К тому времени, как «Корпус Мира» направил меня в Куэнку, кооператив кирпичников существовал уже около семи месяцев, однако к нему присоединились только пять семей, причем все из деревни Сининкэй.
Члены кооператива поначалу подозрительно относились ко мне, поскольку не понимали моих мотивов. Они никогда не слышали о «Корпусе Мира». Что мне нужно? Откуда я беру деньги? Однажды, спускаясь по извилистой горной тропинке, я привлек внимание небольшой группы людей, которые окружили меня. Они хотели знать имя моего бога и спрашивали меня, когда я начну убеждать их принять свою веру? Две семьи при каждой возможности заверяли меня, что у них нет золота и что, если я заберу у них землю, то мне от этого не будет никакой выгоды!
Не стоит говорить, что я делал все, чтобы развеять их опасения. Я посещал их фиесты, пил и ел вместе с ними. Несколько раз в месяц я брал фильмы из офиса информационного агентства США в Куэнке, а также джип, проектор и генератор из здания «Корпуса Мира» и показывал фильмы на стене одного из домов в Сининкэй.
Особенно запомнился первый сеанс. Дон Хосе вел джип мимо Сигчо, соседнего городка к месту показа. У меня был громкоговоритель, и дон Хосе через него объявил, что в Сининкэй будет показан документальный фильм о высадке экипажа космического корабля «Аполлон» на Луну.
Наверное, многие кечуа сильно удивились, увидев высунувшегося из окна джипа дона Хосе с приставленным ко рту громкоговорителем. Обычно он был тихим, вежливым человеком и старался никогда не привлекать к себе внимания. Я не мог не вспомнить бродячие цирки, которые во времена моего детства приезжали летом в маленькие городки Новой Англии, и зазывал, которые кричали: «Приходите! Приходите все!», обещая незабываемое представление.
Я понял, что рекламная акция удалась, когда увидел множество людей, собравшихся в деревне еще до того, как я закончил устанавливать проектор на крыше джипа. Хулио Чуки и его старший сын Луис помогли размотать длинный электрический шнур и протянуть его до мастерской, где мы поставили электрический генератор.
Установка оборудования заняла больше времени, чем обычно. После нескольких тщетных попыток укрепить шнур махового колеса я сдался. Луис предложил меня подменить.
Выбравшись из мастерской, я остановился, пораженный открывшимся видом. Сининкэй был крошечной деревушкой из восьми глинобитных домов и нескольких цехов по изготовлению кирпича. Долину, где он расположился, ограничивали со всех сторон голые сопки, переходящие в горы. Стоя почти в центре долины, я посмотрел вверх. По склонам спускались сотни людей. Вскоре они уже толпились в пространстве между джипом и той стеной дома, на которой будет показываться фильм. Солнце уже почти село. Ночь обещала быть холодной. Пришедшие мужчины, женщины и дети заворачивались в тяжелые пончо и шерстяные одеяла. Некоторые женщины несли спящих детей, привязав их к спинам. Я был поражен, выяснив, как много семей живут в горах вокруг Сининкэй, и что все они пришли посмотреть мои фильмы.
Я стоял один, пораженный и несколько испуганный. Чего ожидают эти люди? Какой путь проделали они, чтобы прийти сюда? Что, если они будут разочарованы? Я привез только два фильма — о высадке на Луну и о пользе совместной работы в кооперативах.
Солнце исчезло за темными горами. Серебряный край Луны показался над крышей одного из домов — на экваторе почти не бывает сумерек. До меня доносилась ругань Луиса, пытающегося завести генератор. Тень ночи накрывала Сининкэй. На холмах зажегся огонек, потом еще один. Скоро они покрыли все вокруг, подобно звездам на небе — это были фонари и свечи кечуа — они продолжали стекаться к площади. Луис снова выругался. Я подумал, что ему нужен свет. Затем меня охватила паника. Что, если генератор так и не заработает?
Из темноты показался фонарь. Я сначала увидел шляпу, а затем лоб и глаза дона Хосе.
— Собралась толпа, — мягко сказал он. — Ты знаешь, после того, как ты показывал этот фильм про Луну нам, мы рассказали другим. Теперь все хотят его увидеть. Я доволен, что пришло столько людей.
— Ничего не понимаю, — сказал я, взяв его за плечо. — На прошлой неделе генератор работал. Потом другой волонтер взял его в свою деревню. Он сказал мне, что генератор в порядке.
— Что? — закричал дон Хосе. Я внезапно заметил, что наши голоса утонули в шуме генератора, который, наконец, заработал. С чувством огромного облегчения я увел дона Хосе из ложбины.
— Ничего. Давайте начинать.
— Но они все еще идут. Может, немного подождем?
Луна, взошедшая над домом, стена которого служила экраном, была яркой и почти полной. В холодном разреженном воздухе она, казалось, тянула к нам свои лучи. Я понял, почему инки считали серебро слезами Луны. Мама Килья в ту ночь стала для меня живым существом. Она казалась очень близкой, от нее исходила энергия — не физическая, которая исходит от ее супруга Инти, а духовная, энергия мудрости, надежды и освобождения.
Дон Хосе тронул меня за локоть.
— Хорошо, — сказал он, — уже все собрались.
Я щелкнул выключателем. Луч проектора осветил стену дома. Из колонок раздался голос, говорящий по-испански. Все смотрели, как специалисты НАСА готовили ракету и людей, которые на ней должны полететь.
Я зашел за джип и прислушался. Генератор работал без перебоев. Я стоял один в темной ночи, чувствуя себя астронавтом-первооткрывателем, человеком, который принес электричество и кинематограф людям, жившим, как и тысячелетия назад, во времена империи инков. Для многих из них это был первый фильм, который они видели в жизни. Я чувствовал, что счастлив. Я очень хотел быть ближе к этим людям.
Вернувшись к проектору, я увидел интересную картину. Кечуа, завернувшиеся в шерстяные пончо, сидели, тесно прижавшись. Никто не говорил. Они застыли в безмолвном удивлении, их внимание было приковано к стене соседнего дома, где ракета устремлялась в сторону серебряного шара, который люди в ракете называют Луной, а кечуа почитают под именем Мама Килья.
Прекрасный светящийся диск парил над стеной, над ракетой и Луной на стене, над зрителями-кечуа, которые безмолвно смотрели на движущиеся на стене образы, над прожектором, генератором, джипом и деревней Сининкэй. Луна, кристально чистая, висела там, в темных небесах, и смотрела на нас, как мы смотрели на ее изображение на стене.
— Мама Килья, — тихо произнес дон Хосе, и я услышал, как другие голоса эхом повторили его слова.
Дон Хосе стал моим союзником. Он первым понял, что я могу внести вклад в их дело и что я действую абсолютно бескорыстно. Мы вместе посетили другие проекты, в которых участвовал «Корпус Мира». У нас было нечто общее, что помогло укрепить духовную связь: каждый из нас был заброшен в чуждый ему мир. Куэнка и ее добрый народ были чужды ему настолько же, насколько кечуа были чужды и незнакомы мне. Его растущее доверие ко мне распространялось среди других кечуа. Они доверяли ему, и я замечал, что по мере укрепления дружбы рос и кооператив. На десятый месяц после моего прибытия мы приняли в него десятую семью.
Каждый месяц члены кооператива собирались в Сининкэй. На каждой встрече я вставал и рассказывал о своих достижениях. Я перечислял имена людей из числа доброго народа, с которыми встречался и которым собирался продавать кирпичи кооператива без участия грабителей-посредников. Я намечал стратегию на следующий месяц. Но время шло, и моя уверенность исчезала. Все знали, что добрый народ не будет разговаривать с кечуа.
Но я полагал, что, будучи гринго, смогу стать посредником между ними. И я действительно был принят в кругах доброго народа. Я часто сидел в кафе с элитой Куэнки, попивая кофе. Меня приглашали на экзотические вечеринки. Я учил детей английскому языку, писал рекомендации в университеты США. Но я не подписал ни одного контракта. На двенадцатой встрече кооператива я чувствовал себя отвратительно. Я встал и извинился. Я приятно проводил время в Куэнке, пока эти люди гнули спину над своими глиняными ямами и примитивными печами. И я подвел их.
После той встречи дон Хосе вывел меня на улицу. Вместе мы поднялись на сопку и посмотрели вниз на пыльную площадь Сининкэй.
— Испанские конкистадоры были посланы сюда Создателем Виракочей, чтобы преподать кечуа урок, — сказал дон Хосе. — Атауальпа в своем стремлении расширить империю отца убил своего брата Хуаскара. Правители кечуа и их люди забыли о законах, установленных предками. Виракоча был в ярости. Он сказал Атауальпе, что придут люди в одежде цвета солнца, чтобы преподать кечуа урок.
— Вы должны делать то, что я вам говорю, — сказал Виракоча, — слушайте своих предков. Откройте для них сердца и поступайте так, как они говорят. Их слова — мои слова.
Перед смертью Атауальпа передал послание Виракочи: кечуа должны всегда слушать слова предков.
Мы видели, как маленькая девочка старается взвалить вязанку дров на спину. Она надела кожаные лямки на плечи и побрела в сторону далеких гор, которые виднелись на другой стороне долины Томебамбы. Тонкий шпиль католической церкви в туманной дали был для нее единственным ориентиром.
— Ты должен верить, — сказал дон Хосе, положив руку мне на плечо. — На прошлой встрече кооператива ты был слишком суров к себе.
— Мне скоро нужно будет уезжать. Ты всегда говоришь, что я должен набраться терпения. Но ты же знаешь, что срок моего пребывания здесь подходит к концу!
Он развернул меня к себе.
— Я никогда тебе этого не говорил, — сказал он, — но основать кооператив мне поручили предки на церемонии людей-птиц. Подобная церемония будет на следующей неделе. Ты присоединишься ко мне?
Я не мог поверить своим ушам:
— Ты имеешь в виду психонавигаторов?
Он мягко улыбнулся.
— Да. Теперь у тебя будет возможность собственными глазами увидеть психонавигацию. Но учти, — сказал он, подняв палец вверх, — я беру тебя с собой не просто, чтобы удовлетворить твое любопытство. Произойдет что-то очень важное.
Речь дона Хосе становилась громче и убедительней по мере того, как наша машина двигалась по направлению к андской деревне, расположенной более чем двух часах езды от Сининкэй.
— Вера подобна известковому раствору, удерживающему стену. Тебе не нужно принимать мою религию, чтобы понять это. Ритуалы мало что значат, если не помогают открыть сердце. Только это имеет значение. Открой свое сердце. Слушай его и следуй его велениям. Верь в то, что говорит сердце. Без известкового раствора веры развалится даже самая крепкая стена.
Мы выехали еще до рассвета. Я вел джип «Корпуса Мира» по дорогам, которые иногда были обозначены только лошадиным пометом. Град бил по лобовому стеклу. Время от времени в свете фар мы видели индейскую хижину или стаю собак. На одном сиденье с доном Хосе сидели дети. Сзади расположились его жена, жена другого члена кооператива и еще трое детей. Если не считать монолога дона Хосе о вере, мы почти не говорили. На все вопросы о том, как люди могут летать, он отвечал только: «Ты скоро увидишь» и «Все дело в вере».
Было не очень холодно, но воздух был разреженным. Я никогда не был на такой высоте. У меня начала кружиться голова.
— Неужели люди-птицы могут летать, только если будут жить так высоко?
— Высота здесь не при чем. Ты действительно ничего не понимаешь? Речь идет о полете души. Я не могу рассказать об этом. Ты должен сам это пережить. Твое впечатление может отличаться от моего. Помни это, когда будешь наблюдать за обрядом. Люди-птицы летают, чтобы разговаривать с предками. Атауальпа сказал, что через предков говорит сам Виракоча. Такие вещи нельзя понять, их можно только почувствовать. Возможно, ты почувствуешь то же, что и мы. Кто знает?
Когда мы въехали в деревню, по часам рассвет уже наступил, однако вокруг все еще было темно. Град перешел в холодный дождь, туман окутал грязную площадь. Постепенно сквозь туман проступили призрачные очертания хижин.
Дон Хосе указал на одну из хижин. Она стояла недалеко от площади и была несколько больше остальных. Я припарковал джип напротив. Над дверью красной краской был грубо нарисован крест. Когда я выключил двигатель, то понял, что танцоры находятся где-то рядом.
Сначала я услышал медленные удары барабана. Затем — резкие звуки бамбуковых флейт. Я вышел из джипа под дождь…
Они материализовались из тумана. Их огромные крылья хлопали в такт барабанному бою, лица были скрыты под меховыми масками. Люди-птицы, одетые в кожу и перья, вели хоровод. Головы покачивались из стороны в сторону, и над прорезями для глаз нависали морды животных с широко раскрытыми пастями, которые, казалось, застыли в миг неимоверного ужаса.
Люди-птицы танцевали вокруг шеста, выкрашенного под золото и воткнутого в землю. Я сразу понял, что шест символизирует золотой посох, который бог Солнца Инти дал своему сыну Манко Капаку и его жене Маме Окльо. Время от времени один из людей-птиц издавал крик — крик разъяренного орла, и, выйдя из круга, бросался на скрещенные шесты. В последний момент он полностью расправлял крылья, подпрыгивал, плавно перелетал скрещенные шесты, приземлялся на противоположной стороне круга и снова присоединялся к хороводу.
Мне казалось, что я стою рядом с самим Тупа Инкой, и вся эта мистерия происходит в глубокой древности, задолго до того, как нога первого испанца ступила континент. Простая музыка барабана и флейты, танцоры и туман на площади загипнотизировали меня. Я потерял ощущение времени.
Ветер постепенно разогнал туман. Несколько десятков индейцев стояли за пределами круга. Спрятавшись под темными пончо, они завороженно смотрели на танцующих. Когда я посмотрел на часы, то к своему удивлению понял, что прошло больше двух часов. Никто из пляшущих не отдыхал. Их поразительная выносливость и высота прыжков явно превосходили обычные человеческие возможности. Мне казалось, что эти люди в каком-то смысле оставили нас, уйдя куда-то в другие миры.
Потом ритм барабанов замедлился. Крылья танцоров упали. Их тела согнулись. Теперь крылья волочились по земле, издавая громкий шелест, который был слышен в промежутках между ударами барабана. Один за другим они покидали круг и входили в толпу зрителей. К ним подошел мужчина с пончо и бутылками траго — тростникового рома. Пока их заворачивали в пончо, они большими глотками пили из бутылок.
Дон Хосе провел меня в тростниковую хижину, где его семья присоединилась к местным жителям и провела оставшееся время, разделяя праздничную трапезу. Бутыль с траго пустили по кругу. Я чувствовал физическое и эмоциональное истощение.
Я смог поговорить с доном Хосе потом, во время долгого пути назад. Я спросил, получили ли люди, принимавшие участие в этом ритуале, какие-либо послания от предков.
— Да, много посланий. Но только одно — для нашего маленького кооператива. Скоро ты подпишешь большой контракт. Затем тебе придется очень много работать, чтобы выполнить его. Очень, очень много.
Примерно через две недели после обряда людей-птиц меня остановил на улице высокий блондин. Я иногда его видел издали, всегда в компании нескольких эквадорцев. И полагал, что он местный, возможно, сын европейских эмигрантов, но был весьма удивлен, когда он заговорил со мной на английском языке, без всякого испанского акцента.
— Это вы тот гринго, который работает на кирпичном заводе? — спросил он.
— Да, — ответил я.
Мы поздоровались за руки.
— Поздравляю, — сказал он. — То, что вы делаете, достойно восхищения.
Оказалось, что он — лютеранский миссионер из Норвегии. Один из прихожан рассказал о кооперативе. Он пригласил меня на ланч в отеле Креспо. Во время ланча он рассказал о планах постройки школы, обучение в которой будет отличаться от традиционного католического обучения.
— В Куэнке есть несколько хороших католических школ, — подмигнул он мне, — но мы, думаю, сможем предложить достойную альтернативу. Кроме того, она будет непростой с архитектурной точки зрения. Каждое помещение расположится в отдельном восьмиугольном флигеле. Стены — кирпичные. Школа будет единственным сооружением в Куэнке, кирпичи которого будут открыты. Мы не станем штукатурить стены. Это будет настоящий архитектурный шедевр! Вы лучше меня знаете, что это влечет за собой проблему, потому что все кирпичи в радиусе сотен миль изготавливаются примитивным способом. Большая часть таких кирпичей для наших целей не годятся. Они непрочные и некрасивые. Их можно использовать, если оштукатуривать, но для нашей задумки это не подходит. Видите, в чем проблема? Подойдут только лучшие кирпичи, самые прочные и красивые.
У меня очень простое предложение. Мы купим все необходимые кирпичи у кооператива, то есть, возможно, больше, чем вы продали за весь прошлый год, и заплатим втрое больше, чем вы получаете обычно. В свою очередь, вы должны гарантировать, что предоставите нам только самое лучшее. С каждого приходящего грузовика мы выберем только те кирпичи, которые подойдут. Остальные вы должны будете забрать. Делайте с ними, что хотите. Нам они не нужны.
И вы должны разработать график доставки. У нас нет склада. Мы не станем задерживать строительство, ожидая чего-то. Пьяные рабочие, проливные дожди — все это будут ваши проблемы.
Я должен сказать еще кое о чем. Моего инженера зовут Гомес. Вы о нем слышали? Хорошо. Тогда знаете, что он лучший в Куэнке. Он строит самые большие здания в этом городе. Он скептически относится к нашим планам и повторяет, что Куэнка — это не Осло и не Мадрид. Однако пообещал, что если все пройдет успешно, то он задействует мощности вашего кирпичного завода в других проектах.
Когда я вышел из отеля Креспо, меня одолевали противоречивые чувства. С одной стороны, я был в восторге. С другой — я сильно волновался. То, что предложил норвежец, было неслыханным: и возможности, которые появлялись перед кооперативом, и предельно жесткие условия, в которых никто из андских заводчиков еще никогда не работал. Я отправился прямо на склад кооператива.
Оглядываясь назад, могу сказать, что за то время, которое я провел в Куэнке после этого разговора (я смог остаться там еще на один год), мне довелось увидеть настоящее чудо. Несмотря ни на что, члены кооператива Сининкэй справились. Лютеранская школа была построена из кирпичей нашего кооператива и действительно стала архитектурным шедевром. Инженер Гомес сдержал обещание; после того, как школа была построена, он заключил контракт на поставку кирпичей для десятиэтажного дома, самого высокого в Куэнке.
После того, как я уехал, роль посредника взял на себя дон Хосе. Хотя он так и не вошел в круг общения доброго народа, в момент моего отъезда к нему относились как к равному. Он садился за стол вместе с архитекторами, инженерами и подрядчиками доброго народа, и они вместе разрабатывали планы контроля качества и графики.
Чудом было не то, что люди-птицы предсказали встречу с норвежским лютеранином, и даже не сам подписанный контракт. Чудом было то, что члены кооператива Сининкэй так быстро и успешно приспособились к новым требованиям.
Они составили особое расписание производства и доставки кирпичей с учетом необходимости выбора самых лучших и сохранения остальных для менее придирчивых покупателей. Никогда еще подобные задачи не ставились. Члены кооператива с усердием принялись за дело и, если не считать нескольких ошибок, весьма преуспели. В сущности, они полностью изменили правила работы. Они совершили революцию в системе производства, ту, которая существовала в неизменном виде на протяжении сотен лет.
Дон Хосе был готов рассказывать об обряде людей-птиц и не возражал против вопросов о Тупа Инке и о том, что связывает людей-птиц с древними жрецами.
— Это они и есть, — просто сказал он. — Ты видел то же самое, что видели те воины на берегу.
Однако он не хотел говорить о сути ритуала. Я всегда подозревал, что он сам когда-то был человеком-птицей и принимал участие в подобных церемониях. Но он не подтвердил и не опроверг этого.
Впрочем, однажды мы сидели на штабеле кирпичей во дворе склада, наслаждаясь последними лучами вечернего солнца, и он доверился мне больше, чем когда-либо.
— Ты говоришь, дон Хосе, что люди-птицы делали то же, что и жрец Тупа Инки, — сказал я, стараясь добиться от него каких-то объяснений. — Однако тот жрец отправился в путешествие. Он перелетел через океан, или, по крайней мере, через океан перелетела его душа. После возвращения он смог указать воинам путь домой. Получается, что люди-птицы тоже куда-то перемещались?
Дон Хосе достал грязный платок из кармана и стер кирпичную пыль со взмокшего лба.
— Да, они улетели очень далеко.
— Куда?
— К предкам. Они поднялись выше вершины самого высокого вулкана. Они были возле самой Мамы Кильи. Это путешествие было долгим. Помнишь, что сказал Атауальпа: кечуа всегда должны делать то, что им говорят предки. Мы прислушались к словам предков, и, хотя пришлось полностью изменить жизнь, все получилось.
Он осторожно свернул платок и положил его в карман.
— А ты, — спросил он, — ты что узнал благодаря этому ритуалу?
— Я видел психонавигацию, дон Хосе. И теперь знаю, что это «работает».
Мой последний год на кирпичном заводе пролетел почти незаметно. Примерно через два месяца я встретил человека из консалтинговой фирмы, головной офис которой расположен в Бостоне. Работая над эквадорским гидроэлектрическим проектом, он несколько раз приезжал в Куэнку. Мы встретились случайно, но потом он всегда приглашал меня пообедать, когда приезжал. Его заинтересовали мои истории о шуарах и людях-птицах.
Во время своей последней поездки в Куэнку он предложил мне работу.
— Ты — именно то, что нам нужно, — сказал он, пристально глядя мне в глаза. — Сейчас просто необходим человек, которого можно отправить на край света и не волноваться за него. Если будешь работать со мной (после того, как закончится твой контракт с «Корпусом Мира»), то обещаю, что ты увидишь психонавигацию. Я хочу отправить тебя в Индонезию. Если думаешь, что здесь, в Эквадоре ты уже видел все самое удивительное, подожди, пока не попадешь на Сулавеси!
— Сулавеси?
— Большой остров около Борнео, где живут бугисы.
— Кто?
— Бугисы. Настоящие чудовища! Знаешь, те увешанные украшениями пираты с тюрбанами на голове, которых до смерти боялись европейские моряки пару сотен лет назад.
— Они все еще существуют?
— Они не только существуют, но все еще ходят под парусами на пиратских кораблях, носят жемчужины в ушах, тюрбаны на головах и абордажные сабли в ножнах.
— Ты шутишь.
— Вовсе нет. Я уверен, они занимаются психонавигацией. На их кораблях вообще нет никаких инструментов, даже компасов. Приезжай и убедишься сам. Если присоединишься к нам, то отправишься в Индонезию — на Яву, Бали и Борнео. Новый мир. Новый опыт. Кроме того, ты сможешь общаться с лучшими умами Организации Объединенных Наций, Банка развития Азии и университетов вроде того, что находится в Канберре, где есть специалисты по таким темам.
Все было как-то слишком просто. В то время как мои друзья пытались найти приличную работу в Штатах, я мечтал о дальних странствиях. За три месяца до отъезда я рассказал дону Хосе о новой работе. Он был так же обрадован, как и я.
— В конце концов, ты это сделаешь, — сказал он. — Мы, кечуа, открыли дверь, и ты вошел. То, на что способны люди-птицы, люди делали всегда. По всему миру. Ты можешь никогда не стать человеком-птицей, но непременно научишься психонавигации. Не здесь, не у нас. Ты еще не готов. Пока что отправляйся в Индонезию. Исследуй. Изучай. Посети столько стран, сколько сможешь!
Каждый раз, когда мне предстоит трудная работа, я вспоминаю, чему научился у кечуа. Я вспоминаю о кирпичах из деревни Сининкэй и о тех трудностях, которые людям пришлось преодолевать, о вере и решимости, которые помогли достичь успеха. Я часто слышу, как люди жалуются, что сохранение окружающей среды требует слишком радикальных изменений привычного образа жизни. В этом отношении психонавигация может многому научить — тому, кто мы такие, и какими внутренними ресурсами в действительности обладаем. Этот метод может помочь найти выход из самых тяжелых обстоятельств.