Надежда греет душу, вера питает, и лишь любовь растит ее благодатью Отчего милосердия, ибо она каждую преданную ей душу принимает в себя навечно. Родители рождают детей в жизнь земную, а Церковь рождает своих чад в жизнь вечную. Как отец и мать дорожат каждым своим ребенком, отдавая ему жизнь, так благодать дорожит каждым сердцем, отдавая ему всю себя без остатка, дабы оно возрастало в вере, познании и Любви.
Любая работа красива тем, что в нее можно вложить всю душу. Но всякая деятельность становится ядом для души, когда она вызывает у нас азарт и привязанность, отрывая сердце от Бога и отравляя душу возбуждением. Для следующего подъема всем братством на Грибзу мы загрузили в рюкзаки походную еду: детские каши, которые можно было есть в сыром виде, разбавив родниковой водой, копченый непортящийся сыр сулугуни, сухари и мед, подаренный пчеловодом. Теперь в скиту у нас стояла целая фляга отличного меда, полученного в благодарность от Василия Николаевича. С папоротниковой поляны, проводив ребят после ночевки, мы еще раз спустились на водопад и подняли крупы, муку и соль. В этом переходе я впервые использовал две лыжные палки. Об этом способе передвижения я прочитал у Месснера, и способ мне показался удачным. Андрей тоже приноровился к использованию двух палок, найдя этот метод очень практичным.
Первым делом мы взялись за установку фундамента. Обнаружив поблизости четыре огромных валуна, дружными усилиями с помощью рычагов мы перекатили их на каменное основание под наклоненной пихтой. К нашему кресту мы прикрепили литую иконочку Пресвятой Троицы и с благоговением прочитали перед ней акафист преподобному Сергию. Затем отобрали самые крупные бревна и из них сделали первый венец нашей церкви.
Впервые мне пришлось взяться за плотницкое дело – рубить лапы для углов храма. Архимандрит подарил книгу «Как построить сельский дом». Смотря в нее, я изощрялся и так, и эдак вырубать в бревнах соответствующие пазы. Не зная самой плотницкой техники и не имея навыков работы с топором, я за это умение буквально заплатил своей кровью. Еще раньше, когда я ошкуривал с ребятами бревна, топор вырвался из рук и вонзился в правую стопу, рядом с пальцами, пробив ботинок. Жуткий вид топора, торчащего в ноге, привел меня в растерянность: что теперь делать и смогу ли я ходить? Вытащив топор, я заклеил рану куском мумие и забинтовал ее, продолжив работу под соболезнующие вздохи своих помощников. На удивление, рана затянулась за неделю, оставив небольшой шрам.
Второй раз, работая с Андреем на стене церкви, я сидел верхом на бревне, вырубая паз. Топор соскользнул с бревна и вонзился в правую ногу, чуть выше колена. Эту рану я тоже заклеил кусочком мумие и крепко перебинтовал. Горестные мысли проникли в сердце: «Почему это происходит? Конечно, по моим грехам и рассеянности…» – укорял я себя. С той поры основным моим правилом стало перед началом всякого дела читать молитвы от всех искушений, поранений, ударений и падений, прося у Бога защиты и укрепления в молитвенном внимании. С этого времени такие случаи прекратились.
Несмотря на мои раны, работа спорилась, и нам за неделю удалось поднять строение до человеческого роста. Теперь началось самое сложное – нужно было пропилить двуручной пилой ровные проемы для двери и двух окон. Как мы ни старались пилить ровно, пила то и дело уходила вбок, оставляя большие зазоры. Сожалея о своей неумелости, вставили в проемы дверь и окна. Церковь сразу приобрела зримые очертания. Пропорции ее казались нам удивительно красивыми.
Помня, как местные жители устанавливали стропила («выше стропила, плотники!»), мы взялись и за это. Однако пришлось изрядно помучиться, чтобы удержать тяжелые балки на высоте и еще закреплять бревна скобами, загонять их ударами тяжелого молота. Тем не менее и это удалось закончить. Не хватало только самой крыши, потому что кровля находилась в тайнике на водопаде. Правда, еще не были готовы полы. Я не успел наколоть досок клиньями. Мы оставили эти работы на осень.
Наконец настала пора похода, которого мы с Андреем ожидали с нетерпением. Перед нами лежал совершенно непроходимый верхний Бзыбский каньон, по которому никогда не ступала нога жителя Псху. Туда не забредали даже охотники. В книге, описывающей географию Чедыма, вершина которого вздымалась над Бзыбским хребтом, говорилось, что в Абхазии, оказывается, есть свой «Бермудский треугольник» – непроходимые ущелья с крутыми водопадами, где пропадают охотники и туристы. Все эти места находились рядом, только по ту сторону Чедыма.
В письме я испрашивал благословения у батюшки осмотреть этот район сверху, с хребта, чтобы, в случае нашего изгнания из заповедника, перейти в более глухие места. В последнем письме отец Кирилл разрешил нам присмотреться к этим ущельям, не входя в глубь самой территории. Один из таких участков, Верхний Бзыбский каньон, находился вверх по Бзыби, сразу за Грибзой.
В бинокль, со скал нашей поляны, круто обрывающейся на восток, мы заметили прекрасную долину, посреди которой возвышалась покрытая пихтами коническая гора. Еще отец Пимен, увидев ее с вертолета, вместе со мной мечтал построить там храм в честь святого Иоанна Предтечи. Над этой замечательной долиной возвышалась громадная вершина Герванта, за которой в облаках стояли ледяные гиганты Эрцог, Ульген, переходящие в двуглавый Эльбрус.
Рассвет выдался хмурый. По ущелью наползали клочья тумана, тянуло сыростью, но нас выручало бодрое настроение. Мы с ходу ринулись вниз по обрывам, надеясь без всяких задержек переправиться чрез Грибзу. Но прямой путь оказался значительно труднее длинного обходного. Изрядно промучившись на скользких скалах и ободравшись в мокрых кустарниках, мы наконец оказались на берегу бурного потока.
То, что сверху представлялось красивым голубым каскадом, на месте предстало ревущей стремниной из брызг и пены, перейти которую мы не решались. Теперь у нас в запасе имелась веревка. Один ее конец я привязал за дерево на скале, метрах в трех над рекой, а другой попытался перебросить через ревущий приток, привязав к веревке камень. Но клокочущий напор воды стягивал веревку в поток, когда она провисала.
– Батюшка, бросайте мне веревку! – пересиливая шум воды, крикнул мне товарищ.
Я сверху скинул ему конец веревки. Он обвязал ее у себя на груди и – не успел я опомниться, как он разбежался и прыгнул через реку. Прыгнул он, как настоящий отчаянный каскадер, – распластавшись в воздухе и вытянув руки вперед. Пролетев над стремниной, Андрей ухватился за кусты на другом берегу реки. Хотя он был почти на берегу, ноги его попали в воду, и похоже было, что он ударился правой ногой о подводный камень. Лицо его морщилось от боли. Удар в воде о камень всегда больнее, чем на суше.
Скоро смельчак уже стоял на берегу и знаками показывал мне, чтобы я спускал по веревке наши тяжелые рюкзаки. Его рюкзак удачно съехал сверху по натянутой веревке прямо в его руки. Когда пошел мой рюкзак, на середине реки его заклинило, а взлетающие волны начали затягивать рюкзак в воду. Напрасно Андрей натягивал веревку. Напор воды был такой сильный, что рюкзак крутило и переворачивало стремительным течением. Видя, что река вырывает из рук моего отважного спутника веревку с моими вещами, я обвязался этой веревкой и зашел в бурлящую воду. Меня сразу сбило с ног и закрутило вместе с рюкзаком. Но мой верный напарник прыгнул по пояс в воду и страшным напряжением всех своих сил подтянул меня к берегу.
И вот мы стоим на противоположном берегу, ошеломленно глядя друг на друга, мокрые до нитки. Мой рюкзак со спальником, вещами и продуктами полон воды. Вдобавок начал моросить мелкий дождь. Вылив из рюкзака воду, я предложил Андрею не мешкая искать место для ночевки, чтобы разжечь костер и просушиться. Но еще долго нам пришлось продираться сквозь сплошные заросли огромных кустов рододендрона, с ветвями толщиной в руку. Ветки норовили стиснуть горло мертвой хваткой, рюкзак будто кто‑то отрывал сзади вместе с плечами. Лыжные палки отчаянно мешали.
Только к вечеру мы выбрались на относительно свободное небольшое пространство среди зарослей, достаточное, чтобы разместить палатку. Я стал осматривать свои вещи. Долгий опыт научил меня каждую часть груза класть в полиэтиленовый пакет. Слава Богу, продукты и вещи были более или менее сухими, лишь спальник немного промок. Но вся моя одежда, как и одежда Андрея, вымокла полностью. В резиновых сапогах хлюпала вода. К сожалению, костер под дождем развести не получилось. Поэтому мы поужинали сыром и сухарями и, переодевшись, забрались в спальники.
Расстроенный таким началом похода, я молчал.
– А можно было и поблагодарить! – подал голос Андрей.
Он явно прокручивал в памяти свой лихой прыжок над водой.
– Да, ты такой трюк исполнил, как настоящий каскадер! Спасибо тебе, что рюкзак не уволокло течением… Но так прыгать через реку, словно ты киногерой, нельзя! Можно убиться…
– А я действительно подражал моему любимому киногерою! – признался мой сосед по палатке.
– Кому же это? – заинтересовался я.
– Есть такой, называется Рэмбо!
– Сам ты Рэмбо! – усмехнулся я.
Фильмов я не видел уже много лет и ничего не знал о кинозвездах. Андрей, почувствовав мое совершенное неведение того, что творится в киномире, до ночи рассказывал мне сюжеты своих любимых фильмов.
Перед сном, при свете фонарика, мы прочитали монашеское правило. Я еще попробовал помолиться по четкам под монотонный шум непрекращающегося дождя. Почти засыпая, услышал, как мой «Рэмбо» застонал.
– Что с тобой, Андрей?
– Правая нога чего‑то побаливает… Ударился о камень… – прошептал он.
Подсвечивая фонариком, мы осмотрели его ногу: ступня опухла. Было видно, что ушиб серьезный.
– Боже, только бы не перелом! – взмолился я. – Тогда нам будет совсем худо, слышишь, Андрей?
Достав из рюкзака освященное масло от лампады у мощей преподобного Сергия, я помазал распухшую ступню.
– Молись преподобному Сергию, друг, иначе нам несдобровать…
– Молюсь, батюшка… – отозвался напарник. – Подождем до утра…
Мы заснули, а дождь все барабанил по палатке, словно уверяя нас, что ему не будет конца.
Утро наступило нескоро. Вернее, оно давно уже началось, но густой туман стоял почти до полудня.
– Как твоя нога? – спросил я, когда Андрей пошевелился.
– Болит пока…
Мы осмотрели ушиб и опечалились: опухоль увеличилась. Мы снова помазали ступню освященным маслом, но нам обоим стало понятно, что в таком состоянии поход невозможен. Дождь перестал. В облачных просветах проглянули горы. Насобирав сырого валежника и наползавшись под мокрыми кустами, я смог развести костер. До вечера мы просушивали промокшую одежду. Отсыревший спальник тоже высох, развешенный на ветках рядом с костром. Вечер мы опять провели в палатке. Андрей рассказывал мне свои любимые фильмы, пока не уснул. Я долго молился по четкам под вновь начавшийся шум дождя.
Нас разбудил звонкий пересвист птиц. Первые лучи солнца расцвечивали узорами стены палатки. Я открыл вход и зажмурился: ослепительные искры сверкающих капель вспыхивали на ветвях и слепили глаза. Выпукло и близко прорезались горные дали. От свежего воздуха по коже шел озноб. Вдали голубели горные хребты.
– Боже, какое чудесное утро! – вырвалось у меня из груди.
– Батюшка, у меня нога не болит! – раздался радостный голос из палатки.
– Да ты что? Вот здорово! – обрадовался я. – Проверь ногу на всякий случай, походи немного возле палатки!
Андрей вылез и убедил меня, что нога совершенно не болит. Улыбка вновь вернулась на его лицо. Осмотрев ступню, мы удостоверились, что опухоль совершенно спала.
– Это тебе преподобный помог! Значит, Господь благословляет наш поход… – сделал я вывод под торжествующую улыбку Андрея.
Одно обстоятельство омрачало мое настроение. Идя на Грибзу, я надел новые резиновые сапоги с нестертыми подошвами, оставив старые в скиту. Горные ботинки не выдерживали множества ручьев и частых дождей. Ради тренировки Андрея, который первый раз был в «больших» горах, в перерыве между работами мы несколько дней назад поднялись в альпийские луга напрямую по лесистому обрывистому склону, продравшись сквозь колкую сетку ежевики. На крутых травянистых участках подошва резиновых сапог стала подводить меня. Я часто падал и ударялся всем телом о склон так сильно, что перехватывало дыхание. Осмотрев подошвы, я долго не мог понять: где же мои новые сапоги? Затем догадался: Адриан, уходя с братьями с Грибзы, по ошибке надел мои новые сапоги, оставив мне старые.
Палатку мы не взяли, рассчитывая одну ночь продержаться под пленкой. Но мерзли так сильно, что постоянно приходилось переворачиваться, закутываясь в шуршащий полиэтилен. При этом то один, то другой съезжали вниз по склону метра на два, потому что более ровной площадки на крутом склоне не нашлось. Альпика нас поразила множеством пастушеских балаганов, из которых вился дымок. Слышалось мычание коров, пасущихся в пестром разнотравье, с бегущими по нему зелеными волнами от свежего ветра. По лугам лежали огромные тени от кучевых облаков.
– Батюшка, это перед нами какая вершина? – спросил мой неугомонный спутник.
– Цыбишха.
– Давайте взойдем на нее! Тут же близко! – принялся он уговаривать меня.
– В другой раз, Андрей. Пора вниз идти! – пришлось остановить рвение восходителя.
– Ну ладно… – согласился он с неохотой. – А все же мне здесь нравится…
На спуске в лесу Андрей внезапно остановился и стал очень серьезным. Он уставился куда‑то вниз и знаками показывал, что внизу кто‑то бродит. Его настороженность передалась и мне.
– Что там? – шепотом спросил я.
– Медведь. Большой. Рыжий… – так же шепотом ответил он. Я приблизился поближе, но увидел лишь сомкнувшиеся кусты. – Ушел… – выдохнул мой помощник. – Ну и что?
– Знаете, он очень внимательно на меня посмотрел… Я не ожидал… – задумчиво произнес Андрей.
При возвращении на поляну мне вновь пришлось неоднократно испытать крутизну склона собственной спиной. Как бы там ни было, я в сильном унынии опять держал в руках доставшиеся мне старые сапоги и удрученно рассматривал их стертые подошвы, слушая веселое пересвистывание птиц, зовущих нас отправиться в неведомые края. В самом начале трудного похода я оказался в изношенной чужой обуви, доставившей мне уже много неприятностей. А теперь движение в ней по сложным горным трассам становилось опасным.
– Такие сапоги на склоне меня держать не будут! Это совершенно ясно! – вслух высказал я свое огорчение.
– Отче, возьмите мои сапоги, а я пойду в ваших! – великодушно предложил мой товарищ.
– Нет, Андрей, у твоих сапог размер меньше, спасибо! – с признательностью поблагодарил я его за самоотверженный порыв.
С тех пор я всегда осматривал обувь перед походом и просил это делать и своих спутников. «Что ж, буду в опасных местах держаться за Бога, больше не за кого!» – решил я, и на сердце посветлело.
Когда глаза начинают видеть сокровенное, а уши способны слышать потаенное, сердце легко принимает истину. Но еще требуются долгие годы для ее глубокого осознания и усвоения душой. Поверхностные знания ум схватывает на лету, это отличительный признак пустых знаний. Но даже самый сильный ум не может быстро усвоить духовные знания, так как вначале он должен отказаться от самого себя. Простой и цельный ум, не имеющий предпочтений, быстрее овладевает сложными духовными знаниями, чем сложный и многознающий ум – простыми истинами.