Провожая, Василий Николаевич обнял меня и сказал, склонив голову набок, словно всматриваясь во что‑то в моей душе:
– Батюшка, кажется, у нас на селе начинается новая жизнь! Предлагаю использовать мой большой дом для церковных служб, а потом мы все сообща обязательно построим на селе церковь…
– А как называлась прежняя церковь на Псху?
– Троицкая!
– Вот пусть будет снова храм в честь Пресвятой Троицы…
Мы распрощались с каким‑то новым ранее неведомым чувством – как будто стали близкими родственниками или уже были давними верными друзьями. Сердца всех нас, объединившихся возле церкви, не предполагали, что наши судьбы, хранимые в руке Божией, находятся на пороге больших и серьезных испытаний.
Суета соблазняет душу болезненным любопытством испытать ее пустые заботы и тревоги в обмен на нашу жизнь, в то время как благодать просто дарит сердцу покой и умиротворение от суеты и безысходности, наделяя душу вечной Жизнью. Суета оскверняет душу и обманывает ее, как бы говоря: «Разве ты обойдешься без помыслов обо мне?» Благодать безкорыстно отдает себя ищущей душе, в молчании облегчая ее бремя и очищая от помыслов.
Своими усилиями можно прийти лишь к перевозбужденному состоянию запутавшегося ума, понимаемому сбитыми с толку людьми как мирская «радость». Но чтобы войти в истинную радость Господа своего, необходимо сердцем услышать тихий и кроткий глас духовной благодати, которая доступна чистому и смиренному сердцу в той мере, насколько оно очистится от возбужденного и невежественного состояния ума.
НАЧАЛО СКИТА
Плач и сердечное сокрушение – лучшая для Бога молитва, возносящаяся от скорбящего сердца, ибо в ответ Он ниспосылает в это сокрушенное сердце мир и покой благодати. Мирские помыслы, словно мыши, день и ночь грызут плоть сердца, доставляя ему невыносимую боль страданий. Свобода от помышлений есть наивысшее блаженство, несравнимое ни с каким земным наслаждением, ибо такое блаженство есть спасение от утомительного и изнуряющего бремени забот и попечений.
По мере роста внутренних молитвенных сил душа перестает искать опору во внешних обстоятельствах, так как начинает обретать ее внутри себя. Несколько недель, что я пробыл один в скиту, значительно меня укрепили. Вскоре мне передали, что мой друг с помощниками уже находятся в Сухуми и на днях прилетают на Псху. Я отправился в сельский аэропорт встречать архимандрита и ребят, добровольно приехавших помогать нам в строительстве скита и кельи. Прибыло шесть человек, хорошие парни, ничего, к сожалению, не умеющие делать профессионально, зато полные энтузиазма и молодых сил. Большим караваном мы двинулись по тропе. Часть груза сыновья пчеловода навьючили на лошадей. Все, что смогли забрать, несли в рюкзаках мы сами. Остальное оставили для перевозки на вертолетах. Так как рюкзаки были довольно увесистыми, то основной вопрос – «Долго ли еще идти?» – часто звучал на поднимающейся в гору тропе. Приходилось много раз останавливаться и отдыхать, но свежий горный воздух, кристально чистая вода родников и необъятные горные виды помогали всем забывать о тяжести рюкзаков и о долгом пути.
К приезду помощников мне удалось очистить дом от мусора и застеклить окна, собрав разбитые куски стекла. Деревянные полы в доме большей частью остались целы, поэтому все стали располагаться в единственной большой комнате, а потолок накрыли пленкой. Поскольку в доме никаких топчанов не осталось, многие из гостей улеглись на мешки с мукой. Я остался в палатке во дворе. В ней, несмотря на сильные летние грозы, было уютно и уединенно. Отец Пимен ввел распорядок в нашу общую жизнь: утром мы сообща читали полунощницу, часы и изобразительные. А в три часа сделали обед, перед которым читали вечерню. На ночь читали повечерие с акафистом и утреню с вечерними молитвами. Это правило всем нравилось, и каждый читал и пел с большим воодушевлением.
Архимандрит передал мне письма – одно от батюшки, которое я прочитал с большим теплом в сердце, другое – от моего отца. В письме старец отвечал на мои вопросы о духовной жизни и о нашем общем желании ввести ночные богослужения, что тогда всем нам было в диковину, как совершенно незнакомая практика ночных молитв. Он благословил нам собираться ночью в два часа, и все с восторгом встретили это благословение. Заодно отец Кирилл подтвердил целесообразность предложения архимандрита – он строит скит, а я – церковь и келью в горах. Папа кратко писал о своей жизни, сообщая, что у него все хорошо, и делился различными новостями из Лавры.
Отец Пимен привез с собой долгожданный груз: все необходимое для литургии – антиминс, сосуды, книги и простые холщовые облачения. Первую всенощную с литургией мы служили ночью во дворе на праздник святых апостолов Петра и Павла, соорудив нечто вроде престола. В руках все держали свечи, озаряя сгустившуюся темноту трепетными огоньками. Над нашими головами, словно гигантское паникадило, сияли огромные мерцающие светила. Эта первая ночная литургия на месте монашеской церкви в честь великомученика Пантелеймона всех нас очень сблизила.
Из Сухуми на Псху в ту пору летали два маленьких вертолета, кроме единственного «кукурузника». Пилотами были молодые грузинские летчики, веселые отзывчивые парни, хорошо говорившие по‑русски. Узнав, что мы монахи, они безплатно перевезли наш остальной груз из «крысиного» домика с окраины Псху на Решевей, посадив вертолеты прямо в огороде. При разгрузке самолета мой друг, неловко взвалив мешок с мукой себе на спину, заработал грыжу, которая мучила его потом долгое время. Именно тогда на Псху к нам прибилась беременная кошечка, которую жалко было бросать в пустом доме. Я посадил ее в мешок, и она тоже прилетела с нами на новое место. Когда мы выпустили дрожащую от страха кошку, она, пугаясь грохота двигателей, убежала на чердак и спряталась там в каких‑то дырах. Удивительно, что родившиеся котята тоже пугались вертолетного шума, когда грохочущая машина пролетала высоко в небе, держа курс на Сухуми. Тогда котята с таким же ужасом убегали на чердак и прятались в досках.
С этими же летчиками я однажды чуть было не выпал из вертолета в открытую дверь, потому что не был пристегнут. Второй летчик высадился на лесной поляне и собирал там орехи. Мой пилот, пролетая над поляной, заложил крутой вираж, приветствуя своего друга. Я сидел в кабине рядом с летчиком. Внезапно подо мной распахнулась голубая бездна, так как дверей в кабине не было вообще. Если бы не удалось инстинктивно ухватиться руками за поручни, то я бы просто улетел вниз, в безкрайние просторы леса. А веселый грузин даже не заметил моей паники, увлеченно кружа над поляной. К слову сказать, когда разразилась война, они не стали воевать против Абхазии, а сразу же на этих самых вертолетах улетели в Краснодар. Спасибо этим парням за их безкорыстную помощь! Заодно со Псху удалось привезти стекла и старенькие рамы для окон. Когда я их поставил, заменив разбитые осколки и сгнившие рамы, наш разрушенный дом начал приобретать жилой вид.
Жажда потрудиться во славу Божию и на благо нашего скита воодушевляла всех нас, побуждая хвататься за все дела сразу, поэтому каждый день стал походить на нескончаемый аврал. Чем больше приходилось трудиться, тем больше прибавлялось работы. Сельские профессионалы поставили нам задачу вытесать балки для стропил и перекладины на новую крышу из отобранных в лесу деревьев. Старший лесничий разрешил использовать для строительства любой лес, кроме пихт. Василий Николаевич получил разрешение свалить одну пихту. Из нее он вместе с сыном заготовил дранку на крышу – пихтовые дощечки, служащие кровлей дома. А нам еще нужно было защитить всю территорию крепкой изгородью от свиней, диких и домашних. И тех и других было вокруг великое множество. А также эта изгородь защитила бы огород от коров и лошадей, которые бродили среди нашего поселения совершенно свободно.
Времени на молитву по четкам почти не оставалось. Я попросил отца Пимена ввести дополнение к распорядку: благословить всем, в периоды небольших перерывов в работе (а прерываться, чтобы немного передохнуть, все равно приходилось), тянуть четки или же читать Евангелие и Псалтирь для тех, кто незнаком с Иисусовой молитвой. Это правило состояло в следующем: мы работали до первой усталости, а потом каждый, в виде краткого отдыха, тянул две четки или читал Евангелие. Такое дополнение к нашим многочисленным попечениям позволило избежать аврального перевозбуждения, а также давало возможность в течение трудового дня помолиться. К тому же эти краткие молитвы хорошо настраивали душу к вечернему богослужению.
Пока по воскресным дням все причащались запасными Дарами, и каждый мог заниматься своими делами. Кто отдыхал с книгой, кто уходил на реку ловить рыбу, кто собирал в лесу грибы. Я даже не представлял, что в лесу может расти столько грибов, сколько их росло на Решевей. Достаточно было немного отойти от дома, как за пятнадцать минут плетеная корзина доверху наполнялась лисичками, сыроежками, белыми грибами, груздями и даже «царскими» грибами, как их называли местные жители.
Взяв четки, я отправлялся по воскресеньям в лес, где находил скрытые места, чтобы побыть в молитве одному. Но архимандрит чувствовал себя как‑то неуютно, если не видел меня рядом. Время от времени он выходил из дома, и его зычный голос оглашал окрестности: «Симон! Симон!» Я выходил из кустов, пытаясь понять, в чем дело и почему я так срочно нужен. Причиной всегда оказывалась какая‑нибудь мелочь: то молоток затерялся, то лопату не могут найти, то не могут вспомнить, где стоит банка с крупой. Все это было предметом общих шуток и смеха. Нередко всем братством овладевало любопытство отыскать место моего очередного уединения…
В один из погожих дней в нашем скиту собрались почти все мужчины с различных хуторов Псху: они начали делать крышу. Наша работа состояла в том, что мы волоком подтаскивали изготовленные нами стропила и балки и веревками поднимали их на верх дома. Опытные мастера устанавливали их и набивали дранку. Наше неумелое обращение с топорами вызвало много шуток со стороны плотников, которые, трудясь на крыше, посмеивались над неуклюжестью молодых ребят. В Сухуми отец Пимен выпросил у матушки подслеповатого послушника. И теперь он тоже работал на чердаке, постоянно проваливаясь сквозь тонкий потолок и делая в нем большие дыры. Несмотря на различные недоразумения, мне довелось многое узнать и запомнить важные детали в строительстве дома, а особенно приемы изготовления и установку стропил и каркасных балок. О способах рубки деревянного дома у меня остались некоторые познания еще с того времени, когда мы с экономом закладывали церковь в Лаврском скиту.
Крышу сделали в один день. Все, кто помогал нам, оказались отличными людьми. Архимандрит записал имена мастеров в наш первый скитский помянник, и мы пообещали местным жителям всегда поминать наших благодетелей вместе с их семьями. Оставалась еще одна работа, на которую никто из нас не решался, – устройство печи, от которой в доме сохранился только фундамент. В дождь становилось очень зябко и сыро, к тому же мы до сих пор готовили еду на костре во дворе.
Один из плотников оказался умелым печником. Он остался у нас ночевать и старательно отстоял все вечерние молитвы. На следующий день мы отправились по окрестностям в поисках подходящей глины. На обрыве в лесу печнику посчастливилось найти хорошую глину, и он дал мне задание принести в рюкзаках ее как можно больше. Песок он рекомендовал поискать по берегам реки.
Глины мы принесли много, так как она, даже с полным рюкзаком, была не слишком тяжелой. А вот с песком пришлось помучиться. Влажный и жутко тяжелый, он доставил нам немало хлопот. Пришлось неоднократно спускаться к реке и тащить вверх тяжелый неподъемный рюкзак с песком. Во время этих тяжелых грузовых рейдов я подружился с двумя ребятами, которые мне очень понравились. В дальнейшем именно с ними удалось построить келью и церковь на Грибзе. Одного звали Валера. Это был высокий, слегка неуклюжий белокурый парень с добрым лицом и улыбающимися глазами, удивительно тактичный и отзывчивый. Если случалось толкнуть его во время работы, или мокрый песок из поднимаемого нами с земли рюкзака попадал ему за шиворот, он всегда говорил: «Ничего! Ничего!» Ноги его постоянно цеплялись одна за другую, при этом Валера всегда восклицал: «Что это я сегодня такой неуклюжий?» Это выражение стало у нас ходячей поговоркой. Другой паренек помладше, Адриан, тонкокостный, расторопный и очень рассудительный, несмотря на молодость. Он намеревался стать послушником в Лавре, а пока состоял в духовных чадах отца Пимена, но вскоре стал для меня таким верным и преданным другом, что и по сей день я вспоминаю его с чувством глубокой благодарности.
Так прошел месяц в трудах и хлопотах. Труды были большей частью однообразными – выкашивание большого сада, сбор плодов с одичавших грушевых деревьев, ронявших мелкие, но очень сладкие груши. Эти высохшие плоды мы использовали вместо конфет. Архимандрит начал сооружать большую пристройку к дому в виде кладовой, что, конечно, оказалось совершенно необходимо, так как места в доме не хватало даже для нас, тем более для хранения в нем продуктов и инструментов. Он привез с собой бензопилу и довольно ловко управлялся с ней: валил большие прямоствольные осины и затем распиливал их вдоль на широкие доски. Это был очень трудоемкий процесс, но он увлеченно орудовал бензопилой, взяв меня в помощники. От запаха бензиновой гари у меня на всю жизнь появилась аллергия на любые выхлопные газы. Тем не менее работа шла дружно и быстро. Все братство впрягалось в веревки, и мы, подобно репинским бурлакам, вытягивали длинные бревна из леса к скиту, где мой друг распиливал их на доски.
К сожалению, постепенно в наших отношениях стали возникать недоразумения, вызванные моим неправильным поведением. Архимандрит, уж так сложилось с поры его экономства, предпочитал командный стиль управления, который обычно распространен в монастырях. Присмотревшись к нам, ребята стали держаться поближе ко мне, с удовольствием выполняли мои просьбы. Отец Пимен все чаще оставался один, и ревность начала проникать в его сердце. Это было видно по тому, как часто у него стали хмуриться брови. Я упрямо не хотел принимать отношения «подчиненный и начальник», твердо зная, что для лесной жизни они не годятся.
Моя вина состояла в том, что наших молодых помощников надлежало тактично обратить к искреннему послушанию и уважению к начальнику скита и моему другу личным примером в послушании, что, конечно, принесло бы пользу всем нам. Но во мне также возник ропот из‑за того, что командные методы распространялись и на меня. Это начало сказываться на нашем общении. Мне стало интереснее общаться с простыми, не имеющими никаких претензий парнями, чем с суровым, нахмуренным архимандритом, которому необходимо было подчиняться. Однажды я, под действием душевного сопротивления, воспротивился какому‑то его приказанию. Мой друг вышел из себя и закричал на меня:
– Когда же это кончится? Ты что это себе позволяешь?
Прости меня и мое упрямство, мой добрый старый товарищ! К вечеру мы помирились, и все же постижение сути истинного монашеского послушания пока еще мне упорно не давалось. Я понимал, что поступаю неправильно, но никак не хотел это признавать.
Начало нашей жизни на Решевей вызвало необходимость закупить емкости для хранения продуктов, так как по ночам полчища крыс сновали по дому и портили продукты и одежду. Мы с отцом Пименом вылетели в Сухуми, где матушка передала мне два письма. Мой отец сообщал, что он жив и здоров, ходит в Лавру на службы и молится обо мне у преподобного Сергия. Из монастыря к нему приходят батюшки. Экономский отдел, а также все столяры и слесари кланяются и просят молитв. Отец Кирилл писал, что мне следует довериться в послушании нашему архимандриту, уверяя, что Бог исправит его ошибки ради нашего единодушия и послушания.
Нам тут же захотелось дозвониться до батюшки, чтобы, воспользовавшись случаем, услышать его родной голос. Сначала со старцем разговаривал отец Пимен, потом он передал трубку мне:
– Отче, благословите! Я очень благодарен за ваше доброе письмо, но есть у меня один вопрос…
– Слушаю, слушаю! – раздался в трубке приветливый голос.
– Батюшка, как же так? – в моем голосе прозвучала боль. – Почему все время виноват только я и никогда не виноваты другие? Как мне правильно поступать?
– Пойми, отец Симон, только ты и есть истинный виновник во всех искушениях… – было слышно, как старец улыбается при этих словах. – Когда ты как следует это поймешь, все твои проблемы закончатся! Подвизайся, смиряйся и трудись во славу Божию… С Богом, дорогой!
Счастливые от разговора с батюшкой, мы занялись делами: закупили большие баки с крышками для хранения продуктов и заодно положили деньги, переданные на скит отцом Кириллом, в сберкассу, рассудив, что так они будут сохраннее. Купив еще лопаты и мотыги для огорода, на следующий день мы вернулись на Псху, спеша добраться до скита, где нас ожидали новые события.
В Сухуми у матушки Ольги мы снова встретили поэта Алексея, присоединившегося к нам. Он ссылался на то, что его благословил на Кавказ отец Кирилл. Помня, что нам дороги каждые лишние руки, мы взяли его с собой. От него мы с печалью узнали, что его духовник, схииеромонах Моисей, неожиданно разболелся и скоропостижно скончался, оставив в скорби всех многочисленных чад.
На Грибзу с баками для продуктов со мной отправились добровольцы: двое молодых ребят, а также москвич в больших очках, с жалобно поднятыми над переносицей бровями, словно от зубной боли – чадо отца Пимена и поэт, как всегда в пути находившийся в раздраженном состоянии духа. Москвич на первых же километрах упал вместе с рюкзаком в обрыв, где его падение задержали кусты рододендрона. Поэт на половине пути начал хандрить и ссориться с москвичом, допуская язвительные шутки:
– Ты там что, в кустах мозги потерял?
– Зачем ты так говоришь? – заступился я за нерасторопного парня.
– Ничего, это я его смиряю! Он смиренный, понесет и мое слово…
Тот действительно переносил любую обиду добродушно и тихонько признался мне, что не держит на поэта никакой обиды. Это было верно: чего‑чего, а смирения ему занимать не приходилось.
На подходе к Грибзе нам пришлось остановиться: на островке посередине реки стоял вертолет. На берегу горел костер, пахло едой. У костра сидели люди, похожие лицами на военных. Один из мужчин поднял голову. Он удивился, увидев нас, и крикнул с акцентом:
– Эй, куда вы с баками собрались?
– Грибы собираем… – вырвалось у меня.
– Ну вы даете… Вы что, сразу их засаливать будете? Кто ж с такими баками грибы собирает? – покрутил головой любопытный «военный».
Остальные молча проводили нас подозрительными взглядами. На крутом подъеме поэт, задыхаясь, спросил:
– Сколько еще метров до твоей поляны?
– Шестьдесят примерно… – ответил я, имея в виду набор высоты.
Наш спутник принялся считать и насчитал сто шестьдесят шагов. – Нехорошо врать!
– Так я же говорил о высоте… – оправдывался я.
– Так я же, так я же… – передразнил он.
Поэт явно был не в духе. Однако красота окружающего ландшафта принесла в наши души умиротворение: по вершинам расплескался мягкими всполохами закат, окутывая скалы низкоползущим туманом, передав сердцам созерцательное настроение. На поляне, переведя дух, мой спутник долго черкал карандашом в записной книжке и наутро прочел очень неплохие стихи. Этим дням я тоже посвятил стихотворение. Оно написалось неожиданно легко.
* * *
Все оживает. В какой я стране?
Видится лес и поляна в окне.
Ветви ушли в безконечную высь…
С кем это было? И чья это жизнь?
Солнца охапки развесит рассвет –
День продолжается тысячу лет.
Травы густые раздвинув плечом
С кем‑то мы спорим, не помню о чем.
В зарослях колких лесной ежевики
Чьи‑то глаза и знакомые лики
Смотрят на горы, найдя в буреломе
Синий просвет, позабывши о доме.
И вперемешку с цветами полей –
Ласточек щебет и крики стрижей.
Вижу я вечер, и слышится снова
Речь, из которой не помню ни слова.
Вижу тропу вдоль огромных камней,
Кто‑то усталый шагает по ней,
Пот утирает и тихо смеется –
Он‑то уж знает, как это зовется!
Гнев на свои повторяющиеся проступки и греховные помыслы приносит душе неизреченную радость отречения от своей воли и эгоистического мудрования. Ищущий радость во внешнем находит скорбь и тесноту души внутри себя, пытаясь удовлетворить ее воображаемой радостью. Любящие суету ищут ложь и запутываются во лжи. Любящие душевный мир ищут благодать и спасаются ею.
КОРНИ ПОСЛУШАНИЯ
Блаженно сердце, возжелавшее освободиться от бремени помыслов и узреть Бога так, как есть, ибо не оставит его Господь без милости Своей. Только свободное сердце, не связанное грехом, может воспевать искреннюю хвалу Господу, и только смиренной душе дано радоваться радостью свободы во Христе. Поистине лишь в сыновьей любви чистый ум может изливаться в искренних славословиях и молитвах, возлюбив до конца Бога и Отца своего.
Ум может успокоиться только в своей чистоте, с помощью поста и молитвы, но помыслы непрерывно возмущают его. Сердце может обрести благодатный мир лишь в Боге, в Котором оно очищается благодатью, но страсти постоянно воздвигают в нем медную стену, отделяя его от Бога. Поэтому борьба со страстям и стала для меня основной задачей.
Пчеловод, зайдя к нам в гости, передал, что на Псху приехал знаменитый старец и с ним группа почитателей из Москвы. Начальник скита объявил, что почтить приехавшего духовника – наша святая обязанность, и собрал всех, чтобы в полном составе отправиться в Псху. Мне очень не хотелось бросать только начавшуюся молитвенную жизнь и окунуться в сельскую суету, но, помня наставление отца Кирилла, сказал:
– Как благословишь, отче!
Архимандрит внимательно посмотрел на меня и вдруг принял мою сторону:
– Отец, кто‑то должен остаться в скиту, пока нас не будет… А если эта встреча получится интересной, то мы с тобой вдвоем снова сходим к приехавшему старцу!
Для меня изменение отношения отца Пимена стало настоящим откровением: стоило мне смириться и подчиниться послушанию, которому противилось все мое сердце, как мой друг сделал шаг навстречу и отменил это послушание.
«Значит, Бог смотрит на наше намерение больше всего, вот как! – отметил я для себя. – Когда я отсекаю свою волю, то именно этого ждет Господь. И потом уже не имеют значения никакие наши действия…»
Через два дня все наше братство во главе с архимандритом вернулось в скит. Мой друг высказал свое мнение:
– Хорошо, что ты не ходил на Псху! Я сильно разочаровался в старце и его чадах… Что он ни скажет, все его слова записываются на магнитофон. И вообще, вокруг него слишком много экзальтации! Вот, кстати, тебе письмо от матушки Ольги…
Матушка вкратце писала о своей жизни и о переписке с отцом Виталием, живущим в Тбилиси. Заодно она передала благословение от сухумского монаха‑затворника. Монах сообщал, что отец Кирилл рассказал ему о нашем горном ските, и он рад, что мы поселились на Псху. В конце отец Тихон советовал нам не оповещать приехавших из Москвы гостей о наших целях, потому что у нас с ними разные пути. Я показал эти строки из письма моему другу, и он удивленно заметил, что старец‑затворник верно сказал о том, что он и сам ощутил при встрече. Наш поэт, заинтересовавшись известным духовником, остался на Псху и затем улетел вместе с москвичами.
Но одна сельская новость обратила на себя наше внимание.
– Там один человек, чадо известного старца, затеял строить церковь в селе и собирает деньги на строительство… Что ж, церковь – это дело хорошее! – рассказывал за чаем отец Пимен.
Как потом выяснилось, собранной суммы после сборов оказалось достаточно. Вместе с пожертвованиями из Москвы ее вполне хватало на все работы по храму и даже на церковную утварь. Сельчане, посоветовавшись между собой, положили все деньги, для пущей сохранности, в тбилисский банк, не доверяя сухумским сберкассам.
Чем больше мне открывался мудрый совет батюшки о послушании, тем больше требовалось от меня самоотречения. Однажды, в один из осенних дней, мой товарищ объявил:
– Нужно помочь семье Василия Николаевича чистить орехи. Заодно он обеспечит нас на зиму в виде благодарности овощами и кукурузой. Завтра все идем на Псху! Отец, ты идешь со мной? – испытующе поглядел на меня отец Пимен.
– Благослови, отче! – с готовностью ответил я, с ужасом представляя себя за чисткой орехов в окружении женщин. Мой ответ пришелся по душе архимандриту. Он подумал и сказал:
– Знаешь, отец, я сам схожу и посмотрю, нужна ли наша помощь на Псху.
Он ушел утром и к вечеру вернулся:
– Хорошо, что я все разузнал! Там много женщин собралось на помощь семье Василия Николаевича. Если бы мы пришли, то нам было бы неудобно сидеть с ними за орехами! А хозяин просит прощения и говорит, что он сказал это, не подумав… Лучше будет, если мы поможем ему собрать урожай яблок в колхозном саду!
К этому предложению все мы присоединились с большим удовольствием. Сад действительно был большой, и год выдался урожайный. В благодарность за собранный урожай Василий Николаевич прислал нам два мешка лучших ароматных яблок. Моя душа преисполнилась благодарности к отцу Кириллу за его проницательные советы: на наших глазах начальник скита набирался опыта и мудрой зрелости, что вызвало к нему всеобщее уважение.
Приближающаяся осень поджимала все сроки, и нам с архимандритом пришлось обдумать самые срочные дела: первое – сделать печь и оборудовать временную домовую церковь, второе – помочь мне построить уединенную церковь и келью на Грибзе. Отец Кирилл благословил в скиту сделать общий огород для обеспечения всех нас продуктами и настоятельно рекомендовал построить скрытую церковь на максимальном удалении от жилья, чтобы иметь совершенное уединение.
Для выполнения старческого благословения мы разделились на две строительные бригады, по взаимному согласию с отцом Пименом. С моим другом остались более опытные помощники постарше – двое из Москвы и подслеповатый работящий послушник из Сухуми. Со мной на Грибзу попросились Валерий и Адриан. Предстояло забросить на найденную нами поляну такой же тяжелый груз, который когда‑то мы принесли пустынникам: кувалду, клинья, топоры, лопаты и гвозди. Мой рюкзак был настолько тяжел, что мне пришлось надеть его на спину сидя на земле. Двое друзей с усилием подняли меня и поставили на ноги. Рюкзаки ребят тоже заставили их покряхтеть: они несли палатки, продукты и большой запас соли.
Тропа уже не представлялась такой ужасно запутанной, как раньше. Теперь мы старались присматриваться ко всем ее поворотам и запоминать ориентиры. До середины пути, где слева, ниспадая с высоких скальных уступов, тропу пересекал большой водопад, нас сопровождало все братство. Там мы сделали тайник, куда положили дополнительный запас продуктов, чтобы подольше поработать на Грибзе. Нашей первой задачей было заготовить бревна для церкви. Но при этом рубка пихт, как предупредил нас лесничий, должна проходить в полной секретности. Он строго‑настрого потребовал маскировать все следы самовольных порубок, поскольку незаконная стройка разрешена только под его личную ответственность. Наше воодушевление било через край, и мы решили работать на Грибзе до тех пор, пока не закончатся продукты.
На знакомой папоротниковой поляне мы поставили две палатки под громадным, в несколько обхватов, ветвистым буком. Рядом растянули на ветвях кустарника пленку для защиты очага от дождя и приготовили наш первый ужин. На месте будущей Троицкой церкви соорудили крест и прочитали перед ним наши первые молитвы. С крестом местность преобразилась: она перестала казаться дикой и пугающей. Хлеба у нас не было, поэтому мы варили пшено, которое заменяло нам хлеб. Из сыроежек варили бульон, он служил добавкой к каше. Впервые мы вдоволь отведали молодых побегов папоротника‑орляка, которые нам пришлись по вкусу. Сильно выручали грибы, в основном грузди, но их приходилось вымачивать в роднике, чтобы отбить страшную горечь.
В те годы каждый день летом, после обеда, гремел гром, собирались большие кучевые облака и проливались теплые дожди. В лесу стоял влажный воздух. Мелкая мошкара облепляла лицо и руки, но зато грибы росли в изобилии по всем полянам. Самым удивительным среди грибов оказался странный нарост, растущий на стволах пихт, – золотисто‑белый шар с чистым свежим запахом, представлявший собой массу переплетенных волокон в обхват руками. Мы назвали его «морская капуста». Одной такой находки хватало на неделю.
Другим подарком для нас стало обнаружение зарослей высоких, в человеческий рост, кустов черники. Ее ветви свисали под тяжестью множества мелких кисло‑сладких ягод. В обеденный перерыв одним из наших удовольствий было уходить лакомиться на черничные поляны. Заодно мы собирали листья черники, растирали их в ладонях и заваривали в кипятке. Получался сладковатый ароматный напиток, вкусом похожий на лимонад. Как‑то наш отряд разбрелся по черничной поляне, собирая чернику. Метрах в трех от меня шевелились кусты, в которых кто‑то с сопеньем ел ягоды.
– Адриан, это ты? – наугад позвал я.
Из кустов приподнялась огромная голова бурого медведя, и, фыркнув, зверь с треском исчез в зарослях.
– Батюшка, вы куда? – раздались голоса ребят.