У КАЖДОГО СВОИ «ТЮЛЬПАНЫ»

Уже неизвестно, какой по счету по-осеннему холодной ночью пару «восьмёрок» «Скобы» подняли работать «тюльпанами»-труповозами. От предстоящего болело сердце.

На «Чайке» у Бати Блаженко произошло не­счастье — привычное, очередное. По плану группа разведчиков должна была вернуться через сутки, но связь с нею оказалась потеря­на. Ушедших трое суток назад на разведвыход спецназовцев нашли только сегодня, и то бла­годаря оплаченному сообщению одного из ме­стных доносчиков.

Судьба группы прояснилась в четыре утра, когда к блокпосту, часто и долго кланяясь, раз­махивая чалмой, приблизился старый, не в меру улыбчивый дехканин. Он вёл за собой одетого в «духовскую» одежду совершенно седого и, на первый взгляд, сошедшего с ума десантника. В отличие от улыбчивого старика, боец пугливо озирался, вздрагивал и ёжился от любого слу­чайного движения руки.

Полчаса потребовалось, чтобы старик объ­яснил случившееся. Он нашёл этого парня еще вчера засветло в одном из предполагаемых за­садных мест, высоко в горах у ручья. У дехка­нина там было небольшое маковое поле, куда он приходил дважды в неделю для прополки. Мак убрали, и старик хотел подготовить поле к зиме. Когда он подошел к роднику, то увидел странно застывшую сидящую фигуру солдата, в полумет­ре от лица которого сидела кобра с раздутым ка­пюшоном.

Старик прогнал змею и привёл в чувство парня, который вспомнил, зачем пришел сюда. А вспомнив, бросился к месту, где находилась группа. Не поспевающий за ним старик нашёл его минут пять спустя в густых каменистых за­рослях. Представшая взору картина потрясала своей жестокостью.

Десантники, уложенные кругом, голова к го­лове, вернее сказать, тем местом, где должна быть голова, со связанными руками — ладонь одно­го в ладони другого, как в мужском рукопожа­тии, — представляли собой нечто вроде боль­шой, цветущей кровью ромашки. У ног каждого лежала его голова, разбитая всмятку со встав­ленными в рот мужскими достоинствами. «Ду­хи» не отличались особой изобретательностью.

Как могло случиться, что так быстро убили девятерых человек, успев даже вывернуть им карманы, навсегда осталось загадкой. Но Про­мыслом русского Бога мудрый афганский змий спас одному из десантников жизнь.

Через четыре часа Аркаша на двух БТРах вывез своих людей на «Чайку», предваритель­но каждого завернув в плащ-палатку. Вечером «Скобе» предстояло доставить их в Кабул, зах­ватив в Бараки еще троих «двухсотых».

Взлетев с «Чайки» с грузом «двести», со­стоящим из этих девяти человек, одетых во всё чистое, два борта ходко пошли на Бараки, про­званные на армейском просторечье «язвой на теле Востока». Там дислоцировалась часть, яв­лявшаяся одним из ответвлений «Чайки». Ба­раки служили воротами, через которые шли из Пакистана все дьявольские грузы, на пере­хват которых выходили и эти девять сибиря­ков.

В Бараки приземлились в час ночи. Все сво­бодные от дел десантники собрались на решет­чатой небольшой взлетной полосе, чтобы про­водить своих друзей. Так как ведущий борт был уже занят девятью «ноль-двадцать первыми», то тяжелораненых — «двухсотых» — Виктор с ребятами принимали на второй вертолет.

Попрощались, выпили, поцеловались, и пара вырулила на взлет. Вдруг выключенные бортовые огни (взлетали в полной темноте) зажглись снова.

— Что? — спросил Виктор.

— Сам не понимаю, — ответил командир. — Кабул не даёт «добро» на взлёт. Введён литер
«А» на воздушное пространство по нашему курсу. Теперь, пока какой-нибудь чинуша не
пройдет над нами выше десяти тысяч, мы будем ждать.

— Долго? — спросил Виктор.

— Никто не знает, нам ведь не сообщают время взлёта.

А в лобовое стекло вертолёта уже стучали баракинцы:

— Что стоим, мужики?! — орали они. В голосах пока сквозило удивление. Командир от­-
катил блистер и выключил двигатель.

— Кабул не дает взлёт, — прокричал он, —
придётся подождать.

— Как подождать?! — закипели ме стные. — С ума сошли?!! Раненых же надо немедленно
доставить в кабульский госпиталь!

Подбежавший баракинский комбат потребо­вал откатить люк. Навалившись на командира вертолёта, он, еле сдерживая себя, прокричал:

— Там их уже БТРы ждут на полосе, чтобы доставить на операцию. У них счёт идет на ми­нуты.

— Ну, не могу я, — бессильно отбивался ко­мандир вертолёта.

Попытавшегося вмешаться, чтобы объяс­нить положение, Виктора комбат грубо трес­нул кулаком в грудь:

— Заткнись!

А в открытый блистер уже орали взбешен­ные десантники:

— Вам что, этот борт с «козлом» на десяти тысячах мешать будет? Вы же выше четырёх
не идете.

— Не даёт нам Кабул «добро», — попы­тался еще раз миролюбиво объяснить ситу­
ацию вертолетчик, но получил такой удар по лицу, что голова дернулась и ударилась о
бронеплиту за спиной и по вертолёту про­шёл гул.

Открывший было рот, чтобы вступиться, Виктор тут же получил короткую затрещину, после которой еще три дня объяснялся толь­ко на пальцах. Рассвирепевший комбат, стоя на коленях перед одним из раненых, у кото­рого изо рта тонкой струйкой сочилась кровь, зловеще произнёс:

— Будь спокоен! Или они немедленно взлетят на Кабул с вами, или без вас — на
воздух!

Тут уже не выдержал правый пилот, тыча пальцем на командира вертолёта:

— Вы-же, идиоты, его нокаутировали! Как он сейчас поведёт борт? Ты, что ли, за «ручку»
сядешь, придурок?!

Комбат, уже и сам поняв, что перебрал, на­чал приходить в себя:

— Запросите Кабул, я сам поговорю.

Через двадцать минут из Кабула сообщили, что литер «А» снимается. Борт баракинскую зону прошёл.

При подходе к Кабулу один «двухсотый» умер. Видимо, литер «А» отобрал у него вре­мя, необходимое, чтобы успеть на операцион­ный стол. При резком снижении умер второй: из-за перепада давления у него изо рта струёй хлынула кровь, которую не удалось остановить. Но по-другому сесть было нельзя. А по дороге в госпиталь скончался третий, на сорок минут переживший друзей. Но литер, шедший на Кан­дагар, такие мелочи не интересовали.

Утром всё было плохо: жуткий холод, не­смотря на солнце, пробирал до костей; зауныв­ный и протяжный голос муллы с ближайшего минарета навевал смертельную тоску У Вик­тора заплыл правый глаз и вдобавок невыно­симо болела челюсть, так что нельзя было раз­говаривать и приходилось учиться объяснять­ся на пальцах.

Хмурый командир вертолёта хоть и мог раз­говаривать, но, похоже, мало что понимал. Стремясь поправить положение, бортач пред­ложил выпить и закусить. До третьего стакана дело не дошло. На стоянке с ненавистным на­званием «литерная» началась какая-то стран­ная парадно-траурная возня. Командир пальцем попросил «правака» — правого лётчика — вы­яснить, что происходит и не сдвинут ли нас в другое место, и, глупо кивая стукнутой голо­вой, попросил сделать это поскорее.

— И так стоим тут, как «три тополя на Плющихе».

Вернувшийся минут через пятнадцать пилот сказал, что приказано сдернуть в любое другое место и замереть.

— Что, опять съёмки? — съязвил кто-то.

— Ага. Телезвезда войны снимает очеред­ной боевой сериал. Сейчас свезут человек сто бачат, они будут палить за кадром в воздух, жечь подбитую технику, а он с микрофоном и в но­вых джинсах станет вещать по Союзу в двадцать один ноль-ноль о том, что враг снова раз­бит и победа — за нами, — продолжали стро­ить догадки сидевшие в вертолёте.

— Нет, на этот раз съёмки с почётной от­правкой, — сказал летчик. — Нам дали десять минут, чтобы убраться с глаз долой.

На аэродроме снимали почётную отправку погибшего журналиста. Кучкой стояли верхи армии, провожавшие неизвестного «Скобе» человека. Для погибшего представителя второй древнейшей профессии был заказан отдельный борт с салоном вместимостью на триста чело­век, где поставили один-единственный гроб. Этот «тюльпан» шел с конкретным адресом.

К сожалению, такой чести не удостаивались ежедневные «ноль-двадцать первые». Бывало, что их, развозя по Союзу, доставляли не по тем адресам. Потом парня из Новосибирска иска­ли в Пскове, курянина — на Урале... А обезу­мевшие от горя родители, найдя своих убитых детей через две-три недели, привозили домой и хоронили, не смея ничего сказать о месте их гибели. На кладбищенских плитах указывались только имя-фамилия, даты рождения и смерти... Всё.

ОТПУСКНИКИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ

Забрав из Кабула отпускников, на «Скобу» воз­вращались сытые и ленивые. Трезвым был только правый летчик, как самый здоровый и отлупленный меньше всех в ночной баракинс-кой транспортировке «двухсотых».

Когда при тусклом салонном освещении за сооруженным наспех из ящиков с боеприпаса­ми столом подняли третий тост, вертолет кач­нуло, будто лодку в сильнейший шторм. И од­новременно над головой пронесся звук, похо­жий на сильный продолжительный выдох ги­ганта.

Все, находившиеся в салоне, повалились сначала вправо, а затем, вперемешку с веща­ми, — влево. Дверца, ведущая в салон, оглу­шительно хлопнула, как пистолетный выст­рел. Бесконтрольно болтавшийся еще не­сколько секунд вертолет с трудом выровнял положение.

— О-о-го! — произнес кто-то.

Мгновенно протрезвев и выгребаясь из об­щего завала, отпускники с экипажем стали на­перебой строить догадки.

— А «правак» — молодец, удержал борт, — к Виктору вдруг вернулся дар речи.

Отпускник Дед, наконец усевшийся на си­денье и продолжающий держать во рту не при­куренную папиросу, изрек:

— Уже второй раз со мной такая ерунда. Это НЛО из Пакистана гадят нам таким обра-­
зом. Похоже, к нам заходят борта с выключенными огнями, без опознавательных знаков.
Видимо, американские Ф-15, у них мощная Радиолокация: они хорошо нас видят и старают-­
ся так сближаться с нами, что при проходе чиркают по нам воздушной волной, как лез-­
вием. Мне кабульские ребята на командном пункте говорили, что в последние три месяца
стали часто наблюдать на своих радарах эти неопознанные засветки. Они заходят из Паки-­
стана или из Ирана и туда же уходят.

— Ага! Ребята из НАТО крылышки точут, сожрать нас хочут, — в Викторе проснулся поэт-
юморист.

На вновь собранный стол водрузили поча­тую бутылку водки, из которой в этой суматохе не вытекло ни капли. Распорядитель пира хранил её пуще зеницы ока, лёжа вверх тормашка­ми под ящиками.

— Так, — возбужденно заерзал командир, —
«праваку» благодарность за наши спасённые шкуры, а тому, кто водку русскую сберёг, хода­тайствуем на орден.

За то и выпили.

В девять утра было объявлено построение всего личного состава. Обычно на такие по­строения выползали все, даже с посторонней помощью. Уж больно веский был аргумент, хотя погода стояла не просто нелётная, а даже и не ходячая. Низкие рваные облака, сырые и тяжё­лые, цеплялись за головы собравшихся.

— «...А я в Россию, домой, хочу, — всхлип­нул какой-то «артист», — я так давно не видел
маму».

Пока ожидали командира, прилетевший ночью отпускник рассказал анекдот-быль. Собравшаяся вокруг него куча народа смея­лась так, что вызвала беспокойство местного «энкавэдэшника» — постоянно пьяного, внешне отзывчивого, щупленького старшего лейтенанта.

Отпускник поведал реальный случай, кото­рый смело можно было назвать анекдотом вой­ны номер один.

К его жене в дом постучались представите­ли военкомата с документом на руках, подтвер­ждающим, что муж, то есть он, награждён ор­деном Красной Звезды. Посмертно. И всё-бы ничего, и герой наш в данную минуту был дей­ствительно без признаков жизни. Но, если так можно выразиться, не до самого конца без при­знаков... Мертвецки пьяный, он валялся в сво­ём гараже, поскольку имел на то полное право — находился в долгожданном боевом отпуске. Как говорится, награда нашла героя.

* * *

— Равняйсь! Смирно!

Начальник штаба огласил приказ команди­ра части. Затем сам командир зачитал фами­лии людей, имеющих заслуженное право за прошедший месяц быть представленными к высоким правительственным наградам. Такая практика награждения, берущая свое начало еще в славной Российской Императорской Армии, существовала во всех боевых отрядах в Афганистане, и получить незаслуженную награду было невозможно, ибо каждый знал о каждом всё.

Но в некоторых частях, близких к главному отделу кадров как к последней инстанции, выносящей окончательный вердикт о награжде­нии, для особо «нуждающихся» существовала шкала для получения государственных знаков боевого отличия — от четырёхсот до тысячи чеков Внешторга, в зависимости от достоин­ства награды. Порой можно было «сделать» себе орден, не выходя за КПП — контрольно-пропускной пункт. В гарнизонах, подобных «Скобе», за награды платили кровью и потом, ранениями, а зачастую — и жизнью. Таким ор­деноносцам — слава!

 

 

ТРИЗНА

Вы пали за Русь! Вы умерли за Отчизну! Русский народ за вас отомстит И справит кровавую тризну.

«На сопках Маньчжурии»

Плывшие второй день со стороны Индийско­го океана набухшие от влаги клочковатые тучи сумрачно заглядывали в каждое окно. Сосед Виктора, Шурик, тоскливо перебирающий стру­ны гитары, лежащей у него на животе, бубнил уже в десятый раз:

— И летать уже обрыдло, а не летать ещё хуже.

—Вот сейчас и полетим, — Виктор припод­нялся. Из приоткрытой двери торчала голова посыльного.

— Товарищ капитан! Вылет.

— Накаркал, — быстро одеваясь, бурчал Виктор.

Четвёрка бортов с поисковой группой, об­лизывая скалы, неслась в сторону Бараки. Надо было забрать одного «двухсотого» с высокогор­ной заставы.

Шли очень осторожно, видимость была не более трехсот метров. По лобовому стеклу вер­толёта ползла плотная лужа, дворники не успевали справляться. На подходе к цели види­мость заметно улучшилась.

Точка находилась на высоте три с полови­ной тысячи метров. Площадка была настолько мала, что посадить ювелирно можно было толь­ко один борт, что и сделал Колька-ас, прилип­нув к скале сразу тремя стойками шасси. Ос­тальные борта терпеливо ожидали, встав в круг. «Двадцатьчетвёрки» зорко простреливали ме­стность, создавая надежную защиту.

Навстречу спрыгнувшему с вертолёта Викто­ру бежало какое-то лохматое, грязное чудо в воло­чащейся по земле офицерской шинели без погон.

— Ты кто? — оторопел Виктор. — Кого за­бирать?

— Вы его в Кабул или на «Чайку»? — воп­росом на вопрос ответило подбежавшее чудо.

— По такой погоде только на «Чайку», на Кабул — ночью.

— Тогда погоди еще минут десять, сейчас закончу операцию. Я здесь вроде как медсестра,— чудо наконец представилось.

Кто она такая и как сюда попала, было со­вершенно непонятно, но на войне удивляться не приходится. Потрясало не то, что она вооб­ще оказалась на этой забытой всеми точке, а то, как медсестра делала операцию.

Парню с заставы, насчитывающей всего семь человек бойцов с лейтенантом и этой дев­чонкой, во время ночного боя пуля попала в живот, разорвав желудок. И эта самоотвержен­ная медсестра зашила его, имея в руках риту­альный «духовский» кинжал, анашу, совершен­но неизвестно откуда попавшие сюда две бу­тылки минеральной воды, иголку с нитками и фляжку со спиртом. Спирт с анашой заменяли наркоз.

Завершив операцию и перебинтовав ране­ного застиранными бинтами, медсестра дала команду, и солдата на грубо сколоченных дос­ках аккуратно перенесли на «восьмёрку».

Со всех бортов на площадку сбросили весь имевшийся запас продуктов, медикаментов и боеприпасов. Это всё, что могли сделать в тот момент вертолётчики для бойцов заброшенной в горах маленькой заставы.

Ночью того парня переправить на Кабул не удалось. Из-за плохой погоды ни один борт ни из Кабула, ни со «Скобы» взлететь не смог. Не­смотря на то что анестезиолог «Чайки» Игорь, насколько мог, очистил рану, состояние ране­ного ухудшалось.

На рассвете развиднелось, и четвёрка «Ско­бы» унеслась с ним в Кабул. Все тридцать пять минут полетного времени вертолёты кача­лись, как маятники, на высоте пятидесяти метров, чтобы не попасть под пулеметный обстрел «духов».

Но, ворвавшись в Кабул с юга, при выходе из ущелья левым разворотом, пилоты не успе­ли ускользнуть от очередной «духовской» улов­ки-капкана, и ведущая «восьмерка» со всего маху треснулась мордой об огромный воздуш­ный змий.

Невинная, на первый взгляд, ребячья забава на самом деле являлась новым тщательно спла­нированным бандитами приемом борьбы с на­шими воздушными средствами. Ребятишки, со­вмещая детское развлечение с ощутимой фи­нансовой выгодой, конструировали этих лета­ющих паразитов и терпеливо ждали на крышах своих дувалов зеркального солнечного луча от наблюдателя. Тот, находясь в таком месте, что­бы слышать издалека звук подходящих бортов, в нужный момент зеркалом давал команду ре­бятишкам на подъем змия.

Вертолёты, выскакивающие из ущелья в го­род, не сразу могли выбрать нужный курс по­лета, а так как путь до госпиталя над Кабулом около семи минут, то нужно было обладать не­заурядным лётным мастерством, чтобы своевременно уходить от внезапно взлетающих многометровых чудовищ. На руку «духам» была и устойчивая роза ветров.

И хотя воздушные змии серьезной опаснос­ти не представляли, всё-таки нервы выматыва­ли изрядно. Приходилось постоянно менять курс и высоту полёта. Сегодняшнее разбитое лобовое стекло советского вертолёта дало воз­можность неизвестному мальчишке положить в карман тысячу афгани — существенные деньги при их нищете.

После выгрузки раненого на госпитальной аэродромной площадке днем отоспались, а вечером провернули удачную сделку с началь­ником продсклада — жуликоватым прапор­щиком-азербайджанцем. Душой войдя в тя­желое положение далекого гарнизона, снаб­женец выдал всё — яйца, сгущёнку, колбасу — оптом, правда, с одним условием: десять про­центов продуктов остались ему в знак благо­дарности:

— Дарагой, сам панимаишь, кушать все хатят, да?! — пожав на прощанье липкой ладо­нью руку Виктора, лебезил он.

В наушниках пилота прозвучала команда:

— Борт «пятнадцать шестьдесят четыре», вылет разрешаю!

Вырулившая на взлётную площадку пара «Скобы» замерла в очереди. За спиной согре­вали душу полтонны продуктов. Сердца томи­ло сладкое предвкушение благодарности од­нополчан. Наблюдая за разбегом Ан-12, пос­ле которого предстояло взлетать экипажу «Скобы», бортовой народ позволил себе на­спех перекусить забытыми на вкус деликате­сами.

Вдруг в кабине стало светло, как днем, от яркой вспышки посредине летного поля, а че­рез секунду пахнуло жаром и докатился звук оглушительного взрыва. Взлетающий Ан-12, едва оторвавшись от земли, разорвался в воз­духе и, перевернувшись на спину, пропахал около трёхсот метров, полыхая, как факел, и разлетаясь на десятки кусков. Потом замер на последней своей стоянке, прихватив на тот свет экипаж с семьюдесятью шестью пасса­жирами.

Со всех концов полосы к самолету кинулись люди для спасения живых. Но живых не было. Самолет за несколько минут сгорел дотла, ос­тавив воронку прожженной земли глубиной в пять метров.

— А ведь могла быть очередь нашего выле­та, — угрюмо произнес борттехник.

Причину гибели того борта следствию ус­тановить так и не удалось. Как и во многих по­добных случаях. Их списала война.

На «Скобе» сегодня намечался праздник, запланированный ещё несколько дней назад. Получка — всегда маленькое торжество, хоть на войне, хоть в мирной жизни. В это время все становятся добрее, дружелюбнее. В голове зреют планы, в зависимости от ожидаемой сум­мы и личных запросов. Но столь долгождан­ный праздник сорвался, впрочем, не в первый раз. Самое уважаемое в этот день лицо час­ти — начфин — валялся в своей комнате, не дотянув до кровати двух метров, нос к носу с преданной дворнягой. У пьяницы-финансиста в такие дни было единственное любимое мес­то — угол комнаты у собачьей кормушки.

Этот парень был сослан на войну за беспробудное пьянство во время службы в Уральском военном округе. Надежда жены излечить его войной как последней инстанцией не оправда­лась. Мужик умнее не стал. Это была нередкая горькая быль войны.

Во втором часу ночи Виктора из общей ко­манды, где проходили «чёрные поминки», вла­стно поманила природа. В кромешном мраке не виднелось ни единой звездочки, кроме угрожа-ющего серпа луны, мерцающего светом чужой веры. Спотыкаясь и бормоча, он через несколь­ко неуклюжих шагов уткнулся лбом в плечо со­трапезника по мрачной тризне. Вова Третисов, «нелетающий» пилот, который, в свою очередь, уперся лбом в какой-то столб, образуя собой живой контрфорс, что есть сил справлял есте­ственную малую надобность и мучительно це­дил сквозь зубы:

— С-с-стри... с-стриляйти! Вон они, гады! Всех и-их пир-р-ри-и-стри-ляйтиии!!!

Виктор только удовлетворённо мычал, чув­ствуя плечо однополчанина и слыша это:

— С-с-стриляйти-и-и!

С последними звуками малой «боевой опе­рации», вероятно, иссякли последние Вовкины силы, и он вполне закономерно приземлился, соскочив с опоры и шмякнувшись носом в пе­сок. Виктор чудом устоял на ногах, хотя здоро­во треснулся лбом о надежную конструкцию местной линии электропередачи. Это его слег­ка отрезвило.

— Ну, пошли, бедолага, пошли,— наивно предложил Третисову «трезвый» Виктор.

Однако из доброго совета, конечно, ничего не вышло. Тогда он взвалил товарища на плечо и бережно поволок к его обиталищу. Носки ботинок утомленного однополчанина волоклись по песку, прочерчивая две строго параллельные ли­нии...

Вовкина жена, больная тяжелейшим нер­вным расстройством, вместе с ребёнком уже не­сколько лет лежала в закрытом НИИ. Влади­мир был им единственной жизненной опорой, больше — ни родни, ни свойственников. И тут его по издёвке судьбы отправили на войну од­ним росчерком пера. Начальник кадрового от­дела дивизии прекрасно знал, что этого делать нельзя ни по каким человеческим законам. Но факт тяжелейшей семейной ситуации был не убедителен для верхов.

На «Скобе» о ситуации Третисова отцы-командиры знали и в боевые вылеты не пус­кали ни под каким видом. С первого дня его прибытия на базу они, насколько могли, бе­регли Вовку ради больной семьи, беззащит­ной перед жестокой судьбой. Мужик страш­но переживал свое исключительное положе­ние. Для поддержания боевого духа и лет­ных навыков ему иногда поручали дежурные облеты вокруг аэродрома в относительно бе­зопасной зоне. Все на базе относились к нему, как к большому ребёнку, который тре­бует защиты и понимания. И сегодня он напился, заливая спиртом свою и общую для ребят кручину. Вся эскадрилья перепилась от братского горя. Из солидарности с Бати­ной «Чайкой».

Тризна была в среду, а в минувшее Воскре­сенье трое Батиных подчиненных на БТРе дол­жны были проскочить до вертолетчиков и об­ратно для решения штатных вопросов. Такое задание было обычным и частым, не грозило нештатными ситуациями в спокойной двадца­тикилометровой зоне.

— Утром выскочим, пару-тройку часов по­будем на «Скобе» и к пятнадцати ноль-ноль домой, — планировали мужики.

Батя назначил командиром группы двадца­типятилетнего капитана Сергея, с ним отпра­вил сержанта и рядового водителя-пулеметчи­ка. Троица русских спозаранку после Батиного «добро» густо запылила в сторону «Скобы» по заезженной грунтовке.

Сергей, сидя у носового пулемета машины, цепко следил по всей «зеленке», крутя головой на триста шестьдесят градусов. Девятнадцати­летний пулеметчик в любую секунду был го­тов к команде капитана, чтобы наступить обе­ими ногами на гашетку. Выгоревшие холмы предгорья, звенящее солнце и рёв движков были для них повседневной здорово поднадо­евшей обстановкой.

На полпути после форсирования большого арыка на довольно крутом подъёме двигатель внезапно заглох. Машина по инерции дёрнулась было вперед, но с утратой поступательной мощи принялась медленно съезжать по склону и тут же была зажата тормозами. Выглянувший на свет чумазый Толька честно высказал двигате­лю всё, что он о нём думал. Хитроумная желез­ка думала, видимо, что-то о своём, металличес­ком, и пренебрежительно молчала в ответ.

— Во вляпались! Ну, ни ближе, ни дальше...

Сергей приказал сержанту подняться на холм для прикрытия на время ремонта движка, а сам с водителем загремел капотом и ключами. Ми­нут через двадцать стало ясно, что это надолго.

— Часа три проторчим, — натужно ругаясь, бурчал из-под машины, как из колодца, води­тель.—Ведь не хотел же на этом рыдване ехать. Битый он весь, перебитый. Одних подрывов на нём за полгода штук десять.

— Ладно, не кисни, есть еще время, — одёр­нул водителя Сергей.

Он прикидывал по карте, стоя на башне ма­шины, куда быстрее добраться своим ходом, если через два часа машина не будет восстановлена. На «Скобу» вроде бы чуть ближе, но опаснее: придется идти через густую «зелён­ку». К себе на «Чайку» спокойнее, но дальше: дорога холмами вверх-вниз...

При этом он пытался рассмотреть на вер­шине сержанта, которому через каждые десять минут было приказано давать знать о себе уда­ром запасного магазина по стволу, мол — всё в порядке. Сержанта не было видно.

«Может, на время не посмотрел? А может, за грохотом нашего железа я не расслышал сиг­нала?» — старался мысленно успокоить себя и заодно оправдать подчиненного Сергей. Но в сердце уже прокралась тревога...

— Слушай, я проверю, что с Петром. Ты вы­лезай и прикрой, — бросил капитан.

Водитель с лицом цвета внутренностей вы­хлопной трубы молча развернул пулемет по на­правлению к вершине холма.

Петра капитан увидел сразу. Сержант сидел в странной позе, спиной к нему, низко накло­нившись вперед и чуть раскачиваясь. Позвав вполголоса сержанта, капитан уловил характер­ный шорох камней и тут же понял: засада!

В этот момент Пётр вяло повалился на спи­ну. Из обоих глаз торчали рукоятки специальных ритуальных кинжалов, горло было стяну­то тонкой петлёй, уши отрезаны, лицо неимо­верно вздулось.

Сергей мгновенно рухнул на землю и зазмеился за ближайший валун. Но было поздно. Трое «духов» облепили его со спины и мгно­венно растянули. Двое — в разные стороны руки, а один обхватил обе ноги, насмерть при­жав их к себе. Тут-же выросший как из-под земли четвертый душман всем весом сиганул ему обеими пятками на позвоночник. От режу­щей боли молнией полыхнуло в глазах и нутре. С потерей сознания мгновенно наступила глу­хая ночь.

Всего же бородатых было около десяти че­ловек. Полуголого капитана со скрученными намертво руками и ногами, на которых от на­пряжения вены вздулись до черноты, «духи», попарно и часто сменяя друг друга, волоком тащили по каменистой тропе к своему логову. Примерно через сорок минут его с разодран­ной кожей, чёрной от крови, перемешанной с землёй, пылью, песком, доволокли до дувала, затащили во двор и пинками свалили в прохлад­ный трехметровой глубины погреб под навесом.

От озноба капитан вскоре очнулся и мучи­тельно застонал. Всем напряжением сил, пре-терпевая адскую боль, он попытался опреде­лить свое местонахождение. Извиваясь ящери­цей, насколько позволяли путы, он прощупы­вал саднящим лицом окружающее простран­ство. Натолкнулся на что-то мягкое. Повозив лбом и щекой по найденному предмету, Сергей понял: чей-то труп. Изогнувшись кольцом, он перебросил тело в сторону. Таким образом на­щупал ещё один труп. Лизнув языком находку, он по свежей крови определил, что погибшие были прикончены недавно. До мучительной рези в глазах всматриваясь в сумрак погреба, он разглядел, что на убитых остались только трусы, животы вспороты и пусты, головы силь­но сплющены.

— Это ведь мои бойцы!

Мучительная боль пронзила его сердце. Лишь оно в его еще сегодня утром молодом и здоровом теле, сейчас превращённом в сплош­ную кровоточащую язву, не было изранено. А теперь и оно нестерпимо болело от нравствен­ной муки. Это ведь он — старший в группе, командир — и есть главный виновник их гибе­ли. И только другая, странная для живого че­ловека мысль утешила его.

«Я буду с ними. Я буду третий».

Батя четвёртый час метался по классу бое­вой подготовки вокруг карты местности. Он понял, что произошла непоправимая ошибка. Никак нельзя было посылать латанный БТР в одиночку. И виноват в этом только он один. Бачата видели, что Батя вот-вот укусит соб­ственный локоть от ярой злости на самого себя. Доверился недавним оперативным донесени­ям хадовцев: в районе всё спокойно, а они же сами сегодня донесли, что есть подозритель­ное скопление людей как раз в нескольких ки­лометрах от трассы «Чайка»-«Скоба». Было от чего кусать локти. Контрольная связь со «Скобой» выявила, что посланный экипаж не прибыл к месту назначения ни в срок, ни через час. Подобные ошибки на войне случаются даже с самыми лучшими, самыми дисципли­нированными командирами, которые готовы сами умереть за любого своего бойца. Бдитель­ность иногда тоже хочет спать. Такова правда жизни.

Усиленная группа разведки, высланная по маршруту следования, нашла на полпути бро­шенный БТР, по которому было ясно: произош­ла поломка и его пытались ремонтировать. Сле­ды крови и борьбы: рядом с БТРом и на верши­не холма.

 

Батя, вместе с подчинёнными, анализируя скупые подробности случившегося, в единой душевной тревоге исползал по карте квадраты бумажной «зеленки» вдоль и поперек. Наконец общий план действий определился. Направле­ние поиска предполагаемой бандитской базы передал местный лазутчик из ХАДа. В два часа по полудню операция поиска пропавших бой­цов началась.

* * *

Капитану в его подземелье слышались грегочащие голоса, гортанные звуки. Крышка по­греба открылась, и в створ свесилась косматая голова, которая что-то гыркала на своем наре­чии и сочилась довольствием. В яму сунули лестницу, и по ней спустились трое рослых бан­дитов в чалмах. Они, гогоча, с помощью вере­вок поднимали тела сержанта и солдата. За­тем один из них разрезал путы на ногах Сер­гея. Пинками и криками со всех сторон они явно требовали от капитана, чтобы он под­нялся с земляного пола самостоятельно. Но затекшие ноги от потоков хлынувшей в сосу­ды крови поначалу даже не шевелились, а только гудели жаром и наливались новой бо­лью. «Духи», опять-таки пинками, в течение нескольких минут разработали занемевшие мышцы пленника.

Всё это время они ржали, явно предвкушая только им ведомое удовольствие, которым они рассчитывали удивить свою живую добычу. Это ржание поддерживали и постоянно заглядыва­ющие в зев ямы другие улюлюкающие головы. Сергей по очереди подтянул под себя колени и потом, опираясь о лестницу то лбом, то подбо­родком, медленно начал подниматься с колен. Не желая показывать излишнюю слабость врагу, он так же медленно и упорно стал пе­ребираться со ступени на ступень. Но весе­лящимся зрителям, видимо, наскучило пред­ставление, так как теперь они видели не сла­бость побеждённого, но несгибаемое муже­ство русского воина. Они по-деловому стали подталкивать капитана снизу, а кто-то ухватил­ся обеими руками за его подбородок, затылок и так, прямо за голову, рывком вытянул Сергея из подземелья.

Его поставили на ноги и разрезали путы на руках. В глазах плыли огненные круги, и не­щадным пламенем горела спина. Видимо, трес­нул позвонок, когда в момент захвата ему сига­нул обеими ногами на поясницу здоровенный лохматый «дух». Подталкиваемый в спину, Сергей сделал несколько мучительных шагов из-под навеса и оказался посреди весьма простор­ного двора или даже площади бандитской базы. Очертания этого залитого солнцем простран­ства постепенно проникали в его сознание. Го­ворить и даже пошевелить языком он не мог: язык был перекушен, когда его выдернули за голову из подземелья. Горячая кровь наполни­ла рот и обильно текла по губам, подбородку, груди.

Прямо перед ним, в нескольких шагах, на­ходилась большая яма, видимо, не такая глубо­кая, как недавнее подземелье. Об этом можно было судить по длинному, примерно трехмет­ровому, шесту, который иногда опускал туда один из «духов». Он шерудил там шестом и что-то пытался выловить наверх. Шест погружал­ся в яму только на две трети своей длины. У самого ее края лежали изуродованные до неуз­наваемости трупы Петра и Анатолия.

Ножами «духи» отрезали или отрубали у них части рук, брюшины, и эти куски на шесте опус­кали в яму. А там начиналась какая-то возня с диким писком и высоким гортанным рыком, чем-то напоминавшим визгливую речь веселив­шихся «духов». Стоявшие вокруг от души раз­влекались, но когда один из шутников попытался, играя, подтолкнуть в яму другого, то по­лучил злобную оплеуху, раскровенившую ему морду. И все на мгновение стали серьезными и злобно закричали на «шутника».

«Кому же они кидают человечину? Людое­ды там, что ли?» — без доли эмоций пытался думать Сергей. И тут по шесту метнулась из ямы черно-бурая мохнатая масса с голым хвостом. Зверюгу величиной с толстенную кошку тут же стряхнули обратно в яму.

«Крысятник!» — от омерзения и ужаса по­мертвел Сергей. Он представлял в вялых, из­мученных всеобщей болью мыслях любые пытки, думал, что будут его полосовать но­жами, жарить на солнце. Но такую смерть — быть сожранным заживо крысами, — кото­рую, видимо, уготовили для него озверевшие «весельчаки», он представить не мог, хотя когда-то слышал, что будто бы на Востоке су­ществовал изощренный вид казни с помощью громадных арычных крыс, специально при­кормленных на человечину.

Он не пошевелился, не сказал ни слова. Про­сто не мог. И на лице, точнее, на том месиве, которое осталось от него, никакая эмоция не могла быть выражена. Но его чувства выдали глаза, расширившиеся от мерзящего ужаса. Изуверы, чутко улавливающие подобные спе­цифические нюансы человеческой психики, просто взвыли от радости и счастья. Банда «ду­хов» наслаждалась этим мертвенным ужасом вместе с сонмом настоящих духов злобы, кото­рые из своего потустороннего мира упивались эффектной картиной кровавого пиршества, сдобренного настоящим мертвенным ужасом живого мужественного человека.

Вот мистика их пропитания в вечной крова­вой кухне войн, убийств, злодейств, предатель­ства и почти бесконечной, бескрайней злобы!

«Где Ты, Бог, если Ты позволяешь нам вер­шить такое?!»

Вот в чем был смысл этого гортанного ра­достного крика духов и «духов». Почти вся чалмоносная гуща тел, создавшая большое кольцо вокруг крысиной ямы и Сергея, врас­качку закружила в удивительном хороводе, превратившись на мгновение в единое целое, в единое извивающееся змеиное тело, жажду­щее духовного уничтожения русского воина Сергия.

Вдруг пляска разом оборвалась. В гробовой тишине, которую нарушало только приглушен­ное попискивание из ямы, двигаясь по-восточ­ному вкрадчиво, медленно, мерцая глазами сквозь напрочь заросшее густым чёрным воло­сом лицо, к Сергею подходил толстый «дух».

Стоявший уже не здесь, находившийся вне земного воин вечным взором смотрел прямо в глаза изувера, влипшиеся в его лик. Через ми­нуту такой дуэли взоров бандит что-то отрыг­нул голосом. К Сергию юлой подскочил, мож­но сказать, интеллигентного типа «духовский» единоверец, но по роду-племени явно отличав­шийся от остальной братии. Внятно и опять-таки по-восточному вкрадчиво, но совершен­но без акцента, по-русски тип произнес:

— Жи-ы-и-ить хочешь?.. Вижу... Очень хо­чешь! Дочь есть? Сын? Мама-папа есть? Есть. А жена-красавица ждёт? Очень ждёт!!! Да-а-а-а?

Некогда славянское лицо вопрошателя су­ществовало какой-то двойной жизнью. Оно еще физиологически жило в прежнем бытии, произнося русские слова, а душевно уже пол­ностью переродилось на чужеземный лад. Это невольное внимание капитана к игре его лица мусульманский неофит-соблазнитель истолко­вал, как пробудившийся интерес русского во­ина к спасительной зацепке выживания любой ценой. Столь же по-азиатски сладко он про­должил:

— Шанс тебе начальник даёт. Домой от­пустить хочет. Нужен пустяк... Столкни своих в яму...

Жирный «дух» в странном беспокойстве при­тянулся к лицу русского. Сергей вновь отсутство­вал. Русский был вне беды. Вне здешних собы­тий. Переводчик в ожидании на мгновение за­ерзал:

— Ну, толкни ногой! — Его голос уже терял сладость и прибретал едкие нотки. — Они ведь трупы, — доходчиво пояснял он, — они уже подохли. Толкнёшь — и жену потом увидишь. А хо