Перейдя на противоположный берег Сены, Бенвенуто поспешил домой, однако не за мешком, как он сказал графу д'Орбеку, а за небольшой корзинкой, которую подарила ему во Флоренции одна из его двоюродных сестер – монахиня. Было уже два часа, а Бенвенуто непременно хотел покончить с этим делом сегодня же; поэтому, не дождавшись дома Асканио и других учеников, которые в эту пору обедали, ювелир отправился один на улицу Фруа‑Манто, где жил граф д'Орбек; по пути он внимательно оглядывался по сторонам, однако не заметил ничего подозрительного.
Когда Челлини пришел к графу, тот заявил, что не может отдать ему золото сейчас же: необходимо‑де выполнить сначала кое‑какие формальности – пригласить нотариуса, составить контракт. Зная строптивый нрав Челлини, граф без конца извинялся и говорил так убедительно, что Бенвенуто поверил в несуществующие препятствия и согласился терпеливо ждать.
Но он решил воспользоваться, по крайней мере, этим промедлением и послать за своими подмастерьями, чтобы они проводили его и помогли донести золото. Д'Орбек тут же отправил в Нельский замок слугу и завел с Челлини разговор о его работе, о милостивом отношении к нему короля – словом, обо всем, что могло занять гостя. Впрочем, у Бенвенуто не было причин в чем‑либо подозревать графа: ведь о любви художника к Коломбе знали только он сам и Асканио. Поэтому он довольно любезно отвечал казнохранителю на все его льстивые речи.
Потом потребовалось время, чтобы отобрать именно такие монеты, о которых говорил король. А нотариус все не являлся. Наконец он все же пришел, но очень долго провозился с составлением контракта. Короче говоря, когда Бенвенуто, обменявшись с хозяином последними любезностями, собрался уходить, начало уже смеркаться. Бенвенуто Челлини позвал слугу, которого посылали в Нельский замок, и тот сказал, что никто из подмастерьев прийти не мог, зато он сам охотно поможет сеньору ювелиру нести его золото. Только тут в душе Бенвенуто шевельнулось подозрение, и он отказался от помощи, как ни любезно она была предложена. Он ссыпал золото в корзинку и взял ее под мышку, продев свою руку в ручки, так что крышка оказалась плотно прижатой. Да и нести золото было таким образом гораздо удобнее, чем в мешке.
На Бенвенуто была надета под платьем превосходная кольчуга с наручами, сбоку у него висела короткая шпага, а за поясом торчал острый кинжал. Он быстрым, но твердым шагом пустился в путь. Когда он выходил от д'Орбека, ему почудилось, что слуги графа тихо о чем‑то переговариваются, а затем выбегают один за другим из дому, делая вид, будто направляются в другую сторону, нежели он.
Теперь благодаря мосту Искусств, построенному через Сену, от Лувра до Академии рукой подать, а во времена Бенвенуто это было долгим путешествием. В самом деле, от улицы Фруа‑Манто приходилось подняться по набережной до Шатле, пройти по Мельничному мосту, пересечь Сите; следуя по улице Святого Варфоломея, перебраться на левый берег реки по мосту Святого Михаила и отсюда вновь спуститься по набережной до Большого Нельского замка.И пусть не удивляется читатель,что в те времена воров и грабителей отважному Бенвенуто было немного не по себе: он опасался за огромную сумму денег, которые нес под мышкой. И, если читатель не прочь опередить вместе с нами Бенвенуто на несколько сотен шагов, он убедится, что эти опасения были не совсем напрасны.
Около часа назад, когда еще только начало смеркаться, на набережной Августинцев, возле церкви, остановились четверо молодцев довольно зловещего вида, с головы до пят закутанных в плащи. Набережную здесь отделяла от реки лишь невысокая каменная ограда,и по вечерам на ней было совсем пустынно. За все это время мимо незнакомцев прошел только прево,проводивший Коломбу в Малый Нельский замок и теперь возвращавшийся обратно. Все четверо с должным почтением приветствовали этого достойного представителя властей.
Они стояли у церковной стены и вполголоса вели беседу, надвинув шапки до самых бровей. Двое из них нам уже знакомы: это наемники, взятые в свое время виконтом де Марманем для осады Большого Нельского замка; их имена: Ферранте и Фракассо. Двое других занимались тем же достойным ремеслом, и звали их Прокоп и Маледан. А чтобы наши потомки не спорили о родине этих молодчиков, как спорят вот уже три тысячи лет о родине Гомера, добавим, что Маледан был пикардийцем, Прокоп – цыганом, а Ферранте и Фракассо появились на свет под благословенным небом Италии. Что же касается их отличительных особенностей, то Прокоп был юристом, Ферранте – педантом, Фракассо – мечтателем, а Маледан – просто глупцом. Как видит читатель, несмотря на нашу принадлежность к французской нации, мы отнюдь не заблуждаемся насчет достоинств нашего соотечественника. Но на войне или, точнее, в деле все они были сущими дьяволами.
А теперь, когда мы с ними познакомились, прислушаемся к их дружеской и весьма поучительной беседе. Из нее мы узнаем, что они были за люди и какая опасность грозит нашему другу Бенвенуто Челлини.
– Как хорошо, что сегодня рыжий болван виконт не будет совать нам палки в колеса! – сказал Ферранте, обращаясь к Фракассо. – Наконец‑то мы обнажим наши шпаги, и этот проклятый трус не одернет нас и не заставит обратиться в бегство!
– Ты прав,– ответил Фракассо.– Но, раз он предоставил нам весь риск этого дельца, за что я ему весьма признателен, он должен предоставить нам и всю добычу. Какое, в сущности, право имеет рыжий дьявол присваивать пятьсот золотых– ровно половину добычи? Правда, и пять сотен, которые нам причитаются, неплохая награда.Ведь это приходится по сто двадцать пять экю на брата– сумма знатная, что и говорить! В трудные времена мне случалось убивать человека и за два экю.
– «За два экю»! Пресвятая богоматерь! Да ведь это ремесло только позорить! – воскликнул Маледан. – А знаешь что, приятель, не говори лучше при мне таких вещей, а то, чего доброго, услышит кто‑нибудь и сочтет меня таким же оболтусом, как и ты.
– Что ж делать,Маледан. Все в жизни бывает,– грустно произнес Фракассо. – Иной раз убил бы, кажется, человека за кусок черствого хлеба! Но вернемся к делу. По‑моему, друзья, двести пятьдесят экю вдвое лучше, чем сто двадцать пять. А что, если, укокошив парня, мы прикарманим все денежки и не отдадим этому плуту Марманю ни гроша?
– Брат мой,– наставительно изрек Прокоп,– это значило бы надуть клиента, а в любой работе прежде всего следует быть честным.Я думаю,мы должны поступить так, как было условлено, и отдать виконту все пятьсот экю. Но distinguamus¹! Когда он их получит и убедится,что мы люди честные, я не вижу причин, почему бы нам не напасть на него и не отнять эти деньги.
[¹Оговорим (лат.).]
– Вот это здорово! – одобрительно воскликнул Ферранте. – У нашего Прокопа честность всегда сочетается с поразительной изобретательностью.
– Ну это просто потому, что я изучал когда‑то законоведение, – скромно заметил Прокоп.
– Не будем, друзья, отвлекаться от дела,– обычным для него поучительным тоном заметил Ферранте.– Recte ad terminum eamus¹. Пусть себе виконт мирно почивает в своей мягкой постели! Его час не настал. Нам предстоит сейчас заняться флорентийским ювелиром. Ради успеха предприятия хозяин желает, чтобы мы прирезали ювелира вчетвером. Собственно говоря, укокошить человека и отобрать у него мошну мог бы и один из нас, но говорят, что богатство – страшное общественное зло, и поэтому лучше, если доход поделят между собой несколько добрых приятелей. Но только, чур, надо скорехонько отправить его на тот свет – ведь человек, о котором идет речь, умеет постоять за себя. Мы с Фракассо уже убедились в этом. Для большей верности придется наброситься на него всем сразу. Итак, внимание! Побольше хладнокровия, держите ушки на макушке, глядите в оба и берегитесь его шпаги! Он, как и все эти итальянцы, отлично ею владеет, что и не замедлит вам доказать.
[¹Пойдем прямо к цели (лат.).]
– Уж насчет этого можешь не беспокоиться! – презрительно проворчал Маледан. – Я привык ко всяким ударам – и режущего и колющего оружия. На собственной шкуре испытал их. Как‑то раз мне привелось побывать ночью по личному делу в Бурбонском дворце. Я не успел управиться до рассвета и решил дождаться следующей ночи в каком‑нибудь укромном уголке. Я подумал, что самое подходящее для этого место – оружейный зал; там была пропасть всякого рыцарского снаряжения и трофеев: шлемы, латы, наручи, щиты, забрала. И все это прилажено одно к одному и установлено на подставках. Ну прямо как настоящие рыцари в доспехах! Напялил я на себя доспехи, опустил забрало и встал на подставку…
– Вот потеха‑то! Ну, а дальше?– нетерпеливо перебил Ферранте. – Ведь когда собираешься совершить геройский подвиг, самое лучшее– побольше слушать о доблести других. Продолжай, продолжай же!
– Ну вот, спрятался я, а не знал, что на этих проклятых рыцарских доспехах королевские сынки упражняются в искусстве владеть холодным оружием. Скоро в комнату вошли два дюжих молодца лет по двадцати, взяли по копью и по шпаге и ну лупить по моим доспехам! Хотите верьте, хотите нет, но я так и выдержал все до конца! Я стоял,будто и впрямь был деревянный и меня привинтили к этой дурацкой подставке.Счастье мое, что юнцы оказались не очень‑то сильны. Но вот появился папаша и принялся их подзадоривать. Однако до сих пор святой Маледан,мой патрон, которому я все время про себя молился, отводил от меня наиболее опасные удары; но вдруг этот дьявол папаша выхватывает у одного из сынков копье,чтобы показать, как сшибают одним ударом забрало;действительно, забрало отлетело в сторону, и все увидели мое бледное, помертвевшее от страха лицо. «Пропал!» – подумал я.
– Бедняга! – печально произнес Фракассо. – Ты мог погибнуть ни за что.
– Не тут‑то было! Увидев мое посиневшее лицо с дико выпученными глазами, эти олухи приняли меня за привидение своего прадеда и удрали, да так прытко, будто сам черт поджаривал им пятки! Ну, а я?.. Как бы это поскладнее объяснить вам… Я повернулся к ним спиной и тоже побежал. Но важно‑то ведь не это! Надеюсь, вы могли убедиться, что я достаточно вынослив.
– Так‑то оно так, но в нашем деле главное– не принимать удары, а наносить их, дружище Маледан!– изрек Прокоп.– А хороший удар – это тот, от которого жертва падает, не успев даже вскрикнуть. Да вот послушайте: во время одного из моих путешествий по Фландрии мне надо было освободить одного из своих клиентов от четверки дружков, которые путешествовали вместе. Мне предложили трех помощников, но я заявил, что или сделаю все один, или совсем отказываюсь от дела. Условие было принято, и в случае удачи мне обещали заплатить за четверых. Я знал, каким путем поедут приятели, и поджидал их в одной харчевне, где они должны были остановиться. Хозяин харчевни тоже когда‑то погуливал по большим дорогам, а теперь, когда он сменил ремесло, ему стало еще легче и безопаснее грабить путешественников; впрочем, в душе трактирщика еще не заглохли добрые чувства, и мне было нетрудно добиться от него поддержки, обещав ему десятую долю своей награды. Договорившись обо всем, мы стали поджидать наших молодчиков и немного спустя увидели их на повороте дороги. Всадники проворно спешились у харчевни, чтобы поесть и дать отдохнуть лошадям. Но трактирщик заявил, что его конюшня слишком мала и вчетвером там просто не повернуться: придется‑де заводить туда лошадей по очереди. Вот пошел первый да и пропал; пришлось идти другому, узнавать, в чем дело. Ну и этот не вернулся. Тогда, устав ждать приятелей, пошел третий и тоже исчез. «А‑а, понимаю!– воскликнул хозяин, видя, что четвертый обеспокоен их задержкой.– Они вышли через заднюю дверь». Эти слова успокоили четвертого, он решил присоединиться к товарищам и нашел меня, потому что, как вы, наверное, догадались, в конюшне был я. Ну, последнему я дал возможность вскрикнуть разок, прощаясь с жизнью, – ведь это уже никого не могло испугать… Ферранте,как ты думаешь,нельзя ли в соответствии с римским правом назвать это trucidatio per divisionem necis¹? А итальянца‑то нашего все нет и нет, – продолжал Прокоп.– Уж не случилось ли с ним чего! Скоро совсем стемнеет…
[¹Последовательное предание казни(лат.).]
– Suadentque cadentia sidera somnos¹,– изрек Фракассо.– Кстати,друзья мои, как бы этот Бенвенуто не выкинул в потемках такую же штуку, какую однажды проделал я сам. Это было во время моих странствований по берегам Рейна. Я всегда любил эти края с их живописной и грустной природой. Рейн – река мечтателей. Мечтал и я. Мне, видите ли, очень хотелось отправить на тот свет некоего вельможу, по имени Шрекенштейн, если не ошибаюсь. Дельце было не из легких, потому что этот господин никогда не выходил из дому без надежной охраны. Но вот что я придумал. Выбрав ночку потемнее, я оделся точно в такое же платье, какое носил он сам, и стал поджидать его на улице. Увидев во мраке obscuri sub noste² Шрекенштейна и черные фигуры его телохранителей, шедших несколько позади, я вихрем налетел на вельможу, сорвал с него шляпу с перьями и, нахлобучив на себя, ловко стал на его место, так что мы оказались лицом к лицу. Не дав ему опомниться, я оглушил его, сильно ударив по голове рукояткой шпаги,и среди поднявшейся суматохи, воплей и звона клинков принялся орать благим матом:«Помогите!Грабят! Убивают!» Эта военная хитрость удалась как нельзя лучше: люди Шрекенштейна яростно набросились на него и тут же прикончили, а я тем временем скрылся в ближайшем лесу. Почтенный сеньор мог, по крайней мере, утешиться перед смертью тем, что он погиб от дружеской руки.
[¹И ко сну зовут заходящие звезды (Вергилий, «Энеида»,II, 9) (лат.).]
[²Скрытые ночью (Вергилий, «Энеида», VI, 26) (лат.).
– Что смело, то смело– ничего не скажешь,– заметил Ферранте. – Но если вспомнить мою далекую молодость, то найдется рассказать кое‑что и похлеще. Как и тебе, Фракассо, мне пришлось иметь дело с одним вельможей, который нигде не появлялся без вооруженной охраны. Дело было в Абруццском лесу. Я взобрался на огромный дуб и уселся на толстой ветке, протянувшейся над дорогой; под ней‑то и должен был проехать субъект, которого я поджидал. Рассветало; дул свежий утренний ветерок, и косые лучи восходящего солнца освещали замшелые стволы деревьев; воздух так и звенел от пения птиц. Сидя на своем суку, я размечтался, как вдруг…
– Тс! – прервал его Прокоп.– Шаги. Это он!
– Вот и прекрасно,– пробурчал Маледан, настороженно озираясь. – Поблизости ни души – нам везет.
Убийцы умолкли и замерли на своих местах. В сумерках нельзя было различить их загорелых, страшных лиц, виднелись только сверкающие глаза, руки, судорожно вцепившиеся в рукояти шпаг, и застывшие в напряженном ожидании фигуры. Вся эта живописная группа, притаившаяся в полумраке, являла собой картину, достойную кисти Сальватора Розы. Разбойники угадали: это был действительно Бенвенуто, шедший быстрым, бодрым шагом. Как мы уже говорили, он кое‑что заподозрил, а потому зорко вглядывался в окружающую тьму. Впрочем, глаза его привыкли к темноте, и он еще за двадцать шагов различил фигуры четверых бандитов, вышедших из засады.
Но, прежде чем они успели наброситься на него, Бенвенуто с присущим ему хладнокровием прикрыл плащом корзинку с золотом, обнажил шпагу и прислонился спиной к церковной стене. Таким образом, он оказался защищенным с тыла.
Все четверо бандитов напали на него разом. Положение казалось безнадежным: бежать некуда, кричать бесполезно – до замка не менее пятисот шагов. Но Бенвенуто не был новичком в искусстве владеть оружием и ловко отражал все атаки. Нанося удары направо и налево, он не терял способности рассуждать. Вдруг в голове его мелькнула мысль: ясно, это ловушка, и устроена она ему, Челлини. Ну, а если убедить разбойников, что они ошиблись? Тогда он будет спасен. И вот под градом сыпавшихся на него ударов Челлини принялся вышучивать бандитов за их мнимую ошибку:
– Да что вы, ребята, спятили? Какой бес в вас вселился! Ведь с бедняка солдата многого не возьмешь. Плащ мой, что ли, вам приглянулся или, может быть, шпага? Эй, эй, парень! Побереги свои уши! Коли хотите получить мою шпагу, надо сперва суметь ее отбить. Право, для грабителей, да еще не новичков в своем деле, у вас совсем нет нюха.
Говоря это, Бенвенуто и не думал бежать, а сам теснил противников. Однако он отходил от стены самое большее на шаг, на два и тотчас же опять прислонялся к ней, беспрерывно нанося удары. Несколько раз он умышленно приоткрывал плащ, показывая, что никакого золота у него нет и в помине. Бенвенуто делал это на тот случай, если бы слуга графа д'Орбека успел предупредить грабителей; ведь негодяй куда‑то исчез как раз перед его уходом. Уловка прекрасно удалась. Видя спокойную уверенность Бенвенуто и то, как проворно он владеет шпагой, слишком проворно для человека, отягощенного тысячей полновесных экю, наемники призадумались.
– А что, может, мы и впрямь ошиблись, Ферранте? – тихо спросил Фракассо.
– Боюсь, что так. Тот был вроде пониже. А если это он, то никакого золота при нет нем; одурачил нас проклятый виконт!
– Золото? Это у меня‑то? – вскричал Бенвенуто, делая блестящий выпад шпагой. – Да у меня в кармане всего‑навсего пара стершихся медяков! Но если, ребятки, вы вздумаете их отобрать, то медяки обойдутся вам дороже чистейшего золота, да еще вдобавок чужого, так и знайте!
– Вот черт! – воскликнул Прокоп. – Да он в самом деле военный. Где это видано, чтобы золотых дел мастер так управлялся со шпагой! Потейте тут с ним, сколько вашей душе угодно, а я не такой дурак, чтобы драться ради одной славы.
И Прокоп, ворча, покинул поле боя. Ослаб натиск и остальных бандитов, ибо они были сбиты с толку и лишились поддержки товарища. Бенвенуто воспользовался этим, отошел от стены и направился к замку; однако он все время держался лицом к бандитам, на ходу отбиваясь от них, словно дикий вепрь, в которого вцепились охотничьи псы.
– Идемте, идемте со мной, храбрецы! – говорил он. – Проводите‑ка меня до Пре‑о‑Клер. Там в Мэзон‑Руж живет моя краля; ее папаша торгует вином, а сейчас она ждет не дождется меня. Если верить россказням, эта дорога небезопасна, и я не прочь иметь охрану.
После этой шутки Фракассо тоже отказался от преследования и присоединился к Прокопу.
– Дураки мы с тобой, Ферранте! – сказал Маледан. – Это вовсе не Бенвенуто.
– Напротив, это он и есть!– воскликнул Ферранте, заметивший набитую золотом корзинку под мышкой у Бенвенуто, случайно распахнувшего свой плащ.
Однако было слишком поздно– до замка оставалось не больше полусотни шагов, и Бенвенуто принялся кричать своим зычным голосом, громко раздававшимся в ночной тиши:
– Помогите! Эй, кто‑нибудь из Нельского замка, скорей сюда! Помогите!
Едва успели Фракассо и Прокоп прибежать на помощь товарищам, а Ферранте с Маледаном возобновить нападение, как ворота замка открылись, и оттуда с копьями наперевес выскочили Герман, Жан‑Малыш, Симон‑Левша и Жак Обри, давно уже с беспокойством поджидавшие учителя.
При виде их бандиты разбежались.
– Куда же вы, приятели? Хоть бы еще несколько шагов проводили меня. Эх вы, недотепы! Вчетвером не сумели отобрать у одинокого путника тысячу экю, которые к тому же совсем оттянули ему руку!
В самом деле, разбойники не причинили Бенвенуто Челлини ни малейшего вреда, если не считать легкой царапины на руке, и теперь убегали, сильно пристыженные, причем Фракассо улепетывал с громкими воплями. Дело в том, что в конце схватки он лишился правого глаза, и ему на всю жизнь предстояло остаться кривым, от чего и без того грустная физиономия бедняги стала еще более унылой.
– Ну, а теперь, друзья, – сказал Бенвенуто, обращаясь к подмастерьям, когда шаги убийц замерли вдали, – после такого славного дельца не худо бы и поужинать. Давайте выпьем за мое спасение!.. Но где же Асканио? Почему его нет с вами?
Читатель, наверное, помнит, что Асканио вышел из Лувра, так и не найдя своего учителя.
– А я знаю, где он! – воскликнул Жан‑Малыш.
– Где же, дитя мое? – спросил Бенвенуто.
– Он уже битых полчаса бродит по Нельскому парку. Мы, то есть писец и я, хотели с ним поболтать, но Асканио просил оставить его одного.
«Странно! – подумал Бенвенуто. – Почему же тогда Асканио не прибежал ко мне на помощь вместе с остальными? Неужели он не слыхал моего крика?» И уже вслух добавил:
– Поужинайте без меня, друзья… А‑а, это ты, Скоццоне!
– О господи! Вас хотели убить, сударь? Неужели это правда?
– Да‑да, что‑то в этом роде.
– Господи Иисусе!
– Все в порядке, все в порядке, милочка,– повторял Бенвенуто, чтобы успокоить побледневшую как смерть Катерину. – Теперь надо только раздобыть вина для моих славных спасителей, да получше. Займись‑ка этим, Скоццоне. Возьми у госпожи Руперты ключи и сама все устрой.
– А вы не уйдете больше? – спросила Скоццоне.
– Нет‑нет! Будь покойна. Я только поищу в парке Асканио, мне с ним нужно поговорить.
Ученики вместе с Катериной вернулись в мастерскую, а Бенвенуто отправился в парк.
Как раз в это время взошла полная луна, и он отчетливо увидел Асканио. Однако юноша вовсе не прогуливался, а, приставив к ограде Малого Нельского замка лестницу, взбирался по ней. Очутившись наверху, он втащил лестницу за собой и исчез по ту сторону ограды.
Бенвенуто провел рукой по глазам, как человек, не верящий тому, что видит, и тут же, приняв какое‑то решение, побежал в мастерскую, поднялся к себе на мансарду, вылез из окна на крышу и ловко перескочил на ограду Малого Нельского замка. Потом, цепляясь за узловатые виноградные лозы, он бесшумно спрыгнул в сад Коломбы. Утром прошел дождь, и сырая земля заглушала шум шагов.
Прижавшись ухом к земле, Бенвенуто прислушался. Сперва все было тихо; потом вдали послышался шепот. Бенвенуто вскочил и стал осторожно, ощупью пробираться по саду, то и дело останавливаясь. Голоса становились все явственнее, и Бенвенуто уверенно двинулся туда, откуда они доносились. И вот, дойдя до аллеи, пересекавшей парк, он увидел Коломбу или, вернее, догадался, что это она.
Девушка была в белом платье и сидела подле Асканио на хорошо знакомой нам скамье. Влюбленные говорили очень тихо, взволнованно, но каждое слово отчетливо раздавалось в ночной тиши.
Бенвенуто спрятался за деревьями, почти у самой скамьи, и стал слушать.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Сон в осеннюю ночь
Осенний вечер был тих и прозрачен. Луна сияла среди редких облачков, плывших по серебристо‑лазурному небосводу, усеянному яркими звездами. Безмятежный покой был разлит вокруг трех людей, притаившихся в Нельском парке, но их души были объяты смятением и тревогой.
– Милая Коломба! – говорил Асканио. (А Бенвенуто стоял позади, безмолвный, бледный и, казалось, воспринимал эти слова не слухом, а всем своим истерзанным сердцем.)– Любимая невеста моя! Сколько горя я причинил вам! И зачем только я вторгся в вашу тихую жизнь! Когда вы узнаете страшную весть, которую я принес, вы меня проклянете.
– Вы ошибаетесь, друг мой,– отвечала Коломба.– Что бы вы ни сказали, я всегда буду благословлять вас, ибо знаю: вы мне посланы богом. Я никогда не слышала голоса своей матери, но, когда вы говорите со мной, мне кажется, что я слышу ее. Говорите же, говорите, Асканио! И какие бы ужасные вещи вы ни сказали мне, что ж делать! Утешением мне послужит уже то, что я слышу их из ваших уст.
– Соберите же все свое мужество, все свои силы, Коломба!
И Асканио поведал ей обо всем, что он узнал во дворце: о страшном заговоре госпожи д'Этамп и графа д'Орбека, об их намерении предать интересы королевства и обесчестить Коломбу.
Для него было настоящей пыткой, когда пришлось объяснять этой чистой девушке,незнакомой с людской подлостью, всю гнусность предательства, которым запятнал себя казнохранитель; рассказывать ей об утонченной жестокости королевской фаворитки, о ее коварстве, подсказанном ревностью.
Но Асканио выдержал эту пытку до конца, а Коломба даже не покраснела – так велики были ее невинность и душевная чистота. Она поняла одно: ее любимый расстроен, испуган. И Коломба, как и Асканио, задрожала, словно тонкая лозиночка, обвившаяся вокруг молодого деревца, которая трепещет вместе с ним во время бури.
– Друг мой! Необходимо открыть моему отцу весь этот мерзкий заговор против моей чести,– сказала она.– Отец и не подозревает, что мы любим друг друга. Он обязан вам жизнью и непременно послушает вас! Успокойтесь, мой друг! Он вырвет меня из рук графа.
– Увы!– вздохнул Асканио.
– Как, мой друг, вы и отца подозреваете в столь низком сообщничестве? – воскликнула Коломба, понявшая сомнения любимого по тону его голоса. – Но это было бы слишком ужасно, Асканио! Нет, нет! Я уверена – отец ничего не знает, ни о чем не догадывается, и, хотя он никогда не был со мною особенно ласков, он не может собственной рукой толкнуть меня в бездну бесчестия и отчаяния.
– Простите, Коломба, – продолжал Асканио, – но ваш отец иначе понимает счастье, чем вы; высокий титул для него дороже чести; он тщеславен, как все придворные, и считает, что стать фавориткой короля большее счастье для вас, нежели выйти замуж за простого художника. Коломба, я не хочу ничего скрывать от вас: граф д'Орбек сказал герцогине д'Этамп, что он уверен в согласии вашего отца.
– О боже! Возможно ли?– вырвалось у Коломбы.– Где же это видано, Асканио, чтобы отец продавал свое дитя?!
– Такие вещи случались во всех странах и во все времена, мой бедный ангел, и особенно часто повторяются они в наше время и в нашей стране. Не думайте, что мир подобен вашей прекрасной душе, а общество так же добродетельно, как вы сами. Да, Коломба, знатнейшие люди Франции без стыда и совести отдают в жертву королевским прихотям юность и красоту своих дочерей, своих жен. При дворе это самая обычная вещь, и ваш отец может сослаться в свое оправдание на множество известных примеров. Прости, любимая, что я заставил твою чистую, нежную душу соприкоснуться с этой грубой, отталкивающей действительностью! Но я хотел показать тебе пропасть, в которую тебя собираются столкнуть.
– Асканио! О Асканио!– в отчаянии вскричала Коломба, припадая к его груди. – Неужели и отец против меня? Как мне за него стыдно! Где же искать защиты? Только вы один остались у меня! Спасите меня, Асканио! Советовались ли вы со своим учителем? По вашим словам, он великодушен, добр, силен; я полюбила его за то, что вы его любите.
– Не люби его, Коломба! Не люби его больше!
– Но почему?– пролепетала девушка.
– Потому что он тебя любит! Это вовсе не друг наш, который помог бы нам в беде,– он злейший наш враг. Понимаешь, Коломба, злейший враг! Выслушай меня.
И Асканио рассказал ей, как в ту минуту, когда он собрался все поведать Бенвенуто, учитель сам признался ему в своей возвышенной любви к Коломбе и в том, что он, как особой милости, намерен просить у короля ее руки. И Бенвенуто вполне может рассчитывать на эту милость, ибо король обещал исполнить любую его просьбу, после того как будет закончена статуя Юпитера. Между тем всем известно, что Франциск I никогда не нарушает данного слова.
– Милосердный боже!– воскликнула Коломба, поднимая к небесам свои прелестные глаза и белоснежные руки. – Теперь ты единственная наша защита! Все друзья изменили нам, и вместо тихой пристани перед нами открывается бурное море. Но вполне ли вы уверены, Асканио, что мы совершенно одиноки?
– Увы, я вполне в этом уверен. Мой учитель так же опасен теперь для нас, как и ваш отец. И подумать только! Я должен бояться и ненавидеть Бенвенуто, моего лучшего друга, любимого учителя, защитника, отца, бога! – воскликнул Асканио, ломая руки. – И за что? Только за то, что, увидя вас, он проникся к вам прекрасным чувством, которое вы внушаете каждому человеку с возвышенной душой! За то, что он любит вас. Но ведь и я люблю вас! Значит, мы оба с ним равно виноваты друг перед другом. Да, но вы, Коломба, любите меня, и в этом мое оправдание! О боже! Что делать? Вот уже два дня, как меня терзают самые противоречивые чувства – то мне кажется, будто я начинаю ненавидеть учителя, то чувствую, что люблю его по‑прежнему. Он любит вас, это правда, но ведь он любил и меня! Я теряю голову, и дух мой колеблется, как тростник от дыхания бури. Что сделает Бенвенуто, когда все узнает? Прежде всего я расскажу ему о намерении графа д'Орбека, и, надеюсь, учитель избавит вас от него. Но потом, когда мы окажемся соперниками,врагами,я боюсь, что его гнев будет неумолим и слеп, как рок. И тогда он забудет друга, чтобы всей душой предаться любимой Коломбе. На его месте я без сожаления пожертвовал бы старой дружеской привязанностью ради зарождающейся любви – иначе говоря, променял бы землю на небо. Почему бы и ему так не поступить? В конце концов, он человек, а жертвовать любовью свыше человеческих сил. Стало быть, мы вступим с ним в борьбу, но могу ли я, беспомощный и одинокий, противостоять Бенвенуто Челлини? И все же, как бы я ни возненавидел своего приемного отца, – а ведь я давно и от всей души люблю его,– я ни за что на свете не подвергну Бенвенуто пытке, которую испытал сам, когда он рассказывал мне о своей любви к вам!
Бенвенуто, все время неподвижно, как статуя, стоявший за деревом, почувствовал на лбу капли ледяного пота и судорожно схватился рукой за сердце.
– Бедный Асканио!– грустно сказала Коломба.– Сколько вы страдали и как много предстоит вам еще выстрадать! Будем все же надеяться, друг мой! Не надо преувеличивать наших горестей и отчаиваться. Мы не одни в борьбе с несчастьем, с нашей горькой судьбой, ведь с нами бог. Вы предпочли бы, наверное, чтобы я принадлежала Бенвенуто, а не графу д'Орбеку или, еще лучше, чтобы я навеки посвятила себя богу. Не так ли, Асканио? Ну так вот, обещаю вам: если я и не стану вашей женой на этом свете, то навеки останусь вашей невестой. Слышите, Асканио? Успокойтесь, милый!
– Благодарю, любимая! – ответил Асканио. – Забудем об окружающем нас огромном мире, нам так хорошо сейчас в этом маленьком садике! Но вы ни разу еще не сказали, Коломба, что любите меня. Увы, мне часто казалось, что для вас долг выше любви.
– Молчи! Молчи, Асканио! – воскликнула Коломба. – Неужели ты не понимаешь, что я хочу освятить свое счастье, став твоей женой! О, я люблю, люблю тебя, 
Асканио!
Бенвенуто не мог больше держаться на ногах. Он упал на колени, прижался головой к стволу дерева и смотрел перед собой невидящим взглядом, и каждое слово влюбленных больно отдавалось во всем его существе.
– Коломба, я люблю тебя!– повторял Асканио. – И сердце подсказывает мне, что мы будем счастливы. Господь бог не оставит прекраснейшего из своих ангелов! Все вокруг тебя, Коломба, дышит таким покоем и радостью, что я забываю о мире скорби, в который вернусь, расставшись с тобой.
– Необходимо подумать о завтрашнем дне, – возразила Коломба. – Не будем сидеть сложа руки, и бог не оставит нас. Прежде всего, я думаю, мы не должны скрывать свою любовь от вашего учителя Бенвенуто. Ведь, вступив в борьбу с герцогиней д'Этамп и графом д'Орбеком, он подвергнется страшной опасности. Мы обязаны все ему рассказать. Поступать иначе было бы нечестно.
– Я повинуюсь, дорогая Коломба. Каждое ваше слово для меня закон. Да и сердце подсказывает мне, что вы правы. Вы всегда правы, Коломба! Но, если бы вы знали, какой страшный удар я нанесу ему своим признанием! Увы, я это испытал на самом себе! И, кто знает, быть может, узнав о нашей любви, он возненавидит меня и даже прогонит… Что мне делать тогда одному, на чужбине, без крова, без друзей, перед лицом таких сильных врагов, как герцогиня д'Этамп и королевский казнохранитель? Кто мне поможет расстроить их дьявольские планы? Кто поддержит меня в этой неравной борьбе? Кто протянет мне руку помощи?
– Я! – раздался позади звучный низкий голос.
– Бенвенуто!– воскликнул ученик, которому не надо было оглядываться, чтобы узнать учителя.
Коломба громко вскрикнула и вскочила.Асканио в смятении глядел на Челлини, не зная, друг перед ним или враг.
– Да, это я, Бенвенуто Челлини!– продолжал золотых дел мастер.– Вы не любите меня, сударыня, а ты, Асканио, меня разлюбил, и все же я пришел, чтобы спасти вас обоих.
– Что вы хотите этим сказать?– воскликнул Асканио.
– А вот что: садитесь‑ка рядом со мной, и потолкуем, так как нам надо понять друг друга. Не рассказывайте мне ничего: я не пропустил ни единого слова из вашей беседы. Простите, что нечаянно подслушал вас, но вы и сами понимаете: лучше, если я буду знать все. Мне пришлось услышать много печального и страшного для себя, но и много полезного. Кое в чем Асканио прав, а кое в чем – нет. Я действительно стал бы с ним бороться за вас, сударыня; но раз вы любите его – это решает все. Будьте счастливы. Асканио запретил вам любить меня, но я заставлю вас снова полюбить себя тем, что устрою вашу судьбу.
– Учитель!– вырвалось у Асканио.
– О сударь,вы так страдаете?– умоляюще складывая руки, промолвила Коломба.
– Благодарю, сударыня!– ответил Бенвенуто; на глаза его навернулись слезы, но он тут же овладел собой.–Вы заметили это,сударыня!А вот он,неблагодарный, ничего не видит. О, женщины так чутки! К чему лгать? Я действительно очень страдаю. Да оно и понятно: ведь я утратил вас. И все же я счастлив тем, что могу вам служить; вы будете обязаны мне своим счастьем – и это немного меня утешает. Ты ошибся, Асканио: моя Беатриче ревнива, она не терпит соперниц. Статую Гебы придется закончить тебе. Прощай, моя прекрасная мечта! Последняя мечта…
Бенвенуто говорил отрывисто, с трудом, хриплым голосом. Коломба склонилась к нему и, сочувственно взяв за руку, тихо сказала:
– Плачьте, друг мой, вам станет легче.
– Да‑да, вы правы!– ответил Челлини, разражаясь рыданиями.
Он стоял, не произнося ни слова, весь содрогаясь от беззвучных рыданий. И долго сдерживаемые слезы облегчили его душу.
Коломба и Асканио с уважением взирали на глубокое горе учителя.
– Вот уже двадцать лет, как я не плакал, – сказал он, успокоившись, – если не считать того случая, когда, помнишь, Асканио, я ранил тебя и увидел твою кровь. Но сейчас удар был слишком жесток. Я так страдал, стоя вот тут, за деревом, что чуть не пронзил себя кинжалом. И только мысль о том, что я нужен вам обоим, удержала меня. Выходит, вы спасли мне жизнь. В общем, все благополучно. Асканио даст вам на двадцать лет больше счастья, чем дал бы я. К тому же он почти мой сын, и я, как всякий отец, буду радоваться вашему счастью. Бенвенуто Челлини победит и самого себя, и ваших врагов. Страдание – удел всех художников‑творцов. И кто знает, быть может, из каждой моей слезы родится прекрасная статуя, подобно тому, как из каждой слезы великого Данте родился божественный стих. Видите, Коломба, я уже вернулся к прежней своей возлюбленной, к своей скульптуре, и уж она‑то никогда не изменит мне. Слезы смыли всю горечь, накопившуюся в моей душе. Мне грустно, но сердце мое смягчилось, а помогая вам, я забуду о своем горе.
Асканио обеими руками сжал руку учителя. Коломба взяла его за другую руку и поднесла к губам. Бенвенуто вздохнул полной грудью и сказал с улыбкой:
– Полно, дети мои, оставим нежности, не то я совсем расчувствуюсь и потеряю силы. Лучше не будем никогда вспоминать обо всем этом. Отныне, Коломба, я ваш друг, ваш отец, и только. А все, что было, – просто дурной сон. Поговорим об угрожающей вам опасности и о том, как ее предотвратить. Я только что слышал о ваших намерениях, о ваших планах. Какие вы еще дети! Вы совсем не знаете жизни и сами подставляете себя под удары судьбы, надеясь победить алчность, злобу и все низкие страсти человеческие своей добротой, своей улыбкой. Милые мои безумцы! На вашем месте я был бы хитер, беспощаден, зол. Но я – другое дело, жизнь многому меня научила. Вы же, мои дорогие, созданы для мира и счастья, и я позабочусь о том, чтобы жизнь вас не обманула… Злоба не омрачит твоего ясного взора, Асканио, и страдание не изменит чистого овала твоего прекрасного лица, Коломба. Я заключу вас обоих в свои объятия и бережно понесу через всю грязь и все житейские невзгоды. Я опущу вас на землю, лишь убедившись, что вы вполне счастливы, и сам б<