Отчего же Сталин дал добро на начало войны? Обычно в качестве причин смены курса приводят речь Ачесона, появление у Советского Союза своего ядерного оружия и образование КНР. Два последних аргумента, по мнению автора, являются идеологизированными и несколько некорректными.
Да, ядерное оружие появилось у Советского Союза в 1949 г., однако достаточное количество ядерных бомб, приемлемое для ведения серьезной войны, а также создание необходимых средств доставки этого оружия (в первую очередь, стратегической авиации) относятся к более позднему времени. В 1950 году в СССР не было достаточного количества атомного оружия и бомбардировщиков дальнего действия, необходимых для нанесения главного удара по США[37].
Между тем, начинать войну неподготовленным – чрезвычайный риск. Более того, если мы сопоставим даты создания советского ЯО с и переписки Сталина и Мао по корейскому вопросу, то мы увидим, что атомная бомба у Советского Союза есть с августа, а положительное решение принято только почти полгода спустя.
Образование КНР тоже не стоит воспринимать как ультимативный довод. Китай только что вышел из длительной гражданской войны, так что значительная часть руководства КПК полагала, что необходимо в первую очередь концентрироваться на восстановлении страны, а не тратить силы и ресурсы вовне.
Таким образом, не стоит полагать, что только-только образованная КНР была мощным союзником, который радикально изменил баланс сил, и что Пекин был готов помогать Москве во всех ее начинаниях.
В. П. Ткаченко обращает внимание еще на два фактора. Во-первых, необъявленная война шла фактически с весны 1949 г., и эта проблема нуждалась в решении. В Москве понимали, что Ли Сын Мана от более серьезных военных действий удерживает только слабость его армии, и превентивный удар мог рассматриваться как эффективная мера пресечения длительного и выматывающего конфликта. Во-вторых, КНР в это время была готова продолжать военные действия и захватывать Тайвань, чей режим пользовался гораздо более явной поддержкой Соединенных Штатов. Конфликт там имел гораздо больше шансов перерасти в третью мировую, и потому, с точки зрения Москвы, война в Корее могла рассматриваться как меньшее зло[38].
Возможно, что кроме озвученных выше причин была еще одна, о которой мы поговорим отдельно, ибо она касается не столько изменений во внешнеполитической ситуации, сколько ситуации внутри страны.
Советский Союз 1950-х годов был идеократическим государством, в котором решения принимались не только из соображений политической рациональности, но и в силу соответствия определенным идеологемам. Одной из таких идеологем был представление о революционной ситуации, которая неизбежно должна разрешиться разрушением старого порядка. Апелляция к подобной догме в идеократическом обществе достаточно действенна, - так же как логика и политика Запада диктовала им стратегию противостояния коммунистической экспансии, формальная логика Кремля не давала им права оставить без внимания «революционную ситуацию» на Юге.
И если в данном контексте представители КНДР начинают заверять Москву в том, что на Юге налицо все признаки революционной ситуации, которую стоит лишь немного подтолкнуть, это не может быть проигнорировано. Во-первых, потому, что в такой ситуации идеологическому союзнику не помочь нельзя, и отказ был бы не понят. Во-вторых, революционная ситуация действительно позволила бы осуществить смену режима быстро и без особого риска.
Ссылки на именно такой характер аргументации есть в мемуарах М. С. Капицы[39], по словам которого Пак Хон Ён «утверждал, что на Юге сложилась революционная ситуация, что как только начнется наступление Народной армии, там произойдут мощные народные выступления, сеульские власти будут парализованы и согласятся на объединение »[40].
Основание для того, чтобы так думать, были. Как мы помним, масштаб левого сопротивления режиму Ли Сын Мана в 1948-1949 гг. был сравним с масштабом антияпонского сопротивления в Корее в начале ХХ в. В 1950 г. эта активность уже начала спадать. Сказались и проведенная режимом куцая аграрная реформа, и весьма жесткие меры по подавлению левых выступлений. Однако снаружи это было видно меньше, чем изнутри, и представители Северной Кореи вполне могли потрясать цифрами и фактами, однозначно говорящими о том, что объединение страны будет легким.
У автора создается четкое впечатление, что вся стратегия Москвы в корейском вопросе, включая и невнимание к возможному американскому вмешательству, строилась на 100 %-ной уверенности в том, что война на Корейском полуострове будет развиваться как блицкриг. Северокорейская армия в кратчайшие сроки подавляет сопротивление противника, захватывает столицу Сеул, после чего по всей стране тут же разворачивается всенародное восстание, максимум за месяц южнокорейский режим прекращает свое существование, и международному сообществу придется мириться с новым положением дел на Корейском полуострове.
Это косвенно подтверждается тем, как выглядела северокорейская стратегия в первые дни войны, когда после блестящих успехов, почти полного разгрома южнокорейской армии в прифронтовой зоне и захвата Сеула армия КНДР примерно неделю не продолжает развивать успех, а чего-то ждет. М. С. Капица открыто говорит, что расчеты Пак Хон Ёна не оправдались[41].
Какой была бы стратегия Москвы, если бы там заранее знали, что народные массы Юга не поддержат вторжение северян – вопрос интересный. Но когда случилось то, что случилось, отступать северянам и тем, кто их поддерживал, было поздно.
Теперь же рассмотрим не менее важный вопрос: «Если решение Москвы дать «добро» Пхеньяну на начало военных действий базировалось на ложной посылке о том, что сеульский режим вот-вот рухнет, то на основании каких данных было принято это решение, и кто, осознанно или нет, снабжал Москву дезинформацией?».
В докладных записках российских дипломатов в москву хватает данных о том, что южнокорейский режим находится в состоянии кризиса. Однако после закрытия в сеуле советского консульства Москва не имела возможности собирать сведения о положении в РК напрямую. Следовательно, данные, скорее всего, поступали от северокорейских товарищей
И здесь на сцене появляется человек, чей вклад в Корейскую войну сложно переоценить, - однако, доселе он был практически вне внимания историков. Речь идет о Пак Хон Ёне, руководителе коммунистов Юга и, согласно принятому мнению, одной из первых жертв Ким Ир Сена в борьбе за власть.
Собственно, именно этот факт и выводил до поры, до времени Пак Хон Ёна из списка разжигателей войны, но стоит напомнить, кем был Пак Хон Ён до того, как его репрессировали.
Дело в том, что привыкнув к самодержавному культу личности Ким Ир Сена более позднего времени, мы не до конца представляем себе, что в Северной Корее начала 1950-х годов был довольно высокий уровень плюрализма, а Ким Ир Сен тогда был в лучшем случае первым среди равных.
А если мы будем придерживаться классической советской структуры власти, при которой первым лицом в государстве фактически является генсек правящей партии, то первые годы существования Северной Кореи дают картину, существенно отличающуюся от принятого представления о том, кто в это время был в стране главным. Изначально Компартия была тогда разделена на северную и южную части. При этом южная, как более многочисленная, формально считалась главнее и даже после бегства на Север Пак Хон Ён продолжал считаться главой коммунистов Юга. Когда была создана Трудовая партия, разделение ее на северную и южную партии тоже какое-то время было, при этом на Севере ТПК изначально руководит Ким Ду Бон, а главой южан по-прежнему считается Пак Хон Ён. Только в 1949 г. это разделение исчезает, и главой партии становится Ким Ир Сен [42]. Однако в правительственной переписке с Москвой в качестве адресатов по-прежнему называют не только Кима, но и Пака.
Наряду с партийным руководством Пак Хон Ён совмещал посты первого заместителя Ким Ир Сена как главы исполнительной власти и министра иностранных дел. Таким образом, общение с Москвой и Пекином, а равно – снабжение их информацией о ситуации в Корее шло, в первую очередь, через него. Пак был на 12 лет старше Кима, что тоже играло свою роль в традиционном обществе.
Как министр иностранных дел, присутствовавший при всех переговорах Ким Ир Сена с Москвой и Пекином, Пак был вторым (если не первым) человеком в определении северокорейской внешней политики и точно вторым после Кима в остальных вопросах: это хорошо видно хотя бы по советским работам самого начала 50-х[43], где Пак превозносится и цитируется не менее, чем Ким.
Таким образом, на 1949-1950 гг. Пак Хон Ён был как минимум вторым человеком в стране вообще и имел хорошие шансы стать первым, тем более что среди советских товарищей у него было достаточно покровителей или, во всяком случае, тех, кто его ценил и имел с ним дружеские отношения. Например, советский консул в Сеуле А. Н. Куликов, муж известной исследовательницы Кореи Ф. И. Шабшиной[44].
Историки РК обычно относились к Пак Хон Ёну с определенной симпатией и противопоставляли его «пришлому» Ким Ир Сену как руководителя «местных». Однако такое противопоставление не совсем верное. В советской России Пак пробыл довольно долго (по совокупности почти столько же) и с точки зрения карьерного роста добился не меньшего, чем Ким Ир Сен. Его статьи (см. сборник «ВКП (б, Коминтерн и Корея») демонстрируют весьма активную поддержку генеральной линии Москвы и, я бы сказал, потенциальную готовность к перегибам. Поэтому не стоит думать, что в своей политике он отстаивал интересы местных коммунистов и противостоял линии Москвы.
Что говорит в пользу версии о Паке как главном инициаторе войны со стороны Севера? Во-первых, по своим политическим взглядам относившийся к старой гвардии Коминтерна Пак Хон Ён принадлежал к куда более идейным сторонникам «мировой революции» - настолько, что иногда его считают троцкистом. Развязывание войны хорошо отвечало его идеологическим воззрениям.
Во-вторых, если бы война завершилась успехом, ТПК значительно расширилась бы за счет коммунистов Юга, существенная часть которых была его сторонниками. Учитывая, что по численности населения Юг вдвое превосходил Север, Пак вполне мог рассчитывать на то, что на ближайшем съезде партии у него будет прекрасная возможность «подвинуть» Ким Ир Сена за счет численного превосходства его сторонников в партии. Во всяком случае, перед войной он заявлял на Юге под его началом находятся 200 тысяч коммунистов (в одном Сеуле – 60 тыс.), которые немедленно восстанут, как только начнется война[45].
Эти заявления Пака подтверждает и М. С. Капица. Он пишет, что Пак Хон Ён «утверждал, что на Юге сложилась революционная ситуация, что как только начнется наступление Народной армии, там произойдут мощные народные выступления, сеульские власти будут парализованы и согласятся на объединение[46].
Заработав очки у советского руководства, Пак мог получить власть легитимно, не прибегая к насилию. При этом Москва вполне могла одобрить такой выбор народа. Это весьма реалистичная стратегия для человека, поднаторевшего в аппаратных играх Коминтерна.
В-третьих, как лидер коммунистов Юга, Пак Хон Ён не мог рассматриваться как некомпетентный человек в вопросе о том, что представляет собой внутриполитическая ситуация в РК. Кроме того Пак лучше, чем Ким был подкован в административных играх и, как коминтерновский работник с московским прошлым, должен был хорошо представлять себе, на какие идеологические точки надо давить для того, чтобы убедить московские власти принять нужное решение.
Аргумент, что на Юге существует революционная ситуация, и развитие событий надо лишь чуть-чуть подтолкнуть очень подходящий именно с этой точки зрения, особенно когда ты являешься единственным источником информации о положении на Юге страны и проверить ее достоверность невозможно. Тем более что события 1948 г., включая восстание на о. Чечжудо или мятеж в Ёсу, очень хорошо укладываются в картинку. И если не знать, что движение идет на спад, совсем несложно поверить, что режим Ли Сын Мана на краю гибели.
Непонятно, выдавал ли Пак желаемое за действительное[47], будучи отрезан от реальной информации, или сознательно «выдавал дезу», но именно он был основным источником тех данных, на основании которых было решено воевать. А в сочетании с его активной позицией по продавливанию войны этого достаточно, чтобы счесть Пака лицом, как минимум, не менее виновным, чем Ким.