Я уже несколько лет пишу труд о художественном процессе за годы советской власти. И в процессе осмысления сталинского искусства я понял, что человеческие отношения в нем асексусуальны, бесполы. Зато вся колхозно-совхозная флора и фауна вовсю плодоносила. Случайно ли это? Господи, что только я не накопал в своих разысканиях – от идеи обобществления жен, двенадцати половых заповедей пролетариата А. Залкинда до коллективных родителей. Но это, признаемся, другая тема.
О Ваших замечаниях. Мне представляется сущностным Ваша мысль, что в эти же годы чопорно-пуританским было все мировое кино Я не специалист в этом вопросе, но попробую выяснить.
Про Марику Рёкк, которая была послевоенным секс-символом для 170 миллионов советских людей, Вы пишете, что «Целиковская красивее», и далее: «Вы хотите сказать, что она сексуальнее Орловой? Ну… тогда странное у Вас представление о сексуальности…». Но при чем здесь я? Мне тогда вообще лет семь-восемь было. Но именно она в послевоенные годы оставалась секс-символом для советских людей. Поэтому я не имею права считать таковыми Целиковскую, Серову, Орлову и т.д. Кто из них и когда «крутила задом и бюстом»? В каком фильме? Сталин, по наблюдению Г. Марьямова: «совсем нетерпимо относился к малейшим намекам на сексуальные сцены». Кто знает, может быть, Сталин особо выделял Л. Орлову еще и по причине ее асексуальности?
Вам нравятся наши актрисы – но это Ваш вкус, Ваше право. Будем считать, что массовый вкус советского народа еще не созрел до Вашего.
«Времечко» как зеркало нашей обыденной жизни
Страшно жить на этом свете,
В нем отсутствует уют.
Н.М. Олейников
Телевидением я не занимаюсь – ни как исследователь, ни как эксперт. Я пишу эти заметки как рядовой зритель, представительствуя от своего и, надеюсь, в какой-то мере от его (или их) имени. Хотя время нынче такое, что мнение рядовых зрителей мало кого интересует. Деятелям от ТV сегодня гораздо важнее, что думают о передачах СМИ сильные мира сего. В такой ситуации лучше было бы промолчать, но честнее все-таки будет сказать. Поэтому – свидетельствую.
Скромное обаяние советского ТV выражалось в том, что оно было предельно скучным. Оно не стремилось никого возбуждать – для этого использовались другие подручные средства. Космос этого телевидения повторял план образцового сталинского парка культуры: в нем все было заранее расчислено, дорожки, ведущие к нужной цели, проложены и во всем соблюдалась обязательная стерильная чистота. Даже в языке, даже в интонации дикторов. Максимального социального оргазма эта государственная интонация достигала лишь в сообщениях о чем-то ударном – присвоении ли звания (премии, ордена) генсеку или удачном космическом старте...
Эта стерильность имела свое объяснение – она была слепком с советской культуры, главная особенность которой заключалась в том, что она была культурой примерных отличников. Скучнейшие, затянутые в догматический мундир учителя и идейные классные дамы знали, как укротить непокорных двоечников-камчадалов. Их подвергали остракизму: выставляли на позор, оставляли на второй год, выдворяли из класса-страны. Тон задавали примерные отличники, которые знали как понравиться учителям, старательно готовили заданные уроки и никогда, ни при каких обстоятельствах не ошибались. И культура была соответственно такой же – примерной, но скучной.
Когда рухнула идеологическая цензура, на российском ТV тон задала другая культура – культура двоечников. Но не тех прежних, непокорных бурсаков-камчадалов, а новых двоечников, получивших свои аттестаты зрелости только благодаря закону о всеобщем образовании.
Они пришли на ТV со своим провинциализмом, ее дешевым вариантом «американской мечты», с блатным сленгом и уголовной лирикой, агрессивным хамством и, видимо, тайной ненавистью к культуре истинной. Как и для шукшинского героя, высшим кайфом для них стало «срезать» собеседника. Справедливости ради отметим, что в наше смутное время наиболее продвинутые из них оказались с абсолютным «верхним чутьем» в угадывании и обслуживании потребностей начальства.
Вообще, планка культуры на ТV за последние годы катастрофически снизилась: культура двоечников с ее идеалом «мыльной оперы» привлекла к экрану обывателя, но отвратила от него интеллигенцию. Исключения очень редки, но, к счастью, пока еще есть...
Такое счастливое исключение – программа «Времечко».
Мне приходилось слышать информационные программы за рубежом. Там задача дикторов – максимально дистанцироваться к содержанию сообщения, для комментариев приглашаются специалисты.
В наших информационных программах у дикторов все, как всегда, перемешано – и само сообщение, и его эмоциональная оценка, и незатейливый комментарий к нему.
Л. Новоженов (думаю, что идея принадлежит ему) блистательно разрешил исходное противоречие – информация или комментарий: под маской информационной программы он дает комментарий, причем особый. Это уже другой класс, другой уровень профессионализма.
Здесь необходимо маленькое отступление.
В одном из своих рассказов Д. Хармс рассуждал: «Я слышал такое выражение: "Лови момент!".
Легко сказать, но трудно сделать. По-моему, это выражение бессмысленное. И действительно, нельзя призывать к невозможному.
Так же невозможно "ловить эпоху", потому что это такой же момент, только побольше.
Другое дело, если сказать: "Запечатлевайте то, что происходит в этот момент"... Это совсем другое дело».
«Времечко» запечатлевает абсурд, психопатологию нашей обыденной жизни и оперирует с ней как социальной нормой. Это уже абсурд в квадрате, такой же запредельно-непонятный иностранцам, как торговля пережженными электролампочками на рынке. Пережженными? Зачем?! Почему?! У иностранцев крыша едет, а наши – покупают, чтобы потом поменять на работе на новые. Или – едем летом с голландцами из Ярославля в Кострому, а вдоль всей дороги висят простыни, полотенца и прочее постельное белье. Голландцы искренне считают, что это – стокилометровая выставка достижений, и совсем им невдомек, что сие – эрзац зарплаты, работягам выданный, и торгуют они, горемычные, произведенным продуктом. Абсурд или рацио? Наша повседневная жизнь, бессмысленность которой мы стремимся наделить хоть каким-то смыслом.
Программа не только запечатлевает абсурд, но и комментирует его, демонстрируя, что в этом сумасшествии есть своя логика. Понять начала и концы этой социальной психопатологии можно только проживая ее, но ведь комментаторам необходимо и остранение...
Поэтому главным в программе становится не столько «горячая новость», сколько личность комментатора, точнее, масштаб его личности. Задача – непростая, но в принципе достижимая, если программа сугубо авторская и эвклидово логичная, как например «Итоги», где зритель проецирует-идентифицирует себя с ее единственным комментатором Е. Киселевым. Нет Киселева – нет «Итогов».
«Времечко» пошло другим, более сложным путем. Комментаторов в программе – несколько, каждому из которых еще недостаточно быть только личностью – им нужен свой особый, легко узнаваемый, индивидуальный «имидж» в их сложнейшей абсурдистско-честной игре. Они как рисковые канатоходцы под куполом цирка: чуть-чуть ошибся и все насмарку. В этом смысле, телевидение – самое жестокое из искусств: оно не только самотипизирует личность, но и просвечивает ее насквозь лучше всякого рентгена.
Когда я смотрю-слушаю «Времечко», я радуюсь, что ребятам (да простят они мне такое запанибратство!) удалось справиться с этой архисложной задачей.
Тон задает Л. Новоженов – подтянутый, как и подобает на ТV, но за блеском его внешнего – костюмного – антуража явно просвечивает тоска и грусть мудрого ребе.
Говорят, мы переживаем сейчас революцию, одни считают – демократическую, другие – криминальную. Не берусь судить, какая она в действительности, думаю, в ней все намешано-перемешано. Нам выпала нелегкая судьба ее проживать, и чем больше я смотрю эту программу, тем больше убеждаюсь, что Л. Новоженов, как и бабелевский Гедали, хочет несбыточного – сладкой революции, «чтобы каждую душу взяли на учет и дали бы ей паек по первой категории». Утопия абсурда: желающих много, пайков – мало, на всех не хватит.
Как и его предшественники – касриловские ребе – Л. Новоженов в наши окаянные дни зачастую может сделать только одно: посоветовать-посочувствовать своим несчастным героям. Но кто знает, может и эта малость сегодня – большая роскошь для потерянного человека, боль которого кто-то другой услышал, понял и разделил. Ведь не случайно М. Вебер сделал понимание основным понятием своей социологии.
А вот персонаж А. Эйбоженко на классического трикстера не тянет. Это, скорее, образ современного российского Швейка, всегда готового влезть в разговор с чем-то своим. Но в нем есть интрига – я никогда заранее не знаю, о каком очередном идиотизме нашей жизни он поведает с экрана с радостным румянцем на лице.
А как был когда-то к месту главный абсурдист программы, вальяжный И. Воеводин! Сегодня он мелькает на другом канале, но выделяется там, скорее, стильной жилеткой, а его убойный шарм, увы, остался в прошлом.
В такой комментаторской программе мельканье лиц нежелательно – не каждый из новичков готов принять органичные для остальных «правила игры». «Времечко» экспериментирует, не всегда удачно, но за последний год у него есть два счастливых приобретения.
В культурном разделе программы талантливый Г. Гурвич умно, с блеском и юмором сопрягает новости искусства с каким-то немыслимым контекстом. В этом контексте есть все его детство, друзья, книги, короли и капуста, очень и не очень известные мэтры, прожитая жизнь и даже фамилии. Думаю, он сам не всегда заранее знает, какая гремучая смесь получится в результате этого «монтажа аттракционов». Рассказывая о гастролях Тины Тернер, он, например, выдал роскошное "mot": у всех великих деятелей искусства фамилии и имя начинаются на одну и ту же букву – Чарли Чаплин, Дина Дурбин, Мерилин Монро, Федерико Феллини, разумеется, Тина Тернер и... Григорий Гурвич. Такое – дорогого стоит!
Прекрасно вписался в программу и А. Максимов. Есть в нем какая-то старомодная, даже чеховская интеллигентность, надежность и основательность вкупе с прической, откровенно напоминающей В. Соловьева (философа, не кинорежиссера!). Впрочем, главное в нем – личностная, а не абстрактная, гуманность, он естествен в своем отношении к добру и злу. Видимо, у него врожденная идиосинкразия к бесконечным проявлениям абсурда в нашей жизни. Сообщая что-нибудь такое, он внутренне вздрагивает и лишь затем, собравшись, комментирует. А как иначе ХIХ веку России понять ее ХХ век?
Не буду описывать всех протагонистов «Времечка» – театроведение давно доказало, что дело не только в артистах, а в ансамбле, его тоне и музыке.
У «Времечка» есть свои, незаемные, тон и музыка. Из всех существующих сегодня российских программ, она – единственный телевизионный аналог «Шинели», причем – удавшийся. Ее постоянный камертон – боль и заботы о маленьком человеке, с плеч которого в этом абсурдном, абсурдном, абсурдном мире дюжие молодцы с усами, описанные еще Гоголем, стараются стянуть последнее. Как и в самой жизни все в ней перемешано, и каждый раз чудится смех сквозь слезы – дай Бог вам здоровья, а впереди много горя.
... Я не знаю, возможен ли когда-нибудь на земле «интернационал добрых людей», но в одной, отдельной взятой программе он уже есть. Поэтому на прощанье подарок им – афоризм от Гоголя, из «Шинели»: «Теперь уже всякий частный человек считает в лице своем оскорбленным все общество».
Р.S. Задумаемся – почему удалось «Времечко» и уже вторично буксует «Иванов, Петров, Сидоров»? Дело не только в том, что у миниатюры одни законы, у полотна – другие. Есть и еще причина.
Когда-то С. Эйзенштейн взял на роль Ленина его внешнего двойника
рабочего Никандрова. Не получилось. Наш зритель особенный – ему подавай такое, чтобы одновременно было и так, как в жизни, и не так, как в жизни. Он, конечно, рад увидеть себя или свое подобие на экране, но эта «радость узнавания» недолгая – он ждет от ТV профессионализма в обсуждении сиюминутных проблем. Профессионализма, умноженного на доброту и гуманность, в попытках хоть чуть-чуть очеловечить нашу повседневную абсурдистскую реальность.
Как вам живется на этом свете, господа?
(Искусство кино. 1997. № 3.)
II. ТЕАТР