Судьба - жизнь одного человека, история - жизнь нас всех. Я хочу 4 глава




Через месяц его увезли. Никаких диверсантов. Рентгены... Кюри...

Девятого мая -- на День Победы приехал генерал. Построили нас,

поздравили с праздником. Один из строя осмелился и спросил: "Почему

скрывают, какой радиофон? Какие получаем дозы?" Один такой нашелся. Так его,

когда генерал отбыл, вызвал командир части и дал нахлобучку: "Про вокации

устраиваешь! Паникер!!" Через пару дней какие-то противогазы выдали, но

никто ими не пользовался. Дозиметры два раза показывали, но в руки никому не

дали. Раз в три месяца отпускали домой на пару дней. Наказ один: купить

водки. Я притянул на себе два рюкзаки с бутылками. На руках качали.

Перед отправкой домой всех вызывал "кэгэбешник" и убедительно

советовал: нигде и никому не рассказывать о том, что мы видели. Из Афгана я

вернулся, я знал -- буду жить! А в Чернобыле все наоборот: убьет именно

тогда, когда ты - уже дома.

Вернулся... А все только начинается..."

 

"Что запомнилось...Врезалось в память?

Целый день мотаюсь по деревням... С дозиметристами... И ни одна из

женщин не предложит яблоко... У мужчин страха меньше, принесут самогон,

сало: "Давай пообедаем". И отказываться неудобно, и пообедать чистым цезием

-- мало радости. Выпьешь. Без закуски.

Белые грибы хрустели под колесами машин. Разве это нормально? В реке

плавали толстые и ленивые сомы, раз в пять-семь больше привычного. Разве это

нормально? Разве...

В одной деревне все-таки усадили за стол... жареная баранина... Хозяин

подвыпил и признался: "Молодой барашек. Зарезал, потому что не мог на него

смотреть. Ну, и уродина! Есть даже неохота". Я -- хлоп стакан самогона.

После этих слов... Хозяин смеется: "Мы тут адаптировались, как колорадские

жуки."

Поднесли дозиметр к дому - зашкаливает..."

 

"Десять лет прошло... Уже как будто этого и не было, если бы не

заболел, забыл...

Надо Родине служить! Родине служить -- святое дело. Получил: нательное

белье, портянки, сапоги, погоны, пилотку, брюки, гимнастерку, ремень,

вещмешок. В путь! Дали самосвал. Возил бетон. Сижу в кабине и верю, что

железо и стекло меня защищают. Была -- не была... Пронесет... Молодые

ребята. Неженатые. Респираторы с собой не брали... Нет, одного помню...

Пожилой водитель... Вот он всегда -- в маске А мы -- нет. Гаишники стояли

без масок. Мы -- в кабине, а они -- в радиоактивной пыли стояли по восемь

часов. Всем хорошо платили: три зарплаты плюс командировочные.

Употребляли... Водка, знали, помогает. Первейшее средство для восстановления

защитных свойств организма после радиоактивного облучения. И снимает стресс.

Неслучайно в войну давали знаменитые наркомовские сто граммов. Обычная

картина: пьяный милиционер штрафует пьяного водителя.

Не пишите о чудесах советского героизма. Они были... Чудеса! Но сначала

-- халатность, безалаберность, а потом чудеса. Закрыть амбразуру... Грудью

на пулемет... А что в принципе не должно быть такого приказа, об этом никто

не пишет. Швыряли нас туда, как песок на реактор... Как мешки с песком.

Каждый день вывешивался новый "боевой листок": "работают мужественно и

самоотверженно", "выстоим и победим..." Называли красиво "солдатами огня"...

Дали мне за подвиг грамоту и тысячу рублей..."

 

"Поначалу недоумение... Ощущение, что военные учения... Игра...

Но это была настоящая война. Атомная война... Нам неизвестная: что

страшно и что не страшно, чего опасаться и чего не опасаться? Никто не знал.

И спросить было не у кого. Настоящая эвакуация... На вокзалах... Что

творилось на вокзалах? Мы помогали заталкивать детей в окна вагонов...

Наводили порядок в очередях... Очереди за билетами в кассах, за йодом у

аптек. В очередях ругались матом и дрались. Ломали двери в винных ларьках и

магазинах. Разбивали, выламывали в окнах железные решетки. Тысячи

переселенцев... Они жили в клубах, школах, детских садах. Ходили

полуголодные. Деньги у всех быстро кончались. В магазинах все скупили...

Я не забуду женщин, которые стирали наше белье. Стиральных машин не

было, о них не подумали, не завезли. Стирали вручную. Все женщины --

пожилые. Руки у них -- в волдырях, струпьях. Белье не просто грязное, там

десятки рентген... "Хлопчики, поешьте...", "Хлопчики, поспите...",

"Хлопчики, вы ж молодые... Берегитесь..." Жалели нас и плакали.

Живы ли они сейчас?

Двадцать шестого апреля каждый год мы собираемся, те, кто там был. Те,

кто теперь еще остался. Вспоминаем то время. Ты был солдатом на войне, ты

был нужен. Плохое забылось, а это осталось. Осталось то, что без тебя не

могли обойтись... Тебя востребовали... Наша система, военная в общем-то, она

отлично срабатывает в чрезвычайных обстоятельствах. Ты, наконец, там

свободен и необходим. Свобода! И русский человек в такие моменты показывает,

как он велик! Уникален! Голландцами или немцами никогда не станем. И не

будет у нас долговечного асфальта и ухоженных газонов. А герои всегда

найдутся!.."

 

"Моя история...

Бросили клич -- я пошел. Надо! Был членом партии. Коммунисты, вперед!

Такая обстановка. Я в милиции работал. Старший сержант. Пообещали мне новую

"звездочку". Это был июнь восемьдесят седьмого года... Надо медкомиссию

обязательно пройти, но меня отправили без проверки. Кто-то там, как

говорится, отмазался, принес справку, что у него язва желудка, и меня вместо

него. Срочно. Такая обстановка... (Смеется). Анекдоты уже к тому времени

появились. В момент... Приходит муж с работы и жалуется жене: "Сказали:

завтра -- или в Чернобыль, или партбилет на стол". -- "Так ты же

беспартийный?" -- "Вот я и думаю: где я им к утру партбилет возьму".

Ехали, как военные люди, а из нас на первое время организовали бригаду

каменщиков. Строили аптеку. У меня сразу слабость, сонливость какая-то. По

ночам - кашель. Я -- к врачу: "Все нормально. Жара". В столовую привозили из

колхоза мясо, молоко, сметану, мы ели. Врач ни к чему не притрагивался.

Сготовят еду, он в журнале отметит, что все в норме, но пробу сам не снимал.

Мы это замечали. Такая обстановка. Отчаянные были. Началась клубника. Полные

ульи меда...

Уже начинали лазить мародеры. Тащили все. Мы заколачивали окна, двери.

Опечатывали в колхозных конторах сейфы, сельские бибилотеки. Затем отключали

инженерные коммуникации, обесточивали здания на случай пожара.

Магазины разграблены, решетки на окнах выдраны. Мука, сахар под ногами,

растоптанные конфеты... Разбитые банки... Из одной деревни людей выселили, а

через пять-десять километров люди живут. Вещи из брошенной деревни

перекочевали к ним. Такая обстановка... Мы охраняем... Приезжает бывший

председатель колхоза с местными людьми, их уже где-то поселили, дали дома,

но они возвращаются сюда убирать жито, сеять. Вывозили сено в тюках. В тюках

мы находили спрятанные швейные машинки, мотоциклы, телевизоры. А излучение

такое шло, что телевизоры не работали... Бартер: они тебе бутылку самогона

-- ты им разрешение на провоз детской коляски. Продавали, выменивали

трактора, сеялки. Одна бутылка... Десять бутылок... Деньги никого не

интересовали... (Смеется.) Как при коммунизме... На все существовала такса:

канистра бензина -- пол-литра самогона, каракулевая шуба -- два литра,

мотоцикл -- как сторгуешься... Я через полгода отбыл, согласно штатному

расписанию, срок был полгода. Потом присылали замену. Нас малость задержали,

потому что из Прибалтики отказались ехать. Такая обстановка... Но я знаю,

что разворовали, вывезли все, что можно было поднять и увезти. Пробирки из

школьных химических лабораторий тащили. Зону перевезли сюда... Ищите на

рынках, в комиссионных магазинах, на дачах...

Осталась за проволокой только земля... И могилы... Наше прошлое -- наша

большая страна..."

 

"Прибыли на место... Переобмундировались...

Вопрос: куда мы попали? "Авария, -- успокаивает нас капитан, --

случилась давно. Три месяца назад. Уже не страшно". Сержант: "Все хорошо,

только мойте руки перед едой".

Служил дозиметристом. Как стемнеет, к нашему вахтовому вагончику

подъезжают ребята на машинах. Деньги, сигареты, водка... Дай только в

конфискованном барахле порыться. Паковали сумки. Куда везли? Наверное, в

Киев... В Минск... На барахолки... То, что оставалось, мы хоронили. Платья,

сапоги, стулья, гармошки, швейные машинки... Закапывали в ямы, которые

называли "братскими могилами".

Домой приехал. Иду на танцы. Понравилась девчонка:

- Давай дружить.

- Зачем? Ты теперь чернобыльский. Кто за тебя замуж пойдет?

С другой познакомился. Целуемся. Обнимаемся. Дело до загса доходит.

- Давай поженимся, - предложил.

И вопрос вроде того: а ты разве можешь? Способен...

Я бы уехал... И, наверное, уеду. Да вот родителей жалко..."

 

"У меня своя память...

Официальная моя должность там -- командир взвода охраны... Что-то вроде

директора зоны апокалипсиса. (Смеется.) Так и напишите.

Задерживаем машину из Припяти. Город уже эвакуирован, людей нет.

"Предъявите документы". Документов нет. Кузов накрыт брезентом. Поднимаем

брезент: двадцать чайных сервизов, как сейчас помню, мебельная стенка,

мягкий угол, телевизор, ковры, велосипеды...

Составляю протокол.

Привозят мясо для захоронения в могильниках. В говяжьих тушах

отсутствуют стегна. Вырезка.

Составляю протокол.

Поступило донесение: в брошенной деревне разбирают дом. Нумеруют и

укладывают бревна на трактор с прицепом. Срочно отправляемся по указанному

адресу. "Налетчики" задержаны. Хотели вывезти строение и продать под дачу.

Уже аванс от будущих хозяев получили.

Составляю протокол.

В пустых деревнях бегали одичавшие свиньи. А собаки и кошки ждали людей

возле своих калиток. Сторожили пустые дома.

Постоишь возле братской могилы...Треснутый камень с фамилиями: капитан

Бородин, старший лейтенант... Длинные столбцы, как стихи -- фамилии

рядовых... Репейник, крапива, лопухи...

Вдруг досмотренный огород. За плугом ступает хозяин, увидел нас:

- Хлопцы, не кричите. Мы уже подписку дали: весной уедем.

- А зачем тогда огород перепахиваете?

- Так это ж осенние работы...

Я понимаю, но я должен составить протокол..."

 

"Да, пошли вы все...

У меня жена забрала ребенка и ушла. Сука! Но я не повешусь, как Ванька

Котов... И не брошусь с седьмого этажа. Сука!! Когда я оттуда прикатил с

чемоданом денег... Машину купили, ей - шубу норковую... Она -- сука жила со

мной. Не боялась. (Неожиданно поет)

Даже тысяча рентген

Не положит русский член...

Хорошая частушка. Оттуда. Хотите анекдот? (Тут же начинает

рассказывать.) Муж возвращается домой... Из-под реактора... Жена спрашивает

у врача: "Что делать с мужем?" -- "Помыть, обнять, дезактивировать". Сука!

Она меня боится... Забрала ребенка... (Неожиданно серьезно.) Солдаты

работали... Возле реактора... Я их водил на смену и со смены: "Ребята,

считаю до ста. Все! Вперед!" У меня, как и у всех, висел на шее

счетчик-накопитель. После смены я их собирал и сдавал в первый отдел...

Секретный... Там снимали показания, записывали вроде бы что-то в наши

карточки, но, сколько рентген каждому попало -- военная тайна. Суки! Б...

Проходит какое-то время, тебе говорят: "Стоп! Больше нельзя!" Вся

медицинская информация... Даже при отъезде не сказали -- сколько? Суки! Б...

Теперь они дерутся за власть... За портфели... У них -- выборы... Еще хотите

анекдот? После Чернобыля можно есть все, но свое дерьмо -- хоронить в

свинце. Ха-ха-ха... Жизнь прекрасна, падла, но так коротка...

Как нас лечить? Никаких документов мы не привезли. Я искал...

Запрашивал по инстанциям... Получил и храню три ответа. Ответ первый:

документы уничтожены в связи с тем, что срок их хранения - три года, второй

- документы уничтожены во время постперестроечного сокращения армии и

расформирования частей, третий - документы уничтожены, потому что были

радиоактивны. А, может, их уничтожили, чтобы никто не узнал правду? Мы -

свидетели. Но мы скоро умрем...Чем помочь нашим врачам? Мне бы сейчас

справочку: сколько? Чего я там набрал? Я бы своей суке показал... Я еще ей

докажу, что мы выживем в любых условиях и будем жениться и рожать.

А вот... Молитва ликвидатора: "Господи, если ты сделал так, что я не

могу, то сделай так, чтобы я не хотел". Пошли вы все в ж..!"

 

"Начиналось... Все начиналось, как детектив...

Во время обеда - звонок на завод: рядовому запаса такому-то... явиться

в городской военкомат, чтобы что-то уточнить в документах. Причем - срочно.

А в военкомате... Таких, как я, было много, нас встречал капитан и каждому

повторял: "Завтра поедете в поселок Красное, где будете проходить военные

сборы". Утром следующего дня все собрались возле здания военкомата. Забрали

у нас гражданские документы, военные билеты и посадили в автобусы. И повезли

в неизвестном направлении. О военных сборах уже никто не заикался.

Сопровождавшие нас офицеры на все вопросы отвечали молчанием. "Братцы! А

если в Чернобыль?!" - догадался кто-то. Команда: "Замолчать! За паникерские

настроения - военный трибунал по законам военного времени." Через какое-то

время объяснение: "Мы находимся на военном положении. Никаких лишних

разговорчиков! Кто оставит Родину в беде - тот предатель".

В первый день - увидели атомную станцию издали. На второй уже убирали

вокруг нее мусор... Таскали ведрами... Гребли обыкновенными лопатами,

зачищали метлами, с которыми дворники работают. Скребками. А ясное дело -

лопата приспособлена для песка и щебня. Но не для мусора, в котором находили

все: куски пленки, арматуры, дерева и бетона. Как говорится, на атом с

лопатой. Двадцатый век... Трактора и бульдозеры, которые там применялись,

были без водителя, радиоуправляемые, а мы шли за ними и подгребали остатки.

Дышали этой пылью. Меняли за смену до тридцати "лепестков Истрякова", в

народе их звали "намордниками". Неудобная и несовершенная вещь. Часто их

срывали... Дышать невозможно, особенно в жару. Под солнцем.

После всего... Еще три месяца проходили военные сборы...Стреляли по

мишеням. Учили новый автомат. На случай ядерной войны... (С иронией.) Я так

понимаю... Нас даже не переодели. Ходили в тех же гимнастерках, в сапогах, в

каких были возле реактора.

Ну, и дали подписать бумагу... О неразглашении... Я молчал...А если бы

дали говорить, кому бы я мог рассказать? Сразу после армии стал инвалидом

второй группы. В двадцать два года. Работал на заводе. Начальник цеха:

"Прекрати болеть, а то сократим". Сократили. Пошел к директору: "Не имеете

права. Я -- чернобылец. Я вас спасал. Защищал!" -- "Мы тебя туда не

посылали".

По ночам просыпаюсь от маминого голоса: "Сыночек, почему ты молчишь? Ты

же не спишь, ты лежишь с открытыми глазами. И свет у тебя горит..." Я

молчу... Кто готов меня выслушать? Заговорить со мной так, чтобы я

ответил...На моем языке...

Я одинок..."

 

"Уже не боюсь смерти... Самой смерти...

Но не понятно, как буду умирать... Друг умирал... Увеличился,

раздулся... С бочку... А сосед... Тоже там был, крановщик. Он стал черный,

как уголь, высох до детского размера. Не понятно, как буду умирать... Если

бы я просил смерти, то обыкновенной. Не чернобыльской. Одно мне точно

известно: с моим диагнозом долго не протянешь. Почувствовать бы момент, и

пулю -- в лоб. Я был и в Афгане... Там с этим легче... С пулей...

В Афганистан я поехал добровольцем. И в Чернобыль тоже. Сам попросился.

Работал в городе Припять. Город был опоясан двумя рядами колючей проволоки,

как на государственной границе. Чистенькие многоэтажные дома и улицы,

покрытые толстым слоем песка, с вырубленными деревьями... Кадры из

фантастического фильма... Мы выполняли приказ - "постирать" город и заменить

в нем зараженную почву на глубине двадцати сантиметров таким же слоем песка.

Выходных дней не было. Как на войне. Храню газетную вырезку... Об операторе

Леониде Топтунове, это он в ту ночь дежурил на станции и нажал на красную

кнопку аварийной защиты за несколько минут до взрыва. Она не сработала...

Его лечили в Москве. "Чтобы спасти, нужно тело", -- разводили руками врачи.

А у него осталось одно-единственное чистое, необлученное пятнышко на спине.

Похоронили на Митинском кладбище. Гроб выложили внутри фольгой... Над ним

полтора метра бетонных плит, со свинцовой прокладкой. Приедет отец... Стоит,

плачет... Идут мимо люди: "Твой сукин сын взорвал!" А он был всего лишь

оператор... А похоронен, как пришелец из космоса...

Лучше бы я погиб в Афгане! Честно скажу, наваливаются такие мысли. Там

смерть была делом обыкновенным... Понятным..."

 

"С вертолета...

Шел низко над землей, наблюдал... Косули, дикие кабаны... Худые,

сонные. Как на замедленной съемке двигаются... Они питались травой, что там

росла и пили воду. Не понимали - им тоже надо уйти. Вместе с людьми уйти...

Ехать -- не ехать? Лететь -- не лететь? Я -- коммунист, как я мог не

лететь? Двое штурманов отказались, что, мол, жены молодые у них, детей еще

нет, их пристыдили. Карьера кончилась! Был еще мужской суд. Суд чести! Это,

понимаете, азарт -- он не смог, а я пойду. Теперь я думаю иначе... После

девяти операций и двух инфарктов... Теперь я никого не сужу, я их понимаю.

Молодые ребята. Но сам все равно бы полетел... Это точно. Он -- не смог, а я

-- пойду. Мужское!

Сверху... С высоты...Поражало количество техники: тяжелые вертолеты,

средние вертолеты... МИ-24 -- это боевой вертолет... Что можно было делать

на боевом вертолете в Чернобыле? Или на военном истребителе МИ-2? Летчики...

Молодые ребята... Стоят в лесу возле реактора, хватают рентгены. Приказ!

Военный приказ! Но зачем было посылать туда такое количество людей,

облучать? Зачем?! (Срывается на крик). Требовались специалисты, а не

человеческий материал. Сверху...Видно... Разрушенное здание, груды

обвалившегося хлама... И гигантское количество маленьких человеческих

фигурок. Стоял какой-то фээргэсовский кран, но мертвый, немного по крыше

прошел и помер. Роботы умирали... Наши роботы, созданные академиком

Лукачевым для исследований на Марсе... Японский робот, внешне похожий на

человека... Но... У них, видно сгорала вся начинка от высокой радиации.

Солдатики в резиновых костюмах, в резиновых перчатках бегали...Такие

маленькие, если смотреть с неба...

Я все запоминал... Я думал, что расскажу сыну... А приехал: "Папа, что

там?" - "Война." Я не нашел своих слов..."

Глава вторая

 

 

Венец творения

 

 

Монолог о старых пророчествах

 

"Моя девочка... Она не такая, как все... Вот она подрастет, и она меня

спросит: "Почему я не такая?"

Когда она родилась... Это был не ребенок, а живой мешочек, зашитый со

всех сторон, ни одной щелочки, только глазки открыты. В медицинской карточке

записано: "девочка, рожденная с множественной комплексной патологией:

аплазия ануса, аплазия влагалища, аплазия левой почки"... Так это звучит на

научном языке, а на обыкновенном: ни писи, ни попки, одна почка... Я несла

ее на второй день на операцию, на второй день ее жизни... Она открыла

глазки, словно и улыбнулась, а я сначала подумала, что хочет заплакать... О,

господи, она улыбнулась! Такие, как она, не живут, такие сразу умирают. Она

не умерла, потому что я ее люблю. За четыре года -- четыре операции. Это

единственный ребенок в Беларуси, выживший с такой комплексной патологией. Я

ее очень люблю. (Останавливается.) Я никого больше не смогу родить. Не

осмелюсь. Вернулась из роддома: муж поцелует ночью, я вся дрожу -- нам

нельзя... Грех... Страх... Слышала, как врачи между собой говорили: "Девочка

не в рубашке родилась, а в панцире. Показать по телевизору, ни одна мать не

рожала бы". Это они о нашей девочке... Как нам после этого любить друг

друга?!

Ходила в церковь. Рассказала батюшке. Он говорит, что надо отмаливать

грехи свои. Но в нашем роду никто никого не убил... В чем я виновата?

Сначала наш поселок хотели эвакуировать, а потом вычеркнули из списков: не

хватило у государства денег. А я в это время полюбила. Вышла замуж. Я не

знала, что нам здесь нельзя любить... Много лет назад моя бабушка читала в

Библии, что наступит на земле время, когда всего будет в изобилии, все будет

цвести и плодоносить, в реках станет полно рыбы, а в лесах зверя, но

воспользоваться этим человек не сможет. Он не сможет и породить себе

подобного, продлить бессмертие. Я слушала старые пророчества, как страшную

сказку. Не верила. Расскажите всем о моей девочке. Напишите. В четыре года

она поет, танцует, читает наизусть стихи. У нее нормальное умственное

развитие, она ничем не отличается от других детей, у нее только другие игры.

Она не играет в "магазин", "в школу", она играет с куклами "в больницу":

делает им уколы, ставит градусник, назначает капельницу, кукла умирает, --

накрывает ее белой простыней. Четыре года мы с ней живем в больнице, ее

нельзя оставить там одну, и она не знает, что жить надо дома. Когда забираю

ее на месяц-два домой, спрашивает: "А мы скоро вернемся в больницу?" Там у

нее друзья, они там живут, растут. Ей сделали попку... Формируют

влагалище... После последней операции полностью прекратилось мочеиспускание,

катетор вставить не удалось -- нужно еще несколько операций. Но дальше

советуют оперироваться за границей. А где нам взять десятки тысяч долларов,

если муж получает сто двадцать долларов в месяц? Один профессор по секрету,

посоветовал: "С такой патологией ваш ребенок представляет большой интерес

для науки. Пишите в зарубежные клиники. Их должно это заинтересовать". И я

пишу... (Старается не заплакать). Я пишу, что каждые полчаса приходится

выдавливать мочу руками, моча исходит через точечные отверстия в области

влагалища. Если это не делать, откажет единственная почка. Где еще в мире

есть ребенок, которому каждые полчаса надо выдавливать мочу руками? И

сколько это можно выдержать? (Плачет.) Я не разрешаю себе плакать... Мне

нельзя плакать... Стучу во все двери. Пишу. Возьмите мою девочку, пусть для

опытов... Для научных исследований...... Я согласна, чтобы она стала

подопытным лягушонком, подопытным кроликом, только бы она выжила. (Плачет)

Десятки писем написала... О, Господи!

Пока она не понимает, но когда-нибудь нас спросит: почему она не такая,

как все? Почему ее не сможет полюбить мужчина? Почему ей нельзя родить

ребенка? Почему у нее никогда не произойдет то, что происходит у бабочки...

у птицы... у всех, но только не у нее... Я хотела... Я должна была

доказать... Чтобы... Я хотела получить документы... Чтобы она выросла и

узнала: это не мы с мужем виноваты... Не наша любовь... (Снова старается не

заплакать.) Четыре года воевала... С врачами, с чиновниками... Добивалась

приема в высоких кабинетах... Только через четыре года мне выдали

медицинскую справку, подтверждающую связь ионизирующей радиации (малых доз)

с ее страшной патологией. Мне отказывали четыре года, мне твердили: "Ваша

девочка -- инвалид детства". Какой же она инвалид детства? Она -- инвалид

Чернобыля. Я изучила свое родословное древо: не случалось у нас в роду

такого, до восьмидесяти-девяноста лет все жили, мой дедушка -- до девяносто

четырех. Врачи оправдывались: "У нас -- инструкция. Подобные случаи мы пока

должны оценивать, как общее заболевание. Вот через двадцать-тридцать лет,

когда накопится банк данных, начнем связывать болезни с ионизирующей

радиацией. С малыми дозами... С тем, что мы едим и пьем на нашей земле...А

пока медицине и науке об этом мало что известно". Но я не могу ждать

двадцать-тридцать лет. Полжизни! Хотела подать на них в суд... На

государство... Меня называли сумасшедшей, смеялись, мол, такие дети

рождались и в Древней Греции. И в старом Китае. Один чиновник кричал:

"Чернобыльских льгот захотела! Чернобыльских денег!" Как я не потеряла

сознание в его кабинете... Как не умерла там от разрыва сердца... Но мне

нельзя...

Они не могли понять одного... Не хотели... Мне надо было знать, что это

не мы с мужем виноваты... Не наша любовь... (Повернулась к окну и тихо

плачет.)

Это девочка растет... Все равно девочка... Не хочу, чтобы называли

фамилию... Даже соседи наши... На одной лестничной площадке всего не знают.

Надену ей платьице, заплету косичку: "Катенька ваша такая красивая", --

говорят они мне. А сама я так странно смотрю на беременных женщин... Как

будто издали... Из-за угла... Не смотрю, а подсматриваю... Во мне смесь

разных чувств: удивления и ужаса, зависти и радости, какой-то даже

мстительности. Как-то словила себя на мысли, что с тем же чувством смотрю на

беременную соседскую собаку... На аистиху в гнезде...

Моя девочка..."

Лариса З., мать

 

Монолог о лунном пейзаже

 

"Я вдруг стал сомневаться, что лучше: помнить или забыть?

Расспросил знакомых... Одни забыли, другие не хотят вспоминать, потому

что мы ничего не можем изменить, даже уехать отсюда. Даже это...

Что я запомнил... В первые же дни после аварии из библиотек исчезли

книги о радиации, о Хиросиме и Нагасаки, даже о рентгене. Пронесся слух, что

это приказ начальства, чтобы не сеять паники. Для нашего же спокойствия.

Появилась даже шутка такая, что если бы Чернобыль взорвался у папуасов, весь

мир испугался бы, кроме самих папуасов. Никаких медицинских рекомендаций...

Никакой информации... Кто мог доставал таблетки йодистого калия (в аптеках

нашего города в продаже их не было, доставали где-то по великому блату).

Случалось, что съедали горсть этих таблеток и запивали стаканом спирта.

"Скорая помощь" откачивала.

Приехали первые иностранные журналисты... Первая киногруппа... Они были

в пластиковых комбинезонах, касках, резиновых бахилах, перчатках и даже

камера в специальном чехле. А сопровождала их наша девушка, переводчица...

Она в летнем платье и босоножках...

Люди верили каждому печатному слову, хотя никто правду не печатал. Не

говорил. С одной стороны, скрывали, с другой, не все понимали. От генсека до

дворника. Потом появились приметы, все за ними следили: пока в городе или

деревне есть воробьи и голуби, там можно жить и человеку. Пчела работает -

тоже чисто.Ехал в такси, водитель недоумевал, почему птицы, как слепые,

падают на стекла, разбиваются. Как ненормальные... Сонные...Что-то похожее

на самоубийство... После смены, чтобы забыть об этом, он сидел и выпивал с

друзьями.

Запомнил, как возвращался из командировки... По обе стороны - настоящий

лунный пейзаж... До самого горизонта тянулись засыпанные белым доломитом

поля. Верхний зараженный слой земли снят и захоронен, вместо него насыпали



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-05-16 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: