Мне вспомнился хутор, на котором мы взяли продукты. Как враждебно встретили нас хозяева! Известно, никто не надеялся, что пруссаки будут принимать нас гостеприимно, но мы не могли предвидеть и такого отчаянного сопротивления. Дорогой ценой заплатили хозяева за такой прием. Они, очевидно, уже успели познакомиться с листовкой, рассмотреть фотографии. Ведь взял ее Мельников у них же на столе и завернул сало. Поэтому так и встретили нас. Жаль, что пришлось применить оружие, но иначе поступить было нельзя. Нечего и говорить, удалась гитлеровцам провокация! И впрямь были они мастерами грязных дел.
Значительно позже, когда у нас в Восточной Пруссии появились надежные и преданные друзья из местных жителей, нам многое стало известно из того, что было связано с первыми днями нашего нахождения во вражеском тылу.
Еще утром 27 июля, спустя несколько часов после того как мы приземлились, гауляйтеру Восточной Пруссии Эриху Коху сообщили, что прошедшей ночью к северо-востоку от Кенигсберга, вблизи залива Куришес Гаф, сброшены советские парашютисты. Повисшие на деревьях наши парашюты были обнаружены, удалось с помощью собак найти и остальные, которые разведчики зарыли. Попал в их руки и грузовой парашют с запасными комплектами батарей для питания рации, боеприпасами.
Таким образом, гауляйтеру Эриху Коху и командующему группой армий «Центр» в Восточной Пруссии генерал-полковнику Рейнгардту стало известно о примерной численности нашей группы и ее назначении.
Сообщение о советском десанте, спустившемся на расстоянии двух-трех ночных переходов от ставки Гитлера «Вольфшанце», немало волновало приближенного фюрера Эриха Коха. Он был не только гауляйтером Восточной Пруссии, где ему принадлежала высшая сласть, но и ближайшим соратником и личным другом Гитлера. Эрих Кох вступил в нацистскую партию на заре ее зарождения — одним из первых, и сам фюрер преподнес ему высшую партийную награду.
До недавнего времени Эрих Кох был рейхскомиссаром Украины, откуда оккупанты вместе со своим шефом были изгнаны советскими войсками. Изощренный палач и грабитель наспециализировался на советской земле в массовых убийствах, грабежах, провокациях. А теперь все те же средства Эрих Кох применил и в своем фатерлянде, к своим соотечественникам.
С целью выяснения внутренней обстановки в Восточной Пруссии мне удалось слышать выступление Эриха Коха по радио. Мне и сейчас слышится его хрипловатый голос, представляется изученное по фотографиям лицо этого коричневого главаря Восточной Пруссии, с обвислыми пышными усами, редкими волосами.
Тогда, осенью 1944 года, когда советские войска подошли к границам Восточной Пруссии, Эрих Кох на все лады распинался, уверяя, что русские никогда не вступят на германскую землю, что пруссаки — верные носители тевтонского духа — погибнут, но отстоят Восточную Пруссию. Он призывал солдат драться до последнего вздоха. Кох был кровно заинтересован в этом, поскольку являлся крупным землевладельцем. В довоенное время он получил в подарок от Гитлера имение Гросфридрихсберг возле Кенигсберга. Владел он и имением Эрнстфельде вблизи Людвигсорта, а также Ной-тиф на Висленской косе. В самом Кенигсберге он имел дома, вилы и дачи на берегу моря. Кроме доходов от владений он располагал еще огромными богатствами, награбленными в оккупированных гитлеровцами государствах, особенно в Советском Союзе. В размерах награбленного с Эрихом Кохом мог соперничать разве рейхсмаршал Герман Геринг.
В высадке советской десантной группы в Восточной Пруссии Эрих Кох почуял приближение конца мнимому благополучию своей вотчины. У него были основания полагать, что выброска парашютистов может быть связана с продолжением попыток убрать насильственным путем самого фюрера. Ведь всего неделю назад до высадки «Джека» в Восточной Пруссии в ставке Гитлера «Вольфшанце» — «Волчьем логове» была подложена мина полковником Штрауффенбергом. Покушение было неудачным — Гитлер остался жив.
Не мог Эрих Кох не беспокоиться и о своей собственной персоне. Злодеяния, совершенные им на советской земле, не забыты. Судьба рейхскомиссара Белоруссии Вильгельма Кубэ напоминала Коху о неизбежной расплате.
Срочно была разработана операция по вылавливанию и уничтожению советской разведгруппы. В помощь полиции и жандармерии были приданы курсанты юнкерских училищ. Мобильные группы по квадратам окружали и прочесывали лес, пускали по следу овчарок, но поймать советских разведчиков не могли. Прошло два дня в безрезультатных поисках. Гитлеровцы даже совсем потеряли след парашютистов. На третьи сутки, когда была передана «Центру» первая радиограмма, немцы нас запеленговали. Произошли первые стычки с патрулями. Коху доложили, что в ночной перестрелке убито трое юнкеров, кроме того, двух юнкеров нашли в лесу заколотыми кинжалами. Найден также труп человека в русской одежде, но без документов. Возможно, считали фашисты, что это русский парашютист, возможно, пленный, который пытался бежать на Родину, — немцам не удалось установить, что это был наш командир Павел Крылатых.
Гитлеровцы перекрывали перекрестки дорог, патрулировали на лесных просеках и тропинках, прочесывали леса и кустарники, но успеха не имели.
Время от времени из Берлина звонил сам Гиммлер в резиденцию гауляйтера Коха, интересовался результатами операции против русских парашютистов.
Неудачи по осуществлению операции приводили в бешенство Коха, он стал дрожать за собственную шкуру, и было от чего. Еще не улегся шум после покушения на фюрера, а тут, на тебе — советские парашютисты безнаказанно действуют возле той же ставки «Вольфшанце». И он, Эрих Кох, бессилен их обезвредить. Кох уверял Гиммлера, что советские парашютисты вот-вот будут выловлены. Но проходили дни, и все оставалось по-прежнему. В стычках погибали солдаты и жандармы, а парашютисты оставались неуловимыми.
На третий день после высадки нашей группы Эрих Кох пригласил шефа полиции Восточной Пруссии к себе в резиденцию. Это было удивительно, что полицай сидел вместе с самим Эрихом Кохом за одним столом, сняв свой парадный мундир, и пил коньяк. Обычно Эрих Кох подчеркнуто пренебрегал такой компанией.
Именно во время этой встречи гауляйтер и полицейский главарь договорились о проведении провокационной операции на хуторе Кляйнберг. Эта операция была задумана как составная часть операции, которая предусматривала окончательную ликвидацию нашей группы.
Весь расчет строился на том, чтобы запугать гражданское население советскими парашютистами, мобилизовать на борьбу с ними. Нетрудно было догадаться, что разведчики вынуждены будут посещать хутора, чтобы пополнять свои запасы продуктов — вот там им и должны быть уготованы ловушки.
Затея гауляйтера и шефа полиции была осуществлена. Эрих Кох постарался, чтобы на место этой провокации приехало как можно больше корреспондентов и фоторепортеров. Вот они и расписали «Зверства» русских парашютистов на хуторе Кляйнберг.
Мы понимали, что после такой провокации гитлеровцев нам будет очень опасно появляться на хуторах. Но газета, случайно попавшая нам в руки, явилась предупреждением и для нас.
Для того чтобы запутать следы, мы после очередного сеанса не выходили на связь с Москвой по двое-трое суток. Старались за это время отойти как можно дальше, разведать новые районы, проследить за движением войск на автострадах, на железных дорогах, не обнаруживая себя. Собрав важные разведданные, мы выходили на связь с Москвой в разное время суток, из самых неожиданных мест.
Облавы на нас не прекращались ни днем ни ночью. Потеряв надежды на то, что мы попадем в расставленные полицией ловушки или засады, Эрих Кох добился согласия Рейнгардта выделять ежедневно до двух полков пехоты на проческу леса. И хотя все было против нас на этой сатанинской земле, но нам все еще везло. Мы продолжали действовать.
ГРОЗА
Прошла первая неделя, как мы высадились у деревни Эльхталь. Гитлеровцы стремились во что бы то ни стало истребить группу. Мы же, избегая невыгодных для нас открытых схваток, старались изучить их повадки. Тактика была однообразной: окружения и прочески лесов и других подозрительных мест, где предположительно мы могли бы остановиться на дневку. Мобильные группы на автомашинах теперь всякий раз устремлялись на большой скорости к тому месту, откуда мы вели передачу по радио. Об этом мы не только догадывались или могли предполагать. Мы уже однажды видели, как тяжелые грузовики, натужно ревя, неслись с солдатами по дороге, вдоль которой мы шли по полю, и разгрузились на той опушке леса, где несколько минут назад работала наша радиостанция и откуда мы только что ушли. Разбегаясь вправо и влево от остановившихся автомашин, солдаты в спешке окружали лес. Нам был преподнесен небольшой урок: в будущем нельзя было мешкать ни минуты после того, как заканчивался очередной сеанс связи с «Центром».
Случалось также, что мы обнаруживали следы прочесок лесов еще до нашего прихода туда. На траве, на песке видны были параллельные тропки: вражеские цепи проходили всегда очень густо. Можно было допустить, что в этих местах велся поиск другой группы, подобной нашей, но нам о другой какой-либо группе ничего не было известно. Мы принимали все на свой счет.
«Центр» приказал нашей группе переместиться в район города Гольдапа, где мы должны были продолжить разведку местности, установить, продолжаются ли в этом направлении укрепления линии «Ильмен-хорст». Предстояло пройти около ста километров на юго-восток от того места, где мы находились. Известно, что наш путь всегда был длиннее, чем расстояние по карте. Нельзя было идти по прямой. Нужно было петлять, обходить населенные пункты, города, наиболее опасные места, днем прятаться от чужого взгляда.
Командир группы Николай Шпаков внимательно изучал маршрут по карте. Предстояло преодолевать реки и каналы, железные и шоссейные дороги. Нужно было быть готовым к любым, самым неожиданным трудностям и опасностям. Утешало то, что по пути встречались лесные массивы, которые всегда служили естественным укрытием.
Вышли в новый дальний путь, как обычно, с наступлением сумерек. Прошли быстрым шагом километров пять-шесть, норовя поменьше петлять вокруг кустов, обильно разросшихся на зыбкой торфяной почве. Глаза понемногу приспособились к темноте. Но звездное небо вдруг померкло, стало совсем низким. Налетел, шелестя травою, порыв ветра. С каждой минутой ветер усиливался, становясь по временам таким напористым, что мы вынуждены были останавливаться, чтобы перевести дыхание. Над нами поплыли густые темные тучи. Где-то сзади полосовали небо молнии, доносились перекаты грома.
— Гроза будет, нужно торопиться, — говорил Шпаков после каждой нашей минутной остановки. И говорил он это хотя и не во весь голос, но и не приглушенно, не переходя на шепот, как мы уже привыкли разговаривать во вражеском стане. И в этой новой для него интонации невольно ощущалось, что приближающаяся гроза на какое-то время отдалила опасность, которая таилась вокруг нас. И хотя сама по себе гроза была мало приятной в таком походе, но все же мы как-то легче вздохнули, спало нервное напряжение, в котором мы находились постоянно. В такое время, когда вот-вот налетит грозовой шквал, все живое ищет укрытия, и зверь, и человек. Очевидно, укрылись в уютные уголки и наши преследователи.
Сначала редкие, но очень крупные капли падали на наши головы. Как-то по-особенному травами запахла земля. Нужно было получше приспособить свою амуницию, плотнее застегнуться, надежнее спрятать от дождя те вещи, которые не терпят влаги. Неплохо было бы и нам самим укрыться — были у нас плащ-палатки. Но в походе они очень неудобны. Они то надуваются ветром, то облипают ноги, сдерживая шаг, тормозя ходьбу. И все же не это главное — наброшенные на голову башлыки лишают возможности хорошо слышать, что делается вокруг, а уж нам-то ухо следовало держать остро. Поэтому решили идти открыто, подставив себя дождю и ветру, не прячась от непогоды. Мы были в пестрых маскировочных куртках и шароварах, которые, намокнув, становились более жесткими и плотными и не так пропускали влагу.
Тревожно зашумело ржаное поле, среди которого мы оказались. Ветер до земли пригибал колосья, упругие стебли звенели, как провода, шумели колосьями, все поле дышало и колебалось, словно разбушевавшееся море. Ударила молния, и дождь хлынул как из ведра. Чтобы не потеряться в кромешной тьме, мы шли цепочкой, держась друг за друга. Молния по временам добела освещала наш путь, и мы спешили напрямик, не боясь наскочить на что-либо. Засады в такую грозу на открытом месте мы не опасались — считали ее маловероятной. Шли быстро, ступая как попало и где попало, — дождь смоет следы.
Внезапно донесся какой-то подземный гул. Мы остановились, прислушиваясь. Гул нарастал, приближался, но мы не могли понять, что это такое. Вдруг мимо нас пронесся огромный табун лошадей. Он прогрохотал, как горный обвал, совсем рядом, обдав нас клочьями земли и грязью. Мы только успели облегченно вздохнуть от того, что опасность миновала, как вновь повторилось то же самое. Только теперь обезумевший от страха табун с храпом несся в обратную сторону. И снова так близко, что мы едва не были смяты этой лавиной. Сполохом осветило поле, оглушительно грянул гром, отдаляясь перекатами, и лошади тревожно заржали, шарахнулись в разные стороны, распустив по ветру гривы, подобные на пляшущие языки черного пламени.
— Скорее за мной! — крикнул Шпаков. И мы бросились за ним к небольшой группке деревьев, что увидели впереди. Нужно было спасаться от лошадей, которые носились по полю. Возможно, услышав людей, они и искали защиты от грозы возле них.
— Все-таки нам везет, — тихо, как бы сам себе, проговорил Целиков, когда мы укрылись за деревьями и опасность миновала. — Если бы кони прошлись по нашим костям, то перемололи бы их в муку.
Никто не ответил ему, но каждый понимал, что результат был бы именно таким.
Сразу же за деревьями начиналось новое поле, огражденное глубоким рвом и колючей проволокой. Ров был широкий, полный воды. Но нам, вымокшим до нитки, она была теперь не страшна. Вода доходила почти до пояса, но медлить было нельзя: в темноте снова нарастал топот — лошади метались из края в край по пастбищу. Мы спешно перебрались через канаву, перелезли забор и вошли в лес, который оказался слева от нашего курса. Мы не собирались заходить в него, но теперь решили остановиться там и немного передохнуть. Мы остановились под шатром разложистого великана, возможно дуба, в темноте нельзя рассмотреть и не до этого было. С нас текла вода.
Выжмем портянки, что ли? — не то спросил, не то предложил Иван Целиков.
— Не мешало бы, — отозвался Иван Овчаров.
Их предложение поддержал и Мельников: во всем, солидарны были три Ивана.
Мы начали разуваться, выжимать портянки. Овчаров снял даже штаны. В промокшей одежде каждого было по пуду воды.
— Там огонек светится, — сказал Юшкевич, показывая в сторону.
— Подойдите со Зварикой и узнайте, что там такое, — приказал Шпаков.
Мы обулись и подошли к опушке. Вскоре Юзик и Генка вернулись.
— На дворе грузовики стоят, часового нет, — докладывал Зварика. — Там воды по колени, но мы подошли к самому окну. За столом спит, положив голову на руки, какой-то фриц в солдатской форме. Видимо, часовой спрятался от дождя.
— Нужно его взять, — решил Шпаков.
— Но он может проснуться раньше, чем мы переступим порог, — резонно заметил Юзик. — Можно влипнуть.
— А что, если я пойду, — вызвалась Аня. — Если немец проснется, скажу, что на крыльце больная женщина, попрошу, чтобы помог ей. Ну, скажем, в больницу нам нужно, но попали под грозу, сбились с дороги. Если он пойдет на это, вы его прихватите, а если что — застрелю.
— Пойдем, там увидим, — ответил ей Шпаков.
Подошли к хутору, прислушались, присмотрелись к черным крытым грузовикам. Тихо. Только, как в барабан, бьет по брезенту мелкий дождь.
Троих Иванов Шпаков послал обследовать грузовые автомашины, а мы с ним, стараясь не плескать сапогами по воде, подкрались вдоль стены к окну. В той же позе спал за столом солдат. У стены, рядом с ним, стояла винтовка.
— Ты, Аня, иди, сделай, как говорила, а мы подстрахуем, — шепнул ей Николай.
Аня сняла пятнистую куртку, ступила на крыльцо, а Шпаков дернул меня за плечо, кивком головы поманил идти вместе с ним.
Дверь в сени оказалась незапертой. Втроем мы бесшумно подошли ко второй двери, нащупали ручку. Аня открыла. Немец приподнял голову, протянул руку к винтовке, ожидая, что скажет эта промокшая женщина в берете.
— Можно мне войти? — спросила она по-немецки.
Из сеней нам хорошо были видны через открытую дверь двухъярусные нары, а возле них ряд выставленных солдатских сапог с широкими голенищами. Значит, мы попали в казарму. Солдаты похрапывали под шум дождя. Из дома тянуло тяжелым спертым воздухом, кислым запахом кожаной амуниции, гуталином и дешевым одеколоном. «Вот фугануть бы пару гранат — ни один не уцелел бы», — невольно промелькнула мысль. Но диверсии не входили в наши планы. Мы — разведчики.
— Да, да, — ответил солдат и не спеша поднялся из-за стола, держась правой рукой за ствол винтовки. Он сделал шаг навстречу Ане и негромко, чтобы не тревожить сон остальных, спросил: «Что случилось?»
— На крыльце больная женщина, помогите…
Едва солдат перешагнул порог, как мы со Шпаковым наложили ему кляп, заломали руки и без лишнего шума вытащили во двор. Аня закрыла за нами обе двери. Ничто не указывало на то, что мы подняли тревогу.
Пленного отвели в поле, присели возле канавы и допросили. Оказалось, что мы попали в расположение связистов пехотного полка, который ожидает своей отправки на фронт. Ясно, нас интересовало, известно ли солдатам что-нибудь о русских парашютистах.
— О да, мы все предупреждены, — закивал головой пленный. — Мы должны из-за них более бдительно нести службу даже здесь, в тылу.
— Так что же ты нарушил указание — спал на посту? — спросил Мельников по-русски.
Но немец не понял его. Тогда Иван Иванович сложил ладони и, положив на них голову, закрыл глаза.
— Понимаешь, почему спал на посту, спрашиваю? Служить надоело, что ли? Вот доложим Гитлеру, всыплет он тебе по толстому заду, — и жестом показал, как это получится.
Хотя мы все устали, промокли, но такая угроза Мельникова немцу развеселила нас. Немец опустил голову, произнес упавшим голосом:
— Надоель война. Плёх жизнь зольдат.
— Смотри ты на него: так уж и надоело! Готов ивоевать бросить! Не трогай только фатерлянд и его самого. Небось, на русском сале такой зад наел, может, не один дом наш сжег, детей стрелял…
Ценных сведений мы от пленного не получили. Полезно было только узнать, что о нашем нахождении предупреждены здесь все — и гражданские жители, и воинские части.
К ГОЛЬДАПУ
Через трое суток на рассвете мы подошли к городу Гольдап. Хотя мы передвигались только ночами, но по тому, что нам довелось видеть, создалось впечатление, что природа в этих местах очень живописная. Пологие холмы во многих местах покрыты лесами, кустарниками. Часто встречаются извилистые ручьи.
На огороженных пастбищах мы часто видели коров. Они здесь дневали и ночевали, пегие, крупные. Когда мы убедились, что они ночью остаются в загонах без всякого надзора, мы иногда заворачивали туда, чтобы попить воды, которая завозилась в цистернах для скота. Вода была чистая, колодезная, мы пили ее с удовольствием. Животные были рады появлению людей: они вставали, подходили к нам. Как-то Юзик Зварика не удержался, потрепал тучную корову по шелковистой шее. Корова доверчиво лизнула его руку своим шершавым языком.
— Ишь, какая ласковая!..
Юзик по-хозяйски осмотрел ее со всех сторон, провел рукой по спине, потрогал тугое вымя.
— Скот у них хороший, крупный, — сделал он заключение. — Подай-ка, Зина, ведро. Попробуем молочка.
Зина взяла возле цистерны ведро и поднесла его Юзику. Юзик начал доить. Тугая струя гулко ударила в жестяное дно. Шпаков забеспокоился:
— Перестань, Юзик!
Но вдруг передумал и сам же предложил!
— Давай, только по-быстрому. Остальные проследите, чтобы никто не нарвался.
Что и говорить, молоко все пили с жадностью, но сдерживались, чтобы не перепить — берегли свои желудки. Один Мельников пренебрег осторожностью, за что и был наказан. Следующий день доставил ему немало хлопот…
Едва отошли от загонов, как напоролись на противотанковые надолбы «зубы дракона». Точно такие же, как под Инстербургом. Они белели в темноте, словно обглоданные, обветренные и омытые дождем кости каких-то доисторических великанов.
Попадались на пути и бесконечные ряды проволочных заграждений на восточных склонах, тщательно запрятанные в землю доты. От них тянулись извилистые линии окопов, большей частью к какому-либо из хуторов.
Мы приближались к облюбованному на карте лесу, чтобы остановиться на дневку, отдохнуть, подкрепиться и, если позволят обстоятельства, хотя бы немного просушиться, потому что почти все дни дождило. Нам осталось пройти каких-нибудь метров сто негустым кустарником, как из лесу навстречу нам вышел человек. Из-за правого плеча его торчал ствол винтовки. Нам очень хотелось, чтобы он прошел мимо, не заметив нас, потому что сразу выдать свое местонахождение — значит, навлечь усиленные прочески леса, облавы. Мы залегли. В предутренней тишине нам издалека слышно было его «кхе-кхе». Человек шел не спеша и набрел прямо на нас. Пришлось задержать его. Это был дряхлый старик. Я снял у него с плеча винтовку старого образца с непомерно длинным стволом, ощупал его, ища другое оружие: могли же быть у него и гранаты или что-либо еще. Старика знобило — то ли от страха, то ли оттого, что было в самом деле прохладно. Кашлять он перестал. Придя в себя от растерянности и сообразив, кто перед ним, старик очень сожалел, что встретился с нами.
— Я всю ночь нарочно громко кашлял и хлопал в ладоши, — он развел руки со скрюченными старческими пальцами, — топал ногами, чтобы отпугнуть призраки, — в отчаянии говорил он. — И надо же такому случиться, что набрел просто на вас. И откуда вас принесла нечистая сила? — едва не плача, горевал он. И тут же сам ответил на свой вопрос: — Да что и говорить, всей Пруссии известно, откуда вы и кто такие. Мы дали ему высказаться, а затем предложили идти с нами. Старик не сопротивлялся. Когда мы подошли к опушке, он показал место своей «засады».
— Такая старая кляча, а землю взбил, как молодой жеребец, — проворчал Овчаров.
— Теперь мы караулим вас и день и ночь — такой приказ получили от полиции. На дежурства выходят все цивильные, — пояснил старик. — Вот и меня, старого, заставили. Нет теперь для вас места здесь, в Пруссии. Тут все против вас. Посты и посты. Вся Восточная Пруссия в постах: солдаты, полиция, жандармерия, теперь вот и мы тоже на посту…
— Снимаю тебя, старик, с поста, — впервые за много дней улыбнулся Шпаков.
Мы углубились в лес, чтобы осмотреться, выбрать для дневки более подходящее место: укромное и в то же время хоть немного открытое солнцу, если установится погода. «Снятый с поста» Шлаковым немец упал на колени и, вытянув вперед руки, как прославляющий аллаха мусульманин, взмолился.
— Я не виноват! Я ни в чем не виноват. — Он, видимо, решил, что пришел его конец. — Нас заставили дежурить — всех заставляют… — Его белая с синеватым отливом, редкая бородка дрожала. — Пожалейте моих внучек. У меня их двое: Анна и Нора. Одной семь, другой четыре года. У них нет отца: мой сын погиб в России. Внучки ждут меня. Я должен вернуться, обязательно должен, слышите… — срывался он на плач.
— Успокойся, старик, — предупредил его Шпаков.
Старик перестал причитать, опустил руки, но ненадолго. Но теперь уже как можно тише снова стал канючить:
— Я ничего не видел, ничего никому не скажу. Буду молчать как рыба, пусть отсохнет мой язык, если скажу кому хоть слово. Я должен вернуться к своим внучкам. Прошу вас…
— Пусть идет, начерта он нам, — расчувствовалась Аня.
— Вечером отпустим, — раздраженно сказал Шпаков.
Старик перекрестился.
— Смотрите на него! Я думал, что среди этих извергов нет верующих. А это — немец и крестится, — удивился Зварика. Он уже успел развалиться под елочкой, вытянув свою больную ногу.
— Одно другому не мешает, — возразила Зина, — хуже их зверей и не придумаешь. Но не все же такие. Люди разные бывают. Неужели здесь одни гитлеровцы остались?
— Мои предки — литовцы. Вы слышите — литовцы! — как бы поняв смысл разговора, слезливо твердил старик.
— Остановимся здесь, — распорядился командир, осмотрев вокруг лес, не обращая никакого внимания на последние слова старика.
Мы присели, прилегли, примостившись кто как сумел.
— Ты, Иван Иванович, понаблюдай пока, — Шпаков посмотрел на Мельникова выжидающе.
— Может, слегка «повеселимся» сначала, у меня кое-что осталось.
— Немного потом.
Мучила жажда, хотя от воды, как говорится, не было спасения, сутками мокли под дождем, но напиться не было откуда. Из луж пить опасно — можно схватить болезнь, а больному тут не только никакого лечения, но и никакого спасения. Роса буйными каплями свисала на ветках, на листьях, живыми бусинками дрожала на траве. Генка, задрав голову, встряхивая ветку, осыпал себе в рот капли росы. Я тоже попытался заняться этим. Но разве таким образом напьешься или утолишь жажду. Получалось как в сказке: по бороде текло, а в рот не попадало. Это только дразнило, еще хуже жгло в горле, в груди.
Опершись спиной о толстый камель, а вернее о вещевой мешок, я подобрал под себя ноги, зажал между коленями автомат и вскоре забыл и о жажде, и о голоде, и, вообще, обо всем на свете: одолел сон.
Не знаю, сколько я спал, но почувствовал, что во сне меня кто-то тормошит, а затем больно ударил в бок. Я никак не мог открыть глаза — хотел, но не мог. И только когда чья-то рука свалила меня набок, проснулся. Я увидел старика, который сидел почти рядом, и Генку Юшкевича.
— Бежим, немцы! — злобно крикнул Генка.
Этого было достаточно, чтобы я мгновенно подхватился. Сон как рукой сняло. Теперь я и сам заметил серую, как ворона, фигуру солдата с винтовкой наизготовку. Справа и слева — еще и еще солдаты. Почему-то мне показалось, что они не идут, а стоят. А может, и впрямь они в этот момент остановились.
Пригнувшись, мы шмыгнули за елочки, так и оставив сидеть старика. Вслед раздались выстрелы.
Перебегая лесную дорогу, заметили на ней солдат с собаками. Думали, сейчас пустят собак, потому, спрятавшись за стволы деревьев, вскинули автоматы. Они были нам хорошо видны. Но немцы, будто и не заметив нас, повернулись и пошли в обратном от нас направлении. Позже мы неоднократно были свидетелями подобных случаев. Объяснение им было довольно простое — никто не хотел лезть под пули, никто не спешил умирать.
— Быстрее, быстрее, — торопил меня Генка. — Наши должны быть где-то здесь.
Когда мы догнали своих, Шпаков на ходу заглядывал на карту. А Генка мне рассказал, как тихо подошли немцы, заметили их уже совсем близко.
— Хорошо, что мы их увидели первыми. Шпаков подал знак отходить. Мы поднялись — ив ход. Оглядываюсь, а ты сидишь на месте и старый немец возле тебя. Я вернулся… Еле растормошил. Ну и спал же ты! — никогда так не было. — Спеша говорил Генка, будто боялся, что не успеет досказать.
Часа два мы отходили, стараясь далеко не отрываться от немцев, которые, растянувшись цепью, прочесывали лес, подпускали их настолько, чтобы иной раз не только слышать, но и видеть их.
Впервые они напали на нас исподтишка. Обычно они вели проческу леса с шумом, треском, улюлюканьем. Мы назвали их эту тактику на охотничий манер — «гоном». Потому что так же, как и в охотничьем гоне, она рассчитана была на то, чтобы поднять нас со стоянки, как зверя с лежки, спугнуть, нагнать страх, заставить бежать, забыв о всякой другой опасности, пока мы не попадем на засаду. Но эта тактика на протяжении многих дней не дала никаких результатов. Поэтому, видимо, они решили попробовать по-новому: выследить и напасть внезапно. Но и мы были не лыком шиты. В группе «Джек» были достаточно опытные разведчики, знакомые с фашистскими повадками еще по белорусским лесам. И хотя обстоятельства были далеко не одинаковые — здесь мы были лишены главного козыря: поддержки населения, но все же нажитый опыт выручал, да еще и как выручал. Немцы быстро убедились, с кем имеют дело, поэтому и пробовали разные способы борьбы с нами.
Вот и теперь, когда не удалось накрыть внезапно, они подняли крик, стрельбу. Этим шумом они даже помогали нам, потому что мы знали, где находится враг, как избежать столкновения с ним. Скорее же всего солдаты так старательно улюлюкали и постреливали, чтобы отпугнуть нас от себя, а не встретиться лоб в лоб, ибо такая встреча не сулила и им ничего хорошего.
Немцы преследовали нас не спеша, с остановками, проходя в час не более полутора километров. Несколько раз при перебежках дорог и просек по нас открывали огонь из пулеметов, но всегда с опозданием, так что не причиняли вреда.
В небольшой лощинке Шпаков остановил нас. Дальше шло высохшее болото с тростником и коряжистыми низкорослыми сосенками и березками.
— Дальше отступать некуда, — сказал он. — Лес сходит на клин: нас хотят загнать в ловушку. Будем прорываться назад — туда, откуда шли. Место здесь подходящее. Лес густой. Подпустим фрицев поближе, ударим в лоб — и вперед.
Переползая от одного к другому, командир сам замаскировал каждого. На флангах расположил Целикова и Мельникова. Зину с Аней — в центре. Сам лег несколько впереди, оставляя мне место рядом. Все мы заняли по фронту каких-либо метров пятнадцать.