Она снова замолчала, словно подыскивая слова, и Алекс тоже молчал, не зная, что следует говорить в подобных случаях. Наконец она заговорила:
– На визитке… Они от Уилла, Алекс. Эти чертовы розы прислал Уилл.
После бесконечной измороси конца сентября две недели было очень холодно, в небе светило холодное октябрьское солнце, более гармонировавшее с новым прозрачным мироощущением Люси. Ее предупреждали о возможной послеоперационной депрессии, но этого не случилось. Она понимала, что из‑за боли может впасть в своего рода летаргию, отрицающую физическую бодрость, но и такая опасность миновала. Даже излишнее оволосение – обычное последствие приема выписанных ей лекарств – пока не слишком беспокоило. В течение трех дней Люси совершала недолгие прогулки по окрестностям и в десять часов уже возвращалась к себе домой, в особняк эпохи Эдуарда в Баттерси, где снимала жилье пополам с лучшей подругой, худенькой субтильной Грейс.
Обе были продюсерами на телевидении и часто но работе попадали в самые невообразимые уголки мира. Грейс подвизалась в развлекательном секторе: эта деятельность как нельзя более подходила ее неунывающей натуре, хотя не позволяла полностью применить свои дарования, в том числе диплом с отличием по истории – время на учебу в Дареме оказалось потраченным понапрасну. Тем не менее Грейс являлась важной частью жизни Люси и знала ее практически с самого приезда подруги в Лондон – той тогда исполнился двадцать один год, и она, только что закончив университет, пустилась в большое плавание, чтобы увидеть свет, вдоволь насидевшись в тесном мирке сиднейских пляжных пригородов.
Люси защищала диплом по социологии, но работа продюсера и режиссера документальных программ погрузила ее в сферу антропологии и, более того, натуралистики. Один из телепроектов потребовал путешествия по перуанским болотам, затем по Колумбии, откуда Люси вернулась домой с непонятным недомоганием. Первой встревожилась наблюдательная Грейс и не отставала от подруги до тех пор, пока та не согласилась пройти обследование.
|
|
Вначале Люси чувствовала обычное утомление, что было вполне объяснимо: телевидение отнимало у нее много энергии. Люси плохо переносила подъемы на горные высоты, не высыпалась после долгих перелетов и ранних вставаний в будни. После обострения бронхита – болезни, доставшейся ей по наследству от матери и подрывавшей ее здоровье в сырые зимы, Люси вернулась к работе сильно ослабленной.
В январе ей пришлось отправиться в очередную поездку; она все еще неважно себя чувствовала, но не настолько, чтобы отказаться от по‑настоящему увлекательного проекта. В марте, через несколько дней по приезде, она заметила над глазом большую припухлость, а затем у нее резко поднялась температура.
Обычно не подверженная паническим настроениям Грейс на этот раз силой впихнула ее в такси и отвезла в госпиталь тропических заболеваний: она сразу усмотрела связь между нездоровьем Люси и ее последним местопребыванием. Грейс настояла, чтобы подруга немедленно проконсультировалась у специалиста. Серия предварительных анализов крови не оставляла сомнений и времени на раздумья: и диарея, и рвота, и полная потеря аппетита, и критическая потеря веса – все подтверждало предположение, что Люси заразилась болезнью Шагаса. Характерную инфекцию, распространяемую мелкими насекомыми, распознать не составило труда.
|
|
Врачи уведомили Люси, что ей страшно повезло, хотя сама она готова была поверить в обратное. Лишь в редких случаях болезнь принимала острое течение, помогающее ее своевременно диагностировать, – бывало, что из‑за незначительности симптомов ее не удавалось выявить годами. Это означало, что она продолжала сидеть в организме и со временем принимала все более зловещие формы.
К счастью для Люси, медики смогли безотлагательно назначить ей необходимые препараты, с большой долей вероятности гарантирующие полное излечение. На этом, впрочем, везение Люси закончилось: несмотря на то что ее организм довольно быстро воспринял действие медикаментов и успешно поборол болезнь Шагаса, коварный недуг успел взять свою дань и практически разрушил ей сердце. Это стало очевидно для всех, кто знал Люси раньше: ее девчоночье очарование поблекло, и она изменилась почти до неузнаваемости, так что теперь была похожа на призрак бывшей самой себя. В начале мая ее отправили в Бромптон на кардиообследование, и мир рухнул для нее в тот день, когда она услышала приговор: ей почти наверняка потребуется новое сердце.
Ясно было одно: возможно, что подходящего не найдется. Она не спешила впадать в пессимизм по этому поводу, но многолетнее обыкновение держать свои чаяния в узде превратило Люси, по ее собственному определению, в реалистку. Нет, Люси вовсе не собиралась разочаровываться в жизни – для этого она была слишком практична. Ей было не привыкать отстаивать свое право на существование.
|
|
Детство Люси прошло под эмоциональным гнетом: ее воспитывал благонамеренный отец, страдавший от строгого жизненного уклада, навязываемого ему его матерью, сицилийкой по рождению, которая никогда не прощала былые обиды. Его жестоко ранило исчезновение супруги, не оставившей ни слова объяснения. Люси знала, что виной тому другой мужчина – ее мать улетела в Европу в поисках счастья. Отец и дочь оказались в этой драме заложниками; сокрушенный супруг потерял способность выражать какие‑либо эмоции и больше не смог никого полюбить и никому поверить. Сходство дочери с красавицей матерью заставляло его терпеть невыносимые муки, и обязанности любящего родителя он исполнял лишь формально. Соседи и вспыльчивая бабка Люси сурово осудили бывшую миссис Кинг, но сама девочка выделила в своем сердце заветный уголок, где однажды надеялась найти оправдание материнскому поступку.
Приезд в Лондон стал для Люси попыткой приблизиться к матери, хотя она не имела ни малейшего понятия, где следует ее искать. Европа – это звучало слишком расплывчато; Люси предполагала, что наиболее вероятный вариант – Италия, но ни адреса, ни других сведений у нее не было. Отец не согласился бы ответить ни на какие вопросы – возможно, он и сам знал немногим больше, – поэтому Люси до поры до времени оставила поиски и смирилась со своим сиротством. Ей даже отчасти это нравилось: не надо никому ничего объяснять, никому угождать; тем не менее она понимала, что живет половинчатой жизнью, упражняя только умственные способности, а не чувства.
И вот теперь, в предвечерний час одной из промозглых октябрьских пятниц, она, с новым сердцем и мироощущением, шагала в Челси на еженедельный осмотр к кардиологу, так переполненная надеждами и счастьем, что за полторы мили совершенно не устала. То, что она ощущала, невозможно было передать словами; Люси раньше не знала, как выглядит вселенная, в которой она отныне поселилась. Ее новое видение, ее реакции, даже ее необузданно‑яркие сны – все волновало и будоражило кровь. Деревья с облетающими листьями теперь казались ей несравненно более прекрасными, чем во время весны и их пышного цветения, но когда она была больна. Любители собак раньше раздражали Люси: они не замечали никого вокруг, кроме своих четвероногих питомцев, норовивших обгадить все парки, – теперь все ей улыбались и, проходя мимо, даже приветствовали взглядом; школьники, вереницей тянувшиеся к автобусам, резвились и хохотали, забыв о едких словечках и припрятанных сигаретках. Люси разделяла их оживление – и чувствовала себя непривычно хорошо.
Она вошла в здание, и регистраторша улыбнулась, узнав ее:
– Здравствуйте, здравствуйте! Рады вас видеть.
– А я рада вас навещать, а то уж совсем было поселилась и тут, и в Хэрфилде, – с такой же искренней улыбкой ответила Люси.
Она не спеша поднялась по лестнице и лишь чуть‑чуть запыхалась, входя в кабинет мистера Денема. Пока он слушал сердечные ритмы и измерял ей давление, они обменивались шуточками. Наконец доктор с довольной улыбкой пригласил Люси сесть в кресло.
– Последняя биопсия нас вполне устраивает. Никаких признаков отторжения нет и в помине. Медикаменты справляются со своей задачей, и в целом все выглядит весьма неплохо. Конечно, это пока ранняя стадия, но шрамы уже подзажили. Вам нужно употреблять побольше витаминов группы В, рыбы и так далее. Судя по всему, вашему иммунологу удалось подобрать сбалансированные дозы препаратов. Выглядите вы, как я вижу, хорошо, а как чувствуете себя?
Ходьба вызвала у Люси легкий румянец, и она ответила почти кокетливо:
– Наверное, так же хорошо, как и выгляжу. Лучше, чем просто хорошо! Я уже гораздо меньше завишу от Грейс. С лекарствами никаких проблем; пока нет особой надобности и в электролизе – вообще ни в чем! Сейчас осень, а у меня даже горло ни разу не заболело!
Кортни весело рассмеялся:
– И прекрасно. Вам бы навестить кое‑кого из здешних пациентов и проконсультировать их по поводу моральной установки. Спите хорошо?
Она кивнула.
– И никаких признаков депрессии, ощущения нехватки адреналина?
Кортни глядел на пациентку с недоверчивым удивлением. Люси покачала головой и решительно ответила:
– Нет. Питаюсь нормально и уже сама себе готовлю. Хлебный стол у нас с Грейс теперь раздельный, и она подшучивает по этому поводу, но с пониманием дела. Кухню мы надраиваем целым арсеналом антибактериальных средств. Диетолог очень мной довольна. На велотренажере я каждый день добавляю по несколько минут. Я уже могу ходить на приличные расстояния – сюда пришла пешком через реку. Это куда веселее, чем часами топтаться на «беговой дорожке», хотя меня не обрадовало бы, если бы пришлось добираться в Хэрфилд.
Она украдкой покосилась на мистера Денема: не станет ли он ругать ее? Но, подобно многим хирургам, часами выстаивающим на ногах, тот был и сам в превосходной физической форме. Люси слышала, что у него репутация лучшего бегуна больницы среди участников лондонского марафона, а также что он играет в теннис со всем медперсоналом по очереди. Такой человек мог только поддерживать ее неутомимое стремление побыстрее окрепнуть, и Люси продолжила:
– Со сном проблем не возникает, но я чувствую учащенное сердцебиение – даже в минуты отдыха.
– Хм… Помните, мы с вами уже говорили об этом? В вашем новом сердце пока не работают те нервные связи, которые должны помогать ему реагировать на изменение активности. Потому‑то оно и бьется значительно быстрее, чем старое. Сердце пока не поспевает за увеличением или ослаблением физической нагрузки. На переустановку связей потребуется некоторое время.
– Я помню, что вы с мистером Аззизом объясняли мне это, и я вовсе не тревожусь. На самом деле такая особенность даже имеет свои преимущества – она скрывает мое истинное отношение к людям.
– Да, на какое‑то время вы можете стать превосходным игроком в покер. Однако помните, что сейчас вы также не можете в полной мере чувствовать боль в груди – вот почему все мы должны держать вас под пристальным наблюдением. И по правде говоря, это замечательно. Больше вас ничего не беспокоит, Люси?
– Нет…
Она чуть задумалась, прежде чем закончить ответ. Кортни Денем ждал и не торопил ее.
– Физически я чувствую себя как‑то неестественно хорошо – намного, намного лучше, чем до пересадки.
– А эмоционально? – не выдержал врач.
Денем почти ничего не знал о ее личной жизни, хотя сомневался, что Люси серьезно с кем‑то встречается. Возможно, у нее возникли какие‑то другие проблемы дома. Или, если она все же с кем‑то видится, строгости послеоперационной реабилитации могли показаться не в меру тягостными человеку, для которого они явились неприятной неожиданностью. Когда твоя иммунная система испытывает такое серьезное давление, приходится быть особо щепетильной в отношении гигиены – не только тебе самой, но и твоему любовнику. В таких случаях интимная близость – настоящее испытание даже для проверенных временем союзов, в прочих случаях – если партнер окажется слишком себялюбивым – она практически невозможна.
Неожиданно ему пришла на ум мысль, которую Кортни Денем тут же и высказал:
– Люси, вы, случайно, не собираетесь отправиться в Австралию и навестить родню?
Он пристально посмотрел на нее, пытаясь понять, что творится в душе у девушки. Вполне вероятным было предположить, что ей хочется увидеться с родными после такого мучительного испытания. То, что они не приехали поддержать ее в период операции, обсуждалось всеми лечащими врачами Люси.
– Что касается путешествий, мы обычно советуем пациентам воздерживаться от заграничных поездок несколько месяцев после трансплантации. Разумеется, мы будем осуществлять непрерывный контроль за вашим состоянием. Если оно будет и дальше улучшаться в такой же степени, как сейчас, и если вы сильно скучаете по родителям, то, уверяю, мы разрешим вам съездить домой примерно после Нового года.
Люси не торопилась с ответом. Она пытливо посмотрела на доктора, гадая, как он воспримет ее заявление.
– Нет, мистер Денем, мне не хочется никуда ехать. И дело даже не в том, что мир, который меня сейчас окружает, как‑то неожиданно и кардинально изменился. – Она помолчала, проверяя, внимательно ли он ее слушает. – У меня теперь фантастические сны, очень яркие. Немного изменились вкусовые пристрастия. А еще… что‑то происходит с моей ориентацией.
– Сны, вкусовые привычки – да‑да, понимаю… Вам пришлось натерпеться. Вкус идет от головы – это мозг диктует нам, что нужно есть. Препараты могут слегка повышать аппетит, особенно преднизолон. Вам лучше посоветоваться с доктором Стаффордом.
Люси его слова совершенно не убедили, но она решила пока не спорить.
– Но, боюсь, я не совсем понял, что вы имели в виду под ориентацией.
– Мистер Денем, я вообще‑то правша. А теперь я машинально беру карандаш левой рукой. И суповую ложку. И левая рука у меня вроде бы стала сильнее.
– О таком мне раньше слышать не приходилось. Но повода для беспокойства я не вижу. Сердце лишь насос, а ваш мозг операция не затронула – именно он отвечает за то, какой рукой вы предпочитаете пользоваться. Возможно, неуверенность во владении правой рукой – это реакция на капельницу или даже просто послеоперационные боли, хотя в норме они должны проявляться с левой стороны. Да, странно… У вас брали больше крови из правой руки? Впрочем, давайте еще понаблюдаем – в любом случае все это совершенно неопасно. – Он что‑то пометил в ее карте. – Другие жалобы?
– Пища. Вот уже десять лет я – вегетарианка. Теперь мне иногда снова хочется мяса.
– Что ж, одобряю. Инстинктивное желание набраться сил ну и возможное влияние препаратов. Все же попытайтесь ограничивать потребление красного мяса, Люси, – ради вашего нового сердца, зато рыбе и курятине ваш диетолог даст «зеленую улицу». Позже мы еще вернемся к этому.
Он снова что‑то себе пометил.
– И сны… Они стали очень яркими и волнующими. Там странные образы, какие‑то разрозненные звуки…
Люси поняла, что не может до конца выразить свои впечатления.
– Люси, вы побывали на пороге смерти. Сначала – болезнь Шагаса, затем – тяжелый период излечения, прием сильнодействующих препаратов. И наконец трансплантация – долгая и нешуточная операция. Плюс реабилитация после нее. Допускаю, что ваше сознание какое‑то время будет выкидывать разные фокусы. – Он взглянул на девушку и понял, что ничуть не убедил ее. – Давайте попробуем заняться этим более фундаментально – покажем вас психологу. У лекарств могут быть весьма неприятные побочные эффекты. Не сомневаюсь, что с вами проводили беседу о взлетах и спадах, провоцируемых различными медикаментами. Я организую для вас консультацию – через день‑два вам позвонят из больницы, – но также предупрежу доктора Стаффорда. Все же он специалист в этой области – возможно, он подберет другой комплекс препаратов.
Денем мягко взглянул на Люси, но ей самой казалось, что он видит в ней лишь взбалмошную особу и стремится поскорее избавиться от нее. Она прекратила всякие попытки объясниться, разулыбалась и поблагодарила доктора, на чем встреча и завершилась. Про себя же Люси подумала: «Он понаблюдал и сделал кое‑какие выводы, но у меня их куда больше. Если я увижусь с психологом, то смогу порассказать массу престранных вещей».
* * *
По дороге в деревню Алекс завернул с Максом на квартиру на Роял‑авеню, которую купил всего два года назад, когда окончательно оформил развод с Анной. Она находилась на восточной стороне небольшой, посыпанной гравием площади, в двух шагах от одного из мест его работы, – идеальное расположение. Кингс‑роуд в этом месте оканчивалась тупиком, что обеспечивало удаленность от уличного движения, а значит, и тишину. Жилые помещения занимали два нижних этажа в особняке ранней Викторианской эпохи – второй этаж Алексу удалось приобрести лишь недавно на деньги, доставшиеся от матери. В палисадничек можно было спуститься с обоих этажей.
Макс взял отца за руку, и они перешли дорогу. У входа кое‑кто уже поджидал их в розоватых лондонских сумерках.
– Ты ведь сказал «сегодня вечером»?
Саймон, явившийся с импровизированным визитом, постарался скрыть смущение и за руку поприветствовал Макса, которого знал по совместным выездам с его дядей.
– Извини, Саймон, ну конечно же! Я тебя ждал. Меня задержали кое‑какие непредвиденные дела. Заходи.
Алекс отпер ключом главный вход, а затем – внутреннюю дверь, ведущую в его квартиру, и обернулся к сыну:
– Макс, ты уже можешь располагаться у себя. Кажется, там теперь полный порядок.
Он не хотел, чтобы мальчик занимал ту комнату, пока там оставались вещи Уилла. Макс наверняка расстроился бы, поэтому Алекс в последнее время уступал ему на ночлег большую часть своей кровати. На этот раз он заранее заручился помощью Саймона, чтобы закончить разбор пожитков брата: оставалась одна коробка, загромождавшая и без того тесную прихожую. Алекс знал, что Саймону на правах друга Уилла будет приятно оказать такую услугу, а заодно и присмотреть себе какие‑нибудь пустячки на память.
– Ладно, пойду сооружу нам что‑нибудь на ужин.
– Папочка, ты никогда не научишься готовить так, как дядя Уилл.
Макс печально посмотрел на отца. Тот ничуть не обиделся и ответил с не менее грустной улыбкой:
– Ты намекаешь, что я не так часто соглашаюсь сварить тебе сосиски, чтобы есть их с чипсами?
Макс кивнул и закинул рюкзачок на плечо, собираясь отправиться в свою комнату, но вдруг заметил в углу, рядом с сервировочным столиком, почти новый дядин ноутбук.
– Энергобук дяди Уилла все еще здесь… Как ты думаешь, «Симсы» на нем запустятся? На «маке» картинка в сто раз лучше, чем на «писюке».
– Наверное, должно получиться. Хотя на «маке» другая система и игра может не заработать… Но попробовать стоит, верно? – Алекс легонько подтолкнул сына и изобразил в голосе строгость: – А теперь иди и разденься.
Макс поплелся вниз по лестнице в свою комнату в цокольном этаже, выходящую окнами в переулок, а Алекс стянул с шеи галстук, расстегнул воротничок и приступил к разделке цыпленка. Между делом он рассказал Саймону о странном звонке бывшей девушки Уилла, и они обменялись на этот счет различными предположениями. Флорист, который в тот день уезжал, все же смог отыскать телефонный номер, по которому был сделан заказ. Установить его не составило труда: оказалось, Уилл заказывал букет из Шартра девятнадцатого сентября в тринадцать пятьдесят по Гринвичу – во Франции тогда было около трех пополудни. Что им руководило – за целый месяц до события, – угадать было трудно. Уилл был не из тех, кто все планировал заранее.
– Знаешь, Алекс, Уилл ведь был не чужд романтики. По‑моему, такая спонтанность совершенно в его натуре, – подавленно заговорил Саймон, пытаясь уверить самого себя, что в поступке Уилла не было ничего сверхъестественного.
– В заказе цветов за месяц вперед спонтанности маловато. К тому же, Саймон, они порвали окончательно. Уилл сам говорил мне, что возврата нет. Я понимаю, что его физическое влечение к Шан больше напоминало наркотическую зависимость, но Уилл признавался, что любовь у них прошла, а интеллектуальной основы в их отношениях в полной мере никогда и не было. Мне кажется, на самом деле Шан вовсе не глупая девушка, но у нее абсолютно другие жизненные запросы, и интересы у них тоже были разные.
Саймон, погрузившись в задумчивость, кивнул. Слова Алекса как нельзя лучше соответствовали тому, что однажды поведал ему Уилл в пабе за кружкой пива.
– Он и мне говорил, что она тратила в три раза больше денег, чем он сам, не прочитала ни одной книжки и отказывалась ходить с ним на прогулки. Но, может быть, он заскучал по ней, начал подумывать о примирении?
– Вот‑вот, так и она сама считает и от этого впала в полное замешательство. Но я‑то уверен, что это чепуха. Уилл всегда отзывался о Шан как о красивой, но вздорной девчонке – привыкшей всегда поступать по‑своему, пользоваться своим магнетическим влиянием на мужчин, зато абсолютно не способной серьезно задумываться о вещах, не касающихся непосредственно ее самой. Наверное, это может покоробить кого угодно, но Уилла ее равнодушие ко всему прочему в жизни иногда просто вгоняло в отчаяние. Их ценностные ориентиры отстояли друг от друга на целую вселенную. Она обожает побрякушки, мечтает набить шкаф шмотками от Шанель и Прадо, за что ее трудно осуждать, поскольку это тоже часть ее работы, а Уилл между тем всегда говорил, что с удовольствием поработал бы годик‑другой на какую‑нибудь благотворительную организацию.
Алекс высыпал лук на сковороду и продолжил сквозь шкворчание:
– Когда после смерти мамы Шан начала настаивать на свадьбе, Уилл понял, что слишком долго пускал все на самотек и что на самом‑то деле он не хочет жениться на Шан, не может стать для нее тем, кем ей хотелось бы… что это будет не совсем честно по отношению к ней. Ему приходилось преодолевать физическое влечение, а это, скажу я, было не так‑то просто, потому что она понимала, какую власть имеет над ним, и открыто ею пользовалась. – Алекс старался быть беспристрастным и к одному, и к другой. – К тому же, не скрою, им обоим досталось. Бедняжка Шан, пережить такое! Разве она виновата, что три года любила человека, который сам толком не мог решить, чем бы ему заняться? Справедливости ради замечу: для Уилла жизненные блага тоже были не последним делом.
Он бросил взгляд на практически пустую бутылку дорогого коньяка – Уилл однажды открыл ее и впоследствии регулярно к ней прикладывался. Алекс подумал про себя, что хотя брат и считал свой разрыв делом неизбежным, но он тоже успел пострадать от него.
Саймон немного порылся в объемистой коробке с книгами, которую Алекс отставил в сторону специально для него, а потом обвязал ее бечевкой и отнес в прихожую, где уже были свалены прочие тюки и свертки. Затем он вернулся на помощь Максу, который только что включил в розетку сияющий белизной «макинтош». Саймон улыбнулся, вспомнив рассуждения Алекса: верно, Уилл тоже иногда баловал себя дорогими игрушками. Не просто мотоцикл, а именно «дукати». Не подержанный ноутбук, а суперсовременный агрегат с авторским дизайном. Даже пианино в их съемной квартире было марки «Бехштейн». Уилл придавал огромное значение качеству и предпочел бы вообще обойтись без некоторых вещей, чем покупать второсортный товар. Он не очерствел из‑за этого сердцем и сохранял трезвость рассудка, но иногда позволял себе тешиться безделушками.
– А что было на визитке? – порывисто обернулся Саймон к Алексу. – Вместе с розами?
Алекс подал сыну и гостю напитки, отличные по цвету, а затем вынул из пиджака карточку.
– «Быстроногий, исколотый шипами, кроваво‑красный, запятнанный любовью, с разорванным сердцем – теперь белоснежный. Bonne anniversaire. Toujours,[28]Уильям». Шан просто безутешна. – Алекс поглядел, как сын с другом брата совместными усилиями пытаются подключить «макинтош». – Розы были белые – я говорил?
Саймон покачал головой:
– Черт бы побрал этого Уилла вместе с его анаграмматическими штучками. Но ты прав: белые розы означают непорочную любовь, а вовсе не страсть. Разница большая. К тому же они подарены ей на день рождения; возможно, Уилл хотел выразить этим, что не ненавидит ее и всегда будет любить – по‑своему.
– Он не перестал любить Шан, – вдруг убежденно изрек Макс, оторвав глаза от монитора.
Алекс улыбнулся его словам.
– Да, наверное, но уже по‑новому. Но здесь кроется загадка, – обратился он к ним обоим. – Что происходило в те неизвестные часы между посещением собора и отходом парома? Уилл над чем‑то упорно размышлял. В своем предпоследнем послании на мой мобильник он признался, что должен сообщить мне что‑то из ряда вон. Я потом гадал, что бы это могло быть.
Макс по‑прежнему пытался запустить компьютер, но даже с помощью Саймона ему не удавалось войти в систему. На мониторе мигала строка: «Единственная женщина, с которой я могу справиться, – это…»
– Папа, какой у дяди Уилла пароль? Кто та единственная женщина, с которой он мог справиться? Шан не подходит, и бабушка тоже. Мы их обеих уже попробовали…
Алекс пожал плечами, и вдруг его осенило:
– А как он называл мотоцикл?
– Клавдия! – хором ответили Саймон с Максом и тут же ввели слово.
– Touché,[29]Алекс.
Саймон был удивлен, что все оказалось так просто. Он поймал себя на том, что не может оторваться от знакомой картины на «рабочем столе» – от любимого Уиллом Джошуа Рейнолдса: Клеопатра, опускающая жемчужину в кубок с вином. Ощутив от этого необъяснимую близость с другом, Саймон в порыве озарения обернулся к Алексу:
– Что бы он там ни думал, он мог это переслать на свой электронный адрес. Уилл совершенно точно складывал в свой ящик разные идеи и документы – он писал мне об этом из Рима.
– Саймон, как ты здорово придумал! Можешь выйти на его сервер?
Макс немедленно надулся из‑за задержки.
– Макс, мы сейчас быстренько проверим почтовый ящик, потом поужинаем, и ты сразу же вернешься к своей игре. Через десять минут еда уже будет готова.
– И мне кажется, что папа прав: «Симсы» на «маке» не запустятся, – поддержал Алекса Саймон. – Это несовместимые системы.
Недовольный Макс отправился к отцовскому компьютеру на другую половину просторной гостиной, отделенную от первой обширной кухней. Там он запустил своих «Симсов» и вскоре уже увлеченно играл. Понаблюдав за ним, Алекс кротко улыбнулся, понимая, что желание мальчика воспользоваться «макинтошем» объяснялось привязанностью к Уиллу, а вовсе не качеством изображения. Он подошел к сыну, поцеловал его в макушку, а затем прихватил свой бокал и вместе с гостем засел за ноутбук Уилла.
Догадка Саймона подтвердилась как нельзя лучше: снимки брата, наблюдения – вообще все хранилось здесь. Компьютер был незаменим для Уилла в его работе: на нем брат увеличивал фотографии, прежде чем куда‑то пересылать, редактировал их, рассортировывал… Алекс сам не понимал, почему ему раньше не приходило в голову сюда заглянуть.
– Мм… чудак! – тихо ругнулся Саймон, вовремя вспомнив о присутствии Макса. – «Клавдия» его почту не открывает. – Он сник. – Можешь даже не спрашивать: все стоящие слова я уже перепробовал. Ваш деревенский дом. Его первую девушку.
При этих словах Алекс удивленно уставился на него.
– Если не перебирать все слова подряд из Оксфордского словаря, то не знаю, что еще и придумать, – продолжал Саймон. – К тому же у Уилла, кажется, была дислексия? Писал он интересно, но иногда коряво.
Алекс кивнул. Без подсказки было практически невозможно найти нужный вариант. Он вернулся к камину, снял с полки для подогревания пищи макароны и перемешал их с кусочками цыпленка.
– Макс, иди есть.
– Папа, обожди. Я сейчас подбавлю им еще денег, а потом поставлю на паузу.
– Что значит «подбавлю еще денег»?
– Здесь есть хитрость, – улыбнулся Макс во весь рот. – Можно провернуть такую фишку, и герои получат денежную добавку.
Алекс подошел посмотреть, а заодно извлечь сына из‑за компьютера, пока ужин не успел остыть.
– Нужно выбрать «Розовый бутон» и добавить несколько символов – чем больше раз ты это сделаешь, тем больше у них будет денег. Игрок может проделывать такой фокус – мне дядя Уилл показывал.
Алекс через кухню вернулся к Саймону, который слышал весь разговор.
– «Гражданин Кейн».[30]Ведь такое было название у санок в самом конце картины? Для Уилла это был очень важный фильм.
Но Саймон его опередил, уже набрав нужный пароль. Неожиданно почтовый ящик открылся. Макароны продолжали остывать, а Алекс впился взглядом в адресованное ему письмо – неотредактированное, но хранящееся в папке «Исходящие»; понятно, что Алекс не мог его получить. Саймон молчаливо спросил его разрешения и открыл файл, затем прочитал вслух первые строчки:
– «На Древе Жизни Кетер[31]символизирует Источник – Солнце позади Солнца, наивысший Свет, вместилище разума для всех посвященных алхимиков. К Источнику можно приникнуть во время любого Светлого Собрания. Такие Собрания – вне времени и пространства; они совершаются под покровительством Розы в воображении истинного Адепта. На Светлых Собраниях Адепты могут не только сообщаться с Источником, но и с другими членами нашего братства по всему миру, включая и старых мастеров, и древних алхимиков. Каждый король красной розы должен соединиться со своей королевой белой розы, что знаменует перемену не только в них самих, но и в тех, кто собрался подле. Таким образом осуществляется, что скрытая от глаз река мудрости истекает, не встречая препятствий, из самой глубины веков».