Анализ керамического материала Ладожского поселения позволил сделать следующие выводы.
1. Технологические приемы изготовления керамики, а также характер их изменения, говорят о том, что ладожские гончары пользовались способами, известными в лесной зоне Восточной Европы в I тыс. до н.э. - I тыс. н.э. Отдельные приемы гончарства и формы посуды находят параллели в памятниках железного века: дьяковской, городецкой культурах, культуре штрихованной керамики и некоторых других. Использование ретроспективного метода для выделения истоков того или иного технологического приема не представляется возможным в силу отсутствия объективных данных для сопоставления. Кроме того, рассматриваемый период характеризуется значительной подвижностью населения и широкими культурными взаимодействиями, а характер процессов, о которых идет речь, таков, что их трудно ограничить хронологическими рамками.
2. Ладожский керамический комплекс, являясь многокомпонентным, с одной стороны, с другой - достаточно однороден. Эта однородность заключается не только в том, что имеется большое количество переходных форм, затрудняющих отнесение сосуда к тому или другому типу, но также и в том, что на протяжении двух веков (VIII - X) нельзя выделить какие-либо периоды, характеризующиеся преобладанием того или иного типа керамики. Можно отметить только более или менее четко выраженные тенденции изменения, например: увеличение высоты реберчатых сосудов, появление орнамента на лепной посуде, “гибридных” форм, сковородок.
3. Набор форм посуды не находит полных аналогий ни в одной из культур предшествующего времени, хотя истоки отдельных типов, кажется, возможно проследить. Типы 2, 4, 6, 8, 9, на долю которых приходится 14,6 % (Земляное городище) и 12,4 % (раскоп на Варяжской улице) могут быть связаны с балтскими и финскими древностями. Сосуды типа 5 (слабопрофилированные) с большой долей вероятности можно связать с керамикой культуры псковских длинных курганов. Сосуды типа 3 (с S-овидным профилем) в конце I тыс. н.э. являются широко распространенной формой; круг аналогий позволяет предположить их связь с памятниками Верхнего Поднепровья и Подвинья.
Сосуды типа 1 при одинаковой профилировке верхних частей имеют разные пропорции [см. таблицу 11], что позволяет поставить вопрос о генезисе реберчатых сосудов. Характер изменения сосудов типа 1 во времени позволяет представить следующую картину.
В горизонте Е3-3 встречены сосуды приземистые широкодонные (тип ФIV) и банки с выделенной шейкой (тип ФV, вид Б), имеющие аналогии как среди финских древностей, так и среди сосудов первой традиции в культуре смоленских длинных курганов, связанных с балтским компонентом (В.В.Енуков). В горизонте Е3-3 представлены также сосуды типов ФI, ФIII, ФVII.
В горизонтах Е3-2 и Е3-1 также встречаются баночные сосуды (тип ФV) как со слабо так и с четко выделенными шейкой и плечиком, приземистые с коническим туловом (тип ФIII), приземистые широкодонные (тип ФIV), "стройных пропорций" (тип ФI), мискообразные (тип ФVII).
Начиная с горизонта Е2 увеличивается количество баночных сосудов (типа 4А).
В с горизонте Е1 появляются сосуды типа ФI ("стройных пропорций"), у которых высота превышает максимальное расширение. У некоторых сосудов ФI типа появляется изгиб на середине тулова, напоминающий характерные формы сосудов культуры смоленских длинных курганов (Слобода Глушица, Цурковка и др.). Такая керамика довольно широко представлена на памятниках культуры сопок (Новые Дубовики, Рюриково городище, Золотое Колено, Нестеровичи), датирующихся IX - X вв.
Тип 1 не удается однозначно связать с каким-либо кругом древностей.
4. Во второй четверти X в. на Земляном городище впервые фиксируется керамика, изготовленная с помощью гончарного круга. Некоторые особенности этой группы сосудов (в частности, наличие новых, не характерных для ладожской посуды композиций орнамента) и появление ее именно в квартале ремесленников-косторезов - наиболее подвижной части ладожского населения - заставляют предположить, что традиция изготовления раннегончарной керамики была привнесена извне, скорее всего, из земель западных славян, где круговая посуда известна с VIII в. Однако, это техническое новшество не нарушило последовательного развития местного керамического производства, о чем говорит преемственность форм лепной и гончарной посуды, и было сразу же воспринято местными гончарами.
5. На основании сравнения керамического материала двух частей поселения можно говорить, что принципиальных различий между керамикой Земляного городища и керамикой из раскопа на Варяжской улице нет. Отдельные отличия можно рассматривать только на уровне тенденции, например, в раскопе на Варяжской улице чуть больше сосудов с четко выраженным ребром и слабопрофилированных, но зато меньше горшков с S-овидным профилем. Все высокие лепные сосуды типа ФI (у которых H:Д2>1 встречены пока только на Земляном городище. Здесь же во второй четверти X в. появляется серия раннегончарных сосудов, которая в керамическом комплексе поселения может рассматриваться не только как технологическая, но и как стилистическая новация, а появившиеся одновременно в раскопе на Варяжской улице раннегончарные сосуды несут на себе отпечаток местных традиций. К сожалению, на сегодняшний день нельзя ответить на вопрос, с чем связаны такие отличия и можно ли их считать случайными или отражающими (опять же только в тенденции) какие-то различия в формировании двух частей поселения.
Хотя вопрос о происхождении реберчатой керамики, называемой в литературе также керамикой «ладожского типа», на сегодняшний день является открытым, попытаюсь высказать некоторые соображения на этот счет, поскольку он является, по мнению некоторых исследователей, «камнем преткновения» в решении сложных историко-культурных проблем Северо-Запада» (Кузьмин, 2001, с. 68).
Находки в древнейших слоях Ладоги вещей, имеющих аналогии в КПДК, культуре латгальских могильников, в КСДК, а также выявление традиции домостроительства, сходной с домостроительством на памятниках КСДК, позволили исследователям предположить приход в Ладогу выходцев из Верхнего Поднепровья, юга Псковщины и севера Белоруссии (К.М.Плоткин, О.И.Давидан, А.Д.Мачинская, Д.А.Мачинский, С.Л. Кузьмин). С этим регионом связывала происхождение «реберчатой» ладожской керамики Я.В.Станкевич.
Исследованиями последних десятилетий установлено, что для керамики КСДК (VIII–X/XI вв.) реберчатые формы не являются характерными [Седов, 1974, с. 26–27; Енуков, 1990, с. 84]. Есть приземистые профилированные сосуды с выделенным плечиком, относимые В.В. Енуковым к 1-й, более древней традиции их сооружения. Ребристые сосуды встречены в незначительном количестве только в Гнёздове и связываются с балтским компонентом в материальной культуре этого памятника [Каменецкая, 1977, с. 19; 1998, рис.3: 1; 4:3].
В единичных случаях встречены реберчатые сосуды и в материалах тушемлинской культуры – предшественницы КДК [Шмидт, 1982, с. 100; Лопатин, 1987, с 52]. Наиболее близкая ладожским форма – тип 7, по классификации Е.А.Шмидта – встречена только в бассейне Западной Двины и рассматривается им как «поздняя керамика тушемлинской культуры» [Шмидт, 2003, с. 48; табл.27, 7]. Я.В. Станкевич отмечала аналогии ладожским "широкогорлым биконическим сосудам" в материалах городищ Верховьев Днепра, в частности, Банцеровского городища [Станкевич, 1950, с.198–200, 202–203]. В настоящее время установлено, что нижний слой Банцеровского городища относится к культуре штрихованной керамики (КШК) и датируется III–II вв. до н. э. – II–III вв. н. э. или рубежом эр. Господствующей формой керамики здесь являются ребристые сосуды с прямым венчиком, четко выраженным плечиком, под острым углом переходящим в тулово, конически сужающееся к плоскому дну. Поверхность многих из них покрыта штриховкой. Для верхнего слоя (датируется VI–VIII вв., относится к культуре Тушемли-Банцеровщины (КТБ)) характерной является гладкостенная слабопрофилированная керамика; сосудов, напоминающих острореберные из нижнего слоя, найдены единицы [Митрофанов, 1967, с. 250–261]. В небольшом количестве ребристые горшки встречены на памятнике банцеровской культуры селище Микольцы. Исследователи считают их «наследием культуры штрихованной керамики»[Зверуго, Медведев, 2003, с. 88]. На территории центральной и восточной Латвии, восточной Литвы и северо-западной Белоруссии на втором этапе существования КШК (датируется по-разному, но, видимо в пределах I–IV вв.) распространены реберчатые сосуды, часто имеющие штрихованную или хроповатую поверхность [Митрофанов, 1978; Васкс, 1987, с. 77–78; Ушинскас, 1989, с. 64]. Определенные черты сходства с керамикой КШК можно обнаружить в ладожской посуде как в формах (сосуды с четко выраженным ребром в верхней трети сосуда и коническим туловом), способе лепки (кольцевой налеп), так и в характере обработки поверхности (заглаживание травой, покрывающие нижнюю часть сосуда от ребра до дна, как подражание штрихованной керамике), однако связывать напрямую происхождение ладожской реберчатой посуды с керамикой КШК было бы неправильным, в том числе и потому, что между временем, когда эта культура прекращает свое существование (2-я половина IV – 1-я половина V в.) [Митрофанов, 1978, с. 15 и сл.; Ушинскас, 1989, с. 65] и начальной датой ладожского поселения (сер. VIII в.) существует значительный хронологический разрыв.
Н.В.Лопатиным предложена общая схема развития керамических наборов на протяжении 2-й и 3-й четвертей I тыс.н.э., включающая также и позднюю лепную керамику с «крутым плечиком». Автор считает, что реберчатая керамика «ладожского типа» стоит несколько особняком от этой схемы, но «непреодолимых рубежей,…кажется, нет» [Лопатин, Фурасьев 2007, с. 41].
В.В. Седов отметил, что реберчатая керамика составляет особенность культуры славян южного побережья Балтийского моря [Седов, 1982, с. 63–64]. Его поддержали Е.Н.Носов, В.Я. Конецкий, А.В.Плохов. А.В.Плохов считает, что «в настоящее время западнославянский вариант [происхождения реберчатой керамики – Т.С.] выглядит наиболее вероятным, несмотря на различия в способе изготовления и орнаментации горшков» [Плохов: 2002, с. 152]. Пожалуй, это единственная точка зрения, которая в последние десятилетия озвучивалась в литературе. Только недавно некоторые исследователи (И.В.Исланова) стали говорить о возможных прототипах реберчатой керамики в древностях предшествующего времени отдельных регионов. Уже в те годы, когда была высказана точка зрения В.В.Седова, большинство немецких и польских археологов связывали со славянами слабопрофилированные сосуды так называемого "пражского типа" или S-образные горшки [Schmidt, 1961, s. 41; Kruger, 1967, s. 65; Losinski, Rogosz, 1986, p. 13, p. 27, r. 1; Cnotliwy, Losinski, Wojtasik, 1986, p. 159, r. 1]. Реберчатая керамика на славянских памятниках южного побережья Балтики не является преобладающей, появляется, видимо, не ранее VIII в. и, кроме того, частично изготовлена с помощью гончарного круга. Некоторые исследователи связывали ее происхождение с культурами предшествующего времени, с влиянием германских племен, хотя и признавали, что славянское население пользовалось такой керамикой (см. обзор точек зрения: Русанова, 1976, с.137–187). Немецкие коллеги, исследовав славянские памятники в бассейне Эльбы, отмечают, что у поздних германцев и ранних славян (а последние проникают на эту территорию не позднее к.VII – нач. VIII в.) археологический материал невозможно узко датировать. И у тех, и у других в это время использовалась простая неорнаментированная керамика, причем славянские формы VIII–IX вв. – слабопрофилированные [Шнеевайс, 2009, с. 247, 259, рис.12: 11, 12]. Несомненно, что точка зрения о происхождении реберчатой керамики Новгородской земли из междуречья нижней Вислы и Эльбы нуждается в специальной проработке с учетом исследований польских и немецких коллег, проведенных в последние десятилетия.
И.П. Русанова считала, что «низкие сосуды с ребристым переломом плеча из новгородских сопок» имеют параллели в западнобалтских древностях VI в. и более раннего времени [Русанова, 1976, с. 200–201].
Вопрос об истоках керамики «ладожского типа» не может быть решен на материалах Ладоги. В настоящее время в Приильменье и Поволховье отсутствует пласт древностей 1-й половинф-3-й четверти I тыс. Невыразительная, неорнаментированная, в большинстве случаев дошедшая до нас во фрагментах керамика раннесредневековых памятников Северо-Запада часто используется для иллюстрации существующих концепций. В настоящее время материалы, которые могут быть отнесены к 3-й четверти I тыс., на территории, ставшей впоследствии «ядром» КС, малочисленны и невыразительны. Кроме того, они, за редким исключением, очень медленно водятся в научный оборот.
Материалы 3-й четверти I тыс. н.э. выявлены на поселении Прость в районе истока р. Волхов. Там были зафиксированы остатки углубленных в материк сооружений и ям, различных по форме и глубине. По набору вещевого инвентаря и радиоуглеродным датам (от V до IX в.) часть из них была отнесена к 3-й четверти I тыс. н.э. Керамика этого периода, как считают Е.Н.Носов и А.В.Плохов, представлена слабопрофилированными и баночными формами [Носов, Плохов, 2005, с. 142, 144, табл. 167]. Опираясь на эти материалы, А.В.Плохов сделал вывод, что «в 3-й четверти I тыс. н.э. «ребристые» сосуды не характерны для древностей центрального Приильменья» [Плохов, 2005. с. 79].
В Верхнем Полужье Н.И. Платоновой были обнаружены селище и грунтовый могильник, перекрытые сопочной насыпью (Заполье 1). По данным автора, первые функционировали синхронно в VI–VII вв. (даты по радиоуглероду), связь их с сопкой полностью исключена [Платонова, 1996, с. 11]. Однако керамический материал селища "не исключает культурной преемственности между населением селища и создателями сопок" [Платонова, 1995, с. 28]. C последним утверждением автора можно согласиться: хотя керамика сильно фрагментирована, часть сосудов была слабопрофилированными или S-образными.
Ситуация с материалами 3-й четверти I тыс. н.э. в Нижнем Поволховье не совсем ясна, и имеющиеся данные не позволяют делать какой-либо категоричный вывод.
В 1997–2001 гг. Е.А.Рябининым был проведен очередной цикл исследований городища Любша, расположенного примерно в 1,5 км к северо-востоку от Старой Ладоги. В нижнем горизонте культурного слоя, насыщенном рыбьими костями и чешуей, выявлены очаги из обожженных и покрытых углистым нагаром булыжных камней. С этим горизонтом автор связывает функционирование первых земляных укреплений городища, датирующихся, по его мнению, VI – первой половиной VIII в. К сожалению, среди очажных камней были обнаружены только фрагменты стенок сосудов, поэтому о типологической принадлежности говорить не приходится. Отмечу только, что по основным характеристикам (качество теста, характер примесей, толщина стенок, цвет черепка и др.) эта керамика визуально не отличается от керамики последней четверти I тыс. н. э.
Е.А.Рябинин отметил ряд отличий в материальной культуре Любши по сравнению с Ладогой: более архаичная техника изготовления железных изделий; находка серии бронзовых украшений, датирующихся 3-й четвертью I тыс.н.э. и не встречающихся в Ладоге; иной набор бус [Рябинин, Дубашинский, 2002, с. 200; Львова 2010].
При сравнении любшанской и ладожской керамики удалось установить, что типы посуды и их процентное соотношение практически полностью совпадают. Однако и в керамике прослеживаются более архаичные черты. Здесь на порядок чаще, чем в Ладоге, встречается характерный способ соединения глиняных лент при лепке сосуда (а именно: соединение по желобчатому торцу), известный на Северо-Западе еще с эпохи неолита (нарвская культура) [Гурина, 1967, с. 34]. Найден «реберчатый» широкодонный горшок (типа ФIV), начин которого конструировался с помощью лоскутного налепа (подробно см.: Сениченкова, 2010). Такая форма имеет аналогии на памятниках Северо-Запада, как в Приильменье, так и в Приладожье и Белозерье. Н.А.Макаров отметил находки подобных сосудов в комплексах середины – 3-й четверти I тыс.н.э. в Прионежье и на р. Сухоне, и отнес их к архаичным западно-финским формам [Макаров, 1986, с. 31; 1991, с. 136]. Говорит ли такая архаичность форм и технологии изготовления некоторых любшанских сосудов о различиях в хронологии Ладоги и Любши или объясняется иными особенностями этого памятника – пока сказать трудно. Проведенный цикл исследований не дал однозначного ответа на целый ряд вопросов, но имеющиеся на сегодня данные не исключают того, что керамика, обычно относимая к последней четверти I тыс.н.э., была распространена в регионе и в более раннее время (подробно см. Сениченкова 2010).
В материалах поселения и грунтового могильника Юрьевская Горка в Удомельском Поозерье, датирующихся VI – VII/ VIII вв., И.В. Исланова наряду с керамикой, соотносимой с раннеславянским населением, выделила группы сосудов с ребром (типы IV и VI, по ее типологии, составляющие 11% всей керамики). Они являются, по мнению автора, "прототипом ребристой посуды "ладожского типа", и связываются по происхождению с местной керамикой эпохи железа, в том числе, с дьяковскими древностями [Исланова, 1996, с. 14; 1997, с. 25, 26, 63]. А истоки реберчатой керамики, найденной на селище Рогово-2 (3-я четверть I тыс.н.э.; Верхневолжский регион), И.В.Исланова и Е.М.Черных находят в памятниках мощинского круга [Исланова, Черных, 2008, с. 171]. Эти наблюдения в дальнейшем, несомненно, будут уточняться. Важным является установление факта существования реберчатой керамики на памятниках Верхней Волги, как минимум, с 3-й четверти I тыс. н.э. и нахождения ее прототипов в древностях более раннего времени.
Несмотря на асинхронность и территориальную удаленность, аналогии отдельным типам сосудов Юрьевской Горки можно найти среди керамики горизонта Е-3 Ладоги. В целом же структура керамического комплекса Юрьевской Горки, несомненно, отлична от ладожского: здесь преобладают слабопрофилированные и округлобокие сосуды, а «ребристая» или похожая на нее керамика составляет очень небольшой процент.
Некоторый интерес в этой связи представляют керамические находки из раскопа на Варяжской улице. Там были обнаружены мелкие фрагменты керамики раннего железного века, что не является уникальным: на памятниках последней четверти I тыс. н.э. часто встречаются материалы т.н. «эпохи раннего металла». Этот факт дал основание многим исследователям говорить о стабильности системы расселения на Северо-Западе на протяжении многих веков (Н.Н.Гурина, В.П.Петренко и др.). В числе этих фрагментов был найден обломок стенки сосуда с рогожными отпечатками [таблица 30, рис. 1]. Такой способ обработки поверхности характерен для керамики городецкой культуры [Смирнов, Трубникова,1965], датирующейся в пределах VII в до н.э. – V в. н.э. [Смирнов, 1994, с. 86–87]. Встречается такая керамика и в дьяковской культуре. Обычно «эпоха раннего металла» представлена в Приильменье и Поволховье фрагментами керамики со штриховкой, а также с текстильными и сетчатыми отпечатками.
Здесь же найдены две глиняные поделки из плохо обожженной, а возможно, только подсушенной глины, по форме напоминающие таблетки, диаметром около 2,5 см и толщиной около 1 см [таблица 30, рис. 2,3], аналогии которым имеются в дьяковской и городецкой культурах [Гусаков, Кузьминых, 2008, с.106].
В слоях 2-й половины IX в. найдена целая серия сосудов (23 экземпляра) небольшого размера (диаметр венчика 7–8 см; высота 5–6 см) [таблица 31]. Встречена подобная керамика и на Земляном городище, но в меньшем количестве. Миниатюрные сосудики широко распространены среди материалов раннего железного века лесной зоны Восточной Европы, встречаются они и на раннесредневековых памятниках. Считается, что они повторяют форму больших сосудов. Интересно, что аналогии всей серии удалось обнаружить в материалах дьяковской культуры: на Троицком городище [Розенфельдт, 1971, с. 13, рис. 1, 23, 24, 29; с. 25, рис. 10: 12а, 14, 16, 19а, 20, 21; с. 28. рис. 11, 12, 23, 26, 29], на Щербинском городище [Розенфельдт, 1974, с. 132, рис. 25, 24, 28, 29, 36, 37, 40], на Попадьинском селище [Финно-угры и балты …., 1987, табл. XXVI, 24] [таблица 32]. В отличие от дьяковских, в Ладоге все сосуды гладкостенные и по качеству теста ничем не отличаются от остальной керамики. На дьяковских городищах имеются аналогии и некоторым типам больших сосудов Ладоги, в том числе и «ребристой» керамике [Розенфельдт, 1974, с. 118, рис. 12: 12–15; с.177]. Уместно вспомнить о найденной в горизонте Е-3 Ладоги бронзовой очковидной подвеске, аналогичной, по мнению О.И.Давидан, позднедъяковским [Давидан 1986, с. 100, рис.1].
«Странность» намечающихся параллелей несколько уменьшится, если обратиться к хронологии и облику позднедьяковских памятников[3]. Многие исследователи считают, что дьяковская культура доживает до VII–VIII вв., а на окраинах ее ареала – до конца I тыс.н.э. [Леонтьев, 1983; Вишневский, 1991; Смирнов, 1994; Исланова, 2002].
Все эти рассуждения не нужно воспринимать как попытку найти истоки керамики «ладожского типа» в материалах позднедьяковской или какой-либо другой культуры: для ответа на вопрос о ее происхождении на сегодняшний день, с одной стороны, объективно не хватает данных, а с другой, специфические особенности этого источника предоставляют довольно широкое «пространство для маневра». Однако прослеживаемые на самом массовом – керамическом – материале (и в технологических приемах, и в наборе форм) связи материальной культуры жителей древнейшей Ладоги с культурами железного века лесной зоны заставляют обратить внимание не только на западнославянский мир, но, как минимум на равных основаниях, рассматривать восточноевропейскую версию происхождения керамики «ладожского типа», как и всего керамического комплекса Ладоги.
Изучение керамики привело к довольно парадоксальному, на первый взгляд, выводу, разительно отличающемуся от тех, которые сделаны исследователями, опиравшимися на иные категории археологических источников (домостроительная традиция, украшения, орудия труда и т.д.). История Ладоги, реконструируемая на основании этих материалов, предстает бурной и богатой всевозможными потрясениями (см., например, статью С.Л. Кузьмина [Кузьмин 2003] с характерным названием «Пожары и катастрофы в Ладоге: 250 лет непрерывной жизни?»). Дополненные сведениями письменных источников – древнерусских летописей, скандинавских саг и др. - эти выводы позволяют облечь «археологический скелет» плотью и реконструировать событийную историю, в некоторых случаях даже персонализировать её (такие попытки предпринимались Д.А. Мачинским, Т.Н. Джаксон, В.А. Назаренко, С.Л. Кузьминым). Многими исследователями отмечалось поразительное соответствие ладожских археологических материалов письменным свидетельствам (А.Н. Кирпичников, Е.А. Рябинин, Г.С. Лебедев, Д.А. Мачинский и др.).
Если бы в нашем распоряжении оказался только керамический материал, то впечатление было бы прямо противоположным. Жизнь ладожан VIII-IX вв. предстала бы спокойной и размеренной, как течение Волхова у каменной крепости и Земляного города. Это обстоятельство можно объяснить аморфностью и «консервативностью» керамики, ограниченностью её возможностей как источника. Однако, отбрасывать эти результаты как не дающие новой информации, думается, все же не следует. Они могут быть полезны для уточнения некоторых спорных вопросов ранней истории Ладожского поселения.
Одним из них является вопрос о составе первых поселенцев. В настоящее время большинство исследователей считает Ладогу полиэтничным славяно-балто-финским центром, в котором большую роль играли выходцы с Севера - скандинавы (А.Н. Кирпичников, Д.А. Мачинский, Г.С. Лебедев, В.В. Седов и др.). Благодаря усилиям целой плеяды исследователей (О.И. Давидан, Г.Ф. Корзухиной, З.А. Львовой, Е.И. Оятевой, Е.А. Рябинина и др.) было доказано, что среди первых жителей Ладоги присутствовали выходцы из Скандинавии. В 1980-90-е годы С.Л. Кузьмин и А.Д. Мачинская разработали методику ярусной стратиграфии [Кузьмин, Мачинская 1989]. С её помощью и на основании анализа комплекса археологических материалов Ладоги и округи С.Л. Кузьмин предложил свою, достаточно аргументированную и очень интересную, концепцию возникновения и развития ладожского поселения. Исследователь пришел к выводу, что оно возникло «как колония скандинавов, достигших восточных пределов Балтики до начала эпохи викингов» и что его ранняя история представляет собой цепь катаклизмов, сопровождавшихся многократной полной сменой населения [Кузьмин 2008: с.89 и сл.]. Не отрицая присутствия скандинавов среди древнейшего населения Ладоги, считаю необходимым отметить, что археологический материал не дает основания рассматривать только этот этнический и культурный компонент в качестве древнейшего в материальной культуре поселения. Об этом же писали в своих работах О.И. Давидан [Давидан 1986; 1994], А.Н. Кирпичников [Кирпичников 1997: 7].
С.Л. Кузьмин объясняет смену построек I яруса (750-760 гг.) постройками II яруса (760-770 гг.) появлением новой группы населения. В 750-760 гг., по его мнению, в Ладоге обитала «немногочисленная, но достаточно монолитная» группа норманнов, в составе которой были не только мужчины, но также женщины и дети. В 760-770 гг. скандинавская колония прекращает свое существование в связи с появлением в Нижнем Поволховье носителей культурных традиций лесной зоны Восточной Европы, истоки которых уходят на юг и связаны с продвижением сюда в VII-VIII вв. исторического славянства [Кузьмин 2008: 76].
На основании изучения керамики этот вывод подтвердить нельзя. Среди материалов древнейшего горизонта Е3-3 (I и II яруса, по С.Л. Кузьмину) каких-либо кардинальных изменений не наблюдается, как, впрочем, и в керамике вышележащих горизонтов. Объяснения этому факту могут быть различны:
1) Керамика норманских поселенцев ни в технологии, ни в наборе форм не отличается от керамики населения лесной зоны Восточной Европы, что можно, в свою очередь, связать как с общим уровнем развития гончарного ремесла в эту эпоху, так и с недостаточностью наших знаний о нём. Такое объяснение, на мой взгляд, весьма уязвимо для критики.
2) Изготовление керамики традиционно относят к т.н. «женской субкультуре». Если скандинавы принесли с собой специфические приемы домостроительства, инструментарий и технологические особенности кузнечно-ювелирного производства (элементы мужской субкультуры), то отсюда следует, что население было, по крайней мере, смешанным.
3) Скандинавские «колонисты» жили своей общиной, но пользовались керамикой, которую изготавливали «представители культур лесной зоны». В этом случае следует признать, что последние уже жили в Нижнем Поволховье в середине VIII в.
Конечно, это объяснения гипотетичны, но любое из них служит подтверждением высказанного ранее [Петренко, Шитова 1985: 188] мнения о том, что в это время керамика уже не может служить надёжным этническим индикатором.
Думается, что говорить о неоднократной «резкой смене» населения, как считает С.Л. Кузьмин [Кузьмин 2001; 2008] всё же не стоит. Конечно, в истории Ладоги были и вражеские набеги, и пожары, после которых жизнь начиналась заново. В последних своих статьях С.Л. Кузьмин допускает, что прежнее население могло частично сохраниться, но не играть уже доминирующей роли [Кузьмин 2008: с. 76, 81, 84]. Скорее всего, выявленные автором этапы в жизни поселения, характеризующиеся определенным соотношением разнородных компонентов в материальной культуре, можно объяснить, пользуясь его же выражением, «направлением военных ветров», чем кардинальной ломкой всего жизненного уклада.
В последнее время в литературе вновь стал подниматься вопрос о начальной дате поселения в низовьях Волхова [Мачинский 1997: 73; Кирпичников 2003: 18], хотя после создания дендрохронологической шкалы Ладоги его можно было бы считать решенным. Этому способствовало выявление на Северо-западе целой серии находок римского времени (обзор см. напр. Сорокин, Шаров 2008). Известны находки, относящиеся к более раннему периоду, чем древнейшие напластования Земляного городища, и в самой Ладоге, и в её ближайшей округе [Петренко 1984: с. 89-90; Рябинин, Дубашинский 2002]. Думается всё же, что дату возникновения поселка на месте будущего Земляного города можно считать установленной. Другой вопрос: был ли он единственным в низовьях Волхова или одним из пунктов т.н. «ладожской агломерации» [см. Мачинский, Мачинская 1988: с. 46, 54; Мачинский 1997: с.73; 2009: с. 483-485; Кузьмин 1998: с.12-13].
Обилие переходных форм, фиксируемых в керамическом комплексе Ладоги уже в самых нижних горизонтах культурного слоя, дает основание высказать предположение, что керамический комплекс в рассматриваемом виде, возможно, начал складываться не в последней четверти I тыс., а несколько ранее.
О.И. Давидан охарактеризовала культуру Ладоги середины VIII - конца X вв. как полиэтничную [Давидан 1981]. Г.Ф.Корзухина, будучи очень тонким исследователем, впервые поставила вопрос о своеобразном рубеже в истории Ладоги. Она выделила период, в течение которого происходили существенные изменения в жизни поселения, в границах середины IX – рубежа IX и X вв. Исследовательница объясняла эти изменения появлением новых групп населения, но не исключала, что они могли быть следствием начавшегося процесса феодализации [Корзухина 1961: c. 84].
Как установлено исследованиями последних лет, примерно с середины IX в. в материалах Ладоги фиксируются изменения, которые следует рассматривать не как определяющие какой-то этап в развитии поселения, а в их тенденции. Во второй половине IX – начале X вв. на Земляном городище постепенно перестают встречаться украшения балтских типов, связанные с культурой смоленских длинных курганов, и вещи из оловянистых сплавов, имеющие аналогии на городищах Псковщины, в длинных курганах и памятниках юго-восточной Эстонии [Мачинская 1990; Мачинский, Мачинская 1988]. Примерно в это же время исчезает домостроительная традиция, связываемая С.Л. Кузьминым с культурой смоленских длинных курганов [Кузьмин 1989], появляется застройка на левом берегу р. Ладожки в районе Варяжской улицы [Петренко 1985б], что, видимо, можно объяснить увеличением численности населения; функционирует скандинавский могильник в урочище Плакун [Корзухина 1971; Назаренко 1985]; между 863 и 870 гг. происходит тотальный пожар на Земляном городище [Рябинин, Черных 1988]; начинается строительство каменной крепости, относимое А.Н. Кирпичниковым к концу IX - началу X в. [Кирпичников 1985: с. 23]
Некоторые факты, фиксируемые в археологическом материале Ладоги, находят подтверждение на страницах летописи. Многими исследователями пожар 860-х гг. сопоставляется с летописными известиями об изгнании норманнов, о внутренних междоусобицах и “призвании варягов” (А.Н. Кирпичников, Е.А. Рябинин, Г.С. Лебедев, Е.Н. Носов). В 860-е гг. Ладога на некоторое время становится столицей Верхней Руси. Видимо, отсюда Олег начал свой поход 882 г. к Киеву, объединивший Северную и Южную Русь [Кирпичников 1988: с. 54-55].
Керамический материал не дает оснований для выделения каких-либо рубежей в истории Ладоги. Исследование керамики позволяет говорить о непрерывном развитии материальной культуры поселения в VIII-X вв. Используя этот, кажущийся очевидным, вывод для построения модели развития Ладоги, надо учитывать, с одной стороны, возможности археологического источника, а с другой – его «вес». Вероятно, выявленные тенденции в развитии керамического комплекса следует связывать с усилением роли славянского компонента в культуре Ладоги, что связано с включением ее в сферу формирующегося Древнерусского государства. По данным Д.А. Мачинского, основанным на изучении письменных источников, массовое проникновение словен в Нижнее Поволховье начинается в 3-й четверти IX в. [Мачинский 1981: с. 45]. Именно к IX - X вв. относится подавляющее большинство из известных в настоящее время памятников культуры сопок. Она распространяется на широкой территории, что, по мнению В.Я. Конецкого, связано с неоднократным притоком новых групп населения [Конецкий 1992: с.126-127].
В конце I тыс. н.э. на Северо-Западе складывается ситуация, характеризующаяся переплетением этнокультурных и социально-политических процессов [Лебедев 1981: с.26; 1985: с.44-47; Конецкий 1991: с. 89; 1995: с. 31-39; Мачинский, Мачинская 1988: 45, 47, 54]. Фиксируемые в это время изменения материально-предметного комплекса требуют особой осторожности при их интерпретации, поскольку раннесредневековая культура по сути своей гетерогенна [Савинов 1981; Арутюнов 1989]. Ладожский керамический комплекс, видимо, отражает процесс сложения раннегородской культуры на основе различных элементов, не все из которых на сегодняшний день можно четко определить. В условиях концентрации полиэтничного населения, находящегося в стадии формирования раннегородского общества, когда преодолевается племенная замкнутость, такой археологический источник, как керамика, уже несет не традиционую "этническую" информацию, а характеризует качественно новое явление - формирующуюся на основе многих слагаемых древнерусскую культуру. Можно предположить, что в том же темпе, в котором развивалось самое массовое, «домашнее», ремесло, видимо, шли изменения и среди населения складывающейся Верхней Руси.
ЛИТЕРАТУРА
Арутюнов С.А., 1989. Народы и культуры. Развитие и взаимодействие. М.
Аун М.Э., 1980. Курганные могильники Восточной Эстонии во 2-й половине I тыс. н.э. Таллин.
Аун М.Э., 1981. Развитие курганного обряда в юго-восточной Эстонии во 2-й половине I тыс.н.э. // КСИА. в. 166. с. 17-22.
Аун М., 1992. Археологические памятники второй половины I тыс. н.э. в Юго-Восточной Эстонии. Таллинн. Олион.
Башенькин А.Н., Васенина М.Г., 1989. Нижняя дата высоких погребальных насыпей Новгородской земли. // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Новгород. в. 2. с. 28-31.
Белецкий С.В., 1979. Керамика Псковской земли 2-й половины I - начала II тыс.н.э. как исторический источник (культурная стратиграфия региона). Автореферат дисс.... канд. ист. наук. М.
Белецкий С.В., 1980. Культурная стратиграфия Пскова (археологические данные к проблеме происхождения города). // КСИА. в. 160. с. 3-18.
Белецкий С.В., 1981. Раскопки Псковского городища в 1977-1978 гг. // Древнерусские города. М. с. 40-62.
Белецкий С.В., 1996. Начало Пскова. СПб.
Бобринский А.А., 1961. Древнерусский гончарный круг легкого типа на территории северо-западных областей РСФСР. // Вестник МГУ. сер. IX. История. № 4. с. 54-69.
Бобринский А.А., 1989. Методика изучения организационных форм гончарных производств. // Керамика как исторический источник. Новосибирск. с. 10-43.
Бобринский А.А., 1978. Гончарство Восточной Европы. Источники и методы изучения. М.
Бобринский А.А., 1991. Гончарные мастерские и горны Восточной Европы (по материалам II - V вв. н.э.). М.
Богуславский О.И., 1993. Южное Приладожье в системе трансевразийских связей IX - XII вв. // Древности Северо-Запада. СПб. с. 132-157.
Бранденбург Н.Е., 1896. Старая Ладога и ее каменное городище. СПб.
Булкин В.А., Лебедев Г.С., 1974. Гнездово и Бирка (к проблеме становления города). // Культура средневековой Руси. Л. с. 11-17.
Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С., 1978. Археологические памятники Древней Руси IX-XI вв. Л. ЛГУ.
Васкс А., 1987. К вопросу о культуре штрихованной керамики и ее ареале. // Археология и история Пскова и Псковской земли. Псков. С. 76-78.
Вишневский В.И., 1991. Дьяковская культура в Верхнем Поволжье (VIII-VII вв. до н.э. - VII-VIII вв. н.э.). Автореферат дисс.... канд. ист. наук. М.
Голубева Л.А., 1973. Весь и славяне на Белом озере X-XIII вв. М.
Голубева Л.А., Кочкуркина С.И., 1991. Белозерская весь (по материалам поселения Крутик IX - X вв.). Петрозаводск.
Горюнова В.М., 1977. О западных связях "Городка" на Ловати (по керамическому материалу). // Проблемы археологии и этнографии. в. 1. Л. с. 52-57.
Горюнова В.М., 1982. О раннекруговой керамике на Северо-Западе Руси. // Северная Русь и ее соседи в эпоху раннего средневековья. Л. с. 39-45.
Горюнова В.М., 1997. Развитие раннегончарного комплекса и дендрохронология Рюрикова городища. // Древности Поволховья. СПб. с. 153-175.
Горюнова Е.И., 1961.тническая история Волго-Окского междуречья. // МИА. № 94.
Гроздилов Г.П., 1950. Раскопки в Старой Ладоге в 1948 г. // СА. в. XIV. с. 139-169.
Гроздилов Г.П., 1960. Раскопки в Старой Ладоге. // КСИИМК. № 81. с. 72-76.
Гурина Н.Н., 1961. Древняя история Северо-Запада Европейской части СССР. // МИА. № 87.
Гурина Н.Н., 1967. Из истории древних племен западных областей СССР.// МИА № 144.
Гусаков М.Г., Кузьминых С.В., 2008. К вопросу о роли носителей «сетчатой» и «штрихо