Я слышала, как она между гребками говорит сквозь стиснутые зубы.
- Будем надеяться, они сочтут нас тоже погибшими...
Волк бежит по тундре, его язык свешивается с окровавленных зубов...
Придя в себя, я ощущала на себе руки - люди вытаскивали меня из воды. Моя кожа встретилась с шершавым гравием и землёй. Мои ноги тащились за мной мёртвым грузом. Я не могла пошевелить коленом. Моё бедро онемело, утратило свой вес, словно его вообще там не было. Кто-то обернул мою спину грубым одеялом, разговаривая через моё плечо с Чандрэ.
Я ощущала горе державшего меня мужчины и осознала, что не знаю ни его, ни стоявшую рядом с ним женщину, которая наблюдала за мной с жалостью в темных глазах.
Остался лишь голос Чандрэ.
Остальные стояли тихо, эмоционально вопреки своему вооружению и тренировкам, будучи не в состоянии даже подсчитать свои потери.
... волк бежит, его лапы заставляют снег подниматься белыми клубами.
Я хочу сказать им, что все хорошо.
Я хочу сказать им, что они в безопасности.
Волк больше на нас не смотрит. Он бежит к одинокому тёмному силуэту, который пятнает белую равнину. Вновь наступает рассвет, и чёрный силуэт горит вдалеке на горизонте.
Моя грудь ощущается так, словно кто-то вогнал туда нож для колки льда, ударяя раз за разом, разрывая самую сердцевину хрупкого, бледного света.
Это ощущение хуже смерти.
Глава 35. Индия
Новости непрерывно показывались фоном.
Я старалась не смотреть на быстро мелькающие изображения и не слушать, что говорили аватары. И все же фрагменты доносились до меня, как бы я ни старалась их игнорировать.
«... погибших теперь насчитывается четыреста шестьдесят два человека... более сотни все ещё числятся пропавшими без вести, но большинство из них также считаются погибшими...»
«...президент Кейн возлагает ответственность за взрыв круизного корабля на террористку Элисон Мэй Тейлор. Он обращается к международному сотрудничеству, чтобы призвать её и её террористическую ячейку к ответственности, созывает собрания с подразделениями СКАРБ в России и Китае. Изначально полагалось, что Тейлор была убита при нападении, но теперь считается, что она сбежала живой и все ещё находится на свободе, следуя...»
«... в последний раз видели в Европе, в кафе в Испании, где она...»
«... сбежала от властей возле вокзала в Мюнхене и теперь, по слухам, направляется на восток, где воссоединится с более крупными террористическими ячейками, которые поместили её в качестве «спящего» агента на все эти годы в Сан-Франциско. Каждый член её приёмной человеческой семьи ныне мёртв или пропал без вести...»
Я слышала своё имя раз за разом. Я видела своё лицо.
Я видела фотографии дорогих мне людей, слышала, как незнакомцы спорили о том, кто из моей семьи и друзей мёртв, а кто является сообщником, бежавшим от властей. Хоть мне и не хотелось, но я слушала, пока мой мозг не вскипал. Я сидела на корточках в уборных отелей, чтобы спрятаться от новостей, ревущих в прилегающих комнатах. Я зажимала руками уши, считая кафельную плитку, пока разведчики колотили в дверь, пытаясь добиться, чтобы я их впустила.
Я всюду путешествовала в безликом облаке видящих.
Они приносили мне парики, наматывали мне на голову платки, вручали наушники, средства для макияжа, разные наборы лицевых протезов, контактные линзы. Они заставляли меня кушать, поили снотворным, когда я не спала в конструкциях, в которые мы то входили, то выходили. Они закидывали меня в фургоны, машины, поезда, перевозили меня каждые несколько дней, отчитывали меня, когда я слишком много пила или стояла рядом с открытыми окнами.
Я смотрела на пейзажи разных городов, на незнакомые земли через окна того транспортного средства, в которое они меня запихивали. Мы путешествовали, кажется, без остановок целыми днями, и я не могла спать, едва могла сказать, где нахожусь.
Теперь они обращались со мной иначе. Во всяком случае, все кроме Чандрэ. Вопреки попыткам сохранить меня в живых, большинство видящих, кажется, боялось меня. Это была благоговейная разновидность страха - словно они видели на моем лице отражение конца света, но ни один из них не подходил слишком близко.
Я держалась за счёт того, что спала при каждой возможности, и давайте посмотрим правде в лицо... за счёт огромных количеств алкоголя.
На протяжении всего этого времени показывали новости.
Какой-то культ начал мне поклоняться. Последователи культа запросили эфирное время в новостной сети Соединённых Штатов и получили отказ из-за моего статуса террориста, что вызвало волну сенсационных заголовков и в поддержку, и против такого решения. Состоялись протесты. Случилось по меньшей мере три настоящих бунта. Самый крупный произошёл в Лос-Анджелесе, в основном между христианами и человеческими Третьими Миферами.
Невинные видящие тоже оказались втянуты. Я видела фотографии молодой девушки-видящей, которую избивали трубами и электрошокерами. Репортёры с сожалением квохтали по этому поводу, но никто не отложил свои камеры, чтобы остановить мужчин, которые это делали - мужчин, которые никогда не смогли бы позволить себе видящую, даже на несколько часов.
Распространились слухи о том, что я Мост.
В новостных лентах чёрного рынка имелись целые сайты, посвящённые мне и Ревику. Человеческие женщины любили Ревика, особенно после того, как раскрылась информация о нашем браке.
Казалось, не имело значения, что он умер.
Человеческие власти уже обсуждали права на мои телекинетические «способности». Соединённые Штаты и Китай доминировали в этих обсуждениях, но Россия, Германия, Англия и Япония соревновались за право присутствовать за столом переговоров, прятались за личиной научного интереса. Пошли спекуляции, что я забеременела от Ревика до его смерти. Распространились слухи о телекинезе, о том, что меня где-то видели - и все это лишь участилось после того, как Мировой Суд официально обвинил меня в потоплении круизного судна «Исследователь». Люди, потерявшие близких в бомбёжке, назначали награду за мою голову, желая моей смерти.
Новостные передачи кормились истерией, раздували её.
Все больше людей числились пропавшими.
Один из них - мой брат, Джон. А ещё Касс, которую я знала почти так же долго, как и Джона.
Мы с Касс вместе пешком под стол ходили, пока мама Касс работала, а её отец пил. К старшим классам Касс обзавелась своей полкой в моем шкафу. Каждый год она дважды отмечала все праздники - один раз у меня дома, а потом со своей мамой, папой и нищебродским дядюшкой Фэном.
Я вообще не могла думать о том, что Джон пропал.
Когда два последних члена моей семьи пропали, мне уже было все равно, что обо мне подумает мир.
Миновали недели. Время тянулось.
Я ждала сна. Я жаждала его, но когда сон приходил, это не помогало.
Я не могу дотянуться до него, как бы часто он ни просил. Просьбы причиняют боль сильнее любой другой боли, и теперь я ощущаю его по кускам - любовь, скорбь, печаль, надежда, отчаяние. Эти его слои бесконечны. И все же в некотором отношении они просты.
И все же он не ощущается живым.
Я знаю, что он не жив. Мой разум борется с этим знанием, спорит с ним.
Цифры не оставляют меня в покое.
Они отделены от него, но каким-то образом связаны. Мне снится мой отец, инженер. Он шутит, что цифры - это наш секретный язык, чтобы мы могли говорить друг с другом посредством кода. Они - мантра аутиста, сломанная песня, которую я не могу выкинуть из головы.
«…17, 10, 42, 12, 1, 57, 12, 20, 332, 178, 12, 102, 9, 13, 15, 2, 2, 2…»
Я в каком-то другом месте.
Я никогда не бывала здесь прежде, но оно словно ощущается знакомым или, может, просто близко по ощущениям к местам, которые я узнаю. После чистых, живописных городов, гор и шато, в которых мы провели последние несколько недель в Европе, шероховатость этого нового места странно приятна.
Мы месяцами путешествовали по сельской местности. Мы останавливались в нескольких безопасных домах видящих, чтобы поспать. Церкви, склады, отели, мечети, винодельня среди холмов, разбомблённый еврейский храм. Я говорила себе, что не знаю, что хуже: ночи, когда я не могла спать, или необходимость страдать от снов и боли, когда мне удавалось заснуть.
Но это тоже была ложь.
Я скучала по нему к тому времени, когда мы добирались к следующей конструкции, к тому времени, когда я снова могла видеть сны. Я скучала по нему, искала его, а когда я находила его, мы...
Здесь было грязно, громко, красочно, жарко, бедно, людно.
Я шла по пыльной улице, где куча разноцветного мусора покрывала открытую решётку канализационного люка, которая воняла уже в семь утра. Храм, увешанный мигающими рождественскими гирляндами и золотой фольгой, стоял в промежутке между зданиями; на нем обезьяний бог скакал среди цветов и веток фруктов, покрытых жужжащими мухами. Карамельного цвета корова стояла и жевала груду гниющей зелени, картонных яичных контейнеров и куриных костей.
Когда я помедлила, чтобы похлопать её по боку, она не подняла взгляд.
Большую часть моего лица скрывала тонкая кремовая ткань, но я все равно кивнула монаху в красных одеяниях, когда тот прошёл по улице в солнцезащитных очках и с эспрессо в руке. Я ощущала странное удовлетворение от ужасных запахов человеческих экскрементов, пота, гнилых арбузов и мяса, кишащего опарышами. Даже с вонью, медленно нагревавшейся на утреннем солнце, по какой-то причине я чувствовала, что почти могу дышать здесь.
Я усмехнулась при виде следующего храма, где была размещена моя фотография, покрытая лепестками розовых цветов и окружённая белыми парафиновыми свечами.
Это была старая фотография, с тех времён. Фотография с конца моего учебного года в старших классах.
В моих волосах была лаймово-зелёная прядь - наша с Касс идея бунта, которая в то время взбесила мою мать, поскольку она уже заказала пакет фотографий, чтобы послать снимки всем нашим родственникам. Из-за запрета настоящие фотографии были адски дорогими, и на них требовалось специальное разрешение. У мамы тогда ещё была работа в почтовом офисе, и она заставила меня заплатить за фотографии из моих скудных чаевых на дерьмовой работе - на это у меня ушло несколько месяцев.
Наверное, это был последний раз, когда мы действительно кричали друг на друга с тех пор, как мой отец...
Я поднялась по холму, используя трость.
Горы нависали над нами, ошеломительно высокие, увенчанные снежными шапками и клубами низких, похожих на туман облаков. Красочные молитвенные флажки хлопали на ветру, болтаясь на бечёвках, которые провисли между зданиями ярко-зелёных и синих цветов.
В большинстве окон не было стекла, лишь деревянные ставни и брезент закрывали квадратные проёмы. На моих глазах чёрная лапа появилась из второго этажа отеля со столиками и стульями на крыше, где сидели люди и пили горячий пряный чай-масала, говоря на хинди, тибетском и ломаном языке видящих. За лапой появилось остальное приземистое тело коричневой мартышки. Её пушистое лицо продолжало хмуро кривиться вопреки липкому ломтику манго, зажатому в одной лапе.
Хватаясь свободной рукой и ногами за деревянные планки, макака проворно вскарабкалась на крышу.
Когда она добралась до ограждения, пронзительный вопль нарушил тишину раннего утра, и седовласая индианка замахала на мартышку метлой с длинной ручкой.
Мартышка заверещала и не сдавалась, все ещё сжимая манго... и я рассмеялась, наблюдая, как угрюмое животное перескакивает на крышу хижины, вмещавшей дымящийся чайник чая, откуда девочка лет двенадцати разливала чай.
- Ты ужасно жизнерадостна, - произнёс голос рядом со мной. - Я думала, у тебя будет похмелье после того количества бурбона, что ты вылакала прошлой ночью.
Сухой тон видящей выдернул меня из созерцания гор, толстой мартышки с дурным нравом и людей на пластиковых стульчиках.
Я повернулась и увидела те же красновато-каштановые радужки, в которые смотрела неделями.
- Ага, - ответила я. - Наверное, у меня хорошие гены для того, чтобы напиваться до посинения.
Женщина-видящая с темными косичками фыркнула, но кажется, довольствовалась ответом.
Она скрестила мускулистые руки, с отвращением глядя вокруг нас.
- Дигойз тебе не объяснял, как алкоголь влияет на твой свет? - сказала она, наверное, в трёхсотый раз. - Чудо, что Шулеры не нашли нас по вспышкам, которые ты посылаешь. С учётом этого и...
Лекция продолжалась, но я дальше не слушала.
Боль скользнула по мне, как только она упомянула его имя. Когда я на мгновение позволила себе отправиться туда, поискать его, мигрень обострилась, заставив меня остановиться и тяжело навалиться на трость, которой я помогала своему колену. Я подождала, когда боль пройдёт, дыша мусором и благовониями от близлежащего прилавка.
Чандрэ поначалу не заменила перемену во мне.
Она остановилась одновременно со мной, все ещё жалуясь мне на меня же саму и осматривая деревянные здания. Очередная корова, эта шоколадно-коричневая, прошла мимо, жуя длинными челюстями в разные стороны. Она жалобно замычала, обмахиваясь хвостом.
- Добро пожаловать в Сиртаун штата Химачал-Прадеш, Мост, - сказала Чандрэ, закончив перечисление моих прегрешений и невежественных человеческих манер. -...Канализацию Гималаев.
Затем, увидев, как я навалилась на трость, прерывисто дыша, она оторвала мои пальцы от моей шеи.
- Прекрати. Люди смотрят!
Я рассмеялась. Я видела в дверном проёме мужчину в потной фетровой шляпе, смотревшего на меня и державшего соломенную метлу, кажется, самодельную. Его торс был закутан в красочную шерстяную шаль. Он печально качал головой, глядя на меня и цокая языком.
- Они думают, что я под кайфом, - сказала я. - Я плохая буддистка. Развратная белая женщина. Кому какое дело?
Губы Чандрэ поджались.
- Я сожалею по поводу твоей семьи, Мост. Но ты не можешь и дальше зацикливаться на их потере или на потере своего супруга. Ты должна сосредоточиться на текущей задаче.
- А что именно это за задача? - переспросила я. - Избегание стригущего лишая?
Я посмотрела на улицу внизу, где монах в темно-красных одеждах вёл по потрескавшемуся асфальту стайку азиатских детей в черно-белой униформе. Числа вращались над бритой головой монаха как перепутанный обратный отсчёт, вплывая в свет детей и выплывая из него.
«6, 6, 120, 123, 2, 8, 88, 99, 40, 4, 2, 4, 6, 29, 29, 32, 4, 2…»
Я заставила себя говорить, хотя и не отвернулась от монаха.
- Далеко ещё?
- Ты мне скажи, - ответила Чандрэ. - Хоть раз используй свой свет для чего-то полезного.
Я нахмурилась, взглянув на неё.
- Мой свет? Город - это конструкция?
Чандрэ закатила глаза.
- Ни один Шулер сюда не явится, Мост. По договорённости они держатся подальше. Мы здесь в безопасности. Я тебе это говорила.
Я смерила её скептическим взглядом, но промолчала.
Услышав поблизости разговор на повышенных тонах, я повернулась и увидела группу мужчин в мусульманских одеяниях - они оживлённо разговаривали с индийцем на велосипеде, который качал головой и делал широкие отрицающие жесты руками. Мне понадобилась секунда, чтобы осознать - он был видящим и принадлежал кому-то. Металлический ошейник на его шее был таким грязным, что я почти не заметила его под чумазой рубашкой. На моих глазах к ним подошёл мужчина в полицейской униформе, махая чем-то вроде самодельной дубинки. Видящий отпрянул, поднимая руки. Видя, как он спешно крутит педали велосипеда и уезжает, я нахмурилась.
- Ну? - сказала Чандрэ. - Ты нас поведёшь или нет?
Я ошарашенно уставилась на неё, затем осознала, что она имела в виду, и расхохоталась.
Похромав прочь от её взгляда, я с помощью трости направилась вверх по холму.
Количество магазинов сокращалось по мере того, как мы поднимались выше, а жилые здания из глинобитного кирпича и дома налезали друг на друга, красочные и странно походившие на пещеры на фоне холмов. Молитвенные флажки трепались на ветру возле храмов богов с головными уборами, похожими на нимбы. Я видела ещё больше своих фотографий, даже граффити с изображением моего профиля и словами, написанными художественными, наклонными символами языка видящих, прекси.
Тропинки вплетались в лес и выходили обратно в город по ту сторону дороги, когда мы поднялись выше к подножью Гималаев. Улица из потрескавшегося асфальта превратилась в утоптанную землю, а деревья нависали ближе к зданиям.
Атмосфера города также начала меняться.
Религиозные граффити видящих начинали доминировать, наряду с увеличившимся количеством пластиковых бутылок, использованных презервативов и осколков стекла. Я видела группы девушек с азиатской внешностью, одетых в порванные шёлковые платья, сидевших на деревянных ступеньках и пивших пиво вместе с мужчинами, у которых были сальные волосы и джинсы, стоявшие колом от грязи. Большинство мужчин носило клетчатые рубашки с длинными рукавами и платки на головах. Лишь через несколько минут я заметила металлические ошейники. Они смеялись, передавая меж собой бутылки, а время от времени индиец или тибетец грузно поднимался по деревянным ступеням и уводил одну из женщин внутрь, а иногда и одного из мужчин.
Когда мы проходили, те, что остались на лестницах, заметили меня и Чандрэ, провожая нас пристальными взглядами.
Мы почти полностью миновали здание, когда заговорил красивый мужчина лет двадцати.
- Свобода - это хорошо, да? - он говорил громко, по-английски с сильным акцентом. - Скажите это вашему другу Вэшу, а? - он поддел большим пальцем ошейник в мою сторону. - Видишь, что сделало с нами его дерьмо в духе «мир да любовь», - когда мы с Чандрэ продолжили подниматься по холму, он повысил голос: - Скажи ему привести сюда Мост, да? Скажи ему, что нам нужно её правосудие в Индии!
Другие рассмеялись. Одна женщина сделала в мою сторону жест, выражающий жестокость, затем шлёпнула сидевшего рядом мужчину по затылку за то, что он пялился на моё тело через тёмные штаны и платки.
Сидевший рядом с парой мужчина захохотал, пролив своё пиво.
Несколько видящих из нашей группы подошли к ним, говоря на том ломаном языке видящих, предлагая им сигареты и водку. Я знала, что отчасти это делается, чтобы отвлечь их от меня, но я не могла оторваться и через плечо смотрела на видящих, сидевших на ветхом крыльце. Внезапно я представила Ревика, сидевшего на этих ступенях - может, более молодого Ревика с округлым лицом и глазами, которым ещё не свойственен тот отрешённый взгляд.
Чандрэ щёлкнула на меня, призывая не пялиться.
- Вэш кормит их, - сказала она. - Он делает, что может.
Я кивнула, обернувшись в последний раз и потащившись дальше по холму.
Она добавила:
- Открытое противостояние с людьми только ухудшило бы их положение. Это принесло бы всем нам смерть и боль, Мост.
- Конечно, - сказала я, не желая спорить.
- Ты ничего не знаешь, - рявкнула она. - Ты ребёнок... воспитанный червяками! Что ты можешь об этом знать? Ты ещё не видела войны.
Я не утруждалась ответом.
Когда мы добрались до вершины склона, я остановилась перед витриной с потрескавшимися окнами и деревянными ступенями, с которых облазила небесно-голубая краска. Я всматривалась в пыльное стекло, зная лишь то, что меня тянуло остановиться здесь.
Подвинувшись и встав рядом со мной, Чандрэ скрестила руки и неохотно кивнула.
- Хорошо, - сказала она. - Твои навыки отслеживания наконец улучшились.
Мои глаза остановились на изображении похожего на гуру пожилого мужчины в одежде песочного цвета. Его руки были сложены на груди в молитвенном жесте. Написанная от руки вывеска гласила на английском: «Горячая пища за 20 рупий! Бесплатная медитация и йога!» Под вывеской стояла трёхфутовая статуя Ганеша с гирляндой из розовых и белых цветов. Ещё больше лепестков красовалось на статуях индийских богов, из которых я узнавала и могла назвать лишь нескольких. Деревянные чётки висели в витрине рядом с изображением сине-золотого солнца, пересечённого белым мечом.
Я также видела вдали статуэтки сидящего Будды и улыбнулась.
Отчасти улыбка была вызвана характерной для Индии мешаниной, я знала это, но абсурдность смешения религии без бога с многобожием казалась мне ошибкой, свойственной только видящим.
Мне пришло в голову задаться вопросом, верили ли видящие в богов или в Бога.
Ревик использовал «боги» или «d’ gaos» так, как другой человек использовал бы слово «дерьмо», и это мало что говорило мне об его настоящих религиозных воззрениях.
Мой взгляд вернулся к изображению мужчины в одеждах песочного цвета. Его глаза светились на состарившемся, но почему-то не имеющем морщин лице
- Вэш, - пробормотала я. - Иисусе.
- Не совсем, - в реплике Чандрэ прозвучала редкая нотка. - Не позволяй его лицу для людей одурачить тебя. Аренду надо платить. Даже в Сиртауне.
Она дёрнула деревянную дверь с проволочной сеткой.
Не отвечая, я последовала за ней в прихожую, которая оказалась просторнее и чище, чем я ожидала.
Вымощенная плиткой из чёрного камня, комната тянулась глубже по склону горы, чем я ожидала. Деревянные плинтусы и панели подчёркивали белые стены насыщенными оттенками дерева, кое-где подмоченного водой, но сиявшего от недавней полировки. Старенький вентилятор дребезжал в окне рядом с фреской тибетского храма Потала в Лхасе, выполненной с поразительной искусностью. Над плато на фреске сияло ещё одно сине-золотое солнце.
Прямо за дверью стоял низкий стол, сделанный из того же тёмного дерева, что и плинтусы. Миска с галькой и свеча служили ему единственным украшением.
За ним на складном стуле сидел молодой мужчина-европеец с бритой головой, одетый в оранжевые одеяния. То, каким наивным рвением светились его глаза, говорило мне, что он наверняка был человеком.
- Могу я помочь вам, сестры? - сначала он посмотрел на меня. Затем, заметив Чандрэ, он окинул её повторным взглядом и широко улыбнулся. - Кузина Чандрэ! Индия скучала по тебе, друг мой!
Я вскинула бровь и покосилась на Чандрэ, подавляя улыбку.
Проигнорировав меня, она поклонилась человеку, сложив ладони в молитвенном жесте.
- Привет, Джеймс, мир тебе. У нас аудиенция с Учителем.
Джеймс просиял.
- Как вам повезло! Мне доложить о вас?
- В этом нет необходимости, - ответила она. - Но спасибо тебе.
Я уставилась на неё, в неверии раскрыв рот.
Большую часть времени Чандрэ называла людей «червяками» - это когда она не командовала ими как роботами, запрограммированными к её услугам. Она наградила меня холодным взглядом, жестом показывая следовать за ней вверх по лестницам. Как только мы поднялись на несколько ступеней, она едва слышно заговорила со мной сквозь стиснутые зубы.
- Теперь мы в конструкции. Я была бы очень благодарна, если бы ты позволяла себе только цивилизованные мысли.
- Конечно, - согласно отозвалась я.
Я ощутила её раздражение через конструкцию и улыбнулась.
Наверху лестниц находился проем в стене, прикрытый гобеленом с очередным изображением сине-золотого солнца, рассечённого белым мечом. Схватив край тяжёлой ткани, Чандрэ проскользнула в образовавшийся проход и исчезла.
После секундного колебания я последовала за ней.
Я выпрямилась внутри комнаты с низкими потолками, пол в которой был устелен бамбуковыми циновками.
Распахнутые окна открывали эффектный вид на Гималаи и поросшую деревьями долину, которая вмещала в себя остальную часть Сиртауна, покрытую молитвенными флажками, словно яркими красочными птичками, устроившимися на ночлег. У стены находилось несколько видящих без ошейников, в западной одежде - они беззвучно переговаривались меж собой и жестикулировали руками.
Ближе ко мне и двери ещё одна группа видящих в одеждах песочного цвета образовывала свободный круг. Мужчина с фотографии в рамке стоял в центре.
Как только я опустила за собой гобелен, он повернулся и пристально посмотрел на меня. Его глаза светились пронзительно черным, смотрели совершенно неподвижно, но все же несли в себе столько света, что мне сложно было удерживать его взгляд.
Без промедления он пересёк десять или двенадцать футов до двери.
Я посмотрела на его угловатое, лишённое морщин лицо, немного поразившись его росту. Я не двигалась с места, пока он не привлёк меня в свои объятия, подняв с пола. Крепко стиснув меня, а потом отпустив, он рассмеялся над сдавленным звуком, который из меня вырвался. У него были ровные белые зубы, а в темных глазах стояли слезы, пока он всматривался в моё лицо.
- Ты наконец здесь! - произнёс он на безупречном английском, похлопывая по плечу от неловкого переизбытка эмоций. - Я очень, очень рад! Очень рад!
Я могла лишь кивнуть, поражённая его слезами.
- Тебе здесь рады, - сказал он. - Больше всех рады!
Я чувствовала, как моё лицо заливает теплом, пыталась подобрать слова, которые не оказались бы совершенно неуместными...
И услышала презрительное фырканье.
Я повернула голову в сторону звука.
Среди видящих в западной одежде, сидевших у стены, был мужчина с плечами гимнаста, наблюдавший за мной и Вэшем. Его полные губы поджались с хмурой иронией. Я почувствовала на себе его свет и вздрогнула. Мои щеки залило румянцем от того, что жило в этом одном-единственном, испытующем тычке. Ощутив мою реакцию, мужчина ответил кривой улыбкой, покосившись на двух сидевших рядом видящих, которые перестали пялиться на меня ровно настолько, чтобы улыбнуться ему в ответ.
Однако свет первого видящего оставался со мной.
Я чувствовала, как он изучает, чувствовала проблеск удивления, который он испытал от того, что нашёл - но я не могла интерпретировать его значение. Когда я во второй раз встретилась с ним взглядом, его шоколадно-карие глаза избегали моих. Он мельком кивнул Чандрэ, когда она уселась вместе с ними, и момент оборвался.
Взглянув на Вэша, я уловила в его черных глазах намёк на улыбку.
- Должно быть, ты очень устала, - ласково сказал он.
- Вы себе не представляете, - сказала я.
Той ночью я свернулась на поролоновом матрасе, прямо на полу.
Поверх меня лежала простыня, накрытая овечьими и коровьими шкурами, мягкими, тёплыми, источающими успокаивающий запах животного. Через щели в деревянных ставнях окон я видела горы, обрамлённые звёздным светом и бескрайним черным небом, контуры вершин, видневшихся там, где исчезали звезды. Время от времени в деревьях кричали макаки, они визжали и скакали по крышам, их черные лапы царапали листы шифера.
Однако в основном царила тишина.
Пока я лежала там в темноте, это чувство сокрушило меня, сделавшись намного сильнее, чем то, с чем мне приходило бороться, кажется, последние месяцы. Может, это пребывание в доме монахов, или тёплое приветствие Вэша, или просто наконец пребывание на одном месте - и в кои-то веки трезвость. Может, мне стоило ожидать, что все это обрушится на меня, как только мы доберёмся сюда.
В любом случае, я ничего не могла поделать с ощущением, словно меня раздели догола и оставили чувствовать каждый порыв ветра и капельку пота своими открытыми ранами.
Конструкция источала простое тепло, лишь ухудшавшее это чувство. Даже Гималаи, кажется, приумножали его, и вот что-то во мне начало разжиматься, так быстро и легко, что я не могла удержать ниточки.
К тому времени, как стихло шарканье мартышек, центр моей груди пульсировал, как на тех холодных берегах Аляски.
Я не могла дышать, но мой разум хранил мёртвое молчание.
Поднялась луна, а я все ещё не спала вопреки измождению. Я лежала и смотрела, как долина заполнялась мягким, пронизывающим светом.
В какой-то момент этой тишины я заплакала.
Как только слезы полились, остановиться было уже сложно.
И все же каким-то образом я засыпаю.
В этот раз мне проще найти его.
Кажется, будто он почти ждёт меня.
Он здесь один, как всегда. Как и в любой другой раз, я чувствую его, но не совсем могу дотянуться до того места, где он находится. Он плывёт как труп, окружённый серой завесой, и мы касаемся друг друга сквозь изменяющуюся ткань, стараясь очутиться ближе, но мы не можем.
Прежде, чем я осознаю наше местоположение, мы целуемся, как и в большинство ночей.
Как только мы начинаем, я чувствую его сильнее, но этого недостаточно. Никогда недостаточно. Наши губы осторожны, руки и пальцы аккуратно двигаются через тонкую ткань. Когда я в этот раз скольжу в его свет, это получается быстро, и после медленного стона он раскрывается, подпуская меня ближе обычного - и я почти чувствую его, и он почти кажется настоящим. Затем он притягивает меня, просит меня, но я не могу...
Я не могу дать ему то, чего он хочет.
Своеобразное отчаяние стискивает меня. Он тоже хочет дать мне что-то. Он пытается, в своей манере. Образы и ощущения вплетаются в его свет - его ноги между моих, его вес на мне, и вот уже кажется, что он во мне, словно мы...
Но от этого только становится хуже, когда он уходит.
Я устала от этого. Устала бороться и терять его. Устала искать и никогда не быть той, кого ищут. Он бросил меня. Он бросил меня ещё до того, как ушёл. Теперь он входит в меня как вор, потому что я - все, что у него есть.