VII
Находились тогда во Флоренции несколько перуджинцев, лишенные яростью партийных страстей своего семейного очага, которых Пацци, пообещав вернуть их на родину, вовлекли в свое предприятие. Архиепископ Сальвиати, отправившийся завладеть Дворцом синьории в сопровождении Якопо Поджо, своих родичей из дома Сальвиати и друзей, взял с собой и этих перуджинцев. Придя ко дворцу, он оставил внизу часть бывших с ним людей и велел им, как только они услышат шум, захватить все входы и выходы, а сам с большей частью перуджинцев поднялся наверх. Было уже поздно, члены Синьории обедали, однако его вскоре ввели к Чезаре Петруччи,[22] гонфалоньеру справедливости. Он зашел в сопровождении всего нескольких человек, остальные остались снаружи, и большая часть из них сама себя заперла в помещении канцелярии, так как дверь эта была сделана таким образом, что, если она была закрыта, ее ни снаружи, ни изнутри нельзя было открыть без ключа. Между тем архиепископ, зайдя к гонфалоньеру под тем предлогом, что ему надо передать кое-что от имени папы, начал говорить как-то бессвязно и растерянно. Волнение, которое гонфалоньер заметил на лице архиепископа и в его речах, показалось ему настолько подозрительным, что он с криком бросился вон из своего кабинета и, наткнувшись на Якопо Поджо, вцепился ему в волосы и сдал его своей охране. Услышав необычный шум, члены Синьории вооружились чем попало, и все те, кто поднялся с архиепископом наверх, либо запертые в канцелярии, либо скованные страхом, были тотчас же перебиты или выброшены из окон дворца прямо на площадь, а архиепископ, оба Якопо Сальвиати и Якопо Поджо повешены под теми же окнами. Те же, кто оставался внизу, завладели входами и выходами, перебив охрану, и заняли весь нижний этаж, так что граждане, сбежавшиеся на этот шум ко дворцу, не могли ни оказать вооруженной помощи Синьории, ни даже подать ей совета.
|
|
VIII
Между тем Франческо Пацци и Бернардо Бандини, видя, что Лоренцо избежал гибели, а тот из заговорщиков, на кого возлагались все надежды, тяжело ранен, испугались; Бернардо, поняв, что все потеряно, и подумав о своем личном спасении с той же решительностью и быстротой, как и о том, чтобы погубить братьев Медичи, обратился в бегство и счастливо унес ноги.[23] Раненый Франческо, вернувшись к себе домой, попробовал сесть на коня, чтобы, согласно решению заговорщиков, проехать с отрядом вооруженных людей по городу, призывая народ к оружию на защиту свободы, но не смог: так глубока была его рана и столько крови он потерял. Тогда он разделся донага и бросился на свое ложе, умоляя мессера Якопо сделать все то, что сам он совершить был не в состоянии. Мессер Якопо, несмотря на свой возраст и совершенную неприспособленность к такого рода делам, сел на коня и в сопровождении, может быть, сотни вооруженных спутников, специально для этого предназначенных, направился к дворцовой площади, призывая народ на помощь себе и свободе. Однако счастливая судьба и щедрость Медичи сделали народ глухим, а свободы во Флоренции уже не знали, так что призывов его никто не услышал. Только члены Синьории, занимавшие верхний этаж дворца, принялись швырять в него камнями и запугивать какими только могли придумать угрозами. Мессер Якопо колебался и не знал, что ему теперь делать, и тут встретился ему один его родич Джованни Серристори, который сперва начал укорять его за то, что они вызвали всю эту смуту, а затем посоветовал возвратиться домой, уверяя, что другим гражданам столь же, как и ему, дороги и народ, и свобода. Лишившись, таким образом, последней надежды, видя, что Синьория против него, Лоренцо жив, Франческо ранен, никто не поднимается им на помощь, и не зная, что же предпринять, он решил спасать, если это возможно, свою жизнь и со своим отрядом, сопровождавшим его на площадь, выехал из Флоренции по дороге в Романью.[24]
|
|
IX
Между тем весь город был уже вооружен, а Лоренцо Медичи в сопровождении вооруженных спутников удалился к себе домой. Дворец синьории был освобожден народом, а занимавшие его люди захвачены или перебиты. По всему городу провозглашали имя Медичи,[25] и повсюду можно было видеть растерзанные тела убитых, которые либо несли насаженными на копье, либо волокли по улицам. Всех Пацци гневно поносили и творили над ними всевозможные жестокости. Их дома уже были захвачены народом, Франческо вытащен раздетым, как был, отведен во дворец и повешен рядом с архиепископом и другими своими сообщниками. На пути ко дворцу из него нельзя было вырвать ни слова; что бы ему ни говорили, что бы с ним ни делали, он не опускал взора перед своими мучителями, не издал ни единой жалобы и только молча вздыхал, Гульельмо Пацци, зять Лоренцо, укрылся в его доме, спасшись и благодаря своей непричастности к этому делу, и благодаря помощи своей супруги Бьянки. Не было гражданина, который, безоружный или вооруженный, не являлся бы теперь в дом Лоренцо, чтобы предложить в поддержку ему себя самого и все свое достояние, — такую любовь и сочувствие снискало себе это семейство мудростью своей и щедротами. Когда начались все эти события, Ренато Пацци находился в своем поместье. Он хотел, переодевшись, бежать оттуда, однако в дороге был опознан, захвачен и доставлен во Флоренцию. Захвачен был также в горах мессер Якопо, ибо жители гор, узнав о событиях в городе и видя, что он пытается скрыться, задержали его и вернули во Флоренцию. Несмотря на все свои мольбы, он не мог добиться от сопровождавших его горцев,чтобы они покончили с ним в пути. Мессера Якопо и Ренато судили и предали казни четыре дня спустя. Среди стольких погибших в эти дни людей сожаления вызывал лишь один Ренато, ибо был он человек рассудительный и благожелательный и совершенно лишенный той надменности, в которой обвиняли все их семейство. Мессера Якопо погребли в склепе его предков; но как человек, преданный проклятию, он был извлечен оттуда и зарыт под стенами города. Однако и оттуда его вырыли и протащили обнаженный труп по всему городу. Так и не найдя успокоения в земле, он был теми же, кто волок его по улицам, брошен в воды Арно, стоявшие тогда очень высоко. Вот поистине ярчайший пример превратностей судьбы, когда человек с высот богатства и благополучия оказался так позорно низвергнутым в бездну величайшего злосчастья. Обвиняли его во множестве пороков, особенно в склонности к игре и сквернословию, большей, чем положено даже самому испорченному человеку. Однако это все он искупал милостыней, щедро оказываемой им всем нуждающимся, и пожертвованиями богоугодным заведениям. В похвалу ему можно также сказать, что в субботу, предшествовавшую столь кровавому воскресенью, он, чтобы никто не пострадал от возможной его неудачи, уплатил все свои долги и велел с величайшей щепетильностью возвратить владельцам все товары, которые были сданы ему на хранение и находились в таможне или у него на дому. Джован Баттиста да Монтесекко после длительного следствия был обезглавлен; Наполеоне Францези бегством спасся от казни, Гульельмо Пацци приговорили к изгнанию, а двоюродных братьев его, оставшихся в живых, заключили в темницу крепости Вольтерры.
|
|
После окончания смуты и наказания заговорщиков совершено было торжественное погребение Джульяно: все граждане со слезами следовали за его гробом, ибо ни один человек, занимавший такое положение, не проявлял столько щедрости и человеколюбия. После него остался один побочный сын, родившийся через несколько дней после его смерти и названный Джулио, который наделен был всему миру известными ныне добродетелями и которому судьбой было уготовано высокое предназначение,[26] о чем мы, если господь бог продлит дни нашей жизни, обстоятельно поведаем, дойдя в повествовании своем до настоящего времени.
Войска, которые под началом мессера Лоренцо да Кастелло были сосредоточены в Валь ди Тевере и под началом Джован Франческо да Толентино в Романье, начали движение к Флоренции на помощь Пацци, но, узнав о полной неудаче заговора, повернули обратно.
Итак, во Флоренции не произошло никакой перемены правления, желательной папе и королю, поэтому они решили добиться войной того, чего не удалось достигнуть путем заговора. С величайшей поспешностью собрали они свои войска, чтобы напасть на республику, распространяя повсюду уверения, будто им нужно от Флоренции только изгнание Лоренцо Медичи, ибо это единственный флорентиец, являющийся их врагом. Королевские войска уже перешли Тронто, папские находились на территории Перуджи. Чтобы тяжелее поразить флорентийцев не только в делах мирских, но и духовных, папа отлучил их от церкви и предал проклятию.[27] Флоренция, видя, что на нее обрушивается сразу столько вражеских полчищ, употребила на защиту свою все имевшиеся в ее распоряжении средства.[28] Лоренцо Медичи, принимая во внимание, что война якобы велась исключительно из-за него, решил прежде всего собрать во Дворце синьории самых именитых граждан в количестве трехсот человек и обратился к ним с нижеследующей речью:
«Не знаю, высокие синьоры, и вы, достопочтенные граждане, должен ли я скорбеть вместе с вами по поводу всего происходящего или радоваться. Конечно, когда подумаешь, с каким коварством и ненавистью напали на меня и умертвили моего брата, нельзя не опечалиться, не ощутить в сердце самую острую боль. Но когда затем вспоминаешь, как быстро, как умело, с какой любовью и в каком единении всех жителей нашего города мне была оказана защита, а за брата моего отомстили, должно не только что радоваться, но гордиться и похваляться. •Если мне пришлось на горьком опыте убедиться, что во Флоренции у меня больше врагов, чем я думал, то тот же опыт показал мне, что пламенных, вернейших друзей у меня тоже больше, чем я полагал. Поэтому должно мне скорбеть вместе с вами об обидах, чинимых мне врагами, и радоваться вашей расположенности ко мне. Но скорбеть об этих обидах я вынужден тем более, что они исключительны, беспримерны, а главное — никак не заслужены. Посудите сами, достопочтенные граждане, до чего довела злая судьба наш дом, если даже среди друзей, среди родичей, даже во святом храме члены его не могут чувствовать себя в безопасности. Те, кто опасаются за жизнь свою, обращаются за помощью к друзьям, к родичам, — мы же увидели, что они вооружились для нашей гибели. Те, кто преследуется обществом или частными лицами, ищут обычно убежища в церкви, но там, где другие находят защиту, нас подстерегала смерть; там, где даже отцеубийцы и душегубы чувствуют себя в безопасности, Медичи нашли своих убийц. И все же господь бог, никогда не оставлявший милостью своей нашего дома, еще раз проявил к нам милосердие и защитил наше правое дело. Ибо перед кем мы так провинились, чтобы заслужить столь яростную жажду мщения? Нет, те, кто проявил к нам такую враждебность, никогда не были лично нами обижены, ибо если бы мы что-либо сделали против них, они уже не имели бы возможности нанести нам ответного удара. Если же они приписывают нам угнетение, причиненное им государством, о чем, впрочем, ничего не известно, то вам они наносят большее оскорбление, чем нам, этому дворцу и вашей высокой власти — большее, чем нашему дому, утверждая тем самым, что ради нас вы незаслуженно ущемляете сограждан. Но ничто так не далеко от истины, ибо если бы мы могли нанести им обиду, то не стали бы этого делать, а вы не допустили бы этого, если бы даже мы захотели. Кто захочет по-настоящему видеть правду, сможет убедиться, что если мы столь исключительно возвеличили наш дом, то лишь потому, что мы неизменно старались превзойти всех в человеколюбии, щедрости и благотворительности. Если же мы всегда искали возможности ублаготворить чужих, то почему бы стали обижать близких?[29] Однако их побуждала к действиям только жажда власти, что они доказали, захватив дворец и явившись вооруженной толпой на площадь, и деяние это, жестокое, честолюбивое и преступное, в самом себе несет свое осуждение. Если же они действовали из ненависти и зависти к нашему влиянию в делах государства, то покусились не столько на нас, сколько на вас, ибо вы даровали нам его. Ненавидеть следует ту власть, которую захватывают насилием, а не ту, которой достигают благодаря щедрости, человеколюбию и свободолюбию. И вы сами знаете, что никогда дом наш не восходил на какую-либо ступень величия иначе, как по воле этого дворца и с вашего общего согласия. Козимо, дед мой, вернулся из изгнания не благодаря силе оружия, а по общему и единодушному вашему желанию. Мой отец, старый и больной, уже не мог стать на защиту государства от врагов, но его самого защитила ваша власть и ваше благоволение. Я же после кончины отца моего, будучи еще, можно сказать, ребенком, никогда бы не смог поддержать величие своего дома, если бы не ваши советы и поддержка. И этот наш дом никогда не смог бы и сейчас не сможет управлять государством, если бы вы не правили и раньше и теперь совместно с ним. Поэтому я и не знаю, откуда может явиться у врагов наших ненависть к нам и чем мы могли вызвать у них сколько-нибудь справедливую зависть. Пусть бы они ненавидели предков своих, из-за жадности и гордыни потерявших добрую славу, которую наши предки обрели благодаря совершенно противоположным качествам. Но пусть даже мы нанесли им тягчайшие обиды и они имеют все основания желать нашего падения, — зачем же нападать на этот дворец? Зачем вступать с папой и королем в союз, направленный против свободы отечества? Зачем нарушать мир, так долго царивший в Италии? В этом им никакого оправдания нет. Пусть бы нападали они на своих обидчиков и не смешивали частных раздоров с общественными. Вот почему теперь, когда они уничтожены, попали мы в еще большую беду, ибо под этим предлогом папа и король обрушились на нас с оружием в руках, заявляя, что войну они ведут лишь против меня и моего дома. Дал бы бог, чтобы слова их были правдой. Тогда делу можно было бы помочь быстро и верно, ибо я не оказался бы таким дурным гражданином, чтобы личное спасение свое ценить больше вашего и не погасить кровью своей грозящий вам пожар. Но сильные мира всегда прикрывают свои злодеяния каким-нибудьболее благовидным предлогом, вот и они придумали этот предлог для оправдания своего бесчестного замысла. Однако, если вы думаете иначе, я всецело в руках ваших. От вас зависит — поддержать меня или предоставить своей участи. Вы отцы мои и защитники, и что бы вы ни повелели мне сделать, то я с готовностью сделаю, даже если бы вы сочли нужным войну эту, начатую пролитием крови моего брата, закончить, пролив мою кровь».
Пока Лоренцо говорил, граждане и не пытались удерживаться от слез; и с тем же волнением, с каким они внимали ему, ответил один из них от имени всех прочих. Он сказал Лоренцо, что республика благодарна ему и его дому, что ему не следует терять мужество, что как не преминули они со всей поспешностью защитить его жизнь и отомстить за смерть его брата, так же постоят за его влияние и власть, которые он потеряет лишь тогда, когда они потеряют свое отечество. А для того чтобы дела соответствовали словам, Синьория назначила Лоренцо отряд личных телохранителей, которые должны были защищать его от всяких заговоров внутри города.
XI
Затем начали основательную подготовку к войне, собрав столько солдат и денег, сколько было возможно. К герцогу Миланскому[30] и в Венецию послали за помощью согласно условиям союзного договора. Поскольку папа оказался в деле этом не пастырем, а волком, и чтобы не быть пожранными им в качестве виновников, флорентийцы старались всячески обелить себя в глазах всей Италии, громогласно заявляя о предательском отношении папы к Флоренции,[31] о его нечестии и несправедливости, о том, что неправедными путями он получил понтификат и неправедно исполняет свой долг. Они прямо говорили, что папа не побоялся послать тех, кого он сделал высокими прелатами, вместе с предателями и отцеубийцами учинить предательское убийство во храме божием, во время мессы и совершения таинства евхаристии. Когда же он увидел, что не удалось ему истребить добропорядочных граждан, изменить правление в республике и разделаться с ней по своему усмотрению, то подверг ее отлучению и угрожал ей проклятием церкви. Но если бог праведен, если ненавистно ему насилие, то ненавистны должны быть ему и деяния этого его наместника и не осудит он обиженных людей, которые прямо к нему возносят молитвы, коих знать не хочет римский первосвященник. В соответствии с этим флорентийцы не только не признали интердикта и не подчинились ему, но заставили своих священников совершать богослужение.[32] Во Флоренции созвали собор всех тосканских прелатов, находившихся под властью Флорентийской республики, и составили на нем обращение к будущему вселенскому собору о злодеяниях папы Сикста. Тот со своей стороны выставил немало доводов в оправдание своего дела: он говорил, что первый долг главы церкви — подавлять тиранов, карать злых и возносить добрых и добиваться всего этого любыми доступными средствами. Но светским государям и правителям не дано право подвергать заключению кардиналов, вешать епископов, убивать священников, разрывать на части в волочить по улицам их тела, истребляя без всякого различия и правых, и виноватых.
XII
Несмотря, однако же, на все эти взаимные жалобы и обвинения, флорентийцы вернули папе кардинала, находившегося в их руках.[33] А следствием этого было то, что папа, которого теперь уже ничто не сдерживало, обрушился на них объединенными силами — своими и короля. Оба эти войска под началом Альфонса, герцога Калабрийского, старшего сына Ферранте, и Федериго, графа Урбинского, вступили в Кьянти при содействии сиенцев, державших сторону врагов Флоренции, захватили Радду и немало других замков и принялись опустошать эти земли, а затем двинулись на Кастеллину.
Перед лицом этого наступления флорентийцы испытывали великий страх, ибо войска у них почти не было, а союзники не слишком торопились им помочь. Хотя герцог и послал подмогу, венецианцы не считали себя обязанными помогать Флоренции в ее частных распрях: по их мнению, война эта велась против отдельных флорентийских граждан и должна была рассматриваться как частное дело, и поэтому они вовсе не должны были посылать какую бы то ни было помощь. Чтобы внушить венецианцам более правильное представление о положении вещей, Флоренция отправила послом к венецианскому сенату мессера Томмазо Содерини и в то же время произвела наем войска, поставив его под начало Эрколе, маркиза Феррарского.
Пока делались все эти приготовления, неприятель с такой силой напал на Кастеллину, что жители ее, отчаявшись в получении помощи, сдались после выдержанной ими сорокадневной осады. Оттуда вражеское войско двинулось на Ареццо и осадило Монте-Сан-Совино. К этому времени флорентийцы уже собрали войско, которое пошло навстречу врагу и расположилось в трех милях от него, нанося ему такой ущерб, что Федериго Урбинский попросил перемирия на несколько дней, на которое флорентийцы согласились, с таким уроном для себя, что просившие о перемирии были крайне удивлены их согласием: ведь в случае отказа неприятель вынужден был бы с позором отступить. Воспользовавшись перемирием, урбинцы перестроили свои силы и завладели замком на глазах у наших войск, но тем временем наступила зима, и, желая провести ее в более благоприятных условиях, они отошли на территорию Сиены.
XIII
В это же время Генуя восстала против герцогства миланского по следующим причинам. После смерти Галеаццо наследником оказался сын его Джован Галеаццо, по малолетству неспособный управлять государством, и между его дядьями Лодовико, Оттавиано и Асканио Сфорца и его матерью Боной возникли несогласия, ибо каждый из них хотел быть опекуном маленького герцога. Бона, вдовствующая герцогиня, пользуясь советами мессера Томмазо Содерини, находившегося тогда в Милане в качестве флорентийского посла, и мессера Чекко Симонетты, бывшего секретаря Галеаццо, одержала в этом споре верх.[34] Братья Сфорца бежали из Милана, причем Оттавиано утонул, перебираясь через Адду, а другие два брата были сосланы в разные места, так же как синьор Роберто да Сансеверино, который во время этих распрей переметнулся от герцогини к братьям Сфорца. Неурядицы, возникшие затем в Тоскане, вселили в этих братьев бывшего государя надежду, что новые обстоятельства могут повернуться благоприятным для них образом. Они нарушили запрет, и каждый из них стал искать способов вернуться на родину.
Король Ферранте, зная, что флорентийцам в их беде помогает только Милан, решил лишить их и этой поддержки и с этой целью принялся чинить герцогине такие препятствия в ее делах, чтобы она не имела возможности оказывать Флоренции никакой помощи. При содействии Просперо Адорно, синьора Роберто и братьев Сфорца он подговорил Геную к выступлению против герцогской власти, так что в повиновении герцогу оставался только Кастеллетто. Герцогиня надеялась, что, владея этой крепостью, она легче сможет привести к покорности город, и послала туда довольно значительные силы, которые, однако, потерпели поражение.[35] Тогда она поняла, какая опасность грозит власти ее сына и ее собственной, если война будет продолжаться. Тоскана подвергалась опустошению, а флорентийцы, на которых герцогиня рассчитывала, были не в состоянии ей помочь, поэтому она приняла решение сделать из Генуи союзницу, раз уж невозможно оставить ее в подданстве. Приняв это решение, герцогиня договорилась с Баттистино Фрегозо,[36] врагом Просперо Адорно, и передала ему Кастеллетто, с тем чтобы он изгнал Адорно из Генуи и не оказывал никакой поддержки мятежным братьям Сфорца. После этого соглашения Баттистино, опираясь на воинскую помощь Кастеллетто и партию сторонников Фрегозо, завладел Генуей и обеспечил себе, по генуэзскому обычаю, избрание дожем,[37] а братья Сфорца и синьор Роберто, изгнанные из генуэзских владений, укрылись со своими сторонниками в Луниджане.[38] Папа и король, видя, что в Ломбардии наступило успокоение, решили использовать тех, кто был изгнан из Генуи, для угрозы Флоренции со стороны Пизы в расчете на то, что флорентийцы, вынужденные разделить свои силы, существенно ослабеют. Так как зима уже кончилась, они добились того, чтобы синьорРоберто со своими солдатами оставил Луниджану и напал на пизанские земли. Синьор Роберто поднял повсюду великое волнение, захватил и разгромил в пизанских землях немало крепостей и наконец подошел к самому городу, опустошая все на своем пути.
XIV
К тому времени прибыли во Флоренцию послы к папе от императора, короля Франции и короля Венгерского.[39] Они посоветовали флорентийцам тоже направить к папе послов, обещая со своей стороны убедить папу согласиться на прочный мир, который положил бы конец этой войне. Флорентийцы не отказались от этой попытки, которая по крайней мере показала бы всему свету, насколько они стремятся к миру. Послы были отправлены, но возвратились, ничего не добившись. Тогда флорентийцы, подвергшиеся нападению со стороны одних итальянских государств и оставленные на произвол судьбы другими, решили заручиться покровительством короля Франции и послали к нему Донато Аччаюоли[40], человека, знаменитого своими познаниями в греческой и латинской словесности, чьи предки всегда занимали в республике самые важные посты. Он отправился в путь, но, доехав до Милана, скончался. Чтобы почтить его память и обеспечить оставшихся после него близких, отечество совершило торжественное погребение его за государственный счет, дало сыновьям различные привилегии, а дочерям — приданое, чтобы они могли достойным образом выйти замуж. Послом же к королю вместо него отправили мессера Гвидантонио Веспуччи, человека весьма сведущего в гражданском и церковном праве.
Нашествие синьора Роберто на пизанские земли напугало флорентийцев, как всякая неожиданная беда. Им уже и без того приходилось немало терпеть со стороны Сиены, и они не знали, как защититься со стороны Пизы, однако посылали к ней и ополчение, и другую подобную подмогу. Чтобы Лукка не отпала и не стала снабжать неприятеля деньгами и припасами, они послали туда Пьеро, сына Джино Каппони, который, однако, из-за ненависти этого города к флорентийцам, порожденной давними обидами и постоянным страхом, был принят там настолько недружелюбно, что не раз подвергался опасности быть убитым луккскими гражданами.[41] Так что его присутствие в Лукке скорее дало повод для новых недоразумений, чем содействовало укреплению единства. Флорентийцы отозвали маркиза Феррарского,[42] приняли на жалованье маркиза Мантуанского[43] и стали настоятельно просить Венецию послать им графа Карло, сына Браччо,[44] и Деифебо, сына графа Якопо,[45] которых венецианцы после многих проволочек все же направили к ним, ибо, заключив перемирие с турецким султаном,[46] они уже не имели никаких отговорок и постыдились столь явно нарушить верность союзу. Граф Карло и Деифебо явились, таким образом, с порядочным войском, к которому присоединили всех тех, кого можно было взять из частей, оборонявшихся под началом маркиза Феррарского от войск герцога Калабрийского. И эти соединенные войска двинулись к Пизе навстречу синьору Роберто, находившемуся со своими силами на берегу Серкьо. Тот сперва как будто намеревался ожидать наше войско, однако при приближении его отступил к Луниджане, на те же позиции, с которых он вторгся в пизанские земли. После его отхода граф Карло вернул все то, что было захвачено неприятелем в этой местности.
XV
Избавившись от опасности со стороны Пизы, флорентийцы собрали все свои силы на пространстве между Колле[47] и Сан-Джиминьяно. Но с появлением графа Карло в этом войске снова разгорелись раздоры между сторонниками Сфорца и сторонниками Браччо, и притом настолько, что можно было опасаться, если бы они надолго оставались вместе, вспышки враждебных действий. Чтобы избежать наихудшего, решено было разделить войско и одну часть его под командованием графа Карло послать в перуджийские земли с тем, чтобы другая укрепилась на сильных позициях у Поджибонци и могла препятствовать проникновению неприятеля в земли Флоренции. Полагали, что эта мера вынудит и его разделить свои силы, ибо можно было рассчитывать либо на то, что граф Карло займет Перуджу, где, как думали, у него много сторонников, либо на то, что папа вынужден будет послать туда большое число солдат для защиты города. Чтобы папа оказался в еще более трудном положении, предложили мессеру Никколо Вителли, изгнанному из Читта-ди-Кастелло,[48] где у власти теперь находился его враг мессер Лоренцо, двинуться на этот город, изгнать из него неприятеля и вывести из повиновения Папскому государству. Сперва казалось, что счастье готово улыбнуться флорентийцам, — граф Карло добился в перуджийских землях больших успехов. Хотя мессеру Никколо Вителли еще не удалось вступить в Кастелло, военное преимущество было на его стороне, и он без особых помех опустошал окрестности города. Войско, оставшееся у Поджибонци, тоже ежедневно совершало набеги до самых стен Сиены. Тем не менее все эти надежды оказались тщетными. Прежде всего, в тот самый момент, когда, казалось, ему была обеспечена победа, умер граф Карло.[49] Это событие, впрочем, могло бы даже улучшить положение флорентийцев, если бы они сумели воспользоваться плодами последовавшей затем победы.
Узнав о кончине графа, папские войска, которые уже соединились в Перудже, возымели надежду уничтожить флорентийские силы: они выступили в поход и стали лагерем на берегу озера в трех милях от своих противников. Но со своей стороны Якопо Гвиччардини, комиссар флорентийского войска, совместно с достославным синьором Роберто да Римини,[50] который после кончины графа Карло был первым и наиболее способным военачальником, узнав о причине вражеских расчетов на победу, решили дожидаться неприятеля. Битва разыгралась на берегу озера, где некогда карфагенянин Ганнибал нанес римлянам столь памятное поражение,[51] и папские войска были в свою очередь разбиты. Эта победа вызвала величайшую радость во Флоренции, всячески восхвалявшей своих военачальников, и возымела бы весьма славные последствия, если бы все не изменилось из-за беспорядков, которые возникли в войске, укрепившемся у Поджибонци: все преимущества, достигнутые одной частью войска, были полностью уничтожены другой. Эта последняя собрала в сиенских землях значительную добычу, из-за раздела которой между маркизами Феррарским и Мантуанским возник раздор. Дошло до вооруженного столкновения, притом столь яростного, что флорентийцы, видя, что на обоих военачальников вместе им рассчитывать уже нельзя, отпустили маркиза Феррарского с солдатами в его владения.
XVI
Таким образом флорентийское войско сразу же стало значительно слабее, потеряло военачальника, и в руководстве им возник полнейший беспорядок. Герцог Калабрийский, находившийся со своими людьми в окрестностях Сиены, счел момент подходящим для нападения. Так и было сделано, как решили. Пораженные неожиданностью флорентийцы не стали полагаться ни на свое оружие, ни на свою превосходящую численность, ни на выгодность занятой ими позиции и, не дожидаясь врага, даже не видя его, при появлении одной лишь поднятой им пыли обратились в бегство, оставив в добычу неприятелю все припасы, обозы и артиллерию.[52] В подобных войсках всегда было столько трусости и неустройства, что достаточно было какому-нибудь коню повернуться головой или задом, чтобы из этого последовали победа или поражение.
Разгром, понесенный флорентийским войском, обогатил королевских солдат добычей, а Флоренцию поверг в ужас. Город не только переносил тяжелую войну, но стал еще и жертвой заразной болезни, столь опасной и гибельной, что граждане, стараясь избегнуть смерти, расселились по деревням. Последствия разгрома были тем ужаснее, что граждане, владевшие имениями в Валь ди Пеза и в Валь д'Эльза и укрывшиеся там, узнав о военном поражении, второпях вернулись во Флоренцию не только с детьми и всей движимостью, но и с работавшими на них крестьянами. Казалось, неприятель может в любой миг появиться под стенами города. Должностные лица, ведавшие военными делами, при виде столь великого смятения велели войскам, победоносно действовавшим у Перуджи, прекратить там все операции и двинуться в Валь д'Эльза против неприятеля, который после одержанной им победы без малейшей помехи повсюду совeршал набеги. Хотя город Перуджа был так осажден, что со дня на день ожидалась его сдача, флорентийцы предпочли лучше уж защитить свое достояние, чем завладеть чужим. Таким образом, это войско, лишившись плодов своей победы, переведено было в Сан-Кашьяно, крепость в восьми милях от Флоренции, ибо сочли, что лишь там можно закрепиться, пока не соберутся остатки разбитого войска.