– Таким образом, – заявил корсар Жоливалю, которого скорей позабавила, чем шокировала эта жажда наживы, – путешествие не будет для меня бесплодным.
Так что они отчалили в наступающей ночи, когда загорались огни Венеции и город пробуждался для веселой ночной жизни.
Язон Бофор ожидал пассажиров у наружного трапа. Он встретил их слишком почтительным приветствием, от которого у Марианны одновременно и похолодело сердце, и пробудился гнев, достаточный, чтобы восстановить ее боеспособность. Вступая в предложенную им игру, она вздернула свой очаровательный носик и с иронией взглянула на корсара.
– Мы не опоздали к назначенному часу, капитан? Или, возможно, я вчера плохо поняла?
– Вы абсолютно правильно поняли, сударыня, – пробормотал сквозь зубы Язон, чье явно плохое настроение все‑таки не дошло до «светлейшего сиятельства» и обращения в третьем лице. – Это мне пришлось по коммерческим причинам задержать отплытие. Прошу вас извинить меня, но извольте учесть также, что этот бриг – не военный корабль, и если вам требуется военная точность, лучше попросите фрегат у вашего адмирала Гантома!..
– Не военный корабль? Я вижу там пушки! По‑моему, не меньше двадцати? Для чего же они вам? Охотиться на китов? – сладеньким голосом спросила Марианна.
Эта небольшая пикировка, очевидно, сильно подействовала на нервы моряка, который сжал челюсти и кулаки, но вынудил себя к сдержанности, несмотря на явное желание спровадить пассажирку подальше.
– В настоящее время, сударыня, любой торговый корабль должен быть готовым к защите, хотя вы об этом и не можете знать!
Молодая женщина, похоже, решила доконать его. Ее улыбка стала еще приветливей.
– Я многого не знаю, капитан, но пусть меня повесят, если этот корабль торговый! Даже слепому видно, что он построен, чтобы мчаться по морям, а не тащиться с полным брюхом.
– Верно, это корсар, – закричал Язон, – но корсар нейтральный! И если нейтральный корсар хочет заработать на жизнь во время проклятой блокады вашего проклятого императора, ему надо заняться торговлей! Теперь, если у вас нет больше вопросов ко мне, я хочу показать вам вашу каюту.
Не ожидая ответа, он повел ее по отдраенной палубе, где медные части сверкали в свете фонарей, и в своем возбуждении сбил с ног худощавого, одетого в черное человека среднего роста, который вышел из‑за рубки.
– Ох! Это вы, Джон? Простите, я вас не заметил! – извинился он, принужденно улыбнувшись. – Сейчас я вас представлю! Княгиня, перед вами доктор Лейтон, судовой врач. Княгиня Коррадо Сант’Анна, – добавил он, умышленно делая ударение на имени.
– У вас на борту есть врач? – воскликнула искренне удивленная молодая женщина. – Вы очень заботитесь о своих людях, поздравляю вас, капитан! Но почему вы никогда не упоминали об ученике Эскулапа в составе вашего экипажа?
– Просто потому, что его не было! И я неоднократно жалел, что лишен помощи моего друга Лейтона.
Его друг? Марианна посмотрела на бледное, с оттенком желтизны лицо врача. У него были светлые, неопределенного цвета глаза, глубоко посаженные, глаза пронизывающие и оценивающие, холодное давление которых она ощутила на себе.
С легкой дрожью Марианна подумала, что у воскресшего Лазаря должна была быть такая голова. Молча, без улыбки, врач поклонился ей, и она инстинктивно почувствовала, что не только не понравилась этому человеку, но что он полностью не одобряет ее присутствия на корабле. Она решила, что в будущем лучше по возможности избегать доктора Лейтона, ибо у нее не было ни малейшего желания видеть это мертвое лицо. Но, естественно, оставалось узнать, до какой степени доходит дружба Язона с этим мрачным субъектом…
В то время как Жоливаль отправился занять помещение на полуюте, а Гракх – в носовую часть, к экипажу, Марианна с Агатой расположились в ярусе кают.
Войдя в свою, молодая женщина ощутила легкий укол: она была заново отделана, и явно для женщин. Дорогой персидский ковер покрывал навощенный пол из красного дерева, красивые туалетные принадлежности занимали предназначенный для них столик, и сине‑зеленые занавеси из тисненого шелка закрывали иллюминаторы и койку, где напыжились пуховые подушки. Они так наглядно свидетельствовали о нежной заботе влюбленного человека, что Марианна почувствовала себя взволнованной. Это помещение приготовлено, чтобы здесь ей было хорошо, чтобы она познала здесь счастье! Но… Она мужественно отогнала умиление, пообещав себе все‑таки поблагодарить хозяина корабля за его предупредительность завтра, ибо остаток вечера ни Марианна, ни ее горничная не оставляли каюту. Они занялись размещением багажа и собственным устройством, занявшим много времени.
Агата, в свою очередь, получила койку и туалетный столик в крохотном закоулке с одним иллюминатором, рядом с каютой хозяйки. Она заняла его с некоторым недоверием, так как море определенно вызывало у нее страх.
Марианна растянулась на койке, зевнула, но в конце концов села, наморщив нос. Внутри корабля царил странный запах, очень легкий, правда, но, пожалуй, неприятный, который она не могла точно определить. Она заметила его, едва войдя, и это удивило ее, ибо такой затхлый запах, ассоциировавшийся с залежами старой грязи, казался немыслимым на сиявшем чистотой корабле.
Она нашла глазами вделанные в деревянную обшивку часы, увидела, что уже десять часов, и решила встать, хотя и без особого желания. Правда, она ощутила голод, потому что накануне ничего не ела.
Она еще лежала в нерешительности, когда дверь отворилась и появилась Агата с подносом, такая же важная и подтянутая, как и в парижском особняке хозяйки. Вместе с ней вошел Жоливаль в утреннем костюме. Виконт был в превосходном настроении.
– Я пришел узнать, как вы провели ночь, – заявил он весело, – и вообще посмотреть, как вы расположились! Но я вижу, что вам нечего желать! Черт возьми! Шелка, ковры! Наш капитан принял вас на должной высоте!
– А разве вы плохо устроились?
– Да нет! Я устроился почти так же, как и все: то есть с комфортом… спартанским, но вполне приемлемым! И чистота на этом корабле выше всяких похвал.
– Насчет чистоты я согласна, но этот запах… запах, который я никак не могу определить. Вы не чувствуете его? А может быть, его нет в вашей каюте?
– Есть! Я заметил, – сказал Жоливаль, усаживаясь на койке, чтобы отдать честь тартинкам и пирожным. – Я заметил его, хотя он и очень слабый… Но я не поверил своему носу!
– Не поверили? Почему же?
– Потому что…
Жоливаль замолчал на мгновение, прожевал тартинку, затем с внезапной серьезностью продолжал:
– Потому что один раз в моей жизни я вдыхал подобный запах, но более сильный, форменное зловоние. Это было в Нанте, на набережной… возле невольничьего судна. Ветер дул с его стороны.
Марианна, наливавшая в чашку кофе, замерла. Она подняла на своего друга недоверчивый взгляд.
– Такой же запах? Вы уверены?
– Именно такой! Его не забудешь, если хоть раз услышишь! Признаюсь, что он беспокоил меня всю ночь.
Марианна так неуверенно поставила кофейник, что широкое коричневое пятно расползлось по покрывавшей поднос салфетке.
– Не думаете же вы, что Язон занимался этой мерзкой торговлей?
– Нет, ибо тогда, несмотря на неоднократную мойку и окуривание, запах был бы гораздо сильней. Но я спрашиваю себя… не мог ли он… хоть один раз совершить такую перевозку!
– Это невозможно! – с горячностью бросила Марианна. – Вспомните, Аркадиус, шесть месяцев назад «Волшебницу», бывшую под наблюдением возле Морле, похитил Сюркуф и привел к месту нашей встречи! Если бы Язон занимался этой гнусной торговлей, Сюркуф сразу бы учуял этот запах… и я не берусь утверждать, что он согласился бы рисковать ради хозяина подобного судна. Наконец, могу напомнить, что, занимаясь контрабандой, Язон грузил вино, а не человеческие тела!
Она вздрагивала от возмущения и, ставя чашку в блюдце, перевернула ее. Жоливаль ободряюще улыбнулся.
– Успокойтесь! Сейчас вы начнете упрекать меня в том, что я считаю нашего друга презренным работорговцем! Я же не сказал ничего подобного. Кстати – рискую вас разочаровать, – даже если бы Сюркуф что‑нибудь заметил, он не протестовал бы. Он тоже иногда перевозил «черное дерево» на своих кораблях. Хороший судовладелец не бывает слишком щепетильным! Но, сказав это, я, так же как и вы, удивлен этим странным запахом.
– Который, может быть, совсем не то, о чем вы говорите. Кроме того, вы только один раз столкнулись с ним.
– Такие вещи не забываются, – строго отрезал Аркадиус. – И никакая мойка не поможет, и если только этот корабль не перенес эпидемию желтой лихорадки…
– Довольно об этом, Аркадиус! Вы огорчаете меня. Вы жертва заблуждения… Может быть, просто где‑нибудь лежат издохшие крысы. А где сейчас находится Язон?
– В штурманской рубке, на носу. Вы хотите отдать ему визит?
За легкой иронией слышалось неуловимое беспокойство, но Марианна спокойно налила себе новую чашку кофе… Аромат горячего напитка заполнил тесную каюту, изгнав назойливый запах.
– Я обязана!..
– Это не так уж обязательно, если только вы не хотите доставить удовольствие экипажу дополнительной стычкой, как накануне вечером! Наш шкипер, как мне кажется, в очень плохом настроении, потому что, прежде чем уединиться на носу, он устроил невероятный разнос на полуюте из‑за неправильно установленных бочек.
Марианна вытерла губы с необычной тщательностью, что позволило ей некоторое время держать опущенными веки, украшенные длинными загнутыми ресницами, приподнимавшимися к вискам таким манером, который показался Жоливалю более фрондерским, чем обычно. Однако ее голос был чудом спокойствия, когда она ответила:
– А я и не собираюсь встретиться с ним. Просто я хочу подышать свежим воздухом на палубе и размять ноги.
– Погода неважная: море бурное и идет дождь.
– Я видела. Но мне необходим свежий воздух. Мы погуляем вместе, Аркадиус, если вы захотите зайти за мною через полчаса, ибо, глядя на вашу мину, я догадываюсь, что вы сейчас найдете убедительную причину, чтобы помешать мне выйти… например: что я, исключая Агату, единственная женщина на борту, а в команде около сотни мужчин. У меня нет никакого желания проводить время запертой в этой дыре, и прежде всего потому, что я почти уверена, что Язон никогда не перешагнет мой порог!.. Я права?
Жоливаль воздержался от ответа. Пожав плечами, он направился к двери, лавируя между открытыми дорожными сундуками, из которых свешивались ленты и оборки. Когда он вышел, Марианна хотела отдать себя в руки горничной, но оказалось, что та тоже исчезла. Только слабый, словно умирающий голос ответил на ее призыв. Вбежав в ее каютку, она обнаружила несчастную Агату сидящей на койке и извергающей содержимое своего желудка в накрахмаленный передник. Ее кокетство и достоинство сразу исчезли. Осталось только маленькое существо с позеленевшим лицом, которое с трудом открыло навстречу хозяйке затуманенные глаза.
– Боже мой, Агата! Ты до такой степени больна? Но почему ты ничего не сказала?
– Оно… схватило меня внезапно. Когда я принесла поднос, я почувствовала себя неважно и, придя сюда… Так должно было быть… этот запах жареных яиц и сала! О‑о‑о!..
Одно упоминание о съестном вызвало новый приступ рвоты, и камеристка склонилась над передником.
– Ты не можешь оставаться так! – решила Марианна, для начала заменяя передник миской. – Есть же врач на этом проклятом корабле! Пойду найду его! Правда, вид у него отвратительный, но, может быть, он поможет тебе.
Она наскоро сполоснула Агате лицо свежей водой и одеколоном, дала ей флакон с солями, затем, натянув облегающее пальто из сукна цвета меда, которое застегнула до шеи, чтобы спрятать ночную сорочку, обмотала голову шарфом и бросилась к лестнице, выходившей на палубу между грот– и фок‑мачтами. Ей пришлось приложить немалые усилия, чтобы выбраться наверх.
Как раз в это время бриг боролся со шквалом. Море проваливалось под его форштевнем, и Марианна судорожно хваталась за поручни, чтобы не съехать вниз на коленях! Выбравшись на палубу, она была поражена силой ветра, дувшего с кормы. Небрежно завязанный шарф мгновенно улетел, и длинные черные пряди затрепетали вокруг нее, как лианы. Пустынная палуба то вздымалась, то опускалась. Молодая женщина повернулась к полуюту, и ветер забил ей дыхание. Корабль убегал от шторма. Отовсюду взлетали вспененные гребни волн, а такелаж пел вокруг нее жалобные песни, тогда как в хлопках парусов чудилось чье‑то недовольное ворчание. На полуюте, сообщавшемся с верхней палубой несколькими крутыми ступеньками, она увидела рулевого. Закутанный в непромокаемый плащ, он казался одним целым с кораблем, уверенно держась на расставленных ногах, с руками, впившимися в вымбовки штурвала. Подняв голову, она еще увидела, как вся, или почти вся, очередная вахта взобралась на реи, отчаянно суетясь, беря на гитовы брамсели, марсели и грот, спуская большой фок и оставляя под ветром малый, повинуясь приказам, отдаваемым через рупор с полуюта.
Внезапно с неба упало с дюжину босоногих обезьян, и они забегали по палубе. Кто‑то толкнул Марианну так сильно, что она отлетела к лестнице и, вцепившись в нее, чудом удержалась на ногах. Матрос ничего не заметил и побежал дальше.
– Извините его, сударыня! Я думаю, что он просто не видел вас, – сказал сзади густой низкий голос. – Вам нужна помощь?
Марианна обернулась, отбросила слепившие ее волосы и с изумлением, к которому примешивался страх, посмотрела на стоявшего перед нею человека.
– Нет, нет… – сказала она машинально, – благодарю вас…
Он сразу же удалился гибкой походкой, словно насмехавшейся над беспорядочными движениями корабля. Ошеломленная, не в состоянии определить, что ее так поразило, молодая женщина следила за его исчезновением со странной смесью ужаса и восхищения. Ее пребывание в аду было еще слишком недавним, чтобы она не сохранила неприязнь к людям с темной кожей. Так вот, обратившийся к ней матрос был такой же черный, как Истар и ее сестры! Несколько менее темный все‑таки, ибо три рабыни Дамиани были цвета черного дерева, тогда как этот казался отлитым из слегка позолоченной бронзы. И Марианна, несмотря на инстинктивное отвращение, вызванное, впрочем, злопамятством и страхом, откровенно призналась себе, что никогда не встречала человеческого образчика подобной красоты.
Босой, как и весь экипаж, затянутый в закрывавшие ноги до икр узкие холщовые штаны, из которых поднимался мощный мускулистый торс, он обладал тревожащей внешностью большого хищника. Видеть его взбирающимся по вантам, чтобы собрать парус, с ловкостью темного гепарда, было великолепным зрелищем… И увиденное мельком лицо не портило общего впечатления, наоборот!
Так размышляла она, когда ее схватили за руку и скорей втащили, чем помогли подняться, на полуют.
– Что вы тут делаете? – закричал Язон Бофор. – Какого дьявола вы вышли в такую погоду? Хотите, чтобы вас унесло за борт?
Он казался откровенно недовольным, но Марианна с тайным удовлетворением отметила, что за упреками проглядывало беспокойство.
– Я искала вашего врача. Агата сильно заболела. Ей требуется помощь, потому что, когда она принесла мне завтрак, ей стало плохо!
– А зачем она ходила за ним? Вашей горничной нечего делать в камбузе, княгиня. На этом корабле, слава богу, достаточно слуг, занимающихся внутренней службой. Позвольте, вот как раз Тоби, это он обязан следить, чтобы вам ни в чем не было недостатка.
Из камбуза появился новый негр с ведром очистков. У этого была округлая фигура с забавным седым коком на лысеющей голове. Безмятежная улыбка, адресованная хозяину, рассекла его лицо белоснежным полумесяцем.
– Пойди скажи доктору Лейтону, что в нижней рубке есть больная! – распорядился корсар.
– У вас много негров на борту? – не смогла удержаться от вопроса Марианна, при этом слегка нахмурив брови.
– А что? Вы их не любите? – отпарировал Язон, от которого не ускользнула мимика молодой женщины. – Я происхожу из страны, где они буквально кишат, и, по‑моему, я рассказывал, что моя кормилица была негритянка. Обстоятельство, не совсем обычное для Англии или Франции, но в Чарльстоне и на всем Юге вполне нормальное. Однако чтобы ответить на ваш вопрос, я скажу, что здесь их двое: Тоби и его брат Натан. Ах нет, я забыл: их трое. Я взял на борт еще одного в Чьоджии.
– В Чьоджии?
– Да, одного эфиопа! Бедняга сбежал от ваших добрых друзей турок, где он был рабом, и я нечаянно встретил его в порту, куда пришел за грузом. Да вот, вы можете его увидеть вон там, он сидит верхом на рее.
Что‑то вроде холодка, который не имел ничего общего с окружающей температурой, довольно низкой для этого времени года, пробежало по Марианне. Так поразивший ее человек – ей показалось, что у него действительно были светлые глаза, – оказался беглым рабом. А другие слуги, о которых упомянул Язон, тоже были беглые? Она с неприязнью вспомнила, о чем говорил Жоливаль. И поскольку она не могла вынести ни малейшего сомнения в порядочности любимого, она решила сделать обходной маневр.
– Я заметила его. Ваш «бедняга» довольно красив… и так отличается от этого, – добавила она, показывая на Тоби, опорожнявшего ведро за борт. – Он тоже беглый раб?
– Среди негров существуют различные расы, так же, как у белых. Эфиопы считают себя потомками царицы Савской и ее сына от Соломона. У них обычно более тонкие и благородные черты, чем у других африканцев… и также дикая гордость, непримиримая с рабством. Иногда у них более светлая кожа, как у этого, например. Что касается Тоби и Натана, почему вы думаете, что они беглые? Они от рождения служат моей семье. Их родители были совсем молодыми, когда мой дед купил их.
Холодок превратился в лед. У Марианны появилось ощущение, что она проникла в новый и не вполне нормальный мир. Она никогда не представляла себе, что Язон, гражданин свободной Америки, мог рассматривать рабство как вполне естественное явление. Конечно, ей было известно, что торговля, по выражению Жоливаля, «черным деревом», запрещенная в Англии с 1807 года и вызывавшая недовольство, но допускавшаяся во Франции, полным ходом процветала на Юге Соединенных Штатов, где черная рабочая сила представляла гарантию богатства страны. Конечно, она знала, что Язон, «южанин», родившийся в Чарльстоне, вырос среди негров, работавших на отцовской плантации. (Он ей как‑то рассказывал со своеобразной нежностью о своей черной кормилице Деборе.) Но этот вопрос, который внезапно предстал перед нею в своей грубой реальности, всегда казался ей абстрактным, каким‑то безжизненным. Теперь она оказалась перед лицом другого Язона Бофора: владельца рабов, говорящего о купле или продаже человеческих существ без большего волнения, чем если бы речь шла о паре быков. Видимо, такой порядок вещей был для него естественным. Учитывая состояние их теперешних отношений, для Марианны, возможно, лучше было бы скрыть свои впечатления. Но она не умела противиться побуждению сердца, особенно когда дело шло о любимом человеке.
– Рабы! Как странно звучит это слово в твоих устах! – прошептала она, инстинктивно отмечая неестественный церемониал и наивную жестокость, которые он установил между ними. – Ты, который всегда был для меня прообразом, даже символом свободы! Как только можешь ты произносить его?
В первый раз с начала их беседы она ощутила на себе откровенно изумленную синеву его взгляда, простодушного по натуре; но язвительную улыбку, которую он ей продемонстрировал, никак нельзя было назвать дружеской.
– Ваш Император должен произносить его так же легко, он, который, став Первым консулом, восстановил рабство и упраздненную Революцией торговлю! Я допускаю, что с Луизианой он избавился от многих проблем, но мне никогда не приходилось слышать, чтобы жители Сан‑Доминго сильно восхваляли его либерализм.
– Оставим в покое Императора! Речь идет о вас, о вас одном!
– Не слишком ли большую честь оказываете вы мне, упрекая меня и моих соотечественников за наш образ жизни? Дальше идти некуда! Тем не менее попытаюсь объяснить: я знаю негров лучше, чем вы… Это в большинстве славные люди, и они мне нравятся, но их разум развит не больше, чем у маленького ребенка, и тут вы не в силах ничего изменить! Они великодушны, капризничают, грустят, веселятся, но ими необходимо руководить!
– Ударами бича? Колодками на ногах и худшим обращением, чем с животными! Ни один человек, какого бы цвета он ни был, не появляется на свет для рабства… И мне хочется знать, что подумал бы о вашей точке зрения тот Бофор, который во времена Короля Солнца покинул Францию, чтобы избежать гонений?
По тому, как сжались челюсти Язона, Марианне следовало понять, что его терпение истощается, но она сама ощущала необходимость прийти в ярость! Она стократ предпочла бы добрую стычку лживой протокольной учтивости!
С потемневшими глазами и внезапно прорезавшейся презрительной складкой в углу рта корсар пожал плечами.
– Это тот Бофор, бедная дурочка, который основал нашу плантацию Фай‑Бланш, и это еще он купил первых рабов. Но неграм не пришлось жаловаться на свою судьбу! Можете спросить у Тоби и Натана! Если бы я вздумал освободить их, когда наше имение сгорело, они умерли бы перед моей дверью!
– Я не говорила, что вы были из плохих хозяев, Язон…
– А о чем же тогда вы говорили? Во сне я слышал, что ли, намеки на кандалы и на обращение как с животными? Но я действительно удивлен, сударыня, найти в вас такую пылкую поборницу свободы! Обычно это слово редко употребляется женщинами в вашем кругу. Большинство предпочитает и даже превозносит некую сладость и прелесть рабства! И тем хуже, если вы не любите это слово! После всего этого, может быть, вы и не настоящая женщина! Зато вы свободны, сударыня! Абсолютно свободны, нельзя быть более свободной, чтобы все разрушать, все уничтожать вокруг вас, начиная с вашей же жизни и жизни других! Ах, какая превосходная вещь – свобода женщины! Она дает ей все права! И она создает забавные автоматы, жадно привязанные к их коронам и их павлиньим перьям!..
Приход Жоливаля оборвал диатрибу Язона, кричавшего в ярости так громко, что весь корабль мог его слышать. Он слишком долго сдерживался и теперь открыл шлюзы своего гнева. Увидев появившееся благодушное лицо виконта, он вне себя заорал:
– Отведите эту даму в ее каюту! Со всеми почестями, полагающимися независимой посланнице империи свободы! И чтобы я ее больше здесь не видел! Командный мостик не место для женщины, даже свободной! И никто не может заставить меня выносить ее присутствие! Я тоже свободен!
И, повернувшись на пятках, Язон в два прыжка слетел с лестницы и бросился к штурманской рубке, где и заперся.
– Что вы ему сделали? – спросил Жоливаль, подходя к Марианне, которая, уцепившись за леер, боролась одновременно и с ветром, и с желанием разрыдаться.
– Ничего! Я только хотела объяснить ему, что рабство – вещь отвратительная и что я нахожу позорным присутствие здесь, на корабле, нескольких из этих несчастных, которые даже не имеют права быть людьми! И вы сами видели, как он со мною обошелся!
– Ах… значит, теперь вы завелись с ним из‑за человеческих взаимоотношений? – возмущенно сказал Аркадиус. – Господи боже! Марианна! Неужели вам не хватает своих причин для стычек с Язоном, чтобы добавить еще проблемы, не имеющие ничего общего с вами обоими? Право слово, похоже, что вы получаете удовольствие, терзая друг друга! Он сгорает от желания обнять вас, и вы из‑за пустяка готовы валяться у него в ногах, но, когда вы вместе, вы хорохоритесь друг перед другом, как два боевых петуха! К тому же вы делаете это перед лицом всего экипажа!
– Но, Жоливаль, вспомните о запахе!
– Вы сказали ему об этом?
– Нет, я не успела. Он вспыхнул моментально!
– Ну, это еще хорошо! Но зачем вы во все вмешиваетесь, мое дорогое дитя? Когда же вы усвоите, что у мужчин своя жизнь и они ведут ее так, как им кажется правильным. Ладно, пойдем, – добавил он спокойней, – я отведу вас к себе. Но пусть меня покарает Бог, если я отпущу вас еще раз одну, прежде чем признаю необходимость этого!
Марианна взяла предложенную руку и покорно последовала за своим другом. Им пришлось пройти среди спустившихся с мачт матросов. Благодаря ветру они смогли с интересом следить за перебранкой. Марианну встречали улыбки, заставившие ее смутиться, хотя она и старалась не замечать их и делала вид, что с интересом слушает рассуждения Жоливаля о погоде.
Но перед спуском по лестнице она увидела прислонившегося к гром‑мачте человека, о котором недавно шла речь: темнокожего беглеца. Он тоже смотрел на нее, но не улыбался. Во взгляде его глаз, действительно серо‑голубого оттенка, затаилась печаль. Непонятная сила заставила Марианну подойти к нему.
– Как вас зовут? – спросила она почти застенчиво.
Он оставил свою небрежную позу и выпрямился, чтобы ответить ей. Снова она была поражена дикой гармонией черт лица этого человека и необычностью его светлых глаз. За исключением темной кожи, у беглого раба не было никаких негроидных признаков. Нос прямой, тонкий, рот красиво очерчен. Слегка поклонившись, он прошептал:
– Калеб… к вашим услугам!
Марианна ощутила глубокое сострадание, эхо недавнего диспута с Язоном, к этому несчастному, который был всего лишь загнанным животным. Она искала, что бы ему сказать, и, вспомнив, что ей сообщил Язон, спросила:
– Вы знаете, что мы направляемся в Константинополь? Мне сказали, что вы убежали от турок. Вы не боитесь…
– Что меня поймают? Нет, сударыня. Если я не покину корабль, мне нечего бояться. Теперь я член экипажа, и капитан не позволит, чтобы тронули хоть одного из его людей! Однако… Благодарю за ваше доброе побуждение, сударыня!
– Ах, пустяки… К слову, вы в Турции выучили итальянский?
– Совершенно верно! Там рабы часто получают хорошее воспитание. Я говорю также и по‑французски, – после легкого колебания добавил он на этом языке.
– Я вижу…
Слегка кивнув головой, Марианна направилась наконец к лестнице, где ее ждал Жоливаль.
– На вашем месте, – насмешливо заметил он, – я избегал бы болтовни с матросами. Наш шкипер вполне способен вообразить, что вы подстрекаете их к мятежу. И под горячую руку он без всяких разговоров закует вас в кандалы!
– Я тоже считаю его способным на это, но, Аркадиус, я не могу удержать жалость к этому бедняге. Раб… да еще беглый… это так печально! Как не ужасаться при мысли, как бы он страдал, если бы его поймали!
– Как ни странно, – сказал Жоливаль, – но ваш бронзовый моряк не вызывает у меня ни малейшего сострадания. Может быть, из‑за внешнего вида. Любой хозяин, даже самый жестокий и не дрожащий над каждым су, дважды подумал бы, прежде чем ударить раба такого достоинства. Он слишком красив! И затем, он же сам сказал вам, что здесь ничего не боится. Американский флаг защищает его.
Стоявший в ее каюте запах сдавил Марианне горло. Несомненно, Агата была серьезно больна. Но как раз, когда она вошла к себе, доктор Лейтон закрывал за собой дверь маленькой каюты, где лежала горничная.
Он сообщил Марианне, что напичканная доверху белладонной девушка забыла о своих страданиях в глубоком сне. Он добавил, что ее не следует беспокоить. Но его тон не понравился молодой женщине так же, как и с первого взгляда не понравился вид ее каюты.
Повсюду валялось грязное белье, а посреди туалетного столика стояла миска, в которой плясала желтоватая жидкость, издававшая неприятный запах. Все это было сделано явно умышленно и вполне соответствовало тому, что она могла ждать от доктора Лейтона.
– Какая здесь вонь! – возмутился Жоливаль, бросаясь открыть иллюминатор. – Только от нее можно схватить морскую болезнь!
– Болезни редко приятно пахнут! – сухо отпарировал Лейтон, направляясь к двери.
Но Марианна остановила его на ходу и, показывая на лежавшие на ее койке предметы туалета, с кисло‑сладким видом спросила:
– Надеюсь, что у вас достаточно салфеток, доктор. И вы не пользовались ни этим, ни моими платьями?
Бледное лицо застыло, но холодная молния сверкнула во взгляде, тогда как рот сжался еще больше. С его темной одеждой и длинными, свисавшими на воротник жесткими волосами, Джон Лейтон являл собой образчик суровой квакерской упрямости. И, возможно, он таки и был одним из них, ибо его манера разглядывать неотразимую Марианну граничила с отвращением. Снова она спросила себя, как смог такой человек добиться дружбы Язона. Он бы гораздо лучше спелся с Пилар!
Марианна с яростью отогнала неприятный образ жены Язона. Хватит сознания, что она еще жива, хотя и запрятана в тиши испанского монастыря, и не стоит труда вызывать ее образ!
Тем временем Лейтон усмирил приступ гнева, явно охвативший его. Еще более холодный и презрительный, если это было возможно, он откланялся и вышел, сопровождаемый взглядом Жоливаля, который не знал, смеяться ему или сердиться, и в конце концов решил сохранить спокойствие.
– Не нравится мне физиономия этого типа! Слава богу, что я не нуждаюсь в его услугах. Лечиться у него должно быть тяжким наказанием! – заметил он, пожав плечами. – Подумать только, что его придется терпеть каждый день за обеденным столом!
– Только не я! – восстала Марианна. – Раз мне запрещен полуют, я больше туда ни ногой, ни сверху, ни внутри! Я буду есть у себя… и не собираюсь мешать вам делать так же!
– Я посмотрю. А пока вернемся на палубу и прогуляемся. Я хочу найти Тоби, чтобы он убрал все это. Иначе ваш аппетит может сильно пострадать, но… на вашем месте я бы не забился в свою нору! Когда хотят привлечь внимание влюбленного, этого редко достигают, оставаясь взаперти. Покажите себя, черт возьми! И в полном блеске! Сирены не вернулись бы в свои подводные пещеры, попадись им однажды действительно привлекательный мореплаватель!..