ПРАЗДНИК СОВЕТСКОЙ АРМИИ




На «Скобу» Виктор с Толяном возвращались с увесистыми партийными и дисциплинарными взысканиями. Старенькая, но крепенькая «вер­тушка», слившись с алмазной россыпью звезд, старательно тарахтела в сторону экватора — на базу.

Увиденное за эти двое суток подтвержда­ло банальную мысль: каждый гарнизон — от­дельная страна со своей иерархией, распре­делением благ и обязанностей, любимчика­ми и изгоями, благородными рыцарями и трусливыми негодяями. Чем меньше и отда­леннее гарнизон от вершины армейской вла­сти, тем проще люди, теплее души, ниже не­годяйство. Чем ближе к высокому начальству это своеобразное микрогосударство, тем от­чётливее замечаешь в сердцах под камуфляж-кой безжалостность и цинизм.

С крутым провалом борта вниз исчезли ра­зом и «философские» мысли. Руководитель полётов «Скобы» разрешил «ноль-тридцать первому» снижение и заход на посадку с кур­сом 380 градусов. Дома!

Увешанная праздничными красными флага­ми «Скоба» с высоты птичьего полета выгля­дела стареньким лоскутным одеялом. По слу­чаю праздника Двадцать третьего февраля се­годня был один, да и то недолгий полёт до Бати Блаженко и обратно.

Батю поздравили, выпили, забрали кожаный мешок с отрезанной головой засыпавшегося ме­стного агента и торопливо помчались на своё построение к девяти тридцати утра.

По дороге, длившейся семь минут полетно­го времени, рассматривали пуштунскую голо­ву бедолаги-контрразведчика, передавая её из рук в руки. Все сошлись на мнении, что сам виноват. «Он слишком много знал», — засовы­вая обратно в мешок «подарок» к празднику, сказал начальник штаба.

На записке, прилепленной ко лбу агента, по-русски коряво, но без ошибок было написано: «Ваш парень наказан Аллахом». Позже ХАД через своих людей выяснил, что этого двадца­типятилетнего «чекиста» вычислили за месяц до дня Советской Армии и решили рассчитать­ся с ним «подарочным вариантом». Голову под­кинули на КПП русским, а тело привязали к ракете на трофейной установке «Град» и произ­вели пуск.

Получив поздравления и причитающиеся, кому полагалось, награды, личный состав гарнизона, тем не менее расползаться не то­ропился.

— Что делать будем, Витёк? — затягива­ясь до белков сигаретой, спросил опирающий­ся на столетнюю английскую саблю-секиру Андрей.

—Через пять минут рекомендуют полежать в норах, — ответил Виктор.

Норами назывались личные щели-убежища, куда прятался народ при бомбардировках. На гарнизонной доске объявлений висел план праздничного дня:

1. Торжественное построение личного со­става части9.3010.00.

2. Обстрел гарнизона бандформирования­ми—10.15 — 13.00.

3. Праздничный обед13.00 — 14.00.

4. Разгребание завалов после обстрела — 14.00 — 15.30.

5. Личное время15.30— 18.00...

Из всех пунктов самым приятным был пя­тый, так как после суматошного дня представ­лялась возможность подрыхнуть.

До «норки» — личного окопчика каждого бойца—добежать не успели. Обычно не очень пунктуальные «духи» на сей раз начали обстрел минута в минуту. Разлетавшийся от взрывов песок моментально забил рот, глаза и уши. Все ползли, куда поближе к укрытиям, передвига­ясь по пядям между грохочущими вспышками. От взрывов и воя мин в воздухе висел моно­тонный неестественный звук.

Не став тратить время на розыск личной ком­фортной ямы, Виктор с Андреем на пару те­перь вздрагивали в одноместном окопчике. «Духи» старались изо всех сил. На крохотный гарнизон они высыпали двухмесячный запас снарядов. Горело всё, что могло гореть. Орали раненые; их тащили те, кто был поближе, в спе­циально отрытый блиндаж.

В мгновение стало жарко, и в следующую секунду под грохот, рвавший перепонки, Вик­тора с другом засыпало значительной массой песка и снега. Задыхаясь и плюясь, извиваю­щийся, как змея, Андрей руками разгребал за­валенного Виктора. Метрах в тридцати от ма­шины связи, вспыхнувшей газовым факелом от прямого попадания, испепелились четыре солдата. Мимо тащили еще одного — непо­нятно, живого или мёртвого. При каждом взрыве раненого бросали на землю, как куль, и падали рядом. С вертолётной площадки уже долгое время слышался крик:

— А-а-а... Помогите!

Туда ползли минут пять. Под разваленным дымящимся вертолётом лежал молоденький солдат с наполовину срезанной, как лезвием, головой. Рядом, держа в руках грязные, как тре­буха, кишки, бил ногами об землю выгнувший­ся в дугу старший лейтенант. Это был недавно прибывший техник вертолёта.

— Засунь ему кишки обратно! — орал Анд­рей Виктору. — Засунь, а то наступим и оторвём. Бери за ноги, я — за руки.

До блиндажа старший лейтенант не дожил. У него закатились глаза и вместе с пурпурной пеной вывалился язык.

— Кладём здесь, потом заберём, — лёжа голова к голове, приняли решение носильщики.

За спиной гудели в пламени и разлетались от рвавшегося топлива и снарядов два верто­лёта. Наконец обстрел прекратился, но еще минут десять не верилось, что это — всё.

Постепенно откапывающиеся, выползаю­щие из всех щелей чёрные комки грязи громко отплёвывались, ругались, обтряхивая снеге песком, спрашивали:

— Игорёк, ты жив? А Санька? Шурку никто не видел?..

Потери за сорок пять минут обстрела соста­вили: девять убитых, пятнадцать «двухсотых», одиннадцать «трёхсотых», сгорели два верто­лёта, один разрушен частично, уничтожено шесть машин пехоты. Контуженные — не в счет. Обед перенесли на два часа.

 

 

В ОЖИДАНИИ КОНЦА

Из Кабула, как отеческая ласка, на высоту две шестьсот стали всё чаще доходить слухи о скором выводе наших войск из Афганистана. Мужики взялись с надеждой обсуждать весть в курилках, столовых, полётах, засадах. Вес­на несла твердую надежду на скорый конец войны.

После каждого привезенного из главного штаба слушка несколько дней не проводился разведоблёт. Батины ребята не совали нос даль­ше блокпоста. Народ, не таясь, стерёгся. Нет-нет, да по вечерам вокруг припрятанной фляж­ки со спиртом всё смелее крепли голоса: «Что мы тут забыли?» После третьего тоста, стоя, с тоской задумывались о доме.

Нынешней ночью пришла очередь Виктора, как представителя руководящего состава час­ти, обходить посты. Осмотр он начал за пол­ночь. Рядом бесшумной тенью скользил началь­ник караула из пехоты. На небе ни звёздочки, темень, хоть глаз выколи.

— Стой! Кто идёт? — и офицеры тут-же встали как вкопанные. На войне шутки с часо­выми плохи.

— Пароль!— часовой-узбек стоял очень далеко по ветру.

— Караганда, — негромко ответил Виктор и продолжил движение, уверенный, что часо­вой расслышал.

— Стой! Стрелять буду! Стой!— с явным испугом проверещал солдат.

— Стою! — разозлился начкар.

— Стреляю! — проорал часовой.
Виктор с начальником караула рухнули, как подкошенные, на двенадцать сантиметров ниже длиннющей дорожки из трассиру­ющих пуль.

— Морду расхлещу идиоту, — шипя в снег, безпомощно ругался Виктор.

— Расхлещешь, когда магазин опустеет, — стервенел рядом начкар.

Через двадцать минут солдата на пинках до­несли до караульного помещения.

Абсолютно нелётная вторые сутки погода больше всего радовала «Чайку». У Аркаши был день рождения. В столовой, по фронтовым мер­кам, столы ломились от изобилия. Местный, пока ещё трезвый бомонд ревниво делил глазами слабую половину. Всё шло достаточно пристойно к на редкость спокойному заверше­нию, когда Виктор определил, что отсутствует почему-то руководство спецназа.

Недолго поискав, он нашел Батю вместе с именинником в комнате боевой подготовки. Тишком исчезнувшая пара, вальяжно раскинув­шись в креслах и положив ноги на стол, пуляла пеплом сигарет в угрюмого пленного «духа»:

— Мы тебе говорили, что, если ещё раз по­падешься, — голову оторвём? Говорили? — возбуждался виновник торжества. — Ты клялся Аллахом, что мирный, что не ты наводил «духов» на наши блокпосты? Чего ты молчишь, ша­калья твоя рожа?! Батя, что делать с ним бу­дем? — голосом прокурора после минутной пе­редышки обратился к командиру Аркаша.

Блаженко странно и многозначительно мол­чал. Виктора оба как будто не видели.

— «Душок», эта безделица, приготовлена на твоей кухне? — Батя в звенящей тишине спокойно помахивал перед носом пленного бу­сами, сделанными из человеческих ушей. — Когда тебя брали, ты пытался их втоптать в землю. Не успел. Здесь шесть правых и один­надцать левых ушей. Дорогого стоит это ук­рашение...

В звенящей тишине был слышен двухсоту-дарный гильотинный стук сердца пойманного, глаза остановились и не мигали.

— Ставки у вас те же? За правое офицерс­кое ухо — сто тысяч афгани, за левое солдатс­кое — пятьдесят, да?!

У Аркаши змеились губы, по лицу носились нервные желваки. У пленного отвисла нижняя че­люсть, изо рта сходила обильная густая слюна.

— Дневальный! Дежурного по части сюда. Забирай! — ткнул на «духа» сигаретой Арка­ша.

Его вывели на деревянных ногах, руки свинцово висели плетьми.

— А-а, Витёк, как отдых? — Командиры наконец заметили пришедшего.

— Садись, брат, выпей с нами, — Батя по­додвинул стул.

— Народ гуляет? — спросил Аркаша, ставя перед Виктором стакан. — Сейчас покурим и пойдём в столовую.

...Через полчаса постучался дежурный по ча­сти. Блаженко разрешил войти. Дежурный лей­тенант стоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, как доложить.

— Ну, — подбодрил его Аркаша, — докладывай. Все свои.

— Товарищ, подполковник, «дух»... повесился.

— Сам? — спокойно спросил Батя.

— Сам, товарищ подполковник.

— Ну, сам, так сам, — не удивившийся Аркаша, вставая, затушил сигарету. — Пошли к нашим в столовую. Лейтенант, дневального сюда, пусть приберёт на столе, — подмигнул он Виктору.

В столовой расслабившийся после доброт­ного угощения коллектив, масленея глазами, слушал очередного рассказчика, беспрестанно похохатывая в наиболее сильных местах.

Речь шла о дерзко завершившемся неудач­ном отдыхе в одном из многочисленных тай­ных ташкентских злачных мест. Ушлые мест­ные шоу-теневики, нутром чуя прибыль, немед­ленно организовали «хаты психологической разгрузки» с вечно похотливой сладостью Во­стока — сказочкой из «Тысячи и одной ночи».

Слоняющихся в мучительном поиске развле­чений отпускников «Чайки» с приклеившимся к ним лётчиком из Баграма местные продавцы ночных бабочек вычислили сразу. Из медлен­но подкатившей «Волги» с трудом выпихнулся жирный узбек, напоминающий сказочного ко­лобка. Сладко глядя по сторонам припухшими глазами-полосками, он, соблюдая субордина­цию, обратился к старшему из «афганцев»:

— Командир, что хочишь? Отдых с хороши­ми девочками хочишь? Есть сладкий персик, да? Есть гранат, есть инжир...

Из магнитофона в машине слышались ма­нящие восточные напевы сказочных гурий. Стрелки шустро отсчитывали последние часы отпуска. Хмельной мозг:— самый глупый мозг. Быстро сошлись в цене.

Непривычные глазу роскошные апартамен­ты, журчащий фонтанчик в комнатном саду, скромные глазки пьяняще виляющих бедрами юных гурий притупили бдительность ордено­носцев. Побросав вещи в угол, фронтовики воз­легли на подушках и, не слушая друг друга, ста­ли вслух оценивать увиденное, при этом про­должая разглядывать всё вокруг.

Постепенно всё сильнее пьянея, они не за­метили, как танцовщицы тихо исчезли. Первым заподозрил недоброе лётчик, из последних сил приподняв килограммовые веки. На месте про­фессиональных гейш сидели, спокойно попи­вая чай, восемь громил. Пилот двумя резкими пинками привел друзей в чувство.

Спас их боевой опыт и умение концентри­роваться в минуту опасности. Сомнений уже не оставалось — это засада. Убедившись, что офи­церы в состоянии понимать происходящее, один из громил навел на них ствол и тихо, но внятно произнес:

— Рука на голова. Сидэть. Нэ двыгаца.

Очистив карманы горе-отпускников, стар­ший бандит приказал военным по одному брать свои вещи и подносить их к нему для осмотра. В этом и была его ошибка. Далее всё было, как на разведвыходах. Когда очередь дошла до баграмца, он спокойными и трезвыми движе­ниями достал из сумки не обнаруженный «ду­хами» двадцатизарядный пистолет «Стечкина», ткнул им в челюсть беспечного главаря и приказал всем его подручным лечь лицом в мозаику.

Деньги и ценности вернулись к своим преж­ним владельцам, тем-же путем проследовали и сбережения налётчиков. Союзные «духи», туго связанные спина к спине, с перебитыми ребра­ми, с кляпами во ртах, валялись в комнатном бассейне. Победители выпили на посошок и в воспитательных целях стеганули пару раз рем­нями узбечек-соблазнительниц. Убыли они на аэродром с житейским уроком и прибылью.

 

УХОДИМ!

Вместе с наступившей весной пришел на «Ско­бу» и «Чайку» приказ о выводе. Из открытых настежь окон и дверей несколько дней и но­чей пахло порохом Победы. Никто никуда не летал, ни в кого не стрелял, не чистил оружие, и вообще, за намек о разведвылете была воз­можность получить серьезную контузию в мирных условиях.

Плакало только местное население Газни. Над дуканами висели траурные ленты. Больше такой халявы, как узаконенный советским пра­вительством грабеж русского солдата, им не видеть никогда. В магазинчиках цены упали в десятки раз на всё. Местные торговцы, не зная, что делать с горами товара, искренне затужи­ли. Второй раз с тысяча девятьсот тринадцато­го года воспрянул духом инвалид-рубль, ибо чеки — своеобразную валюту афганской вой­ны — никто не брал. Вокруг колючей проволо­ки по ту сторону минного поля стайками носи­лись и галдели ребятишки:

— Чека не нада. Рубл давай!

Вернувшийся с оперативного совещания, на котором обсуждалась одна тема — вывод, Виктор со странным чувством перебирал свои по­житки. Держа в руках увесистый, красивый, от­деланный яшмой Коран, он то открывал, то за­крывал его.

Этот Коран «духи» когда-то подбросили в местную школу. А вместе с ним и яркие игруш­ки-побрякушки, всевозможные сласти. Любо­пытная вездесущая малышня, расхватав не­весть откуда взявшиеся подарки, начала их вскрывать. Коран отнесли директору школы. Когда он попытался его открыть, книга взорва­лась. Никто не погиб, но многих покалечило. Конфетами отравилось полшколы.

Детей выхаживали русскими лекарствами. Почти весь госпиталь на «Чайке» был месяц за­нят школьниками. Врач Игорь откачал всех. После этого случая имя молодого доктора аф­ганцы стали произносить с благоговением, воз­девая при этом руки к небу.

Или вот «бур» — винтовка девятнадцатого века, висевшая над кроватью. Она была обна­ружена в одном из караванов, а к ней в придачу десяток патронов. Сила выстрела «бура» тако­ва, что со ста шагов насквозь пробивает лобо­вую броню БТРа. Собственно, это и все «ценные» вещи, которые Виктор привезет с войны на память.

Очень жёстко спланированный график вы­вода наших войск давал неделю на сборы и — неделю на сдачу гарнизона в идеальном состо­янии... «духам». Контролировать «Скобу» и «Чайку» прибыл генерал-майор из кабульского штаба. После получасового знакомства с Батей он скромным тоном настойчиво попросил про­дать без очереди японский магнитофон с дву­мя колонками — дефицит!

Маховик «вывода советских войск» стреми­тельно, с воем и гиканьем, набирал обороты. Стало виднее то, на что не обращали внимания в боевой обстановке. Откуда-то повылазили воины-интернационалисты, сумевшие скопить немалые холмики добра, и теперь обезпокоенные только тем, как эти накопления пере­править в Союз.

Закончив загрузку на вертолёты штабного имущества—секретной документации, летных принадлежностей, — Виктор с облегчением по­плелся в свою келью. До вылета последнего вертолёта, на который грузилась поисково-де­сантная группа, оставалось четыре часа.

По договоренности с «духами», в чьи руки переходило имущество ещё вчерашнего противника, расставание должно было пройти не про­сто тихо, а прямо-таки в обстановке взаимной вежливости. Полевой командир, едва не брата­ясь, предлагал посильную помощь.

— В спину бы только не стреляли, — бурчал Виктор, торопясь за своим скарбом.

Оружие он оставил на борту, чтобы попусту его не таскать. На груди висел только «лифчик» с ножом.

— Гля-я-я, — протянул Андрей, — «духи»-то по комнатам шныряют.

Он не ошибся: около пятнадцати человек, действительно, шустро занимали освобожда­ющиеся места.

— Так обещали-же не лезть!— в сердцах выр­валось у Виктора, наблюдающего цену лживых душманских обещаний. Да, надо сказать, никто им особенно и не верил, поскольку обмануть «не­верного» для правоверного мусульманина — дело доблести и чести. Вот и заключай с ними
после этого всякие соглашения и договоры!

Убедившись, что всё свое с собой, он чеса­нул к двери. От прямого и увесистого толчка чьей-то косматой головой в грудь Виктор зава­лился назад вместе с влетевшим. Силясь под­няться, он столкнул с себя увешанного оружи­ем грязного... чалмоносца.

— Ты... ты... ты... выйти хоть дай...

Но «дух», гогоча и не раздражаясь, задницей уже оценивал добротность лежака Виктора.

— Андрюха! Андрей! Дёргаем, пока без нас не улетели.

Виктор уже с трудом продирался сквозь хлы­нувшую толпу мародёров. Победившая в пере­строечном «честном бою» за «Скобу» банда, толкаясь и дерясь между собой, занимала базу, не обращая уже никакого внимания на бывших хозяев.

Груженная имуществом последняя пара вер­толетов оторвалась от земли. На одном из бор­тов скрежетал зубами от злости бравый гене­рал-майор, забывший в суматохе новый маг­нитофон. «Скоба» забрала с собой и части па­мятника павшим бойцам, не оставив его для надругательства. Гусеничный и колесный транспорт ушел своим ходом, пристроившись в хвост пылившего на север гарнизона из Ложкаревки.

Не стал разбирать памятник на своей базе только Батя. Он его просто заминировал, и умно сделал. От бандитов, решивших поглумиться над ним, по докладу афганской контрразведки, осталось только сорок восемь пар калош. Даль­новидный ты мужик, Батя Блаженко.

Четвёртое июня восемьдесят восьмого года. Последняя пара «вертушек» набирала высоту. Все прилепились лбами к иллюминаторам. Под ногами оставалась не то вечная жизнь, не то ее год. Всё та же жирная луна, встретившая Вик­тора сто лет назад, холодно провожала его, не прощаясь. Щемящее сердце и не верило, и пла­кало. Добросовестная, надежная старушка-«восьмерка», не оглядываясь, ходко тарахтела на север.


ДОМОЙ!

Виктора вернули в воинскую часть по месту их прежней дислокации — неподалёку от Тби­лиси. Новые жизненные испытания были свя­заны с ликвидацией последствий землятресения в Спитаке, с национальными столкновени­ями между азербайджанцами и армянами в Кировобаде. Там произошел погром, аналогич­ный беспорядкам в Сумгаите. Эти безпорядки были идентичны и по замыслу, и по сценарию, не было никаких сомнений, что они были кем-то сознательно, планомерно спровоцированы и организованы. Весной — восьмого апреля во­семьдесят девятого года—в Тбилиси произош­ли известные массовые демонстрации. Вновь русские солдаты и офицеры были привлечены для поддержания порядка. И опять провокация и гнусная клевета на Армию...

В августе девяностого года Виктор посту­пил в Военно-политическую академию в Мос­кве. Первый год всё шло хорошо — успешная учеба, занятия спортом. Виктор даже участво­вал в международном марафоне, где занял третье место. Но в конце девяносто второго года стали сказываться последствия минув­ших контузий и ранений. Однажды он поте­рял сознание прямо на занятиях. Это было в январе девяносто третьего. Виктора уло­жили в госпиталь имени Бурденко с фаталь­ным диагнозом — рак левой височной доли мозга...


МАТЕРЬ БОЖИЯ, СПАСИ И СОХРАНИ!

Живый в помощи Вышняго,

В крове Бога Небеснаго водворится.

Речет Господеви:

Заступник мой еси и Прибежище мое,

Бог мой, и уповаю на Него.

В кабинете заведующего отделением нейро­хирургии по-хозяйски расположилась гнетущая приговорная тишина. Доктор рассеянно курил, глядя в окно. За столом сидела застывшая жена Виктора.

— Значит, никаких шансов на положитель­ный исход?

— Никаких. Практически никаких. Слиш­ком тяжелое ранение. И очень поздно постав­лен диагноз.

— Томографический анализ головного моз­га подтвердил безнадежную ситуацию. Опухоль
в виде гнойника, величиной с куриное яйцо, на­ходится в левой височной доле, — продолжал врач, — в самой жизненно важной части мозга. К тому-же он имеет очень нестабильное состояние,
и, видимо, в некоторых местах гной начал про­сачиваться в мозговую оболочку. Будьте муже-­
ственны. К сожалению, уже ничего сделать нельзя.

Доктор, продолжая курить, говорил ровным спокойным голосом. Очень спокойно, привыч­но, профессионально.

— Операцию мы всё равно делать будем. Это наш врачебный долг. Но должен вас пре­дупредить: в лучшем случае Виктор, если выживет после операции, в нормальное созна-­
ние уже не вернется, в худшем — проживёт два-три месяца.

Яко Той избавит тя от сети ловчи,

и от словесе мятежна, плещма

Своима осенит тя, и под криле Его

надеешися: оружием обыдет тя

истина Его.

— Распишитесь вот здесь о согласии на опе­рацию. Её проведем через три дня, двадцать
седьмого апреля.

Виктор вторую неделю не приходил в соз­нание.

— Фу!.. Еле привязали, ну и силища у него. Ничего не соображает, без сознания, а сопро-­
тивляется, как будто всё понимает.

Санитар дул на ушибленную ладонь. Жена Виктора поправила постель, присела, гладя хо­лодный лоб с бусинками пота.

— А ночью как он? — спросила жена у мед­сестры.

—Этой относительно спокойно, а прошлой, когда вы ушли, до утра в атаку ходил. Всё како­го-то Аркашу звал. И Батю. Зубами скрипел, пытался под кровать залезть, потом по стене
кулаком стучал, всё кричал: «В голову его бей, в голову!»

— Да, он и дома также часто воевал перед поступлением в госпиталь.

— Его нельзя оставлять одного, — сказала медсестра, — прошу вас.

Она окинула палату взглядом, поправила графин, постояла еще с минуту и, не зная, чем утешить женщину, вышла, тихо прикрыв дверь за собой.

Не убоишися от страха нощнаго, от

стрелы летящия во дни, от вещи во

тме преходящия, от сряща, и беса

полуденнаго.

Порой Виктор смотрел на жену и дочку, словно узнавал. Успокаивался от родной теп­лой ладошки. Маленькая Лерка жалостью сво­его сердечка старалась лечить папу, стремясь влить в него, безпомощного и казавшегося глу­хонемым, крохотную частицу своей детской жизненной силы.

Ведь папа как будто говорил с ней. При этом взгляд прищуренньгх глаз становился странным

и осмысленным, словно он различал вдали, по­верх обступивших его тёмных вестников смер­ти, иных — светоносных — посланцев, дару­ющих силу бороться и спасительную надежду. Они будто приближались к умирающему от фронтовых ран офицеру-афганцу и шептали: «Крепись, терпи, мы рядом. Твои родные мо­лят за тебя».

Падёт от страны твоея тысяща,

и тма одесную тебе, к тебе же не

приближится, обаче очима

твоима смотриши, и воздаяние

грешников узриши.

В понедельник, в неоперационный день, двадцать шестого апреля, на сутки раньше на­меченного, в семь часов утра, хирург Борис Викторович, постоявший в раздумье у кро­вати Виктора несколько минут, дал команду: «На стол!»

И началась битва жизни с тьмой, проверка терпения и веры во всемогущество Той Силы, Которая сильнее смерти.

Шел четвёртый час операции. Под ярким синим светом, окруженный ассистентами и помощниками Борис Викторович вместе со своей «правой рукой» Шамилем смотрел в микроскоп и привычно манипулировал инструментами. Было душновато, пот заливал даже крупные очки хирурга, и он жестами всё чаще просил промокать ему лоб.

Виктор спал. Кожа его скальпированной го­ловы была отведена назад, на затылок. Отре­занный квадрат левой части лица с ухом при­шиты нитками к подбородку, язык булавкой за­креплен к губе.

Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго

положил еси прибежище твое. Не приидет

к тебе зло, и рана не приближится телеси

твоему, яко Ангелом Своим заповесть о

тебе, сохранити тя во всех путех твоих...

Жена четвёртый час беспрестанно молилась, снова и снова перечитывая псалом девянос­тый — «Живый в помощи...» Это был конец. Больше просить и идти было не к кому. Чита­ла машинально, без конца. Исчез уличный шум, всё казалось пустым, глупым и ненуж­ным. Закрывшись в соседней комнате, сидя в уголочке и держа в руках иконочку, что-то ле­петала, по-взрослому глядя на Матерь Божию, дочь.

— Не может быть! Ну-ка, подсветите по­больше, — Борис Викторович не верил своим глазам. — Шамиль, ты видишь?

— Да, Борис Викторович. Может, нам ме­рещится?

—Дайте больше света и промокните лоб.

Помощники засуетились, хирурги ещё и ещё раз впивались глазами в мозг пациента: он был чист, гноя не было.

По полученным с помощью самой современ­ной медицинской техники данным гнойник должен был уже лопнуть, залив содержимым мозг. Но, сделав трепанацию черепа, хирурги столкнулись с чудом: зыбкая капсула гнойни­ка, величиной с куриное яйцо, прилепившаяся к серому полушарию, была цела.

— Шамиль, подведи под него тампон. Ос­торожно... Я достаю...

Врач медленно, как сапёр, вынимал опасный шарик.

— Всё! Вынули!

... И в этот момент уже неопасный гнойник зло лопнул, и, растекаясь по перчаткам врача, густая, зеленовато-желтая жидкость закапала на пол.

— Успели. Невероятно, но факт. Я такого еще не видел за всю свою тридцатилетнюю
практику, — говорил возбужденно Борис Вик­торович. Оживились и все остальные.

— Этот парень родился в рубашке. Ведь он практически был мертв.

На руках возмут тя, да не когда

преткнеши о камень ногу твою, на

аспида и василиска наступиши, и

попереши льва и змия.

Нейрохирурги уступили на несколько часов место «лорам». Те, прочистив все слуховые ка­налы, утвердительно показали: голову можно зашивать. Через восемь часов Виктора выкати­ли из операционной. Борис Викторович, уста­ло разгибаясь, протянул руки медсестре для стаскивания перчаток.

— И всё-таки, Шамиль, это мистика ка­кая-то.

— Борис Викторович, а почему мы опери­ровали сегодня? Ведь запланирован он был на
завтра. Тем более по всем показателям уже было всё равно, когда.

— Мне трудно объяснить, — доктор сде­лал первый глоток чая. — Что-то меня толк­нуло на такое решение. Прямо у него в палате в семь утра. Сделай мы эту операцию на час
позже, больного бы уже никто не спас. Да, не­ вероятно...

К пяти часам дня у жены Виктора не оста­лось ни сил, ни эмоций, чтобы позвонить в гос-

питаль и узнать о результате операции. Она по­просила сделать это друга Виктора:

— Коля, позвони ты. Узнай, я не могу, — она привалилась к стене.

— Операция Николаеву? — Голос медсестры привычно и спокойно ответил: — Да, за­-
кончилась. Ещё час назад. Благополучно. Боль­ной в реанимации. Вернулся в сознание.

Яко на Мя улова, и избавлю и:

покрыто и, яко позна имя Мое.

Воззовет ко Мне, и услышу его:

с ним есмь в скорби, изму его,

и прославлю его, долготою дней исполню его,

и явлю ему спасение Мое.

—Борис Викторович, срочно! Вас из ре­анимации к телефону. Там что-то с Николае­вым.

Немолодой доктор, тяжело дыша, через пять минут был на два этажа выше у проопериро­ванного больного. В реанимационном отделе­нии персонала набилось больше, чем необхо­димо. Все смотрели на Виктора. Он, стоя на жёсткой послеоперационной постели, весь в трубках, легонько раскачиваясь, вполне осмыс­ленно выкрикивал:

— Слава нашим докторам! Слава всем! Да здравствует наша медицина!

Самое невероятное заключалось в том, что это не был бред. Борис Викторович уже начал привыкать к необычным событиям сегодняш­него дня.

—Что делать, доктор?—спросила медсестра.

— Что, что... Вы же видите, он живой, вас хвалит. Дайте ему двойную дозу снотворного,
а то он до утра митинговать будет.

На десятый день Виктор из послеопераци­онной палаты был переведен в общую.

— Будем считать, что самое страшное позади. Но ему надо начинать учиться жить чуть-ли
не заново, — заведующий отделением, обращаясь к жене Виктора, привычно курил, стоя у
окна. Было ощущение, что они не отлучались из кабинета.

— Начинать учиться ходить, писать, читать и многое другое. Встанет Виктор, я думаю, че­-
рез полгода, не ранее.

На четырнадцатые сутки в коридоре раздал­ся грохот. Виктор лежал на полу, улыбаясь и пялясь в лица подскочившим врачам, что-то невнятно бормоча, как новорожденный.

— Он мычит, что встал, и радуется. Ох ты, горе моё, — медсестра ругала Виктора, — я-же
говорила, чтобы ты не смел даже шевелиться без меня.

После того, как любящие жена и дочь за­брали Виктора домой, его испытания продол­жались. Господь неоднократно взывал его к покаянию. Прозрение и обретение смысла жизни давались мучительно трудно.

По лицу бежал ручьями холодный пот. Вик­тор, стоя на коленях, в чём-то оправдывался не­понятно перед кем. Речь была вразумительной.

— Мама, мама, у папы опять приступ! — вскричала дочь.

Но это был не очередной приступ эпилеп­сии, возникшей после операции. У стоящего на коленях Виктора, всё — жесты, мимика — были нормальными. Сжавшись в страхе, как перед Кем-то Всемогущим, находящимся свыше, он просил снисхождения, с благоговением обещая выполнить всё так, как ему было сказано...

Его не сразу привели в чувство. Виктор си­дел на полу, навалившись на стену в полном физическом изнеможении. Узнав жену начал успокаиваться.

— Их было двенадцать человек, — наконец выговорил он. — Румяные, умные, всё знаю-­
щие обо мне. Очень добрые и строгие. Гово­рил один, что сидел в середине. На фоне како­го-то голубого и белого пышного окружения. Они высказали мне укоризну:«Доколе мы бу-

дем молиться за тебя. Доколе ты будешь в ле­ности и вялости к своей жизни».

— В храм! Завтра же. К батюшке Сергию. К Иоанну Предтече — Крестителю Господню. Я знаю, там лечат эту болезнь, — жена была по-хорошему возбуждена.

Все засобирались. Назавтра, опоздав с вы­ездом и перенеся его на сутки, повторилось то же оправдательное стояние на коленях. И сно­ва Виктор дал обещание.

О отче Сергие! Отче Иоанне! Семья три дня находилась у них, просила о помощи, ис­поведалась, причастилась. Стало значительно легче. Приступы эпилепсии стали беглыми и скоротечными. Теперь — в Гефсиманский скит к старцу В. Батюшка помогает просящим по их искренности и вере. Долгой дорогой Вик­тор вспоминал кабульский госпиталь, умира­ющего воина, у которого война спалила всю кожу, но не выжгла веру. Икона и крест на больничной тумбочке в этих воспоминаниях Виктора обретали значение алтаря, Престола Божьего.

...Чинно шло соборование. При втором под­ходе священника с освященным елеем Викто­ра замутило, и он вновь как бы исчез из мира. От его плеч вниз исходила наклонная блестящая доска, исчезающая в огнедышащей бездне. По ней сползал огромный жирный лоснящийся бе­лый бес. В его мятущихся зрачках носилось пол­ное непонимание, как это его сгоняют с такого уютного, казалось, вечного тёплого места.

Батюшка отошел к другим соборующимся. Виктор пришел в себя. Ощущение было на миг такое, будто тело не имело веса, можно было поджать ноги и висеть. Блаженство ребенка на руках отца.

Батюшка с елеем приближался по новому разу, тело вновь наливалось свинцом. При по­мазании всё повторилось. По доске сползали в огонь уже несколько столько же упитанных мер­зостей. И так пять раз. Во время седьмого пома­зания Виктор стал лёгок. В таком состоянии — вновь рождённого — он вышел из храма.

Рождество. Крещенские морозы. Снежные холмики звонкого морозного января. Святое торжество Руси в Храме Господнем. Святили воду. Отец Роман, крестообразно проведя над чашей крестом, произнёс: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!»

Виктор следил за каждым движением пожи­лого священника. Нет, это не казалось. Явствен­но виделось, что рука батюшки повторяла дви­жения Той Силы, Которая святила воду. Именно батюшкины движения были повтором, а не то, что виделось свыше.

Несколько дней Виктор убеждал себя, что это ему показалось: в его состоянии, с его бо­лезнью возможно всё. Лукавый способен на такие ухищрения, которые порой кажутся не­мыслимыми. От этих размышлений и волне­ний опять начались долгие и тяжёлые присту­пы эпилепсии.

Во время одного из них он отчетливо про­изнес: «Семь дней, семь недель, семь лет...» А через семь дней, в семь часов утра, находясь почти в состоянии сна, Виктор попросил руч­ку и бумагу. Получив то, что просил, начал писать духовные стихи. Он никогда в своей жизни не писал стихов вообще. Через какое-то время он отвез их в Сергиев Посад к одно­му священнику.

По дороге неожиданно для себя просчитал время, прошедшее с памятного события о трех цифрах семь: он ехал к отцу В. ровно через семь недель, за день до празднования Торжества Православия. Батюшка прочитал написанное Виктором, предостерег от возможных лукавых козней и произнес:

- Пиши!


Часть вторая

А помнишь, майор...

 

Священнику Александру Короленкову посвящается

 

 

Благодарю за достойную память

о нашей боевой истории

и воздание заслуженного почета

воинству российскому.

 

Сергей Филипченков,

Герой Советского Союза

 

 

«Гадова дорога»

 

Гюрза свернулась толстым тугим кольцом под аэродромной плитой, и, затаившись таким образом от пятидесятиградусного палящего солнца, не то дремала, не то следила за стоящими рядом людьми. Они рассматривали ее и о чем-то говорили между собой вполголоса. Несмотря на то, что эти двое военных стояли от нее не далее трех метров, она была непроницаемо спокойна. Змея привыкла к таким визитам, а порой и встречам, когда ей на привычном пути за добычей и на водопой попадались люди. Они, как ни странно, больше с уважением, чем с опаской, отскакивали в сторону при виде ее от тропы, ведущей к искусственному водоему, которую гарнизонный люд так и прозвал: гадова дорога. Вначале, когда змею только обнаружили, к ней старались подойти как можно ближе, чтобы наблюдать самое интересное — пик ее поведения в момент взлета самолета, стартовый разгон которого начинался почти над облюбованной ею плитой. Бешено ревущий форсаж двух двигателей Миг-25 в сочетании с полностью отсутствующей на это реакции как будто омертвевшего в эти мгновения гада, уводили людей в парализующую, глубинную, непостижимо чарующую с ней зависимость.

 

Виктор сам нередко был свидетелем этого необъяснимого тайнодействия, созерцая, что в змее в эти мгновения, как ни в какие другие минуты ее существования, обреталась сверхсила жизни — ее глаза, широко раздвинутые, излучали неземной, звездный свет. Никто не мог определить, сколько ей лет. Специалистов-змееловов в гарнизоне не было, но было точно известно, когда она здесь обосновалась. Тогда горели армянские дома в расположенной неподалеку деревне, а в воздухе повис нечистый запах и дурное предзнаменование. После этого мудрое существо, видимо, жившее доселе где-то поблизости, тысячелетним наитием определило, что самое безопасное для нее место — здесь, под плитами взлетно-посадочной полосы русского военного аэродрома, находящегося недалеко от азербайджанского городка. Сейчас она мирно дремала, свернувшись кольцами, не подавая видимых признаков жизни. Довольно крупная, треугольного вида голова была почти спрятана. Можно было разглядеть только мерцающий микроскопический прищур глаз и нервное частое подергивание кончика хвоста оттого, что пять или шесть пятнадцатисантиметровых малышей докучали матери, вредничая в игре с ее шевелящимся кончиком. Дети есть дети. Гюрза, не мигая и не шевелясь, следила за Виктором и его другом. Чутье подсказывало ей — ни ее, ни детей они не тронут. Наконец, "ниточки-недельки" так разошлись, что мать в сердцах треснула их хвостом, как метлой, от чего те клубочками закатились в щель плиты.

 

После этого гюрза, ещ



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-27 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: