– Медведь, что ли? – вздрогнул я.
– Может и медведь, батюшка. Да вы не бойтесь, он не тронет!
– А я не боюсь… – отозвался я, прислушиваясь к ночной тишине.
Тогда мне еще не было известно, что в лесу водятся рыси. Но старушка со смехом покачала головой:
– А чего же вы так встрепенулись? Значит, боитесь!
Так, с шутками, мы добрались до ее дома, а дальше мне пришлось идти одному сквозь снежные декорации горной зимы. При свете фонаря я с радостью увидел улыбающуюся морду моей верной собаки, встретившей меня у калитки.
В доме стоял жуткий холод. Пока я растопил печь и прогрел дом, сильно замерз от мокрой одежды. Коты приветствовали меня жалобным мяуканьем. Они сразу после моего ухода съели оставленный им запас сухарей и были очень голодны. Накормив свое «братство», я почувствовал, как сильно простыл. Пришлось забраться на горячую лежанку, где озноб, охвативший меня поначалу, постепенно прошел. Спать не хотелось. Чувствуя под спиной горячее тепло, я еще долго лежал с четкам и в руках. Впечатление от молитвенников Псху было настолько глубоким, что жалко было засыпать, несмотря на сильную усталость и простуду.
Погода установилась. По ночам небольшой мороз прихватывал подтаявший за день снег. Дни стояли солнечные и ясные. Неослабевающий гул канонады продолжал уносить жизни людей, принося новые тревоги и новые беды. Орудийная стрельба за хребтом говорила о том, что страдания людей продолжаются. В один из таких погожих зимних дней я внезапно услышал сильный свист. Выбежав из дома, я остановился в растерянности. Над огородом, раздувая снежную метель, завис огромный военный вертолет. В окна кабины мне удалось мельком заметить смеющиеся лица пилотов и среди них – лицо отца Виссариона. Машина села прямо в снег, поднимая тучу снежной пыли.
|
|
Проваливаясь в снег по колено, я поспешил к вертолету. Из двери выпрыгнул священник в рясе и сразу увяз в снегу. На мой поклон он ответил братским объятием и прокричал:
– Надо было бы тебя забрать на побережье, некому служить в храмах, но люди на Псху упросили, чтобы я тебя оставил! Хотел посмотреть, как ты живешь, жаль времени нет… Служи литургию и молись за всех нас. Что нужно, всегда говори, помогу! Будь здоров, с Богом!
Его большую седую бороду трепал ветер, а в бровях сверкали снежинки. Отцу Виссариону передали из двери большой мешок, и он вручил его мне, словно Дед Мороз. С мешком в руках я отбежал от вертолета. Машина взлетела, засыпая меня снегом, и со свистом ушла над лесом в сторону Псху. Меня поразило то, что я не расслышал грохота двигателя, когда вертолет шел низко над деревьями. Стало понятно, что военная техника затем и создана, чтобы выслеживать и убивать, от нее никуда не убежишь – жуткое творение человеческих рук, достойных другого применения.
Но поступок отца Виссариона вызвал во мне глубокое к нему уважение. В военной неразберихе и суете он нашел время вспомнить обо мне и привезти самое необходимое для литургии: просфоры, вино и муку. Спасибо тебе, дорогой друг! После отлета вертолета мне снова удалось вернуться в ежедневный монашеский распорядок. Погреб был закончен, и в нем удалось спасти картофель от промерзания, укрыв его мешковиной. Кукуруза собрана и полущена на зерна. Шишин сделал мне из снарядной гильзы ручную мельницу, в которой я начал молоть кукурузные зерна для мамалыги – очень сытной кукурузной каши. Половину урожая я отнес старушке‑соседке, а часть поменял с помощью Василия Николаевича на крупы и подсолнечное масло. Меня сильно выручили осенью грецкие орехи и каштаны, которые я успел собрать до начала снегопада. Орехи я слегка поджаривал на сковороде, а каштаны варил в котелке. Это, а также поджаренный картофель было моим «утешением». Оставалось только молиться, пилить дрова и безпрерывно откидывать с дорожек лопатой снег, снова поваливший с низких облачных небес.
|
|
На крыше дома накопились огромные массы снега, это стало вызывать безпокойство. Лесничий предупреждал меня, что на Псху бывали случаи, когда мокрый снег проламывал крыши во время оттепелей. Пришлось спешно пробираться по сугробам в лес, искать подходящую жердь. Из нее я соорудил длинный скребок, которым начал стягивать слипшийся и смерзшийся снег с крыши. От холода немели пальцы, снег валился на плечи, а сил было мало. Эта борьба со снегом запомнилась своей изматывающей однообразностью. Зыбкие туманы заглядывали в окна и проникали в дом.
Под стенами поднялись высокие сугробы. Из окон ничего не было видно, лишь в их верхней части синела узкая полоска неба. Собака легко взбегала на конек крыши и сидела на ней, разглядывая тропу, идущую мимо калитки, время от времени лая на проходящих охотников. Я пек лепешки сразу на всю неделю – семь штук, по одной на день, чтобы экономить муку. Варил кукурузу и фасоль, от которой начал чувствовать себя не очень хорошо.
Моим частым гостем стал милиционер Валерий, заядлый охотник. Иногда он оставался у меня ночевать, ставя автомат в пристройке. Обратив внимание на мой нездоровый вид, милиционер участливо поинтересовался:
|
|
– А чем вы вообще питаетесь, батюшка?
– Варю кукурузу, картофель и фасоль.
– А отвар фасоли сливаете?
– Нет, не сливаю…
– Вот в ней и есть тот яд, которым вы отравляетесь!
После его совета мое недомогание исчезло. С благословения отца Кирилла я продолжал держаться всю седмицу без масла, за исключением субботы и воскресенья. Летом к каше из круп мы добавляли похлебки из крапивы, свекольной ботвы и щавеля. Зимой я вместо трав варил кукурузу.
В этот зимний период на меня особенно глубокое впечатление произвели изречения египетских отцов из «Древнего Патерика». Из них мне открылось, что цель поста состоит не столько в обуздании тела, сколько в обуздании помыслов. Опыт горной жизни показал, что если поститься с утра, то к двенадцати часам дня помыслы начинают успокаиваться. А если поститься до трех часов, то они усмиряются настолько, что становятся почти незаметными. Поэтому я решил твердо придерживаться такого распорядка, исключив также и воду, которую я пил в три часа.
Зимой такое пощение не выглядело слишком обременительным. Нужно было только не застревать на мыслях о еде и воде. Но когда зима пошла на убыль, а солнце стало погорячее, такой распорядок потребовал значительных усилий воли. К тому же мне нельзя было оставлять хозяйственные работы. Так изо дня вдень началась борьба за чистоту помыслов и обуздание страстей. И начать пришлось со страсти чревоугодия, которая при малом и однообразном питании норовила довести до отчаяния. Тем не менее ежедневный распорядок постепенно сам начал помогать мне, вырабатывая привычку к его соблюдению, которой подчинилось сначала тело, а затем, в некоторой мере, и помыслы. Удивительно, что червивые макароны, пролежав зиму на чердаке, полностью очистились от червей и стали съедобны. Возможно, мороз сделал свое дело и помог мне с питанием.
В конце февраля и в марте повалили такие снегопады, как будто к весне началась настоящая зима. Почти до конца марта я оказался заперт в снежном уединении, чему не очень огорчался. Тихая, монотонная и молитвенная жизнь внешне выглядела простой и однообразной. Но что в ней начало меня удивлять, так это то, что душа как будто потихоньку стала приходить в себя. Такое переживание можно сравнить с тем состоянием, когда человек пробуждается от глубокого обморока или просыпается после тяжелого сна. Глаза словно начали видеть мир заново: они замечали не только снег, но и каждую снежинку, не только зимний лес в пушистой снежной бахроме, но и каждую тоненькую веточку, согнувшуюся под тяжестью снега и ожидающую прихода весны, прихода теплого и ласкового солнца.
Молодые деревца слив, по колено увязшие в рыхлом подтаявшем снегу, покрылись белоснежной кисеей первых цветов. Странно и трогательно было видеть в снегу робкое цветение сливовых деревьев. Иногда, под вечер, когда заходящее солнце погружало долину в розовые блики заката, я подходил к цветущим деревцам и стоял, вдыхая тонкий аромат первого цветения. На розовых ветках орешника повисли первые золотистые сережки. Высокие вербы у ограды распушились молодыми клейкими почками. Белым пламенем цветения занялись деревья алычи. Дрозды наполнили проснувшиеся леса звонкими голосами. Весна быстро набирала силу, свидетельствуя о своей мощи грохотом пробудившейся Бзыби. Душа моя избыток сил отдавала стихам.
* * *
По лесам и свистят и бормочут.
Горько пахнет весенний настой.
Кто‑то сладко поет дни и ночи,
Запрокинувшись вверх головой.
Горизонт в голубые полоски
Ярким оком косится вприщур.
Затихают во мне отголоски
Белым снегом осыпанных бурь.
По протокам с орешником вислым
Я пройду, не оставив следа.
Иисусе, отныне и присно
Полюбил я Тебя навсегда.
И под вербой, в проталинах солнечных,
Тонкий пух на ветвях теребя,
Твое имя, Христе, днем и ночью,
Я читаю и плачу, любя!
Приехал проведать меня Василий Николаевич. Он поделился со мной военными новостями о готовящемся штурме Сухуми, об обстреле Нового Афона грузинами и о безжалостном огне снайперов‑латышек, нанявшихся на «работу» в грузинские части.
– Ничего, все‑таки сейчас положение на фронте получше, чем было вначале! – оптимистично подвел итог новостям пчеловод. – Как снег растает, у нас будет большая угроза со стороны перевала Доу… – Василий задумчиво поглядел на перевал. – Оборонять‑то его некому… Война войной, а нам, крестьянам, работать надо! – неожиданно сменил тему мой гость. – Берите, батюшка, топор и пойдем фундук рубить, а то он быстро огород забьет, если его не убирать!
Мы вышли в занесенный снегом огород. Толстые ветви кустарника, согнувшись, дугой, утопали в тяжелом снегу.
– Тут работать нужно осторожно, батюшка! Когда рубите ветки, остерегайтесь получить удар в лицо…
Мы дружно принялись за работу.
…Очнулся я лежа на снегу. Сильный удар вырвавшейся из‑под снега ветки сбил меня с ног и разбил губу.
– Ай, ай, как вы неосторожно работаете, батюшка! – сочувственно сказал Василий Николаевич, осматривая мое лицо. – Осторожнее, пожалуйста!
Он вновь принялся рубить ветви орешника. Свистящий удар разрубленного ствола сбил его с ног.
– Вы живы, Василий Николаевич? – бросился я к нему.
– Кажется, жив… Слава Богу, шапка спасла! Такой удар в лоб получил… Тяжелая это работа, а чистить огород все равно приходится только весной, когда фундук не дает побегов…
Гул орудий со стороны моря нарастал с каждым днем. Похоже, что обе враждующие стороны накопили достаточно сил для решающего штурма. Периодически гул артиллерии переходил в шквальный рев взрывов, заставляя меня недоумевать, что бы это могло быть, так как сотрясалась земля и дребезжали стекла в окнах дома. Ко мне заглянул Валерий, возвращавшийся с охоты. Выяснилось, что абхазская сторона подтянула реактивные установки «Град» и впервые опробовала этот убийственный шквальный огонь на грузинских позициях. Если здесь, за перевалом, содрогалась земля и дрожь ее была такой ощутимой, что же происходило там, где смерть косила людей? От этих переживаний в сердце подолгу стояла сильная скорбь, убивающая всякую радость весны и начавшегося цветения.
Мудрость Твоя, Христе мой, отогрела и обласкала сердце мое Твоим неизреченным светом. Те земные мудрецы, на которых я прежде смотрел раскрыв рот, предстали в свете Твоем подобными слепцам и рабам похоти и дурных похотений, гадающим во мраке о тайнах жизни, скрытых от них премудростью Твоей. Убили они ближних своих ради пустой тщеты их измышлений, и теперь их учения посягают уничтожить всех добрых ради торжества зла на земле. Но добрые не мстят злым, ибо судьбы их в руках мудрости Божией. Злые сами наказывают злых, дабы кроткие и добрые наследовали землю и Царство Небесное.
ПРАВЕДНИКИ
Тот, кто догадался, что проиграл в царстве вечной Жизни, без устали одержимо стремится отыграться на царстве земном, сокрушая судьбы людей и уничтожая человеческие жизни и их жилища. И все же слабые, но верующие всей душой в Тебя, Господи, обретают силу. Немые, возлюбившие Тебя, всем сердцем начинают говорить слова истины. А слепые, чьи глаза ослепили поборники зла, прозревают духом в Тебе, Сладчайший Иисусе, святым зрением, недосягаемым для сынов тьмы.
Моим сердцем овладело чувство полной оторванности от мира, и только молитва оставалась единственной связью с ним и с Богом.
С февраля в горах слышался вой волков. Моя собака стала выбегать на тропу, обнюхивая следы. Иногда за калиткой мелькала и соседская собачонка. Вскоре обе они неожиданно пропали. Зашедший в гости милиционер принес печальное известие: на тропе нашли остатки шкуры моей собаки и клочки шерсти соседской дворняжки. Их выманили из дому волки и разорвали тут же, на тропе.
– У вас, отец Симон, есть ружье? – полюбопытствовал Валерий.
– Было ружье, но мы отдали его покойному Илье, а у него ружье забрали сыновья!
– Вы правильно сделали! Теперь за такие вещи сразу убивают, если увидят… Но все же необходимо иметь что‑нибудь попроще. Я как‑то шел за вами весной по следу, когда вы спускались с гор, и заметил на снегу волчьи следы. Вас долго волк преследовал. Вот, возьмите штык, пригодится!
И он протянул мне штык от автомата. Я осмотрел штык: на нем была даже небольшая пилка. Для движения по лесным дебрям, когда нужно рубить ветки, он бы мне очень пригодился. Я поблагодарил за штык, и мне показалось не лишним подарить милиционеру несколько духовных книг. Он взял, полистал и ответил:
– Ладно, пойдет. Жене отнесу, пусть читает.
Еще одну новость, поразившую все село, принес мне Василий Николаевич – об удивительной, праведной кончине нашей молитвенницы, происшедшей во время сильных снегопадов. Лесничий пытался пробиться на Решевие, но лошади увязли в снегу. Ее похоронили без меня. Эта старая женщина в короткий срок получила дар непрестанной молитвы. Она не выпускала из рук четок и всегда находилась в благодушном, доброжелательном отношении ко всем, кто приходил к ней и, бывало, засиживался подолгу. Несмотря на сильную одышку, праведница молилась не переставая, тем самым удивляя всех односельчан. Как в прежние годы она все силы отдавала труду на колхозных полях, так в последние годы жизни она отдавала себя молитве Иисусовой, которая стала для нее великим утешением.
Кончина ее произошла в присутствии всех сидевших рядом. Она была настолько тихой и праведной, что привела женщин, находившихся в комнате, в совершенное изумление. Евдокия сидела, как всегда, на постели, перебирая четки. Лицо ее внезапно стало светлым и радостным, как будто она увидела нечто прекрасное и родное. Праведница издала тихий вздох удивления и с тем же радостным и просветленным лицом скончалась – дыхание ее неслышно остановилось. Присутствовавшие при этом женщины плакали, видя такую безскорбную кончину. Когда я на Псху вновь и вновь во всех деталях слушал рассказы о том, как отошла с молитвой Евдокия, мне припомнились жития, повествующие о кончине праведников.
Она была тем, что прежде называлось отцами «из простецов». Ее цельный, простой ум, привыкший сосредотачиваться на работе, целиком погружался в любимое дело – выращивание пшеницы в горной долине Псху, за которое Евдокия получила грамоту «Ударница труда». Когда эта простая женщина услышала об Иисусовой молитве, ее сердце и ум прилепились к этим святым словам и в быстрое время стали с молитвой одним целым. Никакие наши искренние и сосредоточенные усилия не пропадают впустую, если мы в конце концов решимся отдать их Богу. Для таких кротких и чистых душ стяжание Царства Небесного никогда не будет непосильной задачей. Легко и просто входят они в жизнь вечную, словно малые дети, оставив позади мудрецов мира сего.
Вслед за ней, недели через две, отошел к Богу наш знакомый Алексей, возлюбивший чтение Псалтири. До последнего дня старичок не оставлял любимую книгу. Сам прибрал свою комнату и койку, предупредив сына:
– Сегодня я умру. Приходите прощаться…
Для родственников это было полной неожиданностью. Но молитвенник спокойно уверял родню, собравшуюся у его постели:
– Как только вода дойдет до сердца, я отойду ко Господу…
Помочь ему никто не мог, фельдшера в эти дни не было на Псху.
Метель замела все дороги. После полудня праведник скончался, словно уснул. Кончина этих людей произвела на всех верующих большое впечатление, а прихожан в молитвенном доме значительно прибавилось. Царства Небесного вам, светлые души!
По промерзшей за ночь тропе утром я пришел на Псху для совершения панихиды над почившими. Там мы встретились с Александром, который теперь жил при домовой церкви. Абхазский отряд зачислил его в сторожа охранять ящики с боеприпасами.
– Слушай, Саша, ты бы лучше уехал в Москву! Сейчас очень плохая военная обстановка. Так ты можешь и на фронт попасть! – посоветовал я ему.
– Уеду, батюшка, непременно уеду. Только хочется мне пистолет выменять у абхазов на орехи. Мне за работу должны заплатить орехами. Достану пистолет и уеду…
Я неодобрительно покачал головой. На панихидное угощение Александр пришел пьяненький и безпрестанно просил у всех прощения.
– Ты что это, Сашка, явился на панихиду пьяней вина? – спросил у него кто‑то из мужчин.
– Покаяться пришел!
Присутствующие тактично оставили нас наедине.
– Простите меня и вы, батюшка!
– За что тебя простить?
– За то, что пристрастился к вину…
– Бог тебя простит! – с жалостью ответил я. – Только все же тебе лучше уехать в Москву…
Большой радостью стало для меня приобретение старинного Добротолюбия, огромной и увесистой книги на церковнославянском языке в переводе преподобного Паисия (Величковского). Ее мне передала с хутора Ригдза православная семья, долгие годы хранившая книгу как великую ценность, оставленную им прежними монахами, погибшими впоследствии от рук НКВД. Такую книгу носил когда‑то за спиной Странник, как он описывал ее в своих «Откровенных рассказах». Чтение Добротолюбия на церковнославянском языке необыкновенно услаждало душу и сердце. Ее перевод не шел ни в какое сравнение с русским текстом Добротолюбия. Но на возвышенных и созерцательных главах я засел, не в силах одолеть мудреный текст.
Весна звала нас на Решевей, куда мы отправились с Василием Николаевичем и его сыном, нагрузив на лошадь плуг и борону. Вдоль реки гулял свежий весенний ветер, сдувая с ольховых деревьев, утонувших в весеннем половодье, медовую пыльцу. Золотые облака клубами плыли над рекой, словно указывая нам путь в иную землю, где нет ни войны, ни смуты, ни скорбей. Земля словно ждала нас, освободившись от снега и дыша теплом и ароматом перепревших за зиму трав. Каждая борозда, поднятая плугом, сверкала на солнце лоснящимся глянцем пластов земли, окутанных паром. После того как мои друзья прошлись бороной по огороду, настала моя очередь мотыгой готовить грядки под картофель. Пока я сажал картофель, подошла пора сажать кукурузу, готовить грядки под рассаду огурцов, помидоров, сеять семена свеклы, моркови и зелени. Работая мотыгой, разбивая ею комки земли и утирая рукавом пот со лба, поневоле я часто ловил себя на мысли, не превращаюсь ли я из монаха в земледельца. Но успокаивал себя тем, что у меня есть келья в горах и что скоро я уйду туда, подальше от сельской суеты.
С какой радостью я вновь увидел свою крохотную церковь Пресвятой Троицы! Несмотря на все наше плотницкое неумение, она получились стройной и изящной. Один крупный недостаток, если внимательно приглядеться, выдавал неумение – большое количество щелей по углам из‑за неудачного расчета угловых чашек. Но для меня эти недостатки не казались неудачей. Отыскав спрятанную под камнем веревку, я взялся конопатить все оставшиеся щели. Каждую дыру я забивал паклей и заклеивал замазкой. В полу и потолке образовалось особенно много щелей, и там я засел надолго. Чистый аромат сосновых бревен, какая‑то благодатная уютность церкви‑кельи постепенно вытеснили из души военные скорби и горести. А когда я соорудил иконный уголок, зажег лампадку и ее розовый мягкий свет озарил келью, сердце само устремилось в молитву, заливая лицо слезами благодарности Богу. Лик Спасителя кротко и ласково светился в углу, как бы говоря, что все устроится и утихомирится…
В пятом часу утра, когда по лесу только‑только поплыл слабый утренний свет, я проснулся от сильного свиста: чистое, ясное и необыкновенно сильное пение соловьев заполнило окрестности. Я выглянул в окошко: казалось, все горы ожили и соловьиные рулады больше принадлежали им, а не этим сотням маленьких пичуг, прятавшихся в ветвях. Вслед за соловьями затенькали синички, из ущелий приплыло зовущие кукование далеких кукушек. И все же, как только начинались оглушительные трели соловьев, лес умолкал, потрясенный силой и чистотой соловьиного концерта. Прекрасная музыка гор не мешала молитве, а лишь усиливала ее, заставляя трепетать и петь мою душу…
Больше месяца провел я в своей церквушке среди пения соловьев и весенних грохочущих гроз, растягивая запас продуктов как можно дольше. Мне удалось законопатить все щели, оставалось сделать престол и жертвенник. Приближалась Пасха, продукты закончились, пора было идти вниз. Под гул орудий я пришел на Псху. Люди были озабочены: перевалы очистились от снега и теперь все ожидали новых диверсий или нападения со стороны грузин. По всем главным тропам работали минеры, устанавливая дополнительные мины. Одни из них назывались «лягушки», потому что при нажатии ногой выпрыгивали из земли и разрывались на уровне пояса. Другие были рассчитаны на массовое поражение. Эти мины, взрываясь, рассеивали огромное количество металлических шариков, уничтожая все живое в радиусе ста пятидесяти метров. Какие же дьявольски лукавые головы трудились за плату над изобретением этих изощренно придуманных смертельных устройств? Вряд ли у них осталось человеческое сердце…
Нашего обаятельного светловолосого паренька на Псху уже не оказалось. С ним случилась неприятная история, и его было искренне жаль. Александр постепенно пристрастился к местному виноградному вину и часто сиживал за бутылкой с солдатами из абхазского отряда. Приметив в ящиках автоматы, он соблазнился украсть один автомат и спрятал его в лесу. Пропажа быстро обнаружилась и после жесткого допроса Александр указал место, где спрятал оружие. В наказание его отправили на фронт, где бедняге пришлось хлебнуть всякого. Тем не менее Бог сохранил его во всех злоключениях и оставил в живых. В дальнейшем, как я слышал, Александр стал хорошим монахом в одном из московских монастырей.
А на фронте, на побережье, тем временем постепенно происходили существенные перемены. Абхазское ополчение, с помощью казаков и добровольцев из Северного Кавказа, набирало силу. Вместо охотничьих двустволок у абхазских бойцов появилось современное вооружение. К тому же абхазы оказались более стойкими и умелыми в боевой обстановке, чем грузины. Так как первая волна грузинского наступления состояла в основном из уголовников, выпущенных из тюрем, все они полегли в первых же боях под Сухуми. Второй призыв в слабеющие грузинские части состоял из крестьян различных провинций, для которых война в Абхазии была совершенно чужда и непонятна. В своем большинстве грузинский народ, обманутый холодным расчетом безжалостных политиков, не хотел войны.
Тем не менее зверства со стороны мародеров вызывали всеобщее негодование – безчисленные пытки пленных и местного населения, издевательства и грабежи превосходили все понятия о человеческой нравственности. Вопль «на чьей земле живешь?», раздававшийся при захвате сел и деревень, сопровождался немедленным расстрелом при неправильном ответе. Поскольку путаница в распознавании своих и чужих усиливалась одинаковой военной формой без знаков отличий, а также рейдами абхазских добровольцев в тыл противника, то местным жителям приходилось очень плохо. Не помогали даже уклончивые ответы: «Живу на Божией земле…»
Это вызывало озлобление и у той, и у другой стороны, сопровождавших свои допросы расстрелами на месте. Если перепуганные крестьяне отвечали: «Живем на абхазской земле!», то грузины расстреливали их сразу же, а когда следовал ответ: «Живу на грузинской земле!», то от абхазов не было пощады. В ходе войны грузинские части начали применять пули со смещенным центром тяжести израильского производства, что приносило страшные увечья и являлось безчеловечным отношением к противнику.
В этот период военного противостояния продолжалось массовое крещение в рядах абхазского ополчения, и здесь заслуга отца Виссариона, несомненно, заслуживает доброй памяти. Бойцы выстраивались вдоль реки рядами, и священник неустанно проводил крещение, сопровождая его поучительными вразумлениями. Страдания и мучения войны многим открыли глаза на удивительный Промысл Божий. Очень многим, в том числе и мне, стало ясно, что ни одна пуля на поле боя не летит зря. В отличие от ложного изображения войны в романах и кинофильмах, где давалась невежественная оценка самого характера войны неверующими людьми, не видящих за событиями руки Божией, реальная жизнь на опыте показала, что в критических ситуациях не пропадает ни один добрый поступок, слово и даже мысль. Добрые дела и поступки стоят рядом с каждой душой и становятся самыми лучшими ее защитниками, когда она ищет опору в Боге, а не в хитрости человеческой. Трусы, предатели и жестокосердные люди находили свою пулю, добрые и мужественные оставались жить.
Нам всем становилось понятно, что пули больше всего охотятся за безнравственными и жестокими людьми, а также за теми, кто больше всего боится за свою шкуру. Те, которые искали прибежища в наркотиках или устремились на войну как на средство для грабежа и мародерства, искатели кровавых приключений, а также желающие спрятаться за спину ближнего лежали штабелями на поле сражения. Их находила смерть даже в мирной обстановке и после окончания войны. Смелые и нравственно чистые парни оставались живыми там, где гибли остальные. Для таких чистых и стойких сердец кошмар войны хотя и был страданием, но в то же время он становился необходимым испытанием для поисков истинных ориентиров в защите своей Родины и близких. Тем, кто не имеет в себе Бога, на войне делать нечего.
Стремись стать из дурного добрым, бойся стать из доброго дурным. Стремись стать из грешника святым, еще больше бойся стать из Святого грешником. Хорошо стяжать умение не допускать падений в духовной жизни, но еще лучше научиться умению быстро после них вставать.
Славлю, Боже, сердца девственников Твоих, возлюбивших чистоту Твою. Восхваляю, Боже, души мудрых Твоих, черплющих мудрость свою из Твоей премудрости. Безконечно люблю святость избранных Твоих, вошедших в святую славу Преблагословенной Троицы. И все же во всем этом лишь отблеск сокровенного бытия Твоего, и в нем душа моя жаждет упокоиться от всех дел своих, чтобы вечно жить делами Твоими, видеть все очами Твоими и постигать все безмерной непостижимой сутью Твоей!
ПЕРВОЕ КРЕЩЕНИЕ
Отче наш, сущий на Небесах, где пребывает истинное Отечество наше, да будем мы сынами Твоего вечного Царства, нашей святой Отчизны, ибо она находится там, где пребываешь Ты, Человеколюбие. Иго Христово – совершенное благо, но душа боится взять его на себя, потому что привыкла к своему невежеству. Иго страстей и помыслов – мучение, но душа не желает отрекаться от них, пока не очистят ее очи духовного рассуждения и не зародится в сердце решимость взять спасительное иго Христово.
Видеть, что мысли непрерывно рождаются в уме, – это одно, а понимать, как они рождаются, – это совершенно другое, то, что является началом молитвенной жизни, для которой необходимо постоянное внимание.
Весь Великий пост прошел в борьбе с сорняками в огороде и с помыслами рассеянности в душе.
– Батюшка, люди зовут вас прийти на Псху, если можете! – крикнул мне Василий Николаевич из‑за изгороди, заметив меня в огороде с мотыгой.
– Хорошо. Только я еще картошку не всю прополол…
– С картошкой мы вместе быстро справимся. – ответил пчеловод, слезая с лошади. – Еще одна мотыга имеется? Давайте ее мне!
Проходя рядок за рядком, так что я еле успевал за ним, Василий рассказывал:
– Детишки у нас есть, с хутора Ригдза, некрещеные. Родители просят их окрестить после Пасхи…
– Я еще никого ни разу не крестил, Василий Николаевич! Но детей покрещу с радостью…
– Значит, договорились! – утвердительно сказал мой помощник. – А урожай у вас будет хороший, сразу видно! – заметил он, оглядывая прищуренным глазом огород.
– Слава Богу, Василий Николаевич, и вам спасибо за помощь…
Пасха прошла на одном дыхании, пришло почти все село. Небольшая компания мужчин из закоренелых атеистов сидела на лавочке. Они недоуменно спрашивали у проходивших мимо них мужчин и женщин с детьми, спешащих в молитвенный дом:
– Чего вы там все нашли? Жили без церкви, все было нормально, а теперь как с ума посходили – дышать не могут без нее!
– Мы с церковью только теперь жить начали, а вы на бутылку жизнь свою променяли! – отвечали им женщины побойчее, смеясь над непонятливостью пьянчуг.
Детей на крещении было четверо: две девочки семи лет, мальчик десяти лет и младенец, который безпрерывно плакал. В первую очередь мы начали подыскивать крестных для детей. Среди взрослых возникла оживленная дискуссия по этому поводу, так как на Псху родственные отношения имелись почти в каждой семье, а я углубился в требник, стараясь запомнить последование крещения. Для младенца мы нашли большой алюминиевый бак, а для детей постарше решили нагреть ведро теплой воды. В эти дни пришло похолодание, начались продолжительные дожди. Даже в комнате еще было зябко. Детям сшили белые рубашечки, и выглядели они очень симпатично. Затопили в углу железную печь, и стало совсем уютно, когда я зажег свечи. В дверях, кроме родственников, толпились любопытные.