Несмотря на катастрофические результаты, возможно, самое важное в проектах «развития» — это не то, что они провалились, а то, чего они достигли «побочными эффектами». Вместо того чтобы повторять политически наивный вопрос: «Можно ли сделать так, чтобы программы помощи действительно помогали бедным?», лучше рассмотреть более глубокий вопрос: «К чему приводят программы помощи помимо того, что они оказываются неспособны помочь бедным?».
Левые политэкономы часто заявляли, что реальная цель проектов «развития» — способствовать проникновению капитализма в страны третьего мира. Однако в Лесото такие проекты обычно не очень успешны в навязывании новых производственных отношений (капиталистических или каких-либо других) и не приводят к модернизации или значительным экономическим трансформациям. Они устроены таким образом, что никогда не смогут это сделать. Поэтому было бы ошибкой интерпретировать их как просто «элементы исторической экспансии капитализма» либо как часть глобальной стратегии контроля или капитализации крестьянского производства.
Кроме того, капиталистические интересы могут реализовываться только через ряд социальных или культурных структур, которые столь сложны, что результатом может быть причудливая и неузнаваемая трансформация исходного намерения. Хотя важно знать, например, что Всемирный банк заинтересован в расширении производства и экспорта товарных культур на внешние рынки и что индустриализированные государства, не имеющие исторических связей с данным регионом, могут спонсировать проекты «развития» с целью проникновения на иначе не доступные рынки, это все равно не позволяет выводить реальные события из этих известных интересов, как если бы одно было всего лишь результатом другого. Простое знание того, что канадское правительство заинтересовано в стимулировании сельского «развития», потому что это помогает канадским корпорациям находить рынки для экспорта, скажем, сельскохозяйственной техники, делает множество эмпирических деталей роли Канады в проекте Таба-Цека абсолютно загадочными.
Хотя проект провалился как в снижении уровня бедности, так и в расширении влияния международного капитала, он оказал мощное и обширное воздействие на регион. Проект не изменил животноводство, однако благодаря ему появилась дорога, связывающая Таба-Цека со столицей. Он не привел к «децентрализации» или «участию населения», но способствовал появлению новой окружной администрации и беспрецедентному усилению присутствия правительства в регионе.
Прямым результатом строительства центра для проекта, который было решено сделать столицей нового округа, стало появление нового почтового отделения, полицейского участка, тюрьмы и службы иммиграционного контроля. Появились врачи и специалисты по питанию, а также новая администрация программы «Продовольствие в оплату за труд», которая реализовалась министерствами сельского развития и внутренних дел, пытавшимися таким образом политически регулировать власть вождей. Новый окружной центр также стал удобной базой для военизированных формирований — армии Лесото, и к окончанию проекта в 1983 году в Таба-Цека дислоцировалось множество военных.
С данной точки зрения аппарат «развития» в Лесото — это не машина по искоренению бедности, которая случайно вовлечена в государственную бюрократию. Скорее, это машина по поддержке и расширению бюрократической государственной власти, которая случайно пользуется бедностью как точкой входа и оправданием — осуществляя вмешательства, которые не влияют на бедность, но приводят к иным осязаемым эффектам.
Это не означает, что государство, понятое как единое целое, имеет больше власти, чтобы эффективнее извлекать излишки, внедрять программы или приказывать массам, верно обратное. Скорее, чем больше отношения власти распространяются через государственные каналы и бюрократические круги, тем дольше (самым непосредственным образом) люди должны стоять в очередях и ждать, пока резиновые штампы дадут им то, что они хотят. «Повторяется одна и та же история, — сообщил сотрудник, занимавшийся «развитием». — Когда американцы, датчане и канадцы уедут, деревенские жители продолжат свои малодоходные фермерские практики в ожидании зарплат с рудников, зная теперь лишь, что сборщик налогов живет в долине, а не в Масеру»[4].
В то же время проект «развития» может эффективно справляться с политическими вызовами, стоящими перед системой, не только усиливая административную власть, но и представляя политические вопросы землевладения, ресурсов, рабочих мест или зарплат как технические проблемы, поддающиеся решению в результате технического вмешательства с целью «развития». Если и можно говорить, что эффектом проекта «развития» становится формирование некой стратегически связной или осмысленной целостности, то эта целостность — своего рода машина «антиполитики», которая аналогично антигравитационной машине из научно-фантастических рассказов нажатием переключателя убирает политику даже из наиболее чувствительных политических действий.
Такой результат может не входить в намерения планировщиков. Он не обязательно – следствие заговора с целью содействия капиталистической эксплуатации путем включения новых территорий в мировую систему, противодействия радикальным общественным преобразованиям, подкупа национальных элит или мистификации реальных международных связей. Этот результат может получаться, так сказать, за спинами самых искренних участников. Он может возникать вследствие простого стечения обстоятельств. Аппарат планирования не является ни простым украшением, ни ключом к пониманию происходящего. Это не чертеж машины, а ее деталь.
Что делать? Кому?
Если «развитие» не может быть ответом на бедность и бесправие в Лесото, тогда что может? Что делать, если не заниматься «развитием»?
Любой ответ на вопрос типа «Что делать?» требует сначала ответа на вопрос «Кому?». Дискурс «развития», как и значительная часть политической науки, стремится отвечать на данный вопрос утопически: «Если у нас есть всевластный и благосклонный политический аппарат, что он должен сделать, чтобы учесть интересы бедных граждан?».
Это более чем бессмысленный вопрос. На практике он представляет в сущности глубоко частичное и заинтересованное вмешательство универсальным, незаинтересованным и принципиально благожелательным. Если вопрос «Что делать?» имеет хоть какой-то смысл, то в качестве реальной тактики, а не утопической этики.
Этот вопрос часто ставится в форме «Что делать им?», где под «ними» без особой пользы подразумевается Лесото или басуто. Когда агенты «развития» говорят о подобной общности, они обычно имеют в виду правительство. Но правительство Лесото не тождественно людям, живущим в Лесото, и ни в каком смысле не представляет такого рода общность. Как и в большинстве стран, правительство — это относительно небольшая клика с узкими интересами. Нет особого смысла спрашивать, что должны делать окопавшиеся и часто коррумпированные элиты, чтобы поддержать бедных. Их структурное положение ясно показывает, что они будут последними, кто осуществит такой проект.
Возможно, в вопросе «Что делать им?» «им» означает «народу». Но опять же, народ — это не неразличимая масса. Это не один вопрос, а сотни: Что должны делать горняки? Что должны делать брошенные пожилые женщины? и т.д. Предлагать готовые рецепты было бы самонадеянно. Упорно работающие горняки и брошенные пожилые женщины знают тактики, подходящие их ситуации, гораздо лучше любого эксперта. Если и можно дать какой-то совет по поводу того, что «им» следует делать, то это должно быть не насаждение общей политической стратегии или общий ответ на вопрос «Что делать?» (на который могут ответить только те, кто сопротивляется), а ответы на специфические, локальные, тактические вопросы.
Что делать нам?
Если же, с другой стороны, поставить вопрос «Что делать нам?», необходимо пояснить, кому «нам». Если «мы» означает «организации, занимающиеся „развитием“» или западные правительства, данный вопрос ошибочно предполагает, что это коллективный проект помощи бедным. Какую бы пользу или вред не приносили эти организации, ничто в их общем способе действия не оправдывает веру в такое коллективное «мы», определяемое политической программой поддержки.
Однако для некоторых представителей Запада есть более продуктивная постановка вопроса «Что делать нам?»: «Что делать нам, интеллектуалам, работающим в третьем мире или беспокоящимся о нем?». В той мере, в какой существуют общие политические ценности и реальная «мы»-группа, это становится реальным вопросом. Но ответить на него сложнее.
Должны ли те, кто обладает знаниями, давать советы организациям, занимающимся «развитием», которые вроде бы жаждут их и готовы претворять в жизнь? Как я попытался показать, организациям нужны только советы, с которыми они готовы согласиться. Один специалист по «развитию» спросил у меня совета, что могла бы сделать его страна, чтобы помочь этим людям. Когда я предложил, чтобы его правительство ввело санкции против апартеида, он воскликнул с предсказуемым раздражением: «Нет, нет! Я имею в виду развитие!». Принимаются только советы, как сделать «развитие» лучше. Они готовы выслушивать критику плохих проектов развития, только если за ней следуют призывы к хорошим проектам развития. Однако организации, планирующие и внедряющие такие проекты, — вроде Всемирного банка, Агентства США по международному развитию и правительства Лесото — вовсе не те социальные партнеры, которые будут оказывать поддержку бедным.
Столь очевидный вывод причиняет многим дискомфорт. Им кажется, что он означает безнадежность, как будто на вопрос «Что делать?» дается ответ «Ничего». Но данный вывод этого не предполагает. Государство — не единственный игрок в городе, и выбор — не между «испачкать руки, участвуя в проектах развития или пытаясь их реформировать» и «жить в башне из слоновой кости». Перемены происходят, когда, по словам Мишеля Фуко, «критика разыграна в реальности, а не когда реформаторы претворили свои идеи в жизнь» [Foucault, 1981, p. 13].
Для представителей Запада одной из важнейших форм вовлечения является простое политическое участие в жизни своего общества, подходящее для любого гражданина. Это, возможно, особенно верно в случае граждан такой страны, как США, где одной из важнейших рабочих обязанностей экспертов является борьба с империалистической политикой.
Библиография/References
Ashton H. (1967) The Basuto: A Social Study of Traditional and Modern Lesotho, N.Y.: Oxford University Press.
Beinart W., Bundy C. (1981) State Intervention and Rural Resistance: The Transkei, 1900–1965. Peasants in Africa: Historical and Contemporary Perspectives. M. Klein (ed.), Beverley Hills: Sage: 271–316.
CIDA (1978) Appraisal of Project Progress During the Pilot Phase and Review of Plans to Expand Agricultural Programs in Phase II of Project Operations, Ottawa: CIDA.
FAO, World Bank (1975) Draft Report of the Lesotho First Phase Mountain Area Development Project Preparation Mission, Vol. 1, 2, Rome: FAO.
Foucault M. (1981) Questions of Method: An Interview. Ideology and Consciousness, 8: 3–14.
Hillier A.P., Cana F.R. (1910) Basutoland. Encyclopaedia Britannica, Vol. 3, Cambridge: Cambridge University Press: 503–506.
Murphy B. (1979) Smothered with Kindness. New Internationalist, (82).
Murray C. (1981) Families Divided: The Impact of Migrant Labour in Lesotho, N.Y.: Cambridge University Press.
Wiel A.C.A. van der (1977) Migratory Wage Labour: Its Role in the Economy of Lesotho, Mazenod: Mazenod Book Centre.
Wilson M., Thompson, L. (eds) (1969) The Oxford History of South Africa, Vol. 1, N.Y.: Oxford University Press.
World Bank (1975) Lesotho: A Development Challenge, Washington: World Bank.
[1] Перевод с англ. Андрея Корбута выполнен по: Ferguson J., Lohmann L. (1994) The Anti-Politics Machine: «Development» and Bureaucratic Power in Lesotho. Ecologist, 24 (5): 176–181.
[2] См.: [CIDA, 1978, p. 39].
[3] [FAO, World Bank, 1975, Annex I, p. 10–12]. Близкую южноафриканскую историю вмешательства правительства в традиционное животноводство см. в [Beinart, Bundy, 1981].
[4] Цит. по: [Murphy, 1979, p. 13].