– Да этот дом у вас завалится через месяц! Все бревна изъедены древоточцем…
Мы поняли, что с таким бригадиром ремонт сделать невозможно.
К счастью, нам предложил свою помощь талантливый инженер‑строитель из Москвы, духовное чадо отца Кирилла. Он подсказал решение – пролечить весь дом от порчи и затем сделать новую планировку комнат. Проект он показал нашим старичкам, заслужив их полное одобрение. Эконом тоже не остался в стороне, прислав лаврских строителей. За эту своевременную поддержку мы были ему сердечно благодарны, особенно мой отец.
Казалось, все идет неплохо. Но здесь мне выпало серьезное испытание. Пришлось остаться один на один с заботой о родителях и со всеми рабочими, занятыми на ремонте дома. Мой друг‑издатель получил благословение на создание лаврской типографии и не имел возможности заниматься ремонтом. Мне же досталась горькая участь – «удариться» в хождение по кабинетам городской мэрии, оформлять прописку наших пенсионеров, добывать справки и все необходимые документы. Несмотря на нехватку времени, отец Пимен героически заменял меня, когда я валился с ног от усталости и простуд.
Благодаря звонкам эконома в мэрии удалось получить все необходимые бумаги, хотя со стороны многих неверующих чиновников я встречал некоторое противодействие. Но вера уже коснулась сердец этих людей, и даже в кабинетах многие работники подходили и брали благословение, что прежде являлось неслыханным делом. В течение нескольких зимних месяцев дом был перестроен и готов к приему жильцов. Мой отец и мать архимандрита светились от счастья и без устали благодарили всех, кто помогал нам в ремонте и в переезде. Я продолжал «бегать» по кабинетам и хлопотать о российском гражданстве наших родителей, а также о переводе их пенсий из Таджикистана.
|
|
К концу всех этих нескончаемых хлопот я разболелся настолько, что у меня тряслись руки. Постоянный кашель буквально убивал меня. Я слег с высокой температурой и лежал пластом в комнате у отца. Слава Богу, монахи и близкие не забывали меня. Они приносили нам еду из монастыря, а также овощи и фрукты, потому что денег у нас не было. Пришлось перейти на антибиотики, и болезнь отступила.
Весной мы с архимандритом попросили у наместника разрешения съездить в горы Абхазии для поправки моего здоровья. Отец Кирилл благословил посетить бывших Лаврских отцов, которые подвизались в горах. Они уехали в Абхазию до нашего поступления в монастырь. Вначале уехал иеромонах, а вслед за ним маленький иеродиакон, которого отчислили из Лавры за борьбу с экуменизмом. Из рассказов о нем меня умиляла история о том, как младенцы в храме откликались плачем, услышав тоненький голосок иеродиакона во время службы. И, вообще, заочно я сильно полюбил этого человека, верное духовное чадо отца Кирилла.
В монастыре я подружился с одним монахом, который некоторое время подвизался в Абхазии в том ущелье, куда уехал маленький борец с экуменизмом. Этот иеродиакон заболел на Кавказе туберкулезом. Он уверял меня, что более сырого места, чем та река, где жили наши монахи, не найти.
– Поезжай лучше к отцу Иоанну в Псково‑Печерский монастырь! Это очень любвеобильный старец, даже выше отца Кирилла… Он тебе скажет все, что нужно для духовной жизни! – уговаривал меня мой друг.
|
|
– Нет, отец, прости меня! После батюшки нет никакого желания ездить по духовникам!
– Ну, смотри сам… Но помни, что я тебе сказал про Абхазию!
В подарок абхазским пустынникам мы загрузились железными клиньями, которыми монахи раскалывали бревна на доски. К ним добавили тяжеленные кувалды, а также ручные пилы и молотки. Все это мы упаковали в неподъемные рюкзаки, не представляя, как понесем их по горным тропам. Быть проводником вызвался бывший мастер спорта по туризму, чадо отца Кирилла. Впоследствии он стал уважаемым иереем.
В Сухуми мы прибыли поездом. Провожатый привел нас на узенькую улочку, где жили праведники – дьякон Григорий и его матушка Ольга, принимавшие всех монахов и пустынников. Наш новый знакомый уже бывал здесь ранее, вместе с семинаристами из Троице‑Сергиевой Лавры, которые приезжали помочь пустынникам. Один из этих семинаристов стал впоследствии известным игуменом московского монастыря.
В подарок хозяевам мы привезли муку, крупы, сахар и старые подрясники для пустынников. С этими милыми и простыми людьми в последующие годы я сблизился настолько, что много лет они были для меня в Абхазии как отец и мать. Матушка поблагодарила нас за подарки, а инструментам очень обрадовалась, поскольку их было трудно приобрести. Дьякон внимательно осмотрел привезенные вещи и попросил оставить ему колун. Мой друг с радостью отдал ему это тяжелое изделие, облегчив свой рюкзак, который не мог без посторонней помощи даже приподнять с земли.
Пока мы отдыхали у гостеприимных хозяев, с гор приехал иеромонах Паисий за продуктами. Мы познакомились и решили вчетвером утром выехать в горы. До последнего селения нас довез на своей машине местный охотник, знакомый сухумского дьякона. Первой неожиданностью оказалось то, что нас встретили монахини, ожидающие нашего спутника‑иеромонаха. Это были чувашки, ревностно подвизающиеся в горах наравне с монахами. Наш друг имел послушание периодически исповедовать их и причащать запасными Дарами. Он остался с ними, чтобы обсудить дела в их монашеской общине. Мы, с огромным трудом взвалив с помощью друг друга на свои спины неподъемные рюкзаки, медленно пошли по тропе.
|
|
Наш проводник, несмотря на тяжелый рюкзак, который был тяжелее наших, шел легко и быстро, как бывший спортсмен. К вечеру наша группа подошла к небольшой хижине, где нас ожидал послушник, высокий, худой и очень жилистый парень. Рядом с ним стоял трудник, который часто почесывал волосатую грудь, видневшуюся за расстегнутым воротом рубахи. При этом он повторял хриплым голосом: «Иисусе, как трудно спастися!» В темноте подошел отставший иеромонах. Совместно мы прочитали монашеское правило и отправились по топчанам на отдых.
Сереньким утром, под накрапывающим мелким дождиком, мы вышли в путь. По уверениям пустынников, такие мелкие, словно безчисленный серебряный бисер, дожди могут идти здесь неделями. Трудник вышел нас провожать, как всегда почесывая грудь. Неподъемный рюкзак архимандрита взял жилистый послушник и легким шагом пошел впереди. Мы постепенно поднимались по узкой скользкой тропе среди мокрого леса. Слева от тропы под обрывом шумела река. Архимандрит, идущий без рюкзака, старался поспевать за послушником. Видно было, что это дается ему нелегко. Иеромонах свернул на боковую тропинку, желая навестить старого монаха и поисповедать его. Я тащился позади всех. Мастер спорта то и дело оборачивался ко мне и повторял:
– Не медли! Нам нужно точно в восемнадцать ноль‑ноль быть под перевалом!
Я старался как мог, но тем не менее начал понемногу изнемогать.
Издали стал слышен грохот воды. Мы подошли к глубокому узкому ущелью, шириной метра три‑четыре. Через него были перекинуты несколько тонких жердей, а вместо поручней сбоку был закреплен тоненький хлыст, толщиной с мизинец.
– Почему вы не сделаете себе здесь мост из бревен? – спросил я у послушника, разглядывая эту хрупкую конструкцию.
При взгляде на клокотавшую внизу реку не оставалось сомнений, что у сорвавшегося с этого сооружения нет никаких шансов на спасение.
– Если нам с молитвой страшно переходить, то те, кто ищет нас, ни за что не пройдут по этому мосту! – бодро ответил послушник. Он перекрестился и в мгновение ока очутился на противоположном берегу. Следом за ним, балансируя на мокрых и скользких жердях, перешел спортсмен. С того берега они выжидающе смотрели на меня. Перекрестясь и сдерживая дыхание, я осторожно ступил на ненадежные жерди. Тонкого поручня старался только слегка касаться пальцами правой руки, чтобы сохранить равновесие с тяжелым рюкзаком. Остерегаясь смотреть на клокочущую внизу пену, я наконец ухватился за крепкие дружеские руки, протянутые мне навстречу. Как ни страшно было идти самому по этому опасному настилу, но еще страшнее оказалось смотреть, когда ревущую стремнину переходил мой друг.
Греховный закон берет власть над душой, соблазняя ее своеволием и силой привычки ко злу. Евангельские заповеди дают душе, свободно избравшей их, власть над грехом дарованием ей Божественной благодати. Погруженность души в вещество мира сего приносит душе не успокоение, которое она безуспешно ищет в вещественном неустойчивом мире, а постоянную тревогу и страх от нескончаемого падения души в бездну греха.
ЗДРАВСТВУЙ, ПСХУ!
Зачастую душа молится Богу, обуреваемая тайным страхом, что Господь, услышав ее мольбы, тут же их исполнит. И она, обретя то, к чему еще не готова, страшится утратить безценный дар. Отказавшись от ложной мирской тревоги, душа испытывает боязнь перед новой жизнью и новыми испытаниями в духовной стойкости и нравственности, особенно в целомудрии и сердечной чистоте. Пройдя долгий и трудный путь, она постигает, что идти куда‑то в поисках Бога нет необходимости. Стоит немного решиться – и душа соединяется с Ним навечно. Но не всякая душа имеет силы сохранить это единение с Богом.
В мелком моросящем дожде и в низких серых облаках появились просветы. По лесу разносилась соловьиная перекличка, которая придала немного бодрости моей душе. Передохнув, мы помогли друг другу подняться, кряхтя от тяжести нашего груза. После моста начался длинный затяжной подъем, где мои силы подошли к концу.
– Вставай, не сиди! Нужно идти! – подбадривал меня наш проводник. – Когда я был инструктором, я поднимал туристов в походе пинком ноги!
Хотел ли он и меня так «поднять», не знаю. Помню, что я снова вставал и брел дальше, пока не падал навзничь от усталости.
– Сделаем так, – не унимался инструктор. – Полчаса идем, десять минут отдыхаем! Согласен? – обращался он ко мне.
Я кивал головой, но тем не менее путал весь его график. Под перевал наш отряд подошел с небольшим опозданием. Этот переход дался мне очень тяжело.
– Отец, да у тебя сосуды на лице полопались! – испуганным голосом произнес архимандрит, уставясь на мое лицо.
Все сбежались посмотреть. Потом молча, без слов, переложили в свои рюкзаки часть моих «железок». К ночи мы поднялись в келью пожилого монаха, у которого заночевали. Угощая нас, он достал вяленую рыбу с таким жутким запахом, что я, попросив прощения, отказался ее есть. То же самое сделал и архимандрит. Остальные с видимым удовольствием съели ее целиком. Нам с другом достался картофель в мундире и чай.
Наутро часть груза отец Пимен подарил монаху, приютившему нас. Идти стало гораздо легче. Послушник отправился в свою келью, находившуюся неподалеку. Проводник повел нас к келье маленького иеродиакона, находящейся на другой стороне глубокого ущелья. Перейдя его, пришлось долго взбираться через пихтовый лес без всякой тропы.
– Пустынники специально троп не делают, чтобы их не обнаружили лесники, – пояснил инструктор, – поэтому старайтесь идти порознь…
Соблюдая все меры предосторожности, перевалив через гребень, мы тихо спускались по заросшему кустарником склону, пытаясь двигаться шеренгой. Солнце стояло над головой, с трудом пробиваясь сквозь густые высокие пихты.
Под большим деревом прятался неприметный домик, собранный из расколотых на доски бревен, вставленных в пазы вертикальных столбов‑опор. Щели были законопачены мхом. После нашего громогласного чтения молитвы «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!» на порог вышел маленький монах с детским добрым лицом. Приглядевшись, я заметил, что он находился в почтенном возрасте, лет около шестидесяти. Монах приветствовал нас кротким тонким голосом: «Аминь!» Это и был наш иеродиакон Херувим.
Птичья разноголосица наполняла все ущелья и распадки. Мягкое сияние погожего дня проникало в келью золотистым сумраком, освещая наши лица отблесками заката. Солнце здесь быстро пряталось за окружающие вершины. Распаковав рюкзаки и достав угощение и подарки, мы сидели за чаем, слушая рассказы иеродиакона о пустыннической жизни. Он с видимым расположением рассказывал о своем друге – иеромонахе Паисии, который жил вместе с ним в одной келье. С каждым мгновением этот маленький монах нравился мне все больше и больше. После чая мы вместе прочитали монашеское правило. В сгущающейся темноте он стал укладывать нас по деревянным настилам, а сам полез на маленькую подвесную коечку под потолком, как в плацкартном купе.
– Тут тепло, и мне здесь очень удобно! – улыбнулся он, заметив мое недоумение.
Керосиновая лампа, догорев, испустила чадный дым и погасла. Под уханье филина и шум пихт пришел сон. Усталость взяла свое.
Утреннее солнце расплавленной медью брызнуло на верхушки деревьев. В келье еще стоял полумрак. Иеродиакон уже не спал, сидя на коечке с четками в руке.
– У нас солнышко бывает только в полдень, – сообщил он. – И я тогда выхожу греться на свой огород…
Мы вышли во двор.
– Ой, не наступи на огород! – вскрикнул маленький монах. Его огород представлял собой железную банку из‑под томатов, в которой рос крохотный укроп. Сверху послышались шаги, и из зарослей вышел иеромонах, оставшийся вчера ночевать у пустынника.
– Друг мой пришел! Паисий! Друг мой пришел! – чистосердечно приветствовал пришедшего иеродиакон, когда они обнимались.
Архимандрит рассказал нашим пустынникам о благословении отца Кирилла: присмотреть место для кельи поблизости от отца Херувима!
– О, отец Кирилл! Отец Кирилл! Какой чудный старец! – восторженно воскликнул иеродиакон.
В его голосе звучала большая любовь к батюшке. Иеромонах не медля показал нам с отцом Пименом несколько полян. Из них небольшая поляна на крутом обрыве приглянулась нам больше всех. Помолясь, мы срубили крест из прямых молоденьких пихт и вкопали его, обозначив место нашей будущей кельи.
Затем мы с отцом Пименом вознамерились побродить по окрестностям, чтобы поближе познакомиться с дикой и безлюдной местностью. Крутой спуск повел нас сквозь заросли рододендрона к реке, шум которой доносился откуда‑то снизу. Заросли становились все гуще, а склон – все круче. Спустившись к бурной реке, текущей в глубокой теснине, мы посмотрели назад, на путь, которым спустились. Далеко вверху синело небольшим окошком небо, кусты нависали над головой. От попыток пробиться сквозь нависающие ветви, чтобы вернуться к келье, пришлось отказаться. Это оказалось безполезно, как и попытки докричаться до наших друзей. Шум реки заглушал все звуки.
Не ведая, как выбраться из этой ловушки, в полном отчаянии осматриваясь вокруг, я заметил высеченную в скальном обрыве узкую древнюю дорогу, идущую над рекой. Шириной она была со старинную арбу, на которой когда‑то перевозили грузы лошадьми. Дорога постепенно забирала все выше и выше. Как ни странно, мы вновь очутились неподалеку от креста, установленного нами над обрывом. Когда пустынники услышали от нас новость о найденной старинной дороге, выдолбленной в скалах, то очень удивились: о ней никто им не рассказывал. Все начали высказывать различные предположения. Возможно, это был секретный ход еще с древних времен. Когда‑то по этому ущелью проходила главная тропа из Сухуми на Северный Кавказ и стояли оборонительные крепости, остатки которых еще сохранились у входа в ущелье.
– А как здесь с уединением? – спросил отец Пимен у иеромонаха Паисия.
– Нормально, – неопределенно ответил тот.
– Бывает, заблудившиеся туристы приходят. Ведь тропа еще действующая, – принялся пояснять тоненьким голоском отец Херувим. – Прошлым летом я собирал грибы. Прихожу, записка лежит: «Спасибо за еду и отдых. Заблудившиеся туристы». Иногда они делают привал в лесу. Слышно, как поют и играют на гитаре…
Мы с архимандритом переглянулись.
– Охотники заходят? – не удержавшись, спросил я.
– Пока еще не было… – задумчиво сказал иеромонах.
В это время гулкий выстрел покатился эхом по ущелью. Я в недоумении посмотрел на отца Паисия.
– Ну, это далеко стреляют… – успокоил он. – Вот братьям, которые живут пониже, приходится трудно. К ним приходят лесники и заставляют работать на своих огородах. Если что не так, грозятся сдать в милицию…
В воздухе повисло молчание. Отец Паисий, мечтательно глядя в окно, неожиданно перешел к другой теме:
– Знаю одно тайное место в горах. Самое уединенное и отдаленное. Называется Псху. Сам я еще там не бывал. Мечтаю поехать, глянуть, что и как. Там когда‑то жили монахи, около трехсот человек. Поэтому сейчас это место закрыто для поселения, особенно для монахов. Если хотите, могу с вами туда съездить…
Этот рассказ произвел на нас впечатление. В названии «Псху» было что‑то такое манящее и родное, что мы с экономом мгновенно решили, что в оставшиеся две недели непременно попробуем добраться до Псху. Договорившись о встрече с отцом Паисием в Сухуми после Пасхи, на следующий день мы шагали вниз по тропе. Нескончаемый моросящий дождь как будто собрался нас провожать. Постоянно мокрые листья рододендрона с красивыми фиолетовыми цветами обдавали нас веером холодных дождевых капель.
Жилистый послушник тоже отправился с нами в Сухуми, сказав, что хочет встретить Пасху в церкви и заодно подлечить зубы. По пути он рассказывал нам, чем питаются в лесу пустынники.
– Можно есть и заваривать как чай белые цветы рододендрона. А другие такие же цветы – нельзя, ядовитые! Очень хороши распускающиеся колечки папоротника, называется «орляк»! Можно и варить и жарить. Это у нас деликатес. Можно также собирать грибы, кроме мухоморов. А вот лжеопята очень опасны. Кто не разбирается, лучше не собирать…
– А грибы, которые растут на стволах деревьев, съедобны? – спросил я, заметив на упавших деревьях множество грибов.
– Все грибы на деревьях съедобные, мы сами их едим…
В Сухуми послушник распрощался с нами и отправился к своим знакомым. Пока мы с отцом Пименом обсыхали, матушка долго нас расспрашивала о пустынниках. Когда она услыхала, что иеромонах посоветовал нам посетить Псху, то подошла к иконе и, перекрестившись, помолилась:
– Пресвятая Матерь Божия, благослови этим монахам построить келью на Псху!
Оказалось, что добрая матушка больше всех мест в Абхазии любила горное село Псху. В нем она знала много хороших русских людей.
– Там одни праведники живут! – уверяла наша собеседница. – Место‑то святое…
С ее слов мы узнали, что в долину Псху русские переселились еще в начале двадцатого века и сохранили свой старинный уклад и быт.
– Там просто земной рай, святая земля! – рассказывала нам умиленно эта женщина, сияя глазами и лицом.
Пасху мы встретили в сухумском соборе, а днем нас с отцом Пименом ожидало сильное искушение. Но об этом позже.
Мы занялись приготовлением к поездке. В это самое удаленное в Абхазии горное село нужно было лететь из Сухумского аэропорта самолетом «кукурузник» или ехать на грузовой машине через озеро Рица к перевалу, а дальше пешком. Погода стояла нелетная, поэтому к перевалу вызвался отвезти нас тот самый водитель, который возил нашу группу к пустынникам. Вечером нам принесли записку. В ней отец Паисий писал, что пока выехать с нами не может, нужно исповедовать монахинь.
На заре машина уже стояла возле дома, фыркая мотором. Дьякон и его матушка вышли провожать нас, нагрузив наши рюкзаки подарками для своих знакомых. Ущелье к озеру Рица было мне знакомо еще с юности. Его живописные скалы и гладь озера, серебрящаяся под ветром, не переставали радовать глаз. Архимандрит восторженно глядел по сторонам. Миновав Рицу, по разбитой дороге мы медленно вползли на задыхающейся автомашине на высокий травянистый перевал. Вокруг лежали альпийские луга с сочной травой и россыпями цветов. В отдалении стояли балаганы пастухов, паслись отары овец. Вид с перевала открывался необозримый. В синей дымке внизу угадывалась большая долина Псху. Стоя на перевале, я узнал знакомые очертания гор, куда в далекой юности указывал мне абхаз‑пастух: «Там – Псху…»
Грунтовая, размытая дождями дорога прихотливо вилась вдоль узкой речушки, журчавшей на камнях. Переходя с одного берега на другой, приходилось вновь и вновь отыскивать броды, иногда теряя в реке след дороги. Возле одной из переправ мы остановились в нерешительности, не находя места, где можно было бы перейти на другую сторону. Буковый лес вызванивал птичьими голосами на все лады, смешиваясь с грохотом стремительного потока, который набрал большую силу. Из леса на противоположном берегу вышел невысокий, крепко сбитый мужичок в старенькой, потертой шапке, с добрым приветливым лицом и указал рукой, где можно переправиться через реку. На двух больших валунах лежало бревно, по которому мы перешли стремнину.
Каждому из нас он подал руку, помогая выбраться на берег, зайдя в воду в поношенных резиновых сапогах. Мы неуклюже спрыгнули с валуна, скользя ботинками на речных камнях. Наш первый знакомый оказался бригадиром колхозных пасек на Псху и шел проверять один из своих участков.
– Когда придете в село, спросите дом Василия Николаевича. Там можете переночевать! – сказал он, слегка склонив голову набок и, прищурясь, внимательно рассматривал нас.
– Спасибо! А кто это – Василий Николаевич?
– Это я…
Мы рассмеялись и, попрощавшись с приветливым пчеловодом, двинулись вниз по дороге.
Река ушла в ущелье и глухо рокотала где‑то внизу. Долина распахивалась все больше. Слева, в громадных кучевых облаках, возвышался Главный Кавказский хребет. Справа над лесом реяли серебристого цвета скалы Бзыбского массива. Между ними в голубой дымке открывалась живописная долина Псху, обрамленная полянами с качающимися под ветром кустами цветущей желтой азалии, от которых плыл густой пряный аромат. Со склонов через лес бежали безчисленные ручьи. В небе реяли неисчислимые стаи ласточек и стрижей. Отец Пимен щелкал фотоаппаратом не переставая, каждый раз прося меня встать на фоне пейзажа. «Для сравнения…» – говорил он.
Главная и единственная улица Псху состояла из небольших беленьких домиков с цветами в палисадниках, магазина, конторы сельсовета и взлетного поля с маленьким зданием аэропорта, рядом с которым трепыхался полосатый конус. Окрестные горы были густо покрыты светлыми буковыми и грабовыми лесами, переходящими в темно‑зеленые пихтовые дебри. Воздух на вкус казался сладким и свежим. Жители поселка, здороваясь, с любопытством посматривали на нас. Видно было, что монахи им не в диковинку.
Возле аэропорта какой‑то паренек, с интересом выглядывавший с крыльца, показал нам, где находится дом Василия Николаевича. Выяснилось, что мы немного прошли его, увлекшись красивыми видами величавых горных кряжей. Жилище бригадира оказалось двухэтажным опрятным строением, которое пряталось в зелени сада. За домом виднелся большой огород с ростками кукурузы и фасоли, вьющейся на палках. Хозяйка, рослая русская женщина, узнав, что ее муж пригласил нас остановиться у них в доме, захлопотала с угощением.
В большой прохладной комнате в красном углу висели старинного письма иконы, украшенные вышитыми полотенцами. По стенам притягивали взгляд старые фотографии, на которых красовались бравые солдаты в военной форме царской армии.
– Это дедушка Василия, он служил в армии и воевал здесь, – пояснила женщина.
– А когда это происходило? – заинтересовавшись, спросил я.
– Давно, еще до Первой мировой… А это фотографии наших родных того времени…
Глядя на пожелтевшие изображения, нельзя было не удивиться красивым и чистым лицам того поколения людей.
– Люди тогда жили совсем другие… – сказала хозяйка, заметив мой удивленный взгляд.
К ужину подоспел хозяин. Пришли соседи – стеснительный сын с бойкой женой, немного позже зашел родственник – статный парень с цепким внимательным взглядом. От спиртных напитков мы сразу отказались, и было заметно, что это приятно удивило всех присутствующих. Начались обычные расспросы, кто мы, откуда и зачем приехали. Простота и открытость этих людей располагали к ним наши сердца, а мы, как монахи, вызывали у них неподдельный интерес.
– Мы здесь существуем словно у Христа за пазухой, – рассказывал хозяин. – Сами пашем, сами сеем, сами урожай продаем! – рассмеялся он. – Тем не менее, как видите, на столе у нас кое‑что есть!
Стол был действительно изобильным: сыры, яйца, свежий творог, домашние пышные булки хлеба, соленья и варенья, различные приправы из молотого грецкого ореха, фасоли и зелени, а также знаменитая абхазская аджика. Посреди стола стояла большая банка прозрачно‑золотистого горного меда.
– А вы кто будете? По какому делу к нам?
Мы постарались как можно яснее объяснить собравшимся цель нашего приезда.
Беседа продолжалась до темноты. От наших собеседников мы узнали, что в тридцатые годы в долину Псху перешел через перевал весь Ново‑Афонский монастырь. Монахи бежали в горы от репрессий НКВД. В самом селе они построили главную церковь в честь Пресвятой Троицы, от которой теперь остался только фундамент. По хуторам монахи объединились в небольшие скиты, где срубили маленькие церквушки.
Но безпощадная власть добралась и сюда, отрядив своего агента, который, прикинувшись ревностным верующим, собрал тайком сведения обо всех поселениях монахов на Псху. Затем он исчез, и вскоре дивизия НКВД окружила всю долину. Начались повальные аресты монахов под предлогом того, что среди них скрываются белые офицеры. Возглавил аресты пропавший агент, оказавшийся матерым палачом. Некоторых монахов чекисты расстреляли на месте, других вывезли в Тбилиси и расстреляли всех до одного. Остальных утопили в море, погрузив на баржи, в Сухумской и Новороссийской бухтах.
С той поры местным властям из Сухуми пришло указание не давать никому прописки на Псху и не допускать сюда монахов. Но времена изменились. Как объяснил нам бригадир, теперь начальство не знает, следовать этим указаниям или они уже отжили свой срок. Поэтому сейчас все зависит от местного сельсовета.
– А вот и власть сидит! – указал нам на статного парня Василий Николаевич. – Это мой племянник, участковый милиционер Валера!
Мы пожали друг другу руки.
– А к главному егерю, моему другу, сходим завтра в гости. Поговорим с ним о вас. Скажем, что вы хотите поселиться на Псху. Остается еще председатель, грузин, вот с ним нужно быть поосторожней. Потом дело покажет, как действовать…
С этими предложениями бригадира все согласились и, пожелав друг другу доброй ночи, разошлись на ночлег, провожаемые пением голосистых петухов.
Пребывать с Господом Иисусом и научиться жить Его жизнью, глубоко осознав, что Его сокровенная жизнь воплощена в евангельских заповедях, – начало истинной духовной науки, науки богообщения. Отсутствие цельности души – причина ее неудач в поисках Бога. Такую цельность не обрести на широких дорогах суетного мира. Только Бог может собрать душу воедино и преобразить до полного уподобления Себе, если она устремится к Нему решительно и безоговорочно.
ЛЮБУШКА
Причины нецельности и разбросанности души лежат в пленении ее изменчивыми и разобщенными помыслами, гонящими ум до изнеможения по кругу безплодных мечтаний и желаний. Это есть болезнь души, застаревшая и глубоко укоренившаяся, но полностью исцеляемая благодатью Божией и обилием Его милости и любви к страждущей душе.
Не отвергая и не принимая советы людей, но внимательно всех выслушивая, мы даем возможность проявиться на деле воле Божией, неизменно ведущей нас к благу.
Старший егерь, Василий Ананьевич Шишин, средних лет невысокий человек с бородкой, рассудительный и спокойный, радушно принял нас вместе с бригадиром, с которым они были давние друзья.
– Вот и гости пожаловали! Слыхал, слыхал. Из самой Лавры, выходит? Что ж, посмотрите на нашу жизнь. Есть у нас всякое разнообразие: то свинья захромает, то телочка отелится… – рассмеялся он. – А вы, значит, монахи? Монахам мы всегда рады! – сказал егерь, прищуривая один глаз и разглядывая наши лица и одежду. – Наши люди еще помнят прежних монахов, которые когда‑то жили здесь. Они укрепили нас в православной вере! Хотя есть верующие и со своими понятиями. Здесь по хуторам живут и «зарубежники», и «имябожники».
Мы с отцом Пименом переглянулись:
– А эти здесь откуда?
– К одним из зарубежной Церкви кто‑то приезжает, а других Афонские монахи молитве научили. Как‑нибудь познакомитесь… Но главное вот что: не забывайте, здесь – заповедник!
Он сообщил нам, что до последних лет заповедник находился на строгом режиме. За порубку одной пихты грозил тюремный срок до трех лет. Сейчас время пришло непонятное. Наступил период некоторого безвластия. В заключение егерь сказал, что может взять монахов под свою ответственность, с условием, что мы будем помогать жителям Псху как священники. Он и Василий Николаевич заверили нас, что окажут нам всяческую помощь, если мы приедем жить на Псху.
– А пока знакомьтесь с нашим селом! – на прощание пожелал нам егерь.
За эти дни мы с отцом Пименом, не торопясь, старались узнать побольше о селе и его окрестностях.
По секрету местные жители рассказали нам об отшельнике, который жил в заброшенном доме на противоположном берегу Бзыби. Им оказался заросший волосами парень лет тридцати, смотрящий исподлобья и живущий среди мусора и грязи. Питался он одним порошком какао, растворяя его водой. Заметив мое недоумение, он спросил:
– Что, отец Симон, не нравится моя жизнь?
Я пожал плечами. Из наших подарков мы приготовили небольшое угощение и чай. Но беседы не вышло, и мы распрощались.