– Мне очень дорога эта вещица. Может быть, вы попросите кого‑нибудь из экипажа взять ее с собой, а там я ее заберу?
Офицер заколебался и принялся разглядывать гравировку на ручке – имя Алекса.
– Вообще‑то у нас это совершенно не принято, сэр, но, мне кажется, ваше предложение решает проблему. Я сейчас узнаю, возможно ли это.
Он отдал преступную авторучку напарнику, у которого не сходила с лица сдержанная улыбка. Тот поспешно пробормотал заверения и, справившись о рейсе Алекса, уже собирался пойти договариваться, но неожиданно вернул ему остальной багаж. Подавая книгу, таможенник взглянул на Алекса с явным интересом:
– E muy metafisico, si?[20]
Алекс смутился оттого, что испанский у него был слабоват, но таможеннику, видимо, просто приятно было увидеть, что его родной язык понимают, поэтому он согласно кивнул:
– Лететь долго, а фильмов я уже насмотрелся. Так коротать время куда лучше.
Офицер подал ему квитанцию на ручку и кивком велел проходить. Весь инцидент был сущим пустяком, но его странная задушевность тронула Алекса, и он вдруг осознал, что до сих пор не взглянул, что это за книга, а ведь именно благодаря ей возникло то мимолетное единение. Он даже толком не поинтересовался, о чем она. И вправду, extraordinario…
Он все еще раздумывал над случаем с ручкой и книгой, как вдруг его внимание привлек голос стюардессы, обращавшейся к пассажирам на родном английском. От усталости Алекса начинало знобить. Чтобы справиться с дрожью, он достал одеяло и впервые взглянул на заглавие, просвечивавшее сквозь светлый пакет. Эту книжку сразу после окончания конференции – когда он собирался ненадолго съездить в Джерси – всучила ему благожелательная докторша с отчетливым южноамериканским выговором. «Надеюсь, она наделит вас проницательностью в безумных поисках разницы между духовностью и реальностью. Счастливо вам добраться до дома и – buena suerte».[21]Она дружески потрепала его по плечу и ретировалась, а Алекс, уже сидя в машине, сунул книжку вместе с пакетом в карман пальто. Распрощавшись, он захлопнул дверцу и тут же позабыл о подарке. Теперь, с комфортом расположившись в уютном кресле, он наконец впервые раскрыл «Сто лет одиночества».
|
|
«Пройдет много лет, и полковник Аурелиано Буэндиа, стоя у стены в ожидании расстрела, вспомнит тот далекий вечер, когда отец взял его с собой посмотреть на лед».[22]Вот это да! Первыестрочки сразу взволновали воображение. Алексу казалось, что голос автора звучит прямо у него в ушах, – такова была мощь таланта Габриэля Гарсиа Маркеса. Сам он никогда бы даже не подумал покупать эту книгу. Что за счастливая случайность! Делать было все равно нечего, и он принялся за чтение.
Когда самолет набрал высоту, стюардесса, разносившая напитки и предлагавшая меню, доброжелательно улыбнулась Алексу:
– Ваша авторучка у меня, доктор Стаффорд. Вы не забываете о традиционных ценностях! В наше время почти не осталось тех, кто умеет писать как следует. – Стюардесса рассмеялась, показывая прелестные белые зубки. – Я отдам ее вам, как только прибудем в Хитроу, сразу после посадки. – Она услужливо налила ему шампанского. – Все же поразительно, как это они согласились выполнить вашу просьбу. Вероятно, все дело в вашей английской невозмутимости.
Алекс по‑мальчишески улыбнулся, но от бокала с шампанским отказался, вместо него выбрав в меню truite amandine,[23]и тут же вернулся к пирату Френсису Дрейку, который в шестнадцатом веке разрушил Риоачу и тем самым нечаянно вторгся в судьбы людей, описываемых в книге.
|
|
Принесли ужин. Алекс поел и продолжил чтение. Коллега в соседнем кресле тихо похрапывал. В самом стиле романа было нечто неуловимо захватывающее. Усталость окутывала Алекса подобно огромному глухому покрывалу; он изредка подремывал, следуя давней привычке, потом просыпался и вновь читал, иногда прерываясь на обдумывание подробностей и сюжетных поворотов книги, сравнивая их с обстоятельствами собственной семейной жизни. Вроде бы совершенно другой мир, а сколько общего! Галион, застрявший посреди тропического леса, – это донкихотствующий Уилл, пустившийся на поиски неизвестно чего. Женщина, слишком прекрасная для земной могилы и мистическим образом вознесшаяся на небо на простынях, которые она вывешивала для просушки, отдаленно напомнила Алексу маму. Повествовательный тон изложения придавал вымышленному событию оттенок реальности. Алекс не сомневался, что Уилл не только читал, но и не раз перечитывал роман Маркеса; ему приходилось натыкаться на эту книжку посреди книжных развалов брата, до сих пор загромождавших его лондонскую квартиру. Уилл ничего не привнес в его жилище для оправдания собственного имени,[24]кроме многочисленных полок с интеллектуальным богатством: музыкой – на дисках и в нотах – и книгами. Стеллажи с первыми изданиями «Пенгуин» высились до потолка, и Шан не раз выставляла Уиллу ультиматумы – пожалуй, даже слишком часто. В самом деле, что за вздорная идея – заставить его выбирать между «мной и этими ужасными пропыленными книгами»! Но ей пришлось смириться, и Шан удовольствовалась тем, что просто связывала тома в стопки красивыми ленточками, чтобы хоть как‑то замаскировать их неказистый облик. Алексу было известно даже лучше, чем ей самой, в какую сторону склонился бы выбор брата, но теперь он скорее посочувствовал бы Шан – принимая во внимание нанесенный ей моральный ущерб. Тем не менее ему не терпелось обсудить книгу с Уиллом; он с удовольствием сделал бы это прямо сейчас. Брату, без сомнения, по душе такие обнаженные переживания и полет фантазии. Неожиданно в нем зародилось понимание, что они с Уиллом не просто две стороны одной медали: старший папин сын и младший маменькин сыночек. Теперь Алекс понял, что и в нем самом залегал в глубине еще не слишком исследованный пласт, а у Уилла в его натуре присутствовала серьезная сторона, которую он не любил выставлять напоказ. Оставалось только сетовать по поводу благонамеренной склонности родителей – да и друзей – заранее придумывать амплуа для своих чад. Вот Алекс – он такой упорный, трудолюбивый, чистый логик, из него получится хороший врач. Для его брата это непосильная ноша. А что же Уилл? О, это мечтатель, из него слова не вытянешь, вечно уткнется в книгу… На фортепиано играет не хуже Шопена. Но один Бог знает, добьется ли он чего‑нибудь в жизни, ведь он разгильдяй! Уилл обычно смеялся над такого рода комментариями, заявляя: «Лучше я буду как Жорж Санд». В глубине души он, конечно же, обижался, но это терзало и Алекса, который поневоле становился объектом двусторонней оппозиции и оттого чувствовал себя еще более солидным и, соответственно, несколько скучноватым. У мамы, впрочем, было на этот счет собственное мнение, которое она высказывала в противовес родственным пересудам: «Они оба очень умные и одаренные. Давайте подождем, и тогда видно будет, как они распорядятся отпущенным им временем».
|
|
Алекс чувствовал, что хорошо было бы поспать, поскольку мысли уже пошли вразброд. К этому соображению добавилось еще одно, более неприятное: все ли ладно дома? Оно грозило отравить оставшиеся часы ночного бдения, но Алекс списал опасения на последствия усталости. Вероятно, отец с Уиллом за ужином опять поцапались и ему, как обычно, придется выступить в роли миротворца. Солнце перешагивало со страницы на страницу, аркой поднимаясь над пурпурным облачным краем, постепенно выцветающим. Луна неуловимо бледнела, пока совсем не исчезла в небе над океаном. Неужели все дело в скорости самолета, движущегося навстречу времени? Алекс не знал. Он немного соснул, затем снова почитал и наконец закрыл книгу на последнем предложении, гласившем, что «тем родам человеческим, которые обречены на сто лет одиночества, не суждено появиться на земле дважды». Спорное доказательство спасения на небесах, рассудил Алекс.
Бывало, они с Уиллом пускались в философские дискуссии в перерывах между спорами, кто лучший игрок на крикетном поле – Гэри Соберс или Иен Ботэм. Эту сторону их отношений Алекс как‑то упустил из виду. Удивительно, что в мальчишестве они обсуждали подобные глубокомысленные вещи, но когда умерла мама, Алекс оказался практически несостоятельным в отношении вопроса о бессмертии. Как живого он увидел сейчас брата после похорон: тот яростно колотил по клавишам, извлекая из них волнующую шопеновскую «Фантазию‑экспромт». В углу рта была зажата сигарета – отвратительная привычка, к которой Уилл вернулся во время болезни матери; к счастью, потом с курением он распростился. И с музицированием, по‑видимому, тоже.
Но что с тех пор изменилось? Только время, в особенности нелепое отсутствие его у Алекса. Уилл готов был клещами вытягивать из брата грустные подробности его неудавшегося брака с Анной, пробовал сам поделиться своей печалью от разрыва с Шан. Но Алекс с некоторых пор не хотел и не мог тратить время на доверительные беседы. Они с Уиллом разбежались по разным углам, хотя взаимная интуиция порой служила достаточной поддержкой обоим. «Эх, Уилл, как же я по тебе скучал, несмотря на то что ты меня так достаешь», – подумал Алекс, пытаясь вернуться к текущим делам. Он не сомневался, что ностальгия по младшему брату испарится в тот же момент, как только Уилл снова устроит трамтарарам в его мирном гнездышке в Челси. Уже через неделю он оккупирует его кухню, претендуя на роль шеф‑повара и не оставляя при готовке ни одной чистой кастрюли. Алекс усмехнулся, разглядывая заднюю обложку книги.
«Вниманию пассажиров: до посадки десять минут». Стюардесса коснулась плеча Алекса, помогая ему поднять спинку кресла, и отправилась собирать бокалы со столиков в салоне. Вскоре послышался знакомый глухой стук – это выдвинулись шасси, и Алекс ощутил, как гигантскую машину повело в сторону, словно норовистую скаковую лошадь перед барьером. Но вот самолет выровнялся, мягко толкнулся о землю и резво побежал по посадочной полосе, пока рев обратной тяги не разрушил очарование движения. Алекс снова был дома.
В этот утренний час в аэропорт прибывало много заграничных рейсов, что вынуждало проверяющих на паспортном контроле быть подчеркнуто доброжелательными и учтивыми. Они обрушили на Алекса поток добродушия: «Доброе утро. Благодарю вас, сэр. Добро пожаловать домой, доктор Стаффорд».
Стюардесса разыскала Алекса в багажном отделении.
– Вот, держите! Сильнее шпаги[25]и все такое прочее!
Она упорхнула дальше, а ручка, которая уже немало вписала в хронику жизни Алекса, осталась у него в руке. Ожидая появления багажа, он включил мобильник, в котором оказалось семь новых сообщений. Преимуществом рейса высшего разряда было ускоренное прохождение через таможню, и вскоре Алекс уже катил поклажу к выходу. Вдруг мир вокруг него словно бы застыл.
«Алекс, боюсь, с Уиллом все очень плохо – хуже, чем я говорил в предыдущем сообщении. Очень тебя прошу, позвони сразу же, как получишь. Мне непременно нужно с тобой посоветоваться». Голос отца казался осипшим.
Алекс начал прослушивать следующие два сообщения, но тут же остановил оба: они отсылали его по времени назад, поскольку были переданы раньше, а пришли с запозданием. С помертвевшим лицом он выбежал из здания терминала.
* * *
«16.43. Вы хотите выключить компьютер?»
– Еще бы! – хмыкнула Джейн Кук, нажала «Да» и закрыла ноутбук.
Она присела за рабочий стол, задумчиво сняла телефонную трубку, но потом снова положила ее. Дочурке она позвонит попозже: невозможно прямо сейчас придумать оправдания, почему она так задерживается – непростительно долго. Что ж, подумала Джейн, зато хоть кому‑то будет польза от дополнительных часов, проведенных ею на дежурстве.
Большая часть этой работы основывалась на допущении, что донор не выживет. Иногда весь труд пропадал впустую, но тем не менее он существенно сокращал жизненно необходимое время между смертью и получением органа. Если все пойдет, как намечено, то вступит в действие вторая плановая стадия подготовки к операции. На долю бедной Люси за последние двое суток уже выпало одно разочарование: едва все заняли боевые посты, как выяснилось, что сердце не подходит. Орган пришел второсортный – пусть и вполне здоровый, но в конечном итоге непригодный. Джейн не хотелось, чтобы такое повторилось еще раз.
Более сорока различных людей тем или иным образом участвовали в процессе пересадки, и на данном этапе подавляющее большинство их были неизвестными величинами. Лавина звонков и электронных сообщений, с которыми Джейн только что разобралась, извещала старшую медсестру Кук, что прибытие вертолета ожидается через десять минут. Нажав нужную кнопку на телефоне, она получила подтверждение, что сердце доставят к ним через пятнадцать – двадцать минут после посадки.
Координатор по трансплантации сердца проверила время. Чуть больше часа двадцати прошло с момента, когда первый хирург извлек донорский орган и поместил его в специальный контейнер для доставки в Хэрфилд. Не так плохо, учитывая обстоятельства. Строго говоря, такой способ транспортировки органа не был идеальным, но мобильной системы жизнеобеспечения под рукой не оказалось, иначе можно было бы перевезти самого донора. Вся команда, как всегда, проявила необходимые щепетильность и рвение. «Люди не устают критиковать наше здравоохранение, – уже не впервые задумывалась Джейн, – но где еще в мире государство предоставляет такие возможности?»
По случаю воскресенья предполагаемые двадцать минут от аэропорта Хитроу до больницы свелись к пятнадцати. «Практически безупречно» – таково было лаконичное мнение главного кардиохирурга, мистера Амаля Аззиза, после проверки органа и ознакомления с тестовыми результатами. «Недурно», – немного погодя удовлетворенно прибавил он, и персонал уже знал, что «Бог», как за глаза называли Аззиза, без лишних слов сообщил: он на седьмом небе и все в мире обстоит наилучшим образом. Джейн не сомневалась: в его руках Люси будет в полной безопасности.
– Совместимость тканей и групп крови хороша настолько, что мы не смели и надеяться. Полагаю, все уже готово и я могу пойти мыть руки. – Он взглянул на Джейн поверх очков, и она просияла оттого, что смогла ему угодить. – Если, конечно, нет никакого неотложного дела?
– Нет‑нет, все в порядке, сэр.
Ее обращение могло сойти за кокетство: Джейн давным‑давно заслужила право называть мистера Аззиза просто по имени, но все же предпочитала «сэр» – или же трогательное «сам» в беседе с остальными.
– Разумеется, Джейн. Я в этом ничуть не сомневаюсь.
Он подмигнул ей. Конечно, в порядке. В конце концов, разве Джейн, его координатор, не лучшая из лучших? Поэтому она и сработалась с «Богом». Она действительно на него молится – в профессиональном смысле, – но ни за что не станет докучать ему славословиями. Он же, в свою очередь, уверен на все сто, что сестра Кук никогда не подведет. Ни одна частность не была упущена с того момента, как у донора был зафиксирован летальный исход от обширного кровоизлияния в мозг. Приборы регистрировали отсутствие жизненной активности, и реаниматологи оставили тело в покое – в негласном союзе с душой пациента, что бы под ней ни подразумевалось. Поскольку у донора оказалась при себе страховая карта, то о продолжении мероприятий речи не шло; ближайший родственник, в присутствии которого умер в больнице пациент, тоже дал свое письменное согласие. Все документы в электронном виде уже были внесены в компьютер.
Требовательно зазвонил телефон, возвращая Джейн на ее пост. Она не знала, что и думать: каждый был предупрежден ею лично и все уже проверено и перепроверено. Звонок мог означать только непредвиденную помеху. Аззиз внимательно поглядел на сестру Кук – в его глазах читался невысказанный вопрос. Джейн успокоительно кивнула ему, скрывая свои истинные эмоции.
– Черт!
В обществе доктора Джейн старалась не использовать бранные словечки, но это выскочило совершенно непроизвольно, как мысль вслух. Сегодня семья снова не дождется ее к ужину. «Опять работаешь в выходные, мамочка? – поинтересовалась накануне малышка Сара. – Когда же я тебя увижу? Насовсем увижу?» Дочка обхватила ее руками за шею и не соглашалась отпускать, пока Джейн не пообещала, что освободится рано утром. Семейным людям нельзя устраиваться на такую работу. Джейн поскорее избавилась от этой мысли и в мгновение ока переключилась на текущую проблему, как и подобает настоящему профессионалу.
По окончании разговора сестра Кук нетерпеливо надавила пальцем рычажок и немедленно набрала какой‑то номер, начав без предисловий:
– Привет, Джеймс. Ты можешь сегодня выйти на подмену?
Она несколько раз кивнула невидимому собеседнику, потом мистеру Аззизу, откликнулась: «Превосходно» и повесила трубку, а потом страдальчески взглянула на «Бога».
– Только испортили настроение своим звонком! – Ирландские модуляции придавали ее голосу необычайную оживленность. – Я‑то думала, что он сегодня должен дежурить у телефона – по крайней мере, по моим бумагам, – но мы так и не дозвонились до вашего любимого иммунолога. Вероятно, он на день запоздал с конференции. Секретарша его уже обыскалась, хотя она сразу предупредила, что он брал на сегодня отгул – у него день рождения. Как бы там ни было, доктор Лоуэлл согласен его подменить – он пока не уходил и будет здесь через пять минут, так что долго ждать не придется.
Сестра Кук могла послужить олицетворением деловой расторопности, и ее самообладание передалось хирургу. Однако в глубине души Джейн разозлилась. Она работает в свои законные выходные и не может спокойно провести вечерок с семьей за воскресным ужином! А этот развлекается где‑то вместо работы! Консультирующему врачу никто ведь и слова не скажет! Но день рождения у тебя или еще что, если ты дежуришь у телефона – значит, до тебя можно дозвониться. Джейн уже представляла его за бокалом хорошего вина в чистеньком сельском пабе, и вся семья рядом, и мобильник беспечно отключен… Но она улыбнулась как ни в чем не бывало и лишь порадовалась, что любой в их команде – вне конкуренции.
Аззиз все же прочитал мысли медсестры, омрачившие ее лоб, словно облачко, набежавшее на луну.
– Наверное, можно простить доктора Стаффорда ради праздника и выходных, как вы считаете? Неприятности выводят из себя простых смертных – но только не вас, Джейн. У вас всегда все под контролем.
Обаяние доктора Аззиза, его доверие к ней окончательно утешили Джейн. В самом деле, Джеймс Лоуэлл – первоклассный врач, к тому же он прямо здесь, под рукой. Ей остается только предупредить пациентку о замене. Но и это не составит проблемы. Джейн подумала, что мистер Аззиз, возможно, немного недоволен, но не станет делать из этого трагедии. Он предпочитает работать с теми, кого хорошо знает и кому доверяет, и даже слегка заискивает перед Александром Стаффордом, называя его Сфинксом. «Кому‑то он может показаться молчуном, зато у него исключительное видение, и он знает гораздо больше, чем говорит», – такое мнение высказал однажды сестре Кук мистер Аззиз, хотя ему было прекрасно известно, что Джейн гораздо охотнее общалась бы с вышеупомянутым доктором, если бы тот не слишком скупился на выражение чувств и изъяснялся бы менее замысловато. Этот налет сдержанности она склонна была объяснять умалчиваемой критикой в адрес окружающих – по мнению Амаля, совершенно необоснованно. «Он спокойный и благоразумный, обсуждать чужие убеждения и недостатки совершенно не в его натуре. Этот молодой человек мне по душе».
Как бы там ни было, подумала Джейн, в данный момент им придется обойтись без всезнайки Сфинкса, который или еще пребывает в воздушном пространстве, или уехал в одиночестве отмечать свой день рождения. В ближайшие двенадцать часов от нее больше ничего не зависит, поэтому можно немного перекусить и отдохнуть. Тем не менее она должна оставаться под рукой – «на всякий случай», – поэтому уйти пока не получится.
– Не беспокойся, Джейн. Я сам предупрежу пациентку.
Она, конечно, расстроится – а насколько, знал, наверное, только сам доктор Аззиз. По дороге в операционную он en route[26]завернул к ней в палату.
– Люси, сегодня вы выглядите особенно очаровательно. Теперь вы на несколько часов в моих руках – и в руках Аллаха.
Сквозь дурман премедикации Люси улыбнулась ему; на светлом фоне подушки ее бледное романское лицо в обрамлении черных с отливом волос казалось окруженным нимбом. Свет бестеневой лампы практически стер черты ее лица, и мистер Аззиз подумал, что для человека, перемогающего коварную болезнь и ожидающего операции, от которой будет зависеть вся дальнейшая жизнь, Люси выглядела чересчур нереальной.
– Ничего страшного в этом нет, – произнесла она с неожиданной твердостью, – если я несколько часов погощу у вас с Аллахом.
Но за внешней уверенностью хирург распознал мимолетный испуг.
– А теперь нам всем вместе пора отправляться в волшебное путешествие. – Он поглядел на Люси так, будто обращался к не по годам умному ребенку. – К моему огромному сожалению, доктора Стаффорда сегодня с нами не будет. Мы не можем до него дозвониться – кажется, у него как раз выходной, или же он просто еще не вернулся с конференции, иначе он непременно пришел бы поддержать вас. Я точно знаю, что у него было именно такое намерение. Но в этот раз я сам проверял совместимость тканей, а вдобавок мы пригласили на нашу операцию доктора Лоуэлла. Доктора Стаффорда вы получите обратно, самое позднее, послезавтра, а до тех пор вам по большому счету будет совершенно все равно.
Эта новость привела Люси в совершенное уныние. Она испытывала к доктору Стаффорду невероятное уважение и на этой неделе поняла, что постепенно привыкла ощущать его присутствие где‑то поблизости. Для себя она решила, что в жизни не встречала души добрее, и ей ничуть не хотелось пускаться в сомнительное путешествие по неизведанному без его ненавязчивого соседства в операционной. Слабую энергетическую ауру пациентки многие списали бы на действие премедикации – но только не мистер Аззиз, от внимания которого, как и от глаз Алекса Стаффорда, ничто не ускользало.
Доктор улыбнулся и взял Люси за худенькую руку. Джейн Кук искренне восхищалась его умением незаметно рассеивать любые внезапные страхи, которые возникали у девушки по поводу операции. Его внешне невозмутимое поведение одинаково подбадривало и персонал, и больных. Он вселял в них уверенность, что его руки все сделают наилучшим образом, несмотря на серьезнейшее предостережение, которое получали пациенты перед тем, как дать свое письменное согласие. Амаль был особенным – в большей степени, чем остальные хирурги, с которыми довелось работать сестре Кук. Она обязательно позвонит Саре, вот только выпьет чаю. Малышка после обеда гуляла с дедушкой в парке. Ближе к вечеру дождь, накрапывающий всю неделю, перестал, погода прояснилась, и на улице было очень хорошо. Джейн взяла с рабочего стола карты с историями болезней и направилась в палаты для дежурного обхода.
Когда ей убрали волосы под шапочку и уложили ее на каталку, Люси еще раз, словно в тумане, взглянула на сливающиеся цветные пятна своего лоскутного одеяла. На протяжении месяцев она стежок за стежком сшивала это подобие жизни – с тех самых пор, как привезла с собой из Колумбии болезнь Шагаса. Люси исполнилось двадцать восемь, а из‑за болезни она выглядела на девятнадцать, но каждый день она встречала со здравомыслием премудрой старухи. Недели напролет Люси подбирала лоскуток к лоскутку: то радужно‑яркие, то пастельные – в зависимости от настроения. Ее огромные утомленные глаза на мгновение задержались на последнем из подшитых кусочков: сердце на крыле, взмывающее в ночном небе к тонкому лунному серпику. Эту композицию она задумала как напоминание о матери, улетевшей прочь, когда Люси была еще маленькой. Из полета мама так и не вернулась, и девочка не смогла от этого оправиться. В ее жизни все пошло иначе. Но в том туманном пространстве, где она целиком была во власти анестетиков, она вдруг разглядела крылатое сердце в новом свете, ощутила его как свое. Подобное она увидела впервые. Ее веки не могли больше сопротивляться и закрылись, погрузив Люси в божественные грезы.
Его присутствие Люси почувствовала еще до того, как открыла глаза. От него всегда пахло как‑то по‑особенному, не по‑больничному – наверное, ветивером или бергамотом, подумалось ей. Она заулыбалась, не размыкая плотно сомкнутых век, потом приподняла их и произнесла:
– Не сомневаюсь, что сегодня я выгляжу куда лучше, чем обычно. Вы меня такой еще не видели.
Собственный голос показался Люси охрипшим и немного чужим. Она находилась в реанимационном отделении, и у нее болело в тех местах, в которых, по ее мнению, и болеть‑то было нечему. Тем не менее насмешливые глаза Алекса подсказали Люси, что ей удалось вложить в свои слова оттенок иронии. К тому же, несмотря на общую разбитость, ужасные швы и неприятное ощущение, будто по ее телу проложили электрокабель, она чувствовала приятную сонливость.
– Выглядите вы довольно прилично – после восьми или девяти часов операции.
Голос у него, как всегда, был ясный и ласковый, но немного усталый, как подметила Люси. Она знала, что Алекс говорит неправду: без всяких расспросов понятно, что выглядит она такой же растерзанной, как и ощущает себя. Зато сам он смотрел на нее вполне спокойно, и это внушало надежду. Она обратила внимание на то, что его глаза над стерильной маской лишены свойственной им живинки, хотя и стараются изо всех сил сосредоточиться на пациентке. Он пересел поближе.
– Вообще‑то я должен вас побранить. Я‑то надеялся, что вы давно на ногах и уже занимаетесь на беговом тренажере. Моя секретарша прислала мне срочное сообщение, что ваша операция была назначена еще на прошлую пятницу. Не могу поверить, что вы пожелали ее отсрочить. Или у вас были на то свои соображения? Что же произошло?
Люси попыталась возразить ему, что она вовсе не струсила, объяснить причину, по которой перенесли операцию, но доктор Стаффорд улыбнулся и прижал палец к ее губам.
– Ничего‑ничего, у вас горло пока болит от трубки. Мистер Аззиз расскажет мне все как есть. Скажите только, что у вас все нормально.
Люси медленно собиралась с силами, чтобы овладеть собственным голосом.
– Очень на это надеюсь.
Она упорно старалась перебороть действие болеутоляющих, которые нагоняли на нее непреодолимую сонливость.
– Я пытаюсь подобрать какой‑нибудь достойный ответ. И понять, что творится у меня в голове.
Люси в этот момент напоминала кошку, которая заспалась у огня и теперь потягивается.
– Ах да, мое сердце… Я и забыла. Сегодня мой день рождения, первый день новой жизни.
– Пожалуй, он был вчера, рано утром, когда закончилась операция. Примите поздравления. Мой тоже был вчера, поэтому, как видите, у нас один день рождения на двоих.
Люси улыбнулась с едва заметным смущением:
– Медсестра сказала, что у вас день рождения был в воскресенье и что вы праздновали его за городом.
– По‑настоящему он был именно вчера, двадцать второго сентября. – Алекс был не в силах развивать тему «воскресенья за городом». – На вас все еще действует снотворное?
– Я ведь долго спала, правда? А вы уже давно здесь?
Ее голос звучал слабо, но вполне отчетливо. Она немного сдвинула голову, несмотря на дыхательную трубку, и увидела, что доктор Стаффорд сидит на стуле с книжкой – непривычное положение для человека, который постоянно куда‑то торопится. Рядом с ним возник еще кто‑то, тоже в маске, и сделал запись в послеоперационной табличке, которую подал Алекс. В приоткрытую дверь до Люси явственно донесся изумительный запах желтых нарциссов. Откуда взялся этот аромат? Откуда вообще эти цветы в конце сентября? Неужели Грейс постаралась?
– Мне хотелось присутствовать при вашем пробуждении. – Алекс нарочито завозился с бумагами, ожидая, пока уйдет медсестра. – Мистер Аззиз просил меня кое‑что проверить перед вашей операцией, но я не смог приехать. Мне казалось, что я вас немного подвел, но теперь вижу, что вы до обидного легко справились и без меня. – Он легонько подтрунивал над ней и добился желаемого эффекта – ласковой улыбки Люси. – Я все же появился вчера ближе к ночи, но вы меня не дождались.
– Даже доктора имеют право отдыхать в день рождения. А понедельник у меня выпал. Но вы ведь были в Штатах?
– Ради вас, Люси, я приехал бы сюда даже с дня рождения. Но… кое‑что… помешало. Я должен был остаться с семьей.
Голос доктора Стаффорда предательски дрогнул, и это привело Люси в замешательство. Он не только сделал ей комплимент, но и задал загадку. Впрочем, разница между тем и этим сразу исчезла, стоило ему вернуть табличку на место и безмятежно взглянуть на пациентку.
– Я проверил список медикаментов, а также просмотрел записи по тканям и результаты наблюдений. Отчет об операции я пока не видел, но сегодня улучу момент обсудить ваше состояние с мистером Аззизом или с мистером Денемом. Как удачно все сложилось! Насколько я знаю, вам должны были пересадить другое сердце, но это, наверное, даже лучше. Целых два совпадения за такой короткий срок! Вам повезло.
По правде говоря, Люси чувствовала себя так, будто перенесла тяжелейшую аварию, – даже лекарства не могли целиком заглушить ужасные боли. Но, невзирая на плохое самочувствие, она напряженно пыталась понять, что непривычного появилось теперь в выражении лица Алекса Стаффорда. Ей никак не удавалось доискаться причины, почему он так переменился, разом избавившись от привычной невозмутимости и спокойной уверенности в себе. Идти напролом Люси не могла: у нее пока недоставало физических сил, но, несмотря на скоро наступившее утомление, не сдавалась.
– Не переживайте вы так за других. Я ведь никуда не убегу. Вам сейчас не помешало бы вот что, – Люси указала на капельницу у ее постели, – и лечь поспать. Таким замученным я вас еще не видела. Наверное, поездка была не из легких.