Возникла долгая пауза. Ле Вокс напряженно размышлял.
– Не хотите ли вы сказать, что Леонардо да Винчи…
– Да, – прервал его Фоссиус, – я утверждаю, что Леонардо да Винчи знал страшную тайну, которая была способна стать причиной гибели Церкви и сокрушить ее, словно стремящийся вверх ствол пальмы.
Фоссиус говорил, и глаза его сверкали от возбуждения.
– Теперь я вас понимаю! – внезапно воскликнул доктор Ле Вокс. – Выплеснув кислоту на картину Леонардо, вы хотели найти подтверждение собственной теории? И вам это удалось?
Фоссиус пожал плечами:
– Все произошло так стремительно. Я должен был спасаться бегством, чтобы меня не задержали.
Ле Вокс понимающе кивнул и сказал:
– Знаете, месье профессор, у вас есть лишь один шанс не попасть в тюрьму. Я вынужден дать свое заключение и признать вас больным паранойей.
– Паранойей? – Фоссиус глубоко вдохнул. – Но ведь вы сами в это не верите!
– А какой вывод вы бы сделали на моем месте? – поднял густые брови врач и попросил пациента закатать правый рукав.
Фоссиус покорно, словно в трансе, выполнил требование. Он не мог понять, почему врач ему не верил. Ле Вокс аккуратно ощупал предплечье Фоссиуса и, найдя вену, показавшуюся ему подходящей, сделал укол.
– Вам это пойдет на пользу, – добавил психиатр напоследок.
На следующий день в газете «Фигаро» появилось сообщение следующего содержания:
«Покушение на Мадонну Леонардо. Париж (АФП). Немецким профессор в момент помрачения рассудка выплеснул на картину Леонардо «Мадонна в розовом саду» серную кислоту. Эти происшествие, в результате которого полотно сильно пострадало, помогло, однако, сделать удивительно открытие: изначально художник изобразил Мадонну с ожерельем из восьми различных драгоценных камней, но по неизвестным причинам впоследствии украшение было скрыто под слоем краски. Среди реставраторов Лувра разгорелся ожесточенный спор относительно того, в каком виде должна быть восстановлена картина – в начальном (с ожерельем) либо в более позднем (в этом случае украшение должно быть вновь скрыто). Преступник, который предпринял попытку самоубийства, доставлен в психиатрическую больницу Сен‑Винсент‑де‑Поль».
Глава третья
Сен‑Винсент‑де‑Поль
Психиатрическая больница
До того дня, когда ее муж попал в аварию вместе с сидевшей в его машине неизвестной женщиной, Анна фон Зейдлиц жила, как и тысячи других женщин, до некоторой степени счастливо и наслаждаясь достатком. Тот факт, что у них не было детей, не расстраивал ни ее, ни Гвидо, и если бы ей задали вопрос, вышла бы она замуж за Гвидо еще раз, то Анна, не раздумывая ни секунды, ответила бы утвердительно.
Но в день, когда произошел несчастный случай, все перевернулось. Анну мучили подозрения, что Гвидо обманывал ее или даже вел двойную жизнь, о которой она ничего не знала. Сейчас она пыталась найти способ разобраться в том, что происходило в течение семнадцати лет их брака. Чувства Анны смешались и чем‑то напоминали взбаламученную воду небольшого пруда. Она была потрясена и словно придавлена к земле неведомой силой.
Польше всего ее мучили неизвестность и бессилие. Она не могла просто забыть обо всем. Конечно, она могла сказать себе: «С глаз долой – из сердца вон! Прошлое меня не заботит, я живу тем сегодняшним!» Но чем чаще она думала о событиях последних недель, тем больше убеждалась, что вряд ли ей так легко удастся избавиться от неизвестных преследователей.
Самое страшное было, однако, то, что странные происшествия повлияли на ее восприятие действительности. Анна была не просто напугана, она не могла объективно оценить события, в связи с чем совпадения и странности, имевшие отношение к сложившейся ситуации, стали единым целым. Она почти поддалась губительному психозу, потому что мысли ее вращались по кругу и все больше отдаляли ее от решения проблемы. Она не отваживалась довериться кому‑либо и боялась поговорить даже с лучшей подругой, опасаясь в результате разговора узнать новые подробности измены Гвидо.
События получили неожиданный оборот, когда газеты сообщили о покушении на картину Леонардо в Лувре и о споре, вызванном обнаруженным под слоем краски колье Мадонны. Особое внимание уделяли Марку Фоссиусу – так, звали человека, который облил картину кислотой, – как утверждали авторы статей, сумасшедшему профессору, родившемуся в Германии и до недавнего времени работавшему в Калифорнийском университете Сан‑Диего.
– Фоссиус? Фоссиус… – Анна знала наверняка, что однажды слышала это имя. В день, когда она в последний раз видела Гутманна, тот упоминал профессора Фоссиуса, хотя речь шла не о картинах: Фоссиус большую часть жизни посвятил разгадке тайны Бараббаса. В связи с чем, сообщил Гутманн, многие считали родившегося в Германии профессора сумасшедшим.
Было довольно трудно найти нити, связывающие покушение на картину Леонардо да Винчи и пропавший пергамент, но все же точка соприкосновения была: Бараббас! Гутманн прочитал на копии пергамента это имя, а Фоссиус занимался исследованием этого исторического фантома.
За последние недели Анна поняла, что вещи, которые не укладывались в ее голове, вовсе необязательно являлись необычными настолько, что нельзя было найти связь между ними и реальностью. Конечно, поступок профессора, который выплеснул на картину серную кислоту, по праву попадал в категорию необычных явлений. Но тот факт, что этот же профессор занимался исследованием имени Бараббас, имени, которое упоминалось в разыскиваемой Анной древней рукописи, граничил с безумием. Именно подобные размышления заставили Анну фон Зейдлиц принять решение связаться с сумасшедшим профессором.
Получилось так, что Анне позвонил из Парижа мужчина, который однажды сыграл в ее жизни определенную роль, хоть это и было довольно давно. Его звали Адриан Клейбер. Это был в высшей степени одаренный фотограф и фоторепортер, который работал в «Пари Матч». В том, что Адриан сделал карьеру и Париже, имелась доля заслуги Анны. Клейбер был лучшим другом Гвидо, пока между ними не возник спор, у кого больше прав остаться с Анной.
Тогда, семнадцать лет назад, Адриан и Гвидо вполне серьезно намеревались устроить дуэль, которая не состоялась лишь потому, что Анна заверила: она не отдаст предпочтение ни одному из них, если они попробуют решить спор при помощи оружия. По причинам, о которых Анна уже не помнила, Адриан по собственной инициативе покинул поле боя, чтобы, примитив свои вещи, свою злость и свою боль, отправиться в Париж. Он ни разу не забыл прислать Анне на день рождения цветы, убивая тем самым сразу двух зайцев: это было приятно Анне и жутко злило Гвидо. Но однажды, около шести лет назад, цветы от него не пришли. С тех пор Анна ничего не слышала об Адриане.
Теперь он вдруг сам позвонил ей. Его голос показался чужим, по крайней мере Анна помнила его другим. Но ведь прошла целая вечность с тех пор, как они последний раз разговаривали друг с другом. Около часа они говорили по телефону, и Анне было довольно непросто рассказать Клейберу о смерти мужа и загадочных происшествиях, связанных с его гибелью. Она решила пока не упоминать имя профессора Фоссиуса и сказала, что собирается провести в Париже небольшое расследование, после чего спросила, не сможет ли Адриан помочь ей. Адриан Клейбер был в восторге от этой идеи, предложил Анне жить в его квартире и пообещал встретить, ее в аэропорту.
Клейбер кое‑что понимал в женщинах. В этом не сомневались те из них, кому доводилось с ним общаться, и даже мужчины признавали, что Адриан обладал таким качеством. Его никак нельзя было назвать красивым; сразу бросались в глаза его невысокий рост и роскошная кудрявая шевелюра. Адриан отличался умом, остроумием и вкусом – именно в такой последовательности. Можно сказать, эти качества подчеркивал тот факт, что в возрасте, когда другие уже успели несколько раз развестись, Адриан еще не был женат и нисколько от этого не страдал. Он обладал тем огромным самолюбием, которое делает людей счастливыми, но при этом выставлял напоказ свою худшую сторону, не оставлявшую у собеседника сомнении в том, что перед ним настоящий эгоист. Казалось, проблем для Клейбера не существует. По крайней мере, его любимым выражением было «Нет проблем!», которое сильно раздражало плохо знакомых с ним людей. Те же, кто знал его хорошо, охотно ему верили.
Итак, прошло семнадцать лет с того момента, когда они виделись в последний раз. Во время полета Анна постоянно думала о том, как выглядит Адриан спустя столько времени.
Самолет рейса AF‑731 приземлился точно по расписанию, в 11:30 в аэропорту Ле‑Бурже. Пройдя через невероятное количество залов и лестниц, Анна наконец вышла, держа в руках небольшой чемодан, через стеклянные раздвижные двери в зал, где толпились встречающие.
Адриан помахал ей огромным букетом роз. Едва он подошел к Анне и вручил букет, как тут же крепко обнял ее, приподнял от пола и немного покружил. «Он совсем не изменился!» – подумала Анна и смахнула навернувшиеся на глаза слезы, решив не показывать своего волнения.
Они смотрели друг на друга с некоторым смущением, и Адриан шутливо напомнил Анне, что его внешность редко действовала на женщин притягивающе. Возможно, именно по этой причине он до сих пор не нашел женщину, с которой решился бы связать свою судьбу.
– Что ты хочешь от меня услышать? – засмеялась Анна. – Что ты самый красивый, самый умный и самый желанный холостяк Парижа? Хорошо, если тебе от этого станет легче, то ты самый красивый, самый умный и самый желанный холостяк и Париже. Теперь тебе лучше?
– Намного! – воскликнул Клейбер. – Прежде всего потому, что это сказала ты!
Просто невозможно было оставаться серьезной с Адрианом. Они шутили и смеялись, и Анне стало немного легче. Тем не менее она не забывала о цели своего визита в Париж и уже с первых минут встречи начала размышлять, сможет ли Клейбер помочь ей.
– Дурная история, – внезапно заметил Клейбер, когда они направлялись в его автомобиле, черном «мерседес‑понтон», к центру города. Словно отгадав мысли Анны, он серьезно спросил: – Вы были счастливы?
Анна не сразу поняла смысл вопроса.
– Ты имеешь в виду с Гвидо?
Она пожала плечами. В данный момент Анну больше занимало то, что произошло после смерти мужа. Она в который раз поняла, что ей удалось загнать мысли, связанные со смертью Гвидо, в один из далеких уголков сознания.
– Я приехала не для того, чтобы поплакать у тебя на плече, – сказала она наконец. – Мне нужна твоя помощь, чтобы ном ять, в какую передрягу я попала, понимаешь? Если так будет продолжаться и дальше, я просто сойду с ума!
Клейбер похлопал Анну по руке.
– Успокойся, прошу тебя. Ты можешь полностью на меня положиться.
Она с удовольствием отметила, с какой нежностью прикоснулся к ней Клейбер, и тут же взорвалась:
– Я боюсь, понимаешь? Я ужасно боюсь неизвестности. Это самый сильный страх, который только может быть. Не знаю, понимаешь ли ты меня!
– Я этого не понимаю, – серьезно ответил Клейбер. – Но хочу попытаться понять тебя. Сейчас ты здесь, а твои проблемы остались где‑то далеко.
– Нет, нет и еще раз нет! – закричала Анна раздраженно, и Адриан испуганно отдернул руку. – Именно поэтому я сюда и приехала. Я надеюсь, что смогу подойти к разгадке ближе хотя бы на один шаг.
Клейбер молчал. Он не мог понять, что имела в виду Анна, но чувствовал, что ей пришлось пережить нечто действительно страшное. И было бы как минимум нетактично пытаться представить все в таком свете, словно в этом виновато лишь ее воображение. Анна взглянула на Клейбера. В нем действительно не чувствовалось страха. Она видела человека, который несмотря ни на что будет идти к своей цели, – это качество наверняка помогало ему на поле боя в Корее и во Вьетнаме. Анна, в свою очередь, знала, что отсутствие любого страха иногда граничит с глупостью, но до сих пор прекрасно жила с этим знанием.
– Я рассказала тебе далеко не все, – заметила Анна, когда они съехали с автобана на Порт‑де‑Баньоле и свернули на улицу Бель‑Гранд.
– Не все?
– Я хочу разыскать здесь, в Париже, немецкого профессора, который, возможно, является единственным человеком, способным разобраться в происходящем.
– Как его зовут?
– Марк Фоссиус.
– Никогда не слышал.
– Плохо то, что его посадили в сумасшедший дом. Ты должен будешь помочь мне разыскать его.
– Найти немецкого профессора в парижском сумасшедшем доме?
– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, – призналась Анна, – но встреча с этим человеком имеет для меня огромное значение. И настоящий момент он моя единственная надежда.
Клейбер резко затормозил и припарковался с правой стороны улицы, по которой они ехали.
– Я начинаю кое‑что припоминать, – сказал он. – В газетах сообщали о профессоре, который в Лувре выплеснул кислоту на картину Леонардо да Винчи…
– Как раз о нем я и говорю, – прервала его Анна.
– Но ведь он сумасшедший! Его упрятали в дурдом, ты это понимаешь? – воскликнул Клейбер и постучал указательным пальцем по виску.
– Очень может быть, – возразила Анна терпеливо, – но когда я думаю о событиях последних недель, которые мне пришлось пережить, то его поступок не кажется мне таким уж ненормальным.
Клейбер вцепился обеими руками в руль и, застыв, смотрел через лобовое стекло на улицу. Он молчал, но Анна могла представить себе, о чем он думал.
– Я знаю, – сказала наконец Анна, – трудно понять, а уж тем более поверить во все, что ты услышал. И я была бы не вправе обижаться, даже если бы ты решил, что у меня не все в порядке с головой. Иногда я сомневаюсь в собственном рассудке.
– Не говори глупостей! – ответил Клейбер. – Я не вижу никакой связи между сумасшедшим профессором и твоей историей. Хотя… – Он сделал паузу. – Их объединяет то, что первая представляется мне такой же странной, как и вторая. Мне кажется, что ни один нормальный человек не станет обитать серной кислотой бесценную картину. Я бы даже сказал, остается только пожелать профессору, чтобы его признали невменяемым, в противном случае он не будет рад жизни из‑за требований возместить ущерб.
Анна покачала головой.
– Я уже не раз думала обо всем этом. Психические расстройства могут иметь самые разные причины, могут возникать и исчезать под влиянием непредсказуемых факторов. Человек, совершающий поступок, подобный тому, на который решился Фоссиус, вряд ли может быть абсолютно сумасшедшим. Ненормальным может быть его поступок, но в то же время он будет оставаться выдающимся ученым в своей области.
Ее объяснение прозвучало довольно убедительно, но оставался вопрос, на который пока не было ответа, и Клейбер задал его:
– Каким образом Фоссиус связан с событиями, происходящими с тобой?
Анна улыбнулась, но Адриан прекрасно видел, что эта улыбка грустная.
– В действительности есть лишь одно слово, которое связывает нас. Эго имя, и довольно редкое: Бараббас.
– Бараббас? Ни разу не слышал.
– Вот именно. Это имя упоминается в пропавшем пергаменте, который был у Гвидо. По крайней мере, так утверждал один известный специалист в области коптской истории, к которому я обратилась за советом. Именно он упомянул имя профессора Фоссиуса, который занимается исследованием этой странной исторической личности.
– Теперь я понял! – воскликнул Клейбер. – О чем еще идет речь в древнем пергаменте?
– Этого я не знаю, – ответила Анна. – На следующий день после моего визита тот ученый бесследно исчез вместе с копией пергамента.
Клейбер покачал головой.
– Это какое‑то сумасшествие, настоящий бред! – сказал им. – Мы должны разыскать этого Фоссиуса, и мы это сделаем! Мне удавалось разыскать и не таких людей. Нет проблем!
Адриан Клейбер жил в просторных апартаментах с огромными окнами на авеню Вердун между каналом Сен‑Мартен и Восточным вокзалом, высоко над крышами Парижа. Мощное здание излучало типичное обаяние парижских домов, построенных на рубеже столетий: входная дверь с красными и синими декоративными стеклами, деревянный лифт с медными вставками и складной гремящей дверью, огромный, местами обшарпанный подъезд, настолько широкий, что через него, казалось, мог пройти строем целый батальон.
Выкрашенные в белый цвет двустворчатые двери, которые никогда не закрывались, разделяли две переходящие одна в другую комнаты, обставленные образцами исламского искусства и мебелью в современном молодежном стиле. Адриан скупал все это в антикварных магазинах и на парижских блошиных рынках. При этом ему особенно нравилась толкучка между Порт‑де‑Клинанкур и Порт‑де‑Сен‑Кен. Некоторые из предметов, как отметила про себя Анна, окинув комнаты взглядом знатока, стоили сейчас целое состояние.
Самую маленькую из четырех комнат, единственное окно которой и балкон выходили на задний двор, Адриан предоставил в полное распоряжение своей гостьи и предложил ей чувствовать себя как дома. Белая софа и два старых темных комода – вот и вся мебель, которая могла там поместиться. В отличие от своего огромного дома, в котором Анна чувствовала себя одиноко, здесь ей было уютно и спокойно, возможно, еще и потому, что рядом был Адриан.
Клейбер тем временем заинтересовался историей как журналист и начал действовать с напористостью, обычно свойственной людям его профессии. Он сделал всего лишь несколько звонков – при этом от внимания Анны не ускользнул тот факт, что у него повсюду были знакомые, – и узнал, где находился профессор. Психиатрическая лечебница Сен‑Винсент де‑Поль на авеню Данфер‑Рошро.
Они ужинали в «Chez Margot», небольшом ресторанчике у канала, где было не больше десяти столиков и царила атмосфера жилой комнаты в квартире со множеством жильцов (такому впечатлению в немалой степени способствовала сама Марго, приятная женщина за сорок с ярким макияжем, лично готовившая и подававшая блюда, что, естественно, требовало довольно много времени). Клейбер и Анна разработали целую стратегию, как добраться до профессора Фоссиуса.
Они решили, что было бы неразумно открыто говорить о причинах, заставивших их начать расследование, поскольку в подобной ситуации правда может лишь помешать. Итак, они решили представить Анну как племянницу и единственную родственницу профессора, чтобы получить возможность встретиться с ним.
Клейбер решил взять с собой миниатюрный фотоаппарат и спрятать его под пальто. На последнюю попытку Анны отговорить его от этой затеи, уже когда они входили через боковую дверь в один из корпусов клиники Сен‑Винсент‑де Поль, он ответил, что без фотоаппарата чувствует себя как без одежды. Адриан, который после многих лет, проведенных в Париже, говорил по‑французски практически без акцента, попробовал объяснить через небольшое окошко одетому в белое дежурному на входе цель их визита. Однако по лицу собеседника Клейбер понял, что тот не склонен доверять усчитанному. Дежурный попросил показать документы Анны и, получив ее паспорт, тут же начал внимательно его изучать, силясь понять смысл немецких слов. Найдя имя и фамилию, он буква за буквой переписал их в журнал регистрации посетителей. Наконец дежурный взялся за трубку телефона цвета слоновой кости, набрал какой‑то номер и начал рассказывать, не сводя глаз с Адриана и Анны, о Фоссиусе и его родственниках из Германии. Затем предложил посетителям присесть на белую деревянную скамью в вестибюле.
Ждать им пришлось около десяти минут, но Анне это время показалось вечностью. Наконец дежурный открыл окошко и дал знак подойти. Обращаясь к Клейберу, он сказал:
– Пациент утверждает, что у него нет родственников, потому он не настроен принимать даму по имени Анна фон Зейдлиц.
Вот тут и настало время для Клейбера продемонстрировать свой талант журналиста. Он попросил соединить его с дежурным врачом и буквально обрушил на него поток упреков. Из всего сказанного Анна смогла разобрать лишь то, что человек, находящийся в столь плачевном состоянии, как профессор Фоссиус, вряд ли может вспомнить свою единственную родственницу. Для нее же очень важно увидеть горячо любимого дядю.
Эти слова возымели действие. Врач предложил им пройти на третий этаж, в комнату номер двести один, предназначенную для свиданий с пациентами.
Именно такими Анна и представляла палаты в психиатрических лечебницах: белые стены, забранные решеткой окна, у двери – стул, посреди комнаты – древний обшарпанный стол, вокруг которого расставлены четыре видавших виды стула, на невероятно высоком потолке – лампа в круглом прочно‑белом плафоне. Отвратительно пахло мастикой для полов и рыбой.
Ждать пришлось недолго. К двери вошел Фоссиус, сопровождаемый санитаром и врачом. Молодой врач, довольно надменный тип, снисходительно сообщил, что у них есть, пятнадцать минут, и удалился. Санитар подвел Фоссиуса, одетого в светлую больничную пижаму и имевшего довольно апатичный вид, к столу в центре комнаты, а сам уселся на стул возле двери.
– Вы мне отвратительны! – сказал Клейбер санитару по‑немецки. Тот улыбнулся. Анна испугалась.
Обращаясь к ней, Адриан объяснил:
– Я хотел лишь убедиться, что он не говорит по‑немецки. Видишь, он не понимает ни слова, но все французы считают само собой разумеющимся, что немцы говорят по‑французски.
Профессор присел на один из жутких стульев и положил руки на стол, словно ожидая объяснений.
Сердце Анны ушло в пятки. Она не знала, чем закончится их сегодняшняя встреча и удастся ли поговорить с профессором. Анна нисколько не сомневалась, что этот загадочный человек, молча сидевший напротив и ожидавший объяснений, был ее последней надеждой.
Словно пытаясь подбодрить себя, Анна глубоко вдохнула и заговорила:
– Профессор, я вас прекрасно понимаю. Вы видите меня впервые в жизни. Но вы должны понять меня – я прибегла к этому трюку, чтобы иметь возможность поговорить с вами. Конечно же, мы не родственники, но вы можете мне помочь. Вы должны это сделать. Вы меня понимаете, профессор Фоссиус?
Ученый опустил глаза. Казалось, он понял смысл сказанного. По крайней мере, уголки его рта внезапно начали слегка подрагивать. Но пауза длилась слишком долго, и Анна нетерпеливо повторила:
– Вы меня понимаете, профессор?
Фоссиус медленно зашевелил губами:
– Вытащите… меня… отсюда, – сказал он негромко, но вполне разборчиво. – Прошу вас, вытащите меня отсюда, и могу все объяснить.
– Как вы себя чувствуете, профессор? Я имею в виду, нормально ли с вами обращаются?
Фоссиус закатал левый рукав, и Анна увидела множество следов от уколов.
– Они дают ему огромные дозы успокаивающих препаратов, – сказал Адриан. – Во всех психиатрических клиниках поступают так с пациентами.
Анна положила руку на плечо профессора и спросила:
– Скажите, как мы можем вам помочь? Прошу вас, не молчите!
– Я все могу объяснить, – Фоссиус вымученно улыбнулся. – Прошу вас, только вытащите меня отсюда.
– Мы вытащим вас, – попытался успокоить его Клейбер. – Но для этого нам понадобится ваша помощь. Вы должны сообщить нам информацию, которая может быть полезной. Вы понимаете?
Фоссиус кивнул.
– Вы знаете, что вы совершили, профессор? – спросила Анна взволнованно. – Вы знаете, почему оказались здесь?
Какое‑то мгновение профессор смотрел на Анну, словно пытаясь вспомнить, кто перед ним, а потом изо всех сил закивал головой.
– Почему вы это сделали? Зачем вы облили картину кислотой?
Тут Фоссиус взорвался:
– Почему! Почему! Все хотят это знать, а когда я начинаю объяснять, мне не верят и говорят, что я спятил. Я больше не скажу ни слова!
Анна потянулась к Фоссиусу через стол, словно хотела доверить ему страшную тайну, и шепотом сказала:
– Профессор, это имеет какое‑то отношение к Бараббасу?
– Вы сказали «Бараббас»? – Фоссиус поднял глаза и внимательно посмотрел на Анну, а затем на Клейбера. Вдруг он резко вскочил со стула и, указывая на нее пальцем, закричал: – Кто вас подослал?
Анне и Клейберу с трудом удалось усадить профессора на стул, и потребовалось довольно много времени, прежде чем он успокоился. Анна объяснила Фоссиусу, что у нее есть копия коптского пергамента, в котором упоминается имя Бараббас, что от одного профессора в Мюнхене она узнала, что Фоссиус – самый известный исследователь, занимающийся этим историческим фантомом. Однако Анна не решилась рассказать профессору всю правду.
Казалось, подобное объяснение вполне удовлетворило профессора и даже успокоило его, если не сказать – вызвало состояние апатии. Фоссиус откинулся на спинку стула, устало улыбнулся и спросил:
– Что вы знаете о Бараббасе? Что?
– Не подумайте, что я пытаюсь что‑то скрыть от вас, – ответила Анна, – но я абсолютно ничего не знаю о нем.
Фоссиус сделал театральный жест триумфатора. Он внезапно преобразился: выпрямил спину, поднял брови, так что они стали похожи на полумесяцы, и с силой выдохнул воздух через нос, отчего послышался звук, похожий на тот, который издает паровоз. По всему было видно, что профессор наслаждается моментом, когда к нему наконец‑то отнеслись серьезно.
Профессор как раз собирался начать объяснять, но в этот момент дверь распахнулась и вошел дежурный врач. Он грубо прервал разговор и повелительным тоном сказал:
– Свидание окончено. Фоссиус, на выход!
На просьбу Клейбера дать им еще хотя бы пять минут врач недовольно ответил, что при необходимости они могут увидеть профессора завтра.
Санитар уже вывел Фоссиуса из комнаты, когда Клейбер подошел к врачу и сказал:
– У меня сложилось впечатление, что пациенту дают дозу седативных препаратов, значительно превышающую необходимую. Профессор Фоссиус не является буйным пациентом и производит впечатление человека в здравом уме. Я уверен, вы не заинтересованы в том, чтобы против вас начали служебное расследование. В прошлом году подобный случай, когда врач прописывал пациентам клиники слишком много успокоительных, стал сенсацией. Во избежание подобных неприятностей советую до завтрашнего свидания не делать профессору инъекций.
Угроза Клейбера явно подействовала на врача. Хотя он и ответил довольно надменно, что решение относительно лечения принимает он, но тут же добавил:
– Я посмотрю, сможет ли пациент обойтись без сильных успокоительных.
Анна не очень удивилась тому, как Клейбер повел себя в разговоре с психиатром. Она не могла себе даже представить, что Адриан может оказаться в ситуации, с которой будет не в состоянии справиться. Проблем для него, казалось, не существовало, а значит, Анна вряд ли могла найти лучшего помощника.
Они молча покинули стены Сен‑Винсент‑де‑Поль и вышли через боковой выход на улицу, под промозглый осенний ветер, гнавший по асфальту листья каштанов. Анну и Клейбера мучил один и тот же вопрос: «Сумасшедший Фоссиус или нет?»
– Что ты думаешь обо всем этом? – на ходу поинтересовался Клейбер у Анны.
– Встреча с профессором была слишком короткой, поэтому трудно сделать однозначные выводы.
– Сейчас, еще раз прокручивая в голове все его ответы, я должен признать, что они были логичными. Оказавшись в его положении, я действовал бы так же.
Они разработали подробный план очередной встречи с профессором, целью которого было как можно быстрее заставить его говорить. Клейбер утверждал, что ключевым моментом следовало считать покушение на картину, поскольку именно из‑за него профессор попал в психиатрическую лечебницу. Этот поступок имел огромнейшее значение для Фоссиуса, а значит, нужно было показать ему результат этого поступка, чтобы увидеть, какой будет реакция. Возможно, шок заставит его говорить.
В агентстве AFP Адриан Клейбер достал цветную фотографию поврежденной картины Леонардо, и на следующий день они с Анной вновь отправились в Сен‑Винсент‑де‑Поль.
Фоссиуса словно подменили. Он называл Анну «дорогая племянница», а Клейбера – «любимый племянник» и играл предложенную ему роль просто безупречно. Профессор объяснил, что сегодня ему не делали инъекций, поэтому он мыслит совершенно ясно и хотел бы задать своим посетителям несколько вопросов.
Анна фон Зейдлиц рассчитывала на такой поворот событий и подготовила для профессора историю, которую и рассказала без единой запинки.
– Я знаю, – сказала она, закончив, – что все сказанное звучит довольно неправдоподобно, но клянусь: события разворачивались именно так.
Казалось, рассказ Анны ни в коей мере не удивил и не взволновал профессора. Он сказал лишь: «Интересно!» А через некоторое время повторил то же самое.
Во время общения с профессором Анна и Адриан пришли к выводу, что в том состоянии, в котором он предстал перед ними сегодня, Фоссиус был совершенно нормален. К сожалению, подобный вывод вовсе ничего не значил, поскольку типичным признаком шизофрении является постоянная смена состояний – фазы помрачения рассудка и фазы, когда человек мог мыслить ясно.
Как бы невзначай Клейбер спросил профессора, довелось ли тому видеть последствия своего поступка.
Профессор взглянул на него расширенными от волнения глазами.
Клейбер достал фотографию из конверта и положил перед Фоссиусом на стол. Профессор пристально смотрел на пятно, образовавшееся в области декольте Мадонны, где без особых усилий можно было рассмотреть ожерелье из драгоценных камней.