Когда в душе умолкнут размышления и представления о чем бы то ни было земном, в ней наступает дивное молчание, немое от всего вещественного. И это молчание становится небесным молчанием, когда в нем начинает говорить Господь неизреченными словами, воспринимаемыми духовным слухом чуткой души как веяния Божественной благодати. Хотя из любви возникает все, что есть, что было и будет, сама любовь остается всегда той же самой, без всяких изменений, ибо она даже сейчас такая же, какой была и будет во веки веков.
Преодолевая жизненные рубежи, мы преодолеваем на самом деле собственные страхи и опасения, чутьем проникая в обостренное восприятие Божественного Промысла, хранящего нас и ведущего по жизни на встречу с Богом.
Мы вновь долго пробивались сквозь сплошные заросли рододендрона и лавровишни, пока не оказались прямо напротив виденной нами в бинокль прекрасной уединенной долины. С трех сторон ее закрывали скальные хребты. В центральной части зубцами поднимался красивый пик, слева реяла в синеве громадная глыба массива Герванта. С огромной, отполированой древними ледниками каменной стены падал водопад, переходя внизу в красивую голубую реку, приток Бзыби. Посреди этой сине‑зеленой чащи, как зеленое украшение, стояла наша уединенная гора – место предполагаемого храма.
Необходимо было спуститься к Бзыби, но нам ее никак не удавалось увидеть. Мы находились в непроходимых широких кустарниковых зарослях, не ведая, где они заканчиваются. Стали ориентироваться на смутный шум реки, но прошло уже два часа нашего утомительного лазания по зеленым дебрям, а мы все еще не достигли берега. Земли под собой мы тоже не видели, так как уже несколько часов шагали по толстым переплетенным ветвям могучих кустов.
|
|
Случайно глянув вниз, я ужаснулся: мы все это время ползли над Бзыбским каньоном на огромной высоте! Ветви, подобно крыше, срослись между собой. Река шумела далеко внизу под нами, белея порогами. Не зря этот каньон считался непроходимым! Пришлось еще некоторое время ползти по кустам, опасаясь свалиться вниз. Вскоре начались громадные скальные блоки из базальта, затем каменные осыпи, и мы очутились на берегу реки, за пределами верхнего каньона.
Перед входом в узкое непроглядное ущелье Бзыбь привольно текла по галечниковым отмелям. Перейти ее вброд не составляло труда. Интересно было подняться на вершину нашей лесной горы – вид с нее открывался замечательный. Но с мечтой о постройке здесь уединенной церкви пришлось расстаться. Никакой груз по каньону затащить в эту даль не представлялось возможным. К востоку от вершины, где мы стояли, отходила узкая перемычка, поросшая редким кустарником. Она переходила в пологий склон левого борта долины, смыкаясь с большими скальными уступами, внушающими трепет.
– Батюшка, а куда идти дальше? – озираясь, спросил Андрей.
– Наверх, по скалам. За ними большие озера. Мне о них рассказывал лесничий, – ответил, я внимательно рассматривая лобастые скалы.
– Но там же стена!
– Вот туда и пойдем!..
На месте стало заметно, что на стену можно взойти по пихтовому редколесью. На карте у лесника стояли обозначения, что скальные уступы на подступах к озерам непроходимы. По опыту мне уже неоднократно пришлось убедиться, что на картах горы – это горы официальные, а на месте – они живые и умеют говорить о себе лучше всяких карт.
|
|
Солнце уже закатывалось за Чедым, когда мы, сильно уставшие, поднялись в луговое высокогорье. Повсюду рос низкорослый белый рододендрон. Его цветки были сладкими на вкус, и мы заварили их как чай, разведя слабый костерок из случайно найденной коряги. Пока ставили палатку, солнце почти закатилось. В долине Бзыби наступила ночь, а на гребне, где стояла палатка, все еще было светло. Нас мягко окутал загадочно‑безмолвный вечер. Травы, палатка, наши лица, горы и небо – все погрузилось в розовое зарево тонких и нежных оттенков. Это было настолько красиво, что мы сели на розовую траву, достали четки и молились, пока не подступила темнота. Разговаривали мы шепотом, не желая тревожить этот не от мира сего удивительный розовый свет, который тихо угасал на наших лицах, словно это было сокровенное свидание с небесами.
Стемнело. Резкий холод потек с вершины. Мы поднялись с камней. Вдруг Андрей застонал.
– Что с тобой?
– Батюшка, ногу свело. Разогнуть не могу. Нужно делать массаж ноги! Сам я не смогу его сделать…
Оказалось, что у него редкое заболевание: ленточные мышцы бедра могут от холода захлестнуть друг друга. Это может произойти и от неудачного положения ноги. В палатке Андрей лег на живот, и из его объяснений я пытался понять, что мне нужно делать.
– Только один доктор в Лавре умеет вправить мышцу, – стонал Андрей. – Если вы не вправите ее, я не смогу идти с тяжелым рюкзаком…
Я взялся вправлять ему ногу, не представляя себе, что из этого может получиться. Мой спутник был атлетического телосложения, и нащупать захлестнувшуюся мышцу было очень тяжело.
|
|
– Ну и нога у тебя, Андрей, – вырвалось у меня от усталости. – Как у слона!
– Делайте, батюшка, другого выхода нет. А я постараюсь молиться…
Час шел за часом, мы отдыхали и снова пытались вправить мышцу. К счастью, наконец‑то что‑то щелкнуло, когда я разминал ногу, и она выпрямилась.
– Батюшка, получилось! Слава Богу! Теперь нужно быть осторожнее, чтобы снова не свело… И боли почти нет! Невероятно… – радовался Андрей. – А вы помните, как вы это сделали?
– Нет, Андрей, не помню…
– Жаль… – вздохнул он.
Радостные, мы забрались в спальники. Над палаткой бродил тонкий свет нового месяца.
Утренний чай из белых цветков дался нам с большим трудом. Его пришлось готовить на слабом огне из тонких веточек, вдоволь намахавшись ковриками, чтобы раздуть огонь, и наглотавшись дыма. Ища выхода на верх скальной стенки, мы обнаружили едва заметную тропинку, ведущую в небольшой лесок в узкой щели среди отвесных скал.
– Смотри сюда – трос! – указал я рукой Андрею.
Это стояла охотничья ловушка – петля на медведя. Стало ясно, что поблизости есть люди. Тропа зигзагом уходила круто вверх, лавируя между скальными башнями. Еще немного усилий – и мы вышли на обширное плато, посреди которого мерцало синими искрами большое горное озеро, километра полтора в длину и ширину. На дальнем берегу виднелся пастушеский балаган, вился дымок, паслись лошади. По склонам разбрелись коровы.
Мы подошли к горному жилищу из камня, покрытому дранкой. Двое греков, заросших бородами по самые глаза, с изумлением уставились на нас.
– Откуда вы пришли?
– По тропе снизу… – ответил я.
– А как же вы ее нашли?
– Случайно.
– А на тропе трос видели?
– Видели.
Греки переглянулись.
– Ну ладно, мацони пить будете?
– А что это такое? – спросил мой друг.
– Как что такое? Настоящее кислое молоко!
Они дали нам в руки миски с густым кислым молоком, в котором торчали ложки.
Пока мы угощались, пастухи рассказали нам, что каждое лето пасут здесь коров с побережья, которых гонят сюда десять дней. Это озеро Мцра, в переводе с грузинского значит «уединенное», или Большая Анна по‑абхазски. Рядом с этим озером, за небольшим водоразделом, есть другое озеро, поменьше, называется Малая Анна. О тропе они попросили нас отдельно:
– Это наша секретная тропа, никому о ней не говорите…
Мы заверили пастухов в своей надежности держать слово.
Расспросив путь к Малой Анне и попрощавшись к греками, мы через полчаса вышли к небольшому темно‑синему озеру, по которому плавали большие льдины. Оно находилось повыше первого озера, поэтому даже летом лед не смог растаять полностью. Над ним нависал красивый зубчатый пик, отвесно уходящий в воду. Мы поставили на берегу озера палатку, а Андрей, взяв в подарок пастухам плитку шоколада, убежал с котелком за новой порцией мацони.
Солнце стояло высоко и я отправился осмотреть окрестности. Со стороны озера понравившийся мне пик выглядел совершенно неприступным. С обратной стороны он не казался таким устрашающим, его массив составляли ступенчатые складки горной породы. Желая помолиться на теплых скалах и ища укрытия от довольно холодного ветра, я начал подниматься по каменным блокам.
Азарт подъема увлекал меня все выше и выше. Вскоре зубчатая вершина замаячила высоко вверху, на фоне быстро летящих облаков. Останавливаться не хотелось. Сверху хорошо было видно, что наша палатка пуста и мой друг еще не вернулся от пастухов.
Наконец я добрался, запыхавшись, до острой, составленной из раздробленных гранитных блоков, вершины. Панорама вокруг лежала необозримая. Главный Кавказский хребет сверкал своими могучими ледниками. Два озера внизу, большое и малое, с его льдинами, вспыхивали солнечными искрами. Справа уходил в небо огромный пологий склон с альпийскими лугами – массив Герванта. На этом склоне я заметил маленькую фигурку, быстро движущуюся к вершине. В бинокль я разглядел, что это поднимался Андрей.
«Не удержался… – прошептал я. – Впрочем, в этом мы похожи друг на друга…»
Найдя острый камень, я выцарапал на вершине большие буквы ТСЛ – Троице‑Сергиева Лавра. И выложил из камней крест.
«Пусть это будет пик в честь Лавры преподобного Сергия!» Затем достал из кармана четки, нашел укрытие от ветра и вдоволь помолился. Вид бегущего далеко внизу по лугам Андрея, с котелком мацони, заставил меня с сожалением покинуть покоренную мной вершину. К палатке я спустился со стихотворением «Мцра».
* * *
Даже в июле не тают льды
На матовой сини озер,
Когда до них доберешься ты,
Одолев бастионы гор.
Вода этих чаш чиста, холодна
И где‑то, на самом краю,
Блестит расплавленный слиток дня,
Обжигая душу твою.
А склон перевала горяч и сух,
В шафранной ржавчине скал.
И ты не знаешь, что делать вдруг
С тем счастьем, что ты отыскал.
У палатки мы встретились почти одновременно.
– Батюшка, простите меня! Я соблазнился – поднялся на вершину Герванта! Она же была совсем рядом… Какой там вид, если бы вы знали… – запыхавшись, начал оправдываться мой восходитель.
– А я тебя хорошо видел, как ты поднимался!
– Откуда же вы могли меня видеть, если наша палатка стоит внизу и отсюда вершина закрыта ближайшим хребтом?
– Вот с этого пика, который теперь называется пик ТСЛ – Троице‑Сергиевой Лавры!
Андрей рассмеялся:
– Так мы оба побывали на разных вершинах? Но моя вершина лучше!
– Лучше, лучше, – улыбнулся я. – Но моя тоже неплохая…
Пока мы обедали восхитительным мацони и большой лепешкой, которую подарили пастухи, внизу подул холодный ветер. Солнце ушло за пик ТСЛ, и стало очень холодно. Мы залезли в палатку и, после вечерних молитв, быстро уснули, утомленные прошедшим днем. Пастухи указали нам обход этого скального района, приведя нас к тропе, уходящей на юг, в сторону моря. Нам нужно было выйти к склонам пика Чедым с южной стороны, где начинался абхазский «Бермудский треугольник».
Тропа сначала повела нас глубоко вниз, в глубокие врезы ущелья, а затем пошла параллельно Бзыбскому хребту, пересекая один за другим крутые горные отроги. То круто забирая вверх, то уходя в ущелья, где она часто терялась, тропа забирала все наши силы. В сильной усталости мы выползли на очередной водораздельный хребет. Когда справа мелькнула вершина, мы решительно устремились прямо вверх, взяв ориентиром Чедым.
На жарком и сухом южном склоне воды не было. Полынный горький запах сушил горло. Наши фляжки давно опустели, а склон уходил все выше и выше. Цепляясь за кусты и острые скалы, мы упрямо поднимались вверх. На этом изнурительном подъеме у меня начали срываться ноги с уступов из‑за стертых подошв старых сапог. Я безпрестанно падал, едва успевая схватиться руками за сухие колючие травы, чтобы не улететь вниз. К тому же нагретая резина сапог жгла так, что ноги горели, как в огне.
Сильная жара, раскаленный склон, обжигающая резина на сапогах, постоянные падения на глинистых обрывах и отсутствие воды превратились в какой‑то затянувшийся кошмар. И только когда свежий прохладный воздух проник в наши легкие, мы почувствовали, что этот кошмар остался позади. Мы встали на дрожащие ноги и огляделись. Перед нами расстилалось горное плато, усеянное огромными валунами. Вдали блестели белые нитки ручьев, бегущих по зеленым лугам со склонов Чедыма.
Зная, что места, по которым мы начали свой путь, непроходимы, наши души объединились в доверии к Богу, не оставляющему нас и открывшему в наших сердцах неведомое до этого и какое‑то невыразимое чутье, шаг за шагом сопровождающее нас в непроходимых горных дебрях. Сладко, Господи, вздыхать о Тебе в горной палатке, окруженной звездной ночью, благоухающей луговыми травами, волнуемыми порывами свежего ветра. Но еще слаще суметь забыть этот мир, ускользающий от нас подобно отражению в воде, чтобы ощутить внутри себя иной мир, который безконечно превосходит всю землю и всю вселенную с ее чудесами.
Как неоперившихся птенцов в гнезде пугает всякий шорох, так и сердца, еще не утвердившиеся в вере, устрашает малейшее искушение. Подлинная духовная решимость полностью побеждает мир сей, следуя за Христом. Целеустремленное сердце, обладающее такой решимостью, уже не стремится обратно в мир, но и не страшится его наваждений.
ВОСХОЖДЕНИЕ
Где бы ни пришлось оставить это тело, душа, встретившаяся с Иисусом на земле, всегда со всей очевидностью знает, что Он неразделим с ней, ибо Христос и есть ее вечные Небеса. Сколько бы мы ни созерцали внешнюю красоту мира сего, мы понемногу начинаем постигать одну главную истину: то, что внутри нас, несравненно превыше и лучше всего.
В духовной науке также есть свои законы, один из которых можно описать так: «Сила Божественной благодати прямо пропорциональна смирению и обратно пропорциональна гордости, как и настоящее счастье!» – думал я, слыша, как позади пыхтит Андрей, карабкаясь по скалам.
Взобравшись на плато, мы оглянулись: побережье, окутанное легкой морской дымкой, открылось перед нашими глазами. Белым романтическим видением угадывался Сухуми, в море виднелись плывущие корабли. Веер глубоких ущелий и хребтов уходил от предвершинного плоскогорья, где стояли мы с Андреем, к далекому, невыразимо прекрасному морю. Так вот он какой – абхазский «Бермудский треугольник»! Узкие ущелья настолько заросли густым подлеском, что пройти там не представлялось никакой возможности. Реки, текущие с Чедыма, устрашали взор безпорядочным каскадом непроходимых водопадов, уходящих в глубокие врезы в горных породах. Понятно – тот, кто попадал в эти ущелья, быстро терял силы, а выбраться из таких каньонов становилось практически невозможно. То, что мы изменили наш маршрут и вышли на горное плато под вершиной, спасло нас от блужданий по непроходимым дебрям.
Пройдя еще немного по россыпям сланцев, звеневших под ногами, как стекло, мы заметили узенькую тропинку. Река привела нас к пастушьему балагану, пристроенному к большой каменной глыбе.
«Вот и ночлег!» – вырвался у меня из груди облегченный вздох. Внутри людей не было, что еще больше нас обрадовало. Для костра удалось насобирать сухих веток мелкого кустарника, и через мгновение в очаге заполыхал огонь. Чай на закате оказался необыкновенно вкусным.
Прекрасный вечер вызванивал в розовеющий дали первыми звездами. Заходящее солнце опускалось в безкрайнее море, окрашивая далекие горизонты пурпуром и охрой. Мы долго молились по четкам, не торопясь уходить в темный балаган. На южном склоне Бзбыбского хребта стояло теплое лето, кузнечики блаженно перекликались в луговых ковылях. Наши взлохмаченные головы касались быстро летящих облаков.
Когда утром мы вышли из балагана с рюкзаками, готовясь продолжить путь, до нашего слуха донеслось позвякивание: снизу поднимались два ослика, груженные молочными бидонами и большими кастрюлями. За этим маленьким караваном шел его хозяин. После взаимных приветствий мы помогли ему развьючить ишаков и за чаем разговорились.
Это был армянин‑пастух из дальнего армянского села с побережья.
– Как же вы проходите эти жуткие ущелья? – спросил я с большим интересом.
– Все время надо идти только поверху. Вниз нельзя – смерть!
– А тропа вверху нормальная?
– Тропы почти не видно из‑за густой травы. Дорогу нужно хорошо знать, не знаешь тропы – пропадешь…
Затем пастух сразу сменил тему:
– А вы сами откуда?
– Из Москвы. – ответил Андрей.
– Дайте мне, пожалуйста, ваш адресок! Теперь я тоже хочу побывать у вас в гостях! – неожиданно закончил армянин.
Он записал адрес Андрея, но бедняге никогда уже не довелось им воспользоваться. Вся жизнь в недалеком будущем полетела вверх дном. До войны оставались считанные месяцы…
Над тропой, кружащей среди хвощей и мелких кустиков брусники, по которой мы двигались вдоль Чедыма, протянулись длинные осыпи. Они переходили в снежники, восходящие к скальным башням.
– Батюшка, давайте попробуем подняться на вершину! – умоляюще посмотрел на меня мой спутник.
– Андрей, в резиновых сапогах взойти наверх, куда поднимаются альпинисты со специальным снаряжением, – это абсурд! – отрезал я. – Тем более в моей изношенной обуви!
– Тогда благословите подняться насколько возможно, чтобы получше рассмотреть весь этот край! – не сдавался он.
Это показалось мне возможным. Успех наших первых восхождений на небольшие вершины волновал сердца желанием попробовать подняться и на этот красивый, но устрашающий своей крутизной пик.
Мы оставили рюкзаки у подножия предвершинной башни, взяв с собой небольшую сумку с сухарями и водой, и медленно пошли вверх по растрескавшимся скальным блокам, где камни лежали очень неустойчиво. Я то и дело просил моего неугомонного спутника не торопиться и не наступать на качающиеся глыбы. Затем скалы перешли в длинный язык фирнового слежавшегося снега.
Вскоре начались нависающие над нашими головами скальные уступы. Не знаю, как это случилось, но здесь, на этом подъеме, впервые появилось горное чутье, обостренное страхом серьезной опасности. Лавируя между вертикальными каменными стенками, неведомым для меня образом я находил новые и неожиданные возможности для подъема.
– Андрей, пожалуйста, запоминай приметы подъема, потому что спуск будет еще более сложным! – просил я своего друга, не надеясь запомнить все ориентиры нашего восхождения.
Последние несколько десятков метров мы уже карабкались по скальным столбам из диабаза и гранита, цепляясь за мельчайшие полочки и щели и помогая друг другу.
– Господи, помоги нам только спуститься целыми и невредимыми! – изо всех сил молился я, не представляя, как мы будем спускаться.
Вершина становилась все ближе и ближе, четко выделяясь на фоне неба остроконечным шпилем. Сделав последние усилия, мы вскарабкались на скальную площадку, размером два на два метра.
Это была вершина пика, где захватывало дух от голубой без‑конечности и бездонных пропастей, окружавших нас. Мы стояли на самой высокой точке Бзыбского хребта, и вся Абхазия распростерлась под нами. На северо‑востоке синели зубцы Агепсты над озером Рица, на севере в дымке угадывался массив Главного Кавказского хребта с Санчарским и Марухским перевалами. Позади, слепя глаза лазурью, искрилось море, устремившееся огромной дугой побережья на восток вплоть до Батуми. Облака, словно рыбья чешуя, стояли на далеком горизонте.
Под нашими ногами зияла неприступная бездна вертикальных гранитных стен, уходящих глубоко вниз, до фирнового плато. Единственный путь к вершине был именно этот, который мы нашли каким‑то неведомым чутьем. При взгляде вниз по спине шел холодок. Из‑за поднявшегося сильного ветра стоять на вершинной площадке становилось опасно. Мы присели на растрескавшиеся плиты, а Андрей начал разбирать небольшую пирамидку из камней. Он обнаружил в ней ржавую консервную банку из‑под сгущенного молока и достал оттуда записку альпинистов, в которой мы прочитали следующее: «Группа альпинистов из Новосибирска взошла на Чедым со второй попытки. Июль 1982 года».
– Батюшка, мы теперь тоже альпинисты! Надо же, покорили такую вершину! – ликовал восходитель в резиновых сапогах.
– Дорогой мой, ты помолись лучше, чтобы мы смогли спуститься обратно! Ведь гибнут больше на спуске, чем на подъеме…
Мое замечание заставило Андрея призадуматься.
Я осторожно посмотрел вниз, отыскивая путь, которым мы поднялись. От этого зрелища у меня стало холодно в груди. Понять, где мы прошли, казалось совершенно невозможно. Из сияющей бездны тянуло ужасом. С трудом поборов в себе страх и перекрестившись, на дрожащих ногах, судорожно хватаясь за скалы руками, я сполз на первую каменную полку. Мой друг молча следовал за мной. Мы перевели дух и вновь начали спуск.
Каждый каменный карниз под нами выглядел недоступным, но после спуска на него следующий скальный выступ казался еще более грозным. Тем не менее, в полном молчании, мы спускались все ниже и ниже, пока под нами не забелела длинная полоса фирнового снега, круто уходящая вниз. Спустившись, мы присели прямо на снег и посмотрели друг на друга. Наши лица молча говорили о пережитой опасности.
– Слава Богу, мы живы, Андрей!
– Да, батюшка, слава Богу! Но это был высший класс! – не удержался он.
Идти вниз по плотному фирну было очень утомительно, так как приходилось каблуками вбивать сапоги в жесткий снег, к тому же я постоянно падал, не в состоянии удержаться в обуви с истертой подошвой. Тогда мне показалось лучшим изменить тактику спуска, и я стал съезжать в сапогах, словно на лыжах, притормаживая лыжной палкой, когда набирал скорость.
– Андрей, делай как я – притормаживай палкой и старайся не разгоняться! – крикнул я, оборачиваясь.
Но мое замечание опоздало. Он стремглав пронесся мимо меня, лежа на спине и безпомощно глядя в небо.
– Повернись на живот и воткни палку в снег! – продолжал я кричать ему вслед.
Но мой друг несся вниз, палки безполезно болтались на его руках, а он пальцами и каблуками пытался погасить скорость. Слава Богу, что дальше крутой склон постепенно выполаживался, и Андрею удалось затормозить в рыхлом и протаявшем на горячем солнце снежнике. Когда он наконец поднялся, его фигурка казалась совсем микроскопической на фоне огромных размеров ущелья.
Еще час я спускался до него по лавинному снежному языку, который Андрей пролетел за десять секунд. Он хмуро вытряхивал из брюк набившийся в них мокрый снег. Ссадины на руках и ногах молчаливо свидетельствовали о его страдании.
– Почему же ты не тормозил, Андрей?
– Растерялся… – развел он руками и поглядел вверх. – Ну и полет… Ничего, царапины заживут! – улыбнулся он, заметив мой соболезнующий взгляд. – Главное, цел остался!
Тропа, по которой мы огибали Чедым, кружила столь прихотливо, что, казалось, проложена так нарочно. Чтобы выиграть время, я предложил сократить путь и пройти очередное ущелье напрямую, через его верховья, забыв о коварных подошвах на моих сапогах. Пока на крутом склоне тянулись редкие кусты, они помогали мне удерживаться от падения, но, когда мы вышли на голые скальные полки, дело приняло нехороший оборот. Для того чтобы выйти на седловину под Чедымом, предстояло пройти по скальному наклонному карнизу, хватаясь руками за нависшие скалы. Мой спутник ловко преодолел этот участок, длиной метров пятнадцать, а я остановился, понимая, что мне здесь не пройти.
– Батюшка, осторожно продвигайтесь и пройдете! Вот увидите… – умолял меня Андрей, заметив мою неуверенность.
Но, когда я пытался двигаться по наклонной скальной полке, сапоги не держали меня на скалах и скользили. Уходящий в пропасть обрыв притягивал взгляд. Оглянувшись назад, я понял, что обратный путь практически безнадежен – слишком много сил мы потратили на то, чтобы приблизиться к седловине.
– Андрей, сапоги скользят, не могу идти! – крикнул я ему.
Тот в ответ безпрестанно крестил меня, подбадривая умоляющим взглядом. Опустившись на четвереньки, чтобы было больше сцепления со скалой, я на коленях пополз вперед, понимая, что при одном неосторожном движении срыв неизбежен. Рюкзак цеплялся за скалы и угрожал сбросить меня вниз. Передвигая с молитвой руки и ноги, я тихонько двигался вперед. Во рту пересохло. Руки и ноги дрожали. Этот нелегкий переход вдоль обрыва длился словно целую вечность. Приблизившись к первым кустам за карнизом, я судорожно ухватился за них руками. В этот момент больше всего хотелось осуждать и ругать того паренька, который оставил мне свои стертые сапоги. Только молитва помогла мне вытащить ум из неприятного состояния, в котором он жаждал бранить и порицать ничего не ведающего мальчишку. Отдышавшись на зеленом склоне, мы полезли круто вверх на перевал, над которым возвышались белые пирамиды кучевых облаков.
Все страхи и раздражения остались далеко позади. Зеленые склоны в россыпях альпийской незабудки радовали взгляд. К вечеру мы взобрались на седло под Чедымом. Тучи быстро заволакивали небо. Резко стемнело. Нам пришлось в спешке ставить палатку. Она хлопала на ветру и вырывалась из рук. Укрепили растяжки большими камнями. Хлопанье полотнища и рев ветра над головой заставляли нас постоянно прислушиваться к тому, что творится снаружи.
Грянувший словно у самого уха оглушительный раскат грома заставил нас усиленно молиться. Громыхающее эхо покатилось по хребтам. Молнии вспыхивали одна за другой, как будто все они собрались на этой горной седловине. От спальников шло голубое сияние. Мы взглянули друг на друга и не смогли удержаться от удивленных возгласов. Наши волосы стояли дыбом, и из них вылетали голубые искры. При малейшем движении от рук и одежды вылетали языки голубоватого пламени. Я вспомнил, как читал в справочнике туриста, что во время грозы необходимо выбросить из палатки все металлические предметы. Мы выкинули в темноту котелки, алюминиевые миски, ложки, кружки и термос, и остались сидеть под оглушительный громовой треск и пальбу. Голосов своих нам не было слышно, но молились мы вслух безостановочно, прося Господа, чтобы Он оставил нас в живых.
В непроглядной темноте разразился шумный ливень, который продолжался до утра. Когда мы выглянули из палатки, стоял густой туман. Нигде не было видно ни одного просвета, и в этом сплошном тумане нам предстояло отыскать спуск к реке по лесным обрывистым склонам. Я помнил, что под нами находится большой водопад, по которому невозможно спуститься. Грохот его доносился сквозь туман. Нам надлежало по большой дуге обойти несколько узких ущелий с бурными водопадами и найти спуск по единственному лесному хребту, полого выходящему к Бзыби. Попасть на него можно было лишь при некоторой видимости. Как нарочно, дождь не заканчивался и висел густой туман, полностью скрывающий наш путь. Хотелось остаться в палатке и переждать дождь, но он мог продолжаться и неделю. Наше положение осложнялось тем, что моего друга в скиту ожидал билет на самолет, к тому же Андрей обещал начальству явиться в Лавру без опозданий.
В полном тумане, повисшем на горах без всякого движения, мы продолжили спуск, не ведая, где находимся. Дождь лил не переставая.
– Андрей, ты тоже молись, чтобы нам хотя бы на секунду увидеть, куда мы идем! – безпрестанно просил я своего товарища.
Под густой пихтой, где казалось немного посуше, мы остановились и, молясь, во все глаза вглядывались в густую пелену, чтобы увидеть хотя бы часть рельефа. Но все было тщетно. Наша одежда совершенно промокла, и мы дрожали от холода. С пихты неожиданно посыпались дождевые капли. По верхушкам леса прошумел ветер, и туман пришел в движение. Впереди, в туманном окошке, проглянул на миг узкий лесной гребень, по которому нам следовало двигаться вниз. Мы стояли в опасном месте, где вниз расходилось несколько совершенно непроходимых ущелий, заканчивающихся клокочущими водопадами, откуда выбраться у нас уже не оставалось бы сил. «Господи, помилуй нас и спаси!» – с этими словами мы устремились вниз единственно верным путем, чтобы успеть пройти побольше, пока открылась небольшая видимость.
Не позволяй своему сердцу уснуть в лености и остыть в отчаянии. Ибо в Господе хранится животворящая благодать, пробуждающая усыпленных и восставляющая расслабленных. Душа хочет слышать сокровенное, видеть невидимое, познать непостижимое, ибо она желает верить. Да не постыдится вера ее в Твою благость, Господи, делающую немощных сильными, а порабощенных страстями – свободными в Твоей Божественной свободе.
ПЕРЕПРАВА
Прошу Твоей помощи, Владыко Человеколюбче, да отвергну самого себя, чтобы всецело постичь Тебя, Боже, и в Тебе обрести нового себя, – нового не плотью и размышлениями, а совершенным преображением души во Святом Духе. Укрепляясь в добром, укоряя себя в дурном, верная душа, обретшая в себе Иисуса Христа, продолжает возрастать в добре и учится любить Бога и ближних, чтобы в полноте постичь ту любовь, которою Ты любишь нас, Возлюбленный Иисусе, Боже наш.
Безкорыстная помощь ближним изменяет эгоцентричный ум, делая его христоцентричным, когда в нем тихо загорается утренняя звезда первой благодати.
Держась друг друга, чтобы не потеряться в густом тумане, Андрей и я спускались к реке.
Чем ниже мы продвигались, тем воздух становился теплее, хотя небольшой дождь продолжал сыпать сверху мелкими ледяными каплями. Сквозь туман изредка начало проглядывать солнце. Лес сразу ожил, наполнился птичьими голосами и теплом. Грозный гул реки заставил нас насторожиться: от прошедшего ливня Бзыбь вздулась и своим гулом словно предупреждала нас о новой опасности. Выйдя к берегу, мы впали в отчаяние.