еще больше смутился Марк, - я об этом и не думал… То-есть, я могу жить где угодно. Я просто…
Уизер прервал его, если это слово применимо к такому ласковому голосу:
- Уверяю вас, м-р… э-э… уверяю вас, сэр, вы и будете жить где вам угодно. Мы ни в малейшей степени…
Марк, почти в отчаянии, еще раз попытался вставить слово:
- Меня интересует характер работы.
- Дорогой мой друг, - сказал ИО, - как я уже говорил, никто и в малейшей мере не сомневается в вашей полнейшей пригодности. Я не предлагал бы вам войти в нашу семью, если бы не был совершенно уверен, что все до единого оценят ваши блестящие дарования. Вы среди друзей, м-р… э-э. Я первый отговаривал бы вас, если бы вы думали связать свою судьбу с каким бы то ни было учреждением, где бы вам грозили… э… нежелательные для вас личные контакты.
Больше Марк не спрашивал; и потому что, видимо, он должен был сам уже все знать, и потому что прямой, резкий вопрос выбросил бы его из этой теплой, почти одуряющей атмосферы доверительности.
- Спасибо, - сказал он, - я только хотел немного ясней представить себе…
- Я счастлив, - сказал Уизер, - что мы с вами заговорили об этом по-дружески… э-э-э… неофициально. Могу вас заверить, что никто не намеревается загнать вас - хе-хе - в прокрустово ложе. Мы здесь не склонны строго разграничивать области деятельности, и, я надеюсь, такие люди, как вы, всецело разделяют неприязнь к насильственному ограничению. Каждый наш сотрудник чувствует, что его работа - не частное дело, а определенная ступень в непрестанном самоопределении органического целого.
И Марк поддержал (прости его, Боже, ведь он был и молод, и робок, и тщеславен):
- Это очень важно. Мне очень нравится такая гибкость… - после чего уже не было никакой возможности остановить Уизера. Тот неспешно и ласково вел свою речь, а Марк думал: "О чем же мы говорим?" К концу беседы был небольшой просвет: Уизер предположил, что Марк сочтет удобным вступить в институтский клуб. Марк согласился и тут же страшно покраснел, ибо выяснилось, что вступать туда надо пожизненно, и взнос - 200 фунтов. Таких денег у него вообще не было. Конечно, если бы он получил здесь работу, он смог бы заплатить. Но получил ли он? Есть тут работа для него или нет?
- Как глупо, - сокрушенно произнес он. - Оставил дома свою чековую книжку.
Через несколько секунд он снова шел по лестнице рядом с Фиверстоуном.
- Ну как? - спросил он. Фиверстоун, видимо, не расслышал.
- Ну, как? - повторил Марк. - Когда я узнаю, берут меня или нет?
- Хэлло, Гай! - заорал вдруг Фиверстоун, кинулся куда-то вниз и, схватив своего приятеля за руку, мгновенно исчез. Марк медленно спустился по лестнице и оказался в холле, среди каких-то людей, которые, оживленно беседуя, шли по двое, по трое налево, к большим дверям.
Долго стоял он здесь, не зная, что делать, и стараясь держаться поестественней. Шум и запахи, доносившиеся из-за дверей, указывали на то, что народ завтракает. Марк колебался, заходить ему или нет, но потом решил, что торчать здесь, как дураку, в любом случае хуже.
Он думал, что в столовой - столики, и он найдет место подальше, но стол был один, очень длинный, и места почти все заняты. Не найдя Фиверстоуна, Марк сел рядом с кем-то, пробормотав: "Здесь можно сесть, где хочешь?", но сосед его не услышал, ибо деловито ел и разговаривал с другим своим соседом.
Завтрак был превосходный, но Марк с облегчением вздохнул, когда он кончился. Вместе со всеми он пересек холл и очутился в большой комнате, куда подали кофе. Здесь он увидел, наконец, Фиверстоуна. Его трудно было не увидеть, ибо он стоял в центре группы и громко что-то рассказывал. Марк хотел его спросить, остаться ли ему тут на ночь и есть ли для него комната, но кружок был очень уж тесный, все свои, и он не решился. Подойдя к одному из столиков, он стал листать журнал, то и дело поглядывая в сторону Фиверстоуна, опасаясь, как бы тот опять не исчез. На пятый раз он увидел одного из своих коллег, Вильяма Хинджеста, которого (конечно, за глаза) называли Ящерка Билл или просто Ящер.
Как и предвидел Кэрри, Хинджест на заседании не был и вряд ли знал Фиверстоуна. Не без страха Марк понял, что его коллега попал сюда сам, без помощи всемогущего лорда. Занимался он физической химией и был в их колледже одним из двух ученых мирового класса. Надеюсь, читатель не думает, что в Брэктоне собрались крупные ученые. Конечно, передовые люди не приглашали нарочно тех, кто поглупей, но, как выразился Бэзби, "нельзя же иметь все сразу!.. " У Ящера были старомодные усы, светло-рыжие с проседью. Нос его походил на клюв.
- Вот не ожидал, - вежливо поздоровался Марк. Он всегда побаивался Хинджеста.
- Хм? - удивился Ящер. - Что? Ах, это вы, Стэддок? Не знал, что они и вас подцепили.
- Жаль, что вас не было вчера на заседании, - заметил Марк.
Это была ложь. Прогрессистам не нравилось, когда Хинджест ходил на заседания. Как ученый он принадлежал им, но, кроме того, он был аномалией, и это им очень не нравилось. Дружил он с Глоссопом. К своим поразительным открытиям он относился как-то небрежно, а гордился своим родом, восходившим к мифической древности. Особенно оскорбил он коллег, когда в Эджстоу приезжал де Бройль. Знаменитый физик был все время с ним, но когда кто-то потом восторженно обмолвился об "истинном пиршестве науки", Ящер подумал и сказал, что о науке они вроде бы и не говорили. "Хвастались предками", - прокомментировал это Кэрри, хотя и не при Хинджесте.
- Что? Заседание? - переспросил Ящер. - С какой это стати?
- Мы обсуждали проблему Брэгдонского леса.
- Ерунда какая!
- Наверное, вы бы согласились с нашим решением.
- Какая разница, что вы там решили!
- То есть как?
- А так. Институт все равно забрал бы лес. Они это могут.
- Как странно! Нам сказали, что если мы откажемся, они переедут в Кембридж.
Хинджест громко хмыкнул.
- Вранье. А странного я ничего не вижу. Наш колледж любит проболтать весь день впустую. И в том, что институт превратит самое сердце Англии в помесь американского отеля с газовым заводом, тоже нет ничего странного. Одно мне непонятно: зачем им этот участок?
- Мы это скоро увидим.
- Вы, может, и увидите. Я - нет.
- Почему? - растерянно спросил Марк.
- С меня хватит, - Хинджест понизил голос. - Сегодня же уеду. Не знаю, чем вы занимаетесь, но мой вам совет - езжайте назад и занимайтесь этим дальше.
- Да? - удивился Марк. - Почему вы так думаете?
- Такому старику, как я, уже все равно, - пояснил Хинджест, - а с вами они могут сыграть плохую шутку. Конечно, кому что нравится.
- Собственно, - заметил Марк, - я ничего еще не решил. Я даже не знаю, что буду делать, если останусь тут.
- Вы чем занимаетесь?
- Социологией.
- Хм, - буркнул Хинджест. - Могу вам показать вашего начальника. Некий Стил. Вон, у окна.
- Вы меня не познакомите?
- Значит, решили остаться?
- Ну, надо же мне хотя бы с ним побеседовать!
- Хорошо, - согласился Хинджест. - Дело ваше. - И крикнул: - Стил!
Стил обернулся. Он был высокий, суховатый, с длинным худым лицом, <