Следующий день прошел в хождении по гостям и в праздничных поздравлениях. Долго засиделись за чаем у Шишина, старшего лесничего, где пришлось познакомиться с его сыновьями, а также родственником с хутора Санчар, парнем богатырского сложения, настороженно разглядывавшим меня. Он завел дискуссию о том, что Зарубежная Церковь лучше и правильней Московской Патриархии. Я отвечал как умел. Выяснилось, что на Псху, на удаленном хуторе, существует целая группа верующих, придерживающихся Зарубежной Церкви. Лесничий посматривал на нас, прищурив левый глаз. В конце беседы, прошедшей, впрочем, довольно мирно, зарубежник сбавил тон и добродушно подвел итог:
– Как бы там ни было, думаю, мы подружимся!
Позвал меня в гости и инженер, следящий за работой сельской электростанции, седой медлительный мужчина, пенсионер, чадо отца Саввы. Очень набожный и благоговейный, он долго расспрашивал меня об Иисусовой молитве и с увлечением рассказывал о встречах со своим духовником, немного утомив подробностями их бесед. Заодно пришлось побывать в семье печника – веселого балагура и шутника. Его жена пела на клиросе и работала секретарем в сельсовете. Нагруженный подаренными сырами и банкой кислого молока, на обратном пути я зашел в гости к пожилой женщине молитвенного вида, одетой во все черное, чаду владыки Зиновия, где с радостью оставил ей часть продуктов. Переполненный впечатлениями и сильно уставший, я вернулся под вечер в дом Василия Николаевича под мычание пришедших с пастбища коров.
У егеря мне рассказали удивительную историю. Под большим секретом Василий поведал мне, что его семья несколько лет скрывала от властей жившего в уединении в лесу за хутором Санчар схимонаха с послушником и помогала им. У них в скрытом месте стояла небольшая келья. Огород там, где сплошь росли густые пихты, завести им не удалось, поэтому монахам приходилось спускаться за сухарями и продуктами на хутор. Однажды они, погасив очаг и притворив палкой дверь, ушли на Псху, а когда вернулись, то на месте бывшей кельи обнаружили лишь тлеющий пепел. После случившегося монах с послушником подались в Сухуми, где у них начались искушения, а затем, как рассказывал егерь, в какой‑то Таджикистан. Этот человек оказался тем самым схимником, которому когда‑то отец Пимен помогал устраивать в таджикских горах пещеру для отшельничества. Поистине неисповедимы пути Господни!
|
|
Те, кто говорят, что хотят быть счастливыми, обманывают и себя и других, потому что хотят счастья по своему разумению, испорченному грехом. «Счастье» их источено ржавчиной, изъедено молью и вдобавок украдено мысленными ворами, которые подкапывают и крадут из сердца все благое. Совершенное предание Христу самого себя, всей души и всего разумения своего – вот истинное стремление к подлинному счастью, ибо Ты, Господи, даешь таким верным душам возможность всецело пребывать в Тебе Самом, Источнике истинного счастья, превосходящего разумение человеческое.
ДУХОВНИК ОТЕЦ ВИТАЛИЙ
Кто не имеет решимости устремиться к полноте духовного счастья, уверяя себя и других, что для них достижение его невозможно, заодно оправдывая себя тем, что не имеют на это сил, обманывают сами себя и всех остальных. Они не постигают возможности обрести в Господе безконечные силы на стяжание непоколебимого и нетеряемого не только лишь земного счастья, но и самого главного – непреходящего Небесного блаженства. У тех, кто тешит себя выдуманным из головы ложным и призрачным «счастьем», в ослепленных сердцах и замутненных головах рождается ненависть к духовным словам, ибо они обличают их в полном самообмане. Если душа понимает, что Истина – во Христе, то понимает, что в Нем – и все остальное, что прилагается к Нему.
|
|
Всякие отношения с миром цепляют душу соблазном постоянного с ним общения, отторгая ум от Бога. И лишь во Христе сердце находит мир и тишину.
Нагруженный доверху сухарями и куличами, я шел по улице, провожаемый верующими сельчанами. Путь на Решевей предстоял неблизкий – двенадцать километров. В подряснике, епитрахили, поручах и в короткой мантии мне было очень жарко. На груди висел ковчежец со Святыми Дарами. Ночью прошел дождь, и утром сильно парило. Хотя по спине бежали струйки пота, в груди словно бурлила пасхальная радость. В голове безпрерывно звучал праздничный канон. Радость переполняла меня, и я, простившись с провожающими, громко пел «Христос воскресе из мертвых…», широко шагая по тропе. Такой удивительной Пасхи, как на Псху, мне еще не приходилось испытывать. Благодать была такая, что даже тело она пронизывала с головы до ног.
На тропе из Псху путь преградило весеннее грязное болотце от разлившегося ручья. Из грязи чуть виднелись скользкие валуны, по которым предстояло перейти на другую сторону. Ботинки скользили. Стало ясно, что перебраться через это болотце я не смогу, а обойти его невозможно: слева – плетень, справа – обрыв. Я помолился и отважно ступил на первый скользкий валун, затем на другой, но не удержался и… упал.
|
|
«Боже… – только и смог я сказать. – Ведь я со Святыми Дарами!»
И тут, даже не знаю как это получилось: когда я находился почти у самой поверхности грязной воды, уже падал в нее на левый бок, меня как будто что‑то легко подняло и, вместе с рюкзаком, поставило на ноги. Вес тела исчез, словно оно ничего не весило и было безплотным, словно воздух. Не помня, как мое тело оказалось на другом берегу, я посмотрел назад: мне не верилось тому, что случилось. Словно неуловимое дыхание чудной милости Божией на миг коснулось меня. «Прости меня, Господи, что я такой грешный и рассеянный! Впредь я буду стараться быть внимательным…» Весь обратный путь я шел с молитвой, приноравливаясь на каждый шаг говорить одно слово Иисусовой молитвы. С того мгновения, где бы я ни шел, старался в движении всегда повторять Иисусову молитву.
После Светлой седмицы приехали на двух лошадях Василий Николаевич с сыном. Они привезли плуг и мешок картофеля. Вдвоем эти труженики вспахали огромный огородный участок и показали мне, как сажать картофель.
– Не дожидайся своих из Москвы, сажай сам, пока пора не прошла. А то на весь год останетесь без картошки! – растолковывал мне бригадир, хозяйским взглядом окидывая кочковатую пашню. Я посадил около двадцати рядков картофеля, остальная часть земли пока пустовала. Заглянул проведать меня сосед Илья Григорьевич. Он одобрил посадку:
– Земля эта долго отдыхала! Сажай в нее все, что есть!
– А больше ничего нет, Григорьевич!
– Ну, возьми у нас!
Мы отправились к ним на огород, где его жена, Мария, выращивала рассаду. Они дали мне для посадки все, что у них осталось. Вечером я с тихой радостью смотрел, как весенний ветерок играет с молодыми побегами помидоров. Ближе к дому я посадил огурцы, морковь, свеклу и тыкву. Подальше посеял кукурузу. По краю огорода посадил фасоль и воткнул для нее длинные палки. Через неделю прошли обильные ливни, и вскоре весь наш огород зазеленел молодыми всходами. Заодно я поднял на столбы упавшие на землю виноградные лозы, расчистил от сорняков цветущие красные лилии – участок возле дома похорошел на глазах.
Взяв с собой подарки – неприкосновенный запас из двух пачек шоколада, я отправился вечером в гости поблагодарить соседей за помощь с огородом. Старушка штопала носки мужа, сам Григорьевич слушал радио, на печи шумел чайник.
– А, гость пришел! – обрадовались старички. – Садись, пей чай!
Они придвинули мне хлеб, мед и кипяток, чтобы я мог разбавить «чай». Шоколад мои соседи повертели в руках:
– Спасибо, но мы такое баловство не признаем. У нас мед есть! А за шоколад спасибо, мы его внучке отдадим…
– Кабаны не безпокоят? – за чаем спросил Илья.
– Возле изгороди всю землю изрыли и проделали дыру в сад. Я закрыл ее сучьями – ответил я.
– Вот‑вот, а в огород они мастера лазать… Не оставляйте для них хода! – одобрил охотник. – А что они осенью вытворяют в лесу – словно трактор прошел! Видел я забавную сцену, прямо кино… – продолжал Илья Григорьевич, посмеиваясь. – Вечерком иду лесом домой. Слышу – рев. На дереве медведь сидит и груши трясет, а внизу кабаны ходят и подбирают. Тот им орет и лапой машет, а свиньи на него никакого внимания. Медведь прямо сверху как рухнет на них, те, понятно, врассыпную. Он на грушу снова, значит, лезет, а те под деревом стоят и ждут. Можно сутками смотреть. Настоящее кино…
За разговорами я не заметил, как стемнело. Стал накрапывать дождь. Сунув за пазуху горячий хлеб, которым меня наделили хозяева, я стал прощаться.
– А фонарик есть?
– Есть, «жучок».
Илья поглядел на мой механический фонарик:
– Не очень надежен. Ну ладно, с Богом!
Темнота на тропе стояла полная. Фонарик жужжал в руке, высвечивая мокрые кусты фундука и каштановые деревья. Неожиданно в кустах слева что‑то зашумело. Я направил туда свет фонарика, быстро нажимая на рукоятку и стараясь поярче осветить темноту. Послышался топот, и… мой фонарик внезапно погас.
Напрасно я тряс его и пытался получше ввернуть лампочку. Она перегорела, и совершенная темнота обступила меня со всех сторон. Нащупывая ногами тропу, я медленно двигался вперед, вытянув руки, чтобы не столкнуться с деревом. Помыслы один страшнее другого начали устрашать меня. Что это было в кустах? Кабан? А вдруг медведь? Страшная мысль, что мои руки могут внезапно упереться в оскаленную морду или мохнатую грудь медведя, вставшего на дыбы, парализовала меня. Я начал громко читать Иисусову молитву, пытаясь определить, где я нахожусь, и ощупывая почву ногами. Моросящий дождь заливал лицо. Мне казалось, что это ночное приключение длится целую вечность. Когда мои руки нащупали калитку, мне стало смешно: какие глупости лезут в голову! Но с той поры я всегда носил с собой запасные лампочки для фонарика.
На следующий день ко мне зашел милиционер с ружьем на плече и молча протянул мне телеграмму от отца Пимена: «Встречай в Сухуми. Приезжаю с братьями и грузом».
– Спасибо, Валера. А у меня есть к тебе вопрос.
– Слушаю.
– Ты почему на Пасху не причащался?
– Батюшка, я все это очень уважаю, – ответил он, широко улыбаясь. – Однако верующим я стану, как мне кажется, еще очень нескоро, может быть, только к старости… Но если нужна какая‑нибудь помощь, я всегда рад помочь!
На этом мы распрощались, а я задумался. Все же мне очень нравился этот парень.
Собравшись, утром я улетел в Сухуми к моим добрым знакомым – матушке Ольге и дьякону Григорию. Они обняли меня, как близкие родные люди, и усадили за стол. Матушка налила полную тарелку борща:
– Ешь, батюшка, от пуза…
– Да мне никогда столько не съесть!
– А ты съешь. Отцы наши умели и поститься, и много есть!
– Ну, так то отцы… – пытался сопротивляться я.
– Ольга, пусть ест сколько может, что ты мучаешь монаха? – вставил свое веское слово отец Григорий.
Матушка снова начала разговор о своем старце, отце Виталии, жившем в Тбилиси у владыки Зиновия. На стене висела фотография, где старец был снят во время литургии очень впечатляюще: молитвенное лицо и ясные проникновенные глаза.
Матушка принесла мне большую пачку писем отца Виталия и дала их на ночь почитать, предупредив, чтобы я никому о прочитанном не рассказывал. Из писем мое сердце ощутило его огромную любовь и сострадание к людям. Стало ясно, что писал их человек удивительной судьбы и огромных Божественных дарований. Некоторые письма старца меня потрясли: в них он сообщал, что Советский Союз скоро рухнет, после чего в Абхазии начнется война с Грузией. Все мы понимали, что сроки власти коммунистов подходят к концу, но что это произойдет так скоро, как‑то не верилось. Предупреждениям отца Виталия тогда я не придал особого значения. Мало ли что может произойти, и вряд ли это случится так скоро…
Добрая матушка предложила мне написать письмо старцу в Тбилиси, уверяя, что это только поможет нам в наших попытках начать жизнь пустынников.
– Лучше него, поверь, никто не знает, что такое пустыня! – заявила она. – Мой тебе совет: съезди к старцу в Тбилиси!
– Матушка, мне неудобно после отца Кирилла ехать к другому духовнику, хотя я его очень уважаю! А письмо мне бы хотелось ему написать, только сначала спрошу благословения у своего батюшки…
Отцу Кириллу я позвонил с городского почтамта.
– Письмо написать можно, – ответил батюшка и добавил: – он настоящий пустынник!
Матушка Ольга тем не менее настаивала:
– Ты бы все‑таки съездил к старцу!..
Возможно, я бы поехал в Тбилиси, но уже на следующий день приезжали братья вместе с архимандритом, и я остался.
Встреча с отцом Пименом и ребятами была шумная и радостная. Андрей говорил только о горах и жил в предвкушении свидания с ними. Из вновь прибывших выделялся светловолосый паренек из Подмосковья, Александр, скромный и застенчивый. Отец Пимен явно благоволил к нему. Мой друг привез письма от батюшки и моего отца, а также новые книги, продукты и гуманитарный груз, который выделила Лавра: печенье и сухофрукты. Архимандрит привез деньги, пожертвованные на скит отцом Кириллом и чадами скитоначальника. Он решил положить их в Сбербанк, несмотря на недовольство матушки. Она строго укорила нас, что монахам не следует держать деньги в банках. Но мы настояли на своем и большую часть переданной нам суммы, кажется, две тысячи рублей, а тогда это были немалые деньги, положили на счет архимандрита. Пересчитывая наши вложения, кассирша удивленно спросила нас:
– И вы хотите отдать банку все ваши деньги?
Мы пожали плечами, не зная, что сказать. Осталось в памяти странное отношение кассира к нашему вкладу, но последующее развитие событий не заставило себя ждать.
Когда в поисках рабочих инструментов для скита мы заглянули в магазины, то поразились странной пустоте полок: все товары куда‑то исчезли. Никто не мог дать нам вразумительного ответа, куда все подевалось. В одном магазине нам на глаза попались цинковые баки с крышками для варки белья. Больше на полках ничего не было. Эти выварки представляли для нас неплохие емкости для хранения продуктов. Пришлось ограничиться покупкой всех имевшихся баков, их было, кажется, восемь или девять. Нас сильно озадачило отсутствие товаров, но никто из нас не придал этому никакого значения.
По совету дьякона Григория мы с архимандритом навестили известного в абхазских кругах священника отца Виссариона, абхаза, служившего в сухумском соборе. То, что этот удивительный человек принял сан священника, было в то время в Абхазии сенсацией. Он принял нас с истинным кавказским радушием и обещал помощь и поддержку в нашей жизни на Псху.
– Псху – моя любовь! – заверил нас отец Виссарион. – Мы там еще непременно встретимся, обещаю! – заявил он торжественно на прощанье.
Мой друг привез в подарок гостеприимному священнику хорошие иконы из Лавры, книги и календари. Мы расстались очень довольные друг другом.
– Давай перед отъездом из Сухуми позвоним батюшке! Расскажем о наших делах… – предложил архимандрит.
У меня тоже было желание услышать от старца пояснения к тому, о чем он сообщал в своем письме. Отец Кирилл написал, что положение в стране тревожное, может произойти переворот, и что мне следует построить в горах еще одну уединенную церковь. Голос старца в трубке звучал обезпокоенно:
– Дорогие отцы, предупреждаю вас о возможности переворота в стране. Будьте готовы ко всему, даже самому худшему. Сделайте так, как написал я в письме…
Мы поблагодарили батюшку и пообещали ему, что будем внимательны к его предупреждению.
– С Богом, отцы, с Богом! – напутствовал нас его родной голос.
После разговора с духовником мы поехали на Иверскую гору и до вечера молились у святой Иверской иконы Матери Божией и в пещере апостола Симона Кананита.
Для сердец, живущих во лжи, само существование Истины и ее действительное счастье являются сильнейшим обличением в ложности их жизни. Отвергая Истину, невозможно быть счастливым. Можно лишь ненавидеть ее или пытаться не замечать ее существования.
Скромное и тихое присутствие в каждом мгновении Божественного бытия для сердца, заблудившегося на пагубных путях, становится невыносимым укором совести. Душе, возлюбившей Истину, Она открывается в каждом ударе любящего сердца в каждом помысле, устремленном к ней.
ПАСТУХИ И БАНДИТЫ
Господи, с Твоей великой любовью жаждет встречи малая любовь моя, ибо лишь для любви нет преград и расстояний. Если тело мое станет преградой для любви – отрину его. Если ум станет препятствием для любви – растопчу его. И даже если душа моя станет стеной между Богом и мною, отрекусь от нее ради безценной любви Твоей, в которой нет ни конца, ни края во веки веков.
Бездонное небо приветливо сияло над головой, обещая хорошую погоду. Всем братством вместе с большим грузом мы приехали в аэропорт, где нас ожидал вертолет. Пилотом был мастер своего дела, русский летчик Борис, любимец всего Псху. Он пообещал нам безплатно забросить груз прямо на Решевей. В кабине рядом с пилотом сидела полная женщина, его жена, которой он обещал показать Псху. Нас было шестеро и еще груз. Мы с трудом разместились в маленьком вертолете.
Посадка проходила не на летном поле аэропорта, а в хозяйственной зоне, возле какого‑то ангара. Повсюду стояли мачты электропередачи, и взлетать нужно было вертикально, чтобы не задеть провода и опоры. Летчик несколько раз поднимал вертолет в воздух, но перегруженной машине никак не удавалось перелететь линию проводов. Тогда Борис принес самоотверженную жертву: он попросил свою жену выйти и ждать возле ангара, пообещав забрать ее следующим рейсом.
И только тогда вертолет наконец взмыл вверх. Линия электропередачи осталась далеко внизу. Под нами замелькали реки, поля, леса, проплыл и провалился в глубокую синеву склон Сухумского перевала. Летчик посадил нас на зеленой поляне возле дома Григорьевича, к большой радости его семьи, так как трое его сыновей собрались лететь в Сухуми. На прощание самоотверженный пилот пообещал нам привезти досок с лесопилки на Псху. Мы поблагодарили Бориса, но поверить его словам не смогли, считая их простой любезностью с его стороны.
Весь день мы перетаскивали груз и к вечеру собрались на скамье у огорода, любуясь ростками картофеля, кукурузы и овощей.
– Это просто здорово, Симон, что ты посадил огород! Теперь у нас будут свои овощи! – умилился начальник скита. За чаем он долго рассказывал различные новости из Лавры и о том, что происходит в стране.
– Кстати, я привез приемник, чтобы знать, что там делается…
Присутствие приемника опечалило меня, так как мы ранее договорились отказаться от газет и радио.
– Разве батюшка благословил нам приемник?
– Не переживай! Я его взял на всякий случай… – успокоил меня отец Пимен. – Вот, лучше почитай книгу о том, как нужно уметь выживать в диких условиях!
Он протянул мне привезенную им книгу, представлявшую, по‑видимому, пособие для спецназа. Мы взялись ее просматривать, но, дойдя до советов, что воду в джунглях можно отыскать в стволах бамбука, отложили книгу в сторону. Она явно была написана не для нас. Рано утром всех в скиту разбудил грохот. Над домом, поднимая лопастями ветер, кружил вертолет. Из его двери торчали длинные доски. Сам летчик боком сидел внутри кабины, где находилась передняя часть досок, и так управлял вертолетом. Пилот лихо посадил свою машину прямо в огород, там, где была посеяна кукуруза. Мы быстро выгрузили доски, и Борис собрался взлетать, отказываясь от всяких денег. Архимандрит побежал в дом и вскоре вернулся с иконой преподобного Сергия Радонежского:
– Вот вам подарок от всех нас!
– А, это совсем другое дело, спасибо! – Борис взял икону и помахал нам рукой.
Мы отбежали от вертолета, и он с шумом, раздувая ветром кусты фундука, взмыл в небо и ушел в сторону перевала. Мы с восторгом смотрели ему вслед: такие люди встречаются нечасто. Мир тебе, добрая душа!
Теперь перед нами стояли следующие задачи: на Решевей достроить пристройку к дому, начатую архимандритом, сделать из досок, привезенных Борисом, топчаны для братии и настелить доски на чердаке, где зияли между балками огромные дыры и можно было в темноте свалиться в комнату. На Грибзе требовалось заготовить бревна для притвора, чтобы размещать в нем гостей и иметь отдельный клирос, закончить пол и чердак в церкви, а также законопатить все щели. Мы с Андреем ушли на Грибзу, а вся братия осталась помогать скитоначальнику строить кладовую.
На нашу поляну мы поднялись как к себе домой. Церковь приветствовала нас своей зеленой крышей, спрятавшейся в густых пихтах. Рядом с ней мы поставили палатку. Вся лужайка только покрылась молодыми побегами папоротника в виде нераскрывшихся колечек. Из них мы сразу сварили себе «овощной» суп, затем еще поджарили колечки в котелке. Потянулись спокойные, однообразные дни счастливой жизни в горах. Отовсюду слышался гул весенних водопадов и мощный свист соловьев, вперемежку с кукованием далеких кукушек и барабанной дробью дятлов. В течение трех недель упорного труда мы с Андреем сумели заготовить все бревна для притвора. Наши продукты, как мы их ни экономили, подошли к концу. Пришлось с сожалением оставить любимую Грибзу и спускаться в скит.
На этот раз в заброске груза на поляну приняло участие все братство. Мы упаковали вещи и продукты по рюкзакам, привязав сверху цинковые баки. Вид у всех был внушительный. К нам присоединился и архимандрит. Смиренный москвич в очках, которого звали Аркадий, чадо отца Пимена, восторгался горами, выказывая желание поселиться со мной на Грибзе. Проходя по крутому склону и заглядевшись на горы, он вновь оступился и упал, потеряв равновесие, в кусты. Бак, привязанный сверху рюкзака, мешал ему выбраться, и он застрял в ветвях, повиснув вниз головой. Пришлось лезть за ним в обрыв. Безпомощно барахтаясь, он повторял:
– Да что же это такое, Господи?
Мы дружно вытянули его из западни и поставили на тропу.
– Ясно, рассеянным в горах быть нельзя! – заявил москвич и с первого шага чуть было снова не улетел вниз.
Я тащил в рюкзаке железные скобы и большие гвозди, которыми сильно исколол себе спину. Поэтому мне было не до шуток, которые сыпались на рассеянного москвича.
Отец Пимен остался доволен построенной церковью, где мне еще нужно было сделать престол, жертвенник, небольшой столик и узенький топчан. По моей неумелости в углах стен оставались кое‑где большие пазы. Все дружно принялись конопатить стены и углы церкви принесенной для этого веревкой, расплетая ее на волокна. Погостив и поработав у нас несколько дней, наши помощники отправились обратно в скит, а мы с Андреем остались одни. Перед уходом Аркадий отозвал меня в сторону и долго упрашивал разрешить ему выкопать пещеру неподалеку, не обращая внимания на мои слова, что снег здесь завалит любую пещеру и что для жизни в горах нужно сначала набраться опыта. Архимандрит попросил проводить его через лес до реки, так как мы все еще сбивались с направления и плутали в густом кустарнике. Москвич и я принялись делать зарубки на стволах пихт на случай, если кому‑то придется срочно подниматься ко мне на поляну. С тех пор, сколько я ни проходил лесом, ни разу не встречал наших зарубок.
Проводив друзей, мы с Андреем упаковали в рюкзаки походные продукты, вещи и вместо палатки взяли полиэтиленовую пленку, решив не утяжелять себя лишним весом. Наш путь лежал прямо вверх, сквозь лесные чащи в альпийские луга и далее, на вершину Цыбишха. Я хотел проверить маршрут от Грибзы до скита, через горные луга, надеясь, что путь по верху будет полегче. В прошлый раз мы уже делали пробный подъем к горному разнотравью. Оставалось разведать тропу с Цыбишхи вниз на Решевей, о которой рассказывал мне лесничий. На Кавказе, в том числе и в Абхазии, все горные долины – троговые, то есть расположены высоко вверху, над крутым врезом речного ущелья. Мы весь день карабкались вверх, цепляясь за ветки и скалы, а склон все тянулся, и конца ему не было видно. В этот раз подъем оказался потяжелее, так как рюкзаки постоянно цеплялись за густые кустарники и препятствовали движению.
К вечеру мы выбрались на безводный травянистый хребет. Далеко внизу в лугах поблескивали небольшие озерца. Рядом с нами не виднелось ни одного ручья. Андрей героически схватил котелок и ринулся вниз, надеясь принести воду до наступления темноты. Я начал устраивать место для ночлега и растягивать пленку. Поднялся ветер. Полиэтилен крутился и вырывался из рук. Натянув веревку на две лыжные палки, я с большим трудом справился с хлопающей на ветру пленкой. Ее концы пришлось привязать к толстым веткам мелкого кустарника. В сумерках далеко внизу я увидел Андрея, поднимающегося наверх с водой.
В полной темноте пришел мой отважный спутник и принес полкотелка воды. Остальное расплескалось при подъеме. Наломав тонких сырых веточек, мы еле‑еле смогли разжечь небольшой дымный костерок, слабыми красноватыми бликами освещающий наши воспаленные лица с потоками слез. Чая не получилось, но теплая вода немного нас согрела. Ужин состоял из сухарей, меда и теплой воды. Ночлег получился неважный, потому что всю ночь полиэтилен хлопал на ветру и ломал тонкие ветки, к которым он был привязан. Ночью без палатки нас пробрал в спальниках сильный холод. Спальники скользили по траве, и приходилось то и дело забираться с ними повыше.
Проснулись мы рано. Белая заря только что выглянула из‑за хребта. Несмотря на холод, быстро собрались и двинулись по лугам к пологой вершине. Повсюду пестрели цветущие маки, колокольчики, эремурусы и заросли девясила. Внимание привлекали пышные горные астры. По пути встретился небольшой лесок из мелких порослей граба. Быстро вскипятив горячий чай, мы наконец‑то поели и отогрелись. Поднимаясь по цветущим склонам Цыбишхи, мы смогли увидеть всю панораму альпийских лугов на этой стороне Бзыби. Из пастушьих балаганов вился дымок, слышались голоса людей, среди трав паслись стада коров. Отовсюду доносился собачий лай. Верные собаки, лохматые и свирепые, охраняли стада от медведей. Не желая лишних встреч с пастухами и собаками, мы обошли балаганы по большой дуге среди зеленых холмов.
Путь на вершину оказался несложным. Море с белыми, плывущими вдаль кораблями утопало в дымке. Далеко на востоке в тумане угадывался берег Турции. Вершину Цыбишхи составляли зеленоватые базальты. Из камней мы сложили на вершине небольшой крест и, укрывшись в скалах от ветра, вдоволь помолились по четкам, пока не заметили, что нас сожгло полуденное солнце. Сверху отчетливо виднелась тропа, уходящая направо вниз, к Решевей. По ней мы благополучно вернулись в скит. Население скита удивленно встретило нас, идущих сверху, с вершины, а не с верховий Бзыби, как мы возвращались обычно.
– Вот и в нашем огороде есть своя гора! – радостно объявил я. – Желающие могут взобраться.
Всем захотелось отправиться в поход на «нашу» Цыбишху, но потом решили отложить его, чтобы дождаться начала сентября, когда пастухи уйдут вниз со своими стадами и собаками. Здесь Андрей с сожалением попрощался со мной. Ему нужно было возвращаться в Лавру. Он ушел по тропе на Псху, часто оборачиваясь и махая мне рукой.
Одежду мы стирали в ручье хозяйственным мылом, а когда оно закончилось, то стали пользоваться для стирки золой. Сообразительный Адриан, ловя рыбу в реке, снял плотную рубашку и придавил ее камнем в прибрежных прозрачных струях. Река до белизны вымыла его рубаху, что навело меня на мысль самому стирать свое белье подобным образом. Сложив грязную одежду в бак, я поставил его под падающие из трубы струи нашего ручья. Утром все удивились чистоте одежды и новому способу стирки.
– Ну‑ка, ну‑ка, дай посмотреть! Это же здорово, как выстиралось белье! – заметил подошедший отец Пимен. – Этой ночью моя очередь для эксперимента…
Он оставил бак с одеждой под водяной струей и довольный удалился в дом.
Такой грозы, какая грохотала в ту ночь, давно не было. Мы с архимандритом кинулись к ручью: вода в нем при свете фонарика казалось одинаковой по цвету с окружающей темнотой, а бак с бельем доверху наполнился грязью.
– Нет, Симон, новый способ стирки не благословляется! – объявил мне начальник скита, когда мы днем пытались в реке отстирать золой забитую песком и грязью одежду моего друга. – Старый метод все же надежнее…
Пришел в гости Илья Григорьевич и принес неприятную новость. Оказалось, что в лесу на Решевей (он почему‑то называл хутор – Ришелье) в пастушьем балагане прячутся трое сбежавших из тюрьмы бандитов. Под видом пастухов они жили над нами, а родственники снабжали их продуктами, керосином и патронами. Спустившись к Илье, они заметили, что в брошенном доме живут какие‑то люди. Охотник, как человек бывалый, объяснил им, что рядом с ним поселились его дальние родственники.
– Передай им, – сказали наши «соседи», ‑ если они нас не выдадут, то мы их не тронем…
У всех нас тоже отлегло от сердца. Похоже, на Псху администрация знала о тайном убежище уголовников, но никто не хотел связываться с этими людьми. Как показала жизнь, охотники, бандиты, медведи и монахи всегда ищут укромные места.
Адриан, Валерий и я, взвалив на спины тяжелые рюкзаки, снова отправились на Грибзу, чтобы окончательно приготовить церковь к зимовке. Спустя несколько дней к нам поднялся усталый и взволнованный москвич. Он принес краткую записку от архимандрита:
– Отцы и братья, слушайте радио! В стране переворот!
Текст записки удивил всех: откуда у нас на Грибзе радио? Аркадий поведал нам, что группа высших правительственных чинов образовала Чрезвычайный комитет и теперь неизвестно, что будет дальше.