В МАЛЕНЬКОМ ГОРОДКЕ Дорт жили некогда несколько героев романа, и каждый из них играл свою небольшую роль в грандиозно задуманном произведении. От одной страницы к другой говорили и делали то, что требовалось от них, не размышляя: они были всего-навсего персонажами романа. В середине повествования собрались они на праздник летнего солнцестояния. Они сидели кружком вокруг большого костра у моря, солнце как раз село, а мелкие волны заливали берег.
Персонажи романа поднимали тосты, и пели, и развлекались точь-в-точь, как представлял себе это писатель. Они пили белое вино, ели креветки — и наслаждались жизнью.
С самого начала было задумано, что сцена вокруг костра должна растянуться на несколько страниц. Мысль автора заключалась в том, что сцена эта должна была стать фоном для незначительного происшествия, случившегося с несколькими героями. Но дело приняло совсем другой оборот по сравнению с тем, что изначально задумал писатель.
Ведь он не всегда является властителем того мира, который представляют его герои. Мало-помалу этот мир начинает существовать сам по себе. В нашем случае как раз один из персонажей оказался тем, кто неожиданно взял слово сразу же после захода солнца. А сказанное им было столь неожиданным и для писателя, и для других героев книги, что это приобрело решающее значение для развития сюжета.
С САМОЙ СЕРЕДИНЫстраницы 133-й романа его персонажи собрались вокруг костра.
Солнце садится на самом верху страницы 135-й. А праздник достигает своего апогея в самом низу той же страницы.
Как раз в тот миг, когда мы перелистываем книгу со страницы 135-й на страницу 136-ю, один из героев поднимается и начинает демонстративно прогуливаться вокруг потрескивающего костра.
Выражение его лица — крайне беспокойное. А вид при свете огня — по-настоящему неприятный. Громкоголосые беседы умолкают. Всё внимание направлено на него. Но он не произносит ни слова. Он только продолжает ходить вокруг костра — всё кругом и кругом, — по-видимому, совершенно не стесняясь устремлённых на него взглядов.
Когда после этого на несколько минут воцаряется гнетущая тишина, он внезапно останавливается, подпрыгивает и почти с пророческим достоинством начинаем говорить. Медленно и тихо, будто подчёркивая слова, он произносит:
— Знаете… у меня такое ощущение… Я не в силах освободиться от него. У меня такое чувство, будто я — герой романа. Это прочно сидит во мне. Я… я ощущаю нечто бессознательное в моих собственных поступках…
Взгляды других персонажей выражают серьёзность, смешанную с удивлением. В странном поведении персонажа появилось нечто парализующее.
Герой романа продолжает ходить вокруг костра. Затем он внезапно останавливается, потирает руки и восклицает:
— Мы — фантазия!
Он выкрикивает это в ночь. Тело его дрожит от возбуждения. Его голова нервно трясётся.
— Повторяю, мы — персонажи романа! Всё, что мы говорим и делаем, разыгрывается в сознании писателя. Мы только не в состоянии видеть его. Это он видит нас…
Он снова начинает ходить вокруг костра. Несколько минут царит тишина — все затаили дыхание. Затем он останавливается и ворошит поленья в костре обугленной веткой.
— Я разоблачил его игру! — восклицает он. — Вы слышите?
И продолжает свою речь чётко, но в сдержанном тоне:
— Мы — не сами по себе. Мы только внушаем себе это. И более того: даже не мы внушаем, будто мы — сами по себе.
Небольшое общество всё обращается в слух…
— Когда мы болтаем друг с другом — как теперь, — это писатель разговаривает сам с собой. А когда мы видим друг друга — как в этот миг, — это писатель смотрит на нас своим внутренним взором. Он остаётся где-то на расстоянии и прядёт нить своих мыслей. Именно из этих мыслей, дорогие коллега, и соткана наша действительность.
Тут тесный кружок персонажей романа начинает шевелиться. Но ещё ни один из них не осмеливается взять слово.
— Вам понятно, о чём я говорю? Вам ясно, сколь глубоко наше убожество? Даже то, что я ныне разоблачил нашего писателя — а мы тем самым получили своего рода представление о нём, — это тоже лишь нечто, внушаемое им, потому как мы лишены сознания. Мы сами — сознание. Независимо от того, что мы говорим и делаем, это всё — его слова и его дела! Мы — фантазия. Мы ведь даже не знаем, что мы — выдумка!
Он наговорил ещё много чего. Свыше часа стоял он у костра, излагая другим героям романа свои дерзкие размышления.
Вопреки крайне рискованному содержанию речей, его слова были приняты всерьёз. Частично это объясняется тем, что он и раньше пользовался известным уважением (он был главным героем романа), а частично — той трепетной серьёзностью, которую он вкладывал в свои утверждения.
Когда он наконец закончил, всё общество словно застыло в тяжёлом молчании, прежде чем мало-помалу вновь пригубить бокалы. А потом слово стали брать один за другим. Вскоре разразилась бурная дискуссия. Она шла со страницы 159-й романа Его персонажи быстро разделились на две партии: на тех, кто верил в писателя, и тех, кто в него не верил.
До самого светлого утра они, сидя у костра, дискутировали вплоть до страницы 247-й романа — и целых восемь месяцев жизни писателя. Желание вникнуть в детали этой дискуссии завело бы нас слишком далеко. Ведь мы лишь хотели вкратце рассказать о том, что происходило в некоем мире.
ПЕРСОНАЖИ РОМАНА были совершенно обычными людьми, которые жили в совершенно обычном городе. Но они в то же время являлись — героями романа.
Маленький городок стоял недалеко от берега, где они праздновали день летнего солнцестояния. Здесь находился небольшой винный погребок, где они часто встречались по вечерам и пили вино. В течение всей осени они то и дело спорили, существует ли этот писатель. Почти каждый раз, собираясь в винном погребке, они только об этом и рассуждали.
Но их дискуссии обычно заходили в тупик. Те, кто не верил в писателя, презирали тех, кто верил в него. Одни утверждали, что лишь мир, в котором они жили, реален и что сам писатель — продукт фантазии. Персонажи, которые верили в него, со своей стороны повторяли, что продукт фантазии — как раз тот мир, в котором жили они, а что мир писателя и являлся как раз реальным. Не верящие же подчёркивали: писатель был чем-то, что верующие просто внушили себе, меж тем как сами верующие продолжали утверждать, будто писатель внушил себе: они существуют. Трудно представить себе, что можно разойтись во мнениях больше, чем герои романа. Но ни одна из сторон не могла доказать, что другая ошибалась. Только те, кто читал роман, могут быть уверены в правоте тех или иных. Правда заключалась в том, что они лопались от гордости и восторга именно поэтому. Но им тоже следовало бы поразмыслить кое о чём, прежде чем они надумают снова закрыть книгу.
ТАК ПРОШЛА зима. После того как персонажи романа в течение года обсуждали, существует ли писатель, те из них, кто в это верил, единодушно решили пригласить его на следующий праздник летнего солнцестояния.
Однажды в начале июня взошли они на высокую площадку за городом и, подняв головы в небо, воскликнули:
— Дорогой писатель, ты, что есть сама Действительность, из глубины своей души мы призываем тебя: предстань пред нами на нашем нынешнем празднике! Вступи в нашу историю вместе со своими творениями и будь с нами в эту единственную ночь. Ты видишь нас, и ты слышишь нас. Мы ждём знака от тебя.
В ответ на эту причуду не верящие в существование писателя разразились презрительным хохотом.
— Вы удваиваете действительность, — сказали они.
Но мольбы их не были услышаны никем другим, кроме них самих.
— Зачем нам удваивать действительность, если она и так двойственная, — возражали верящие. — Это вы упрощаете её.
По мере того как время близилось ко дню летнего солнцестояния, те, кто не верил, всё равно участвовали в подготовках к празднику — и к тому, что писатель явится к ним с визитом. Ожидание откровения, вероятно, независимо ни от чего, будет способствовать тому, чтобы придать остроту празднику.
РОВНО ЧЕРЕЗ ГОД после того, как один из персонажей романа оповестил, что чувствует себя его героем, все они вновь собрались вокруг костра в означенный день. Об этом шла речь со страницы 376-й романа. А произошло на двадцать шестом году жизни писателя.
Всё было устроено, как год назад: креветки, крабы, омары, белое вино, большой костёр. Герои романа сидят в ожидании автора. Несмотря на то что больше половины собрания не верит ни в какого писателя, с самого начала праздника — настроение приподнятое. Герои романа сидят и смотрят в огонь, они серьёзны, словно перед началом спиритического сеанса.
Однако часы идут. На странице 393-й солнце садится, а ничего, что бросилось бы в глаза, не происходит. И напряжение немного спадает. Кое-кто принимается за еду, некоторые выпивают глоток белого вина, а иные герои шепчутся о чём-то с сидящими рядом.
— Вот видите, — говорили те, кто не верил в писателя, — он не приходит. А причина совсем проста: его не существует. И сколько бы тот, кто не существует, ни напрягался и каким бы мудрым и добрым вышеупомянутый ни был, явиться на праздник он так или иначе не может.
Так смеялись они и забавлялись за счёт верящих. И даже если верящие были в это время уже слегла разочарованы, у них на эти слова был один ответ:
— Писатель, должно быть, существует. Не существует нас.
ЧАСЫШЛИ. Вскоре вечер стал походить на совершенно обычный праздник летнего солнцестояния, причём не без помощи тех, кто не верил в существование писателя. Персонажи романа кричали и пили. Некоторые бродили, пошатываясь, вокруг. Стемнело, и костёр больше не горел уже так весело, как прежде.
Внезапно случается так, что один из них замечает некую фигуру у края воды. Это — незнакомец, молодой человек, который шагает вдоль берега.
Он останавливается вдалеке от костра и испуганно смотрит на них. Он не осмеливается сразу подняться к ним наверх, на береговой откос, он долго стоит, разглядывая их издалека и разрывая меж тем ногами песок.
Через некоторое время один из верящих встаёт и говорит:
— А ты не поднимешься наверх — погреться?
Он нерешительно и торжественно уступает.
Медленно входит он в общество героев романа. Там он останавливается перед костром, оборачивается и смотрит на каждого из них.
Это довольно невзрачная фигура с бледным и встревоженным лицом. Он выглядит довольно неприятно при свете угасающего костра.
Он не произнёс ещё ни одного слова. Но вот один из персонажей разражается мучительно прямым вопросом:
— Ты и есть писатель?
Ясно, что человек этот чувствует себя не в своей тарелке. А вдобавок он видит ещё направленные на него жалящие взгляды героев романа.
Полминуты проходит, пока он отвечает:
— Я — тень писателя.
Он говорит это приглушённо, но чётко. А потом добавляет:
— Вы хотите видеть меня. Смотрите — вот я стою среди вас. То, что вы видите, — мой портрет. Но вы сами — портреты… Воистину странно лицезреть вас в такой близи!
ВОТ ТАК СОЗДАТЕЛЬ явился пред своими творениями. Те, кто не верил в него, само собой разумеется, отказывались признать, что тот, кто предстал перед ними, — молодой человек, писатель — приглашён верящими. Кроме того — а это бросалось в глаза, — он держался словно истинный творец.
— Как узнать, что это ты — писатель? — спросил один из них.
— А ты вообще ничего не можешь знать. У тебя нет никакого ясного представления о чём-либо. Ты сам — предмет познания. И там, где я сижу за своим письменным столом, там, где я опираюсь на спинку стула и внимательно подбираю слова, там я едва удерживаюсь от смеха и лишь улыбаюсь тому, что заставил тебя сомневаться: существует ли писатель.
Любопытный персонаж романа тут же отскочил на пару шагов — назад.
— Но ведь я это и говорил, — подал реплику тот, кто в прошлом году удивил всё общество своими пророческими речами. — Это нас не существует!
И он с явной гордостью посмотрел на мастера. Но тот отверг его намёк:
— Разумеется, вы существуете! Через несколько месяцев книга о вас будет находиться в сотнях экземпляров там, в Реальности. В автобусах, трамваях и поездах будут сидеть люди, читая о вас. Вы и в самом деле думаете, что понапрасну тратите время на нечто, чего нет на свете?
Персонажи романа оглядываются по сторонам. Словно они видят свой собственный маленький мир в более сложной взаимосвязи.
— Это я сочиняю вас, — продолжает писатель. — Но что такое сочинительство? Сочинять — это значит завоёвывать всё существующее, прежде чем оно завоёвано. Но теперь, когда вы завоёваны в моей фантазии, вы — вполне реальны. А вы сами нечто подобное не переживаете?
Вокруг костра раздаётся шёпот. Переживают ли они свою реальность? Многие из персонажей утвердительно кивают.
— Я думаю, — бормочет один из них, — стало быть, я…
— Во мне бурлят мысли, — бормочет второй, — стало быть, я другой…
— Мы — в родстве! — всплескивая руками, восклицает писатель. — Мы из одной стаи! Я сам — творение!.. И живу в гораздо более глупом мире, чем вы. Через несколько лет меня не станет. Но вы меня переживёте.
Он делает небольшую паузу, снова оглядывается по сторонам и добавляет:
— Я — на редкость невзрачное устройство, дорогие мои герои романа! Поэтому я обращаюсь к вам. Однажды меня не станет. Но вы будете жить. Не верь я в это, я бы вообще не тратил свой краткий час на земле, чтобы писать о вас. Для вашей жизни в этом романе вы одолжили мою душу. Но я одалживаю вам эту душу — сам. Она больше не моя, она — ваша. И в основе своей мы в большей степени и есть эта душа, по сравнению с той, которой располагаем.
НИКОГДА ПОЗЖЕ не было разговоров о том, что произошло. Никто не осмеливался поднять вопрос о писателе. А жизнь в городке Дорт продолжалась, как и раньше.
SECOND HAND
Я купил подержанный автомобиль, рискнул. Разумеется, всё может случиться, я отдаю себе в этом отчёт. Но тот, кто ни на что не отваживается, ничего и не выигрывает. В общем всё — о’кей.
Правда кое-какие шумы, кое-какие неисправности я уже заметил. Однако я не успел выяснить, что это такое, и я даже не рискую поставить машину на капитальный ремонт, это было бы всё равно что сдать её. А если я стану взирать на неё своим рентгеновским оком, я наверняка утрачу мужество. Тогда уж лучше жить в неведении. А если там трубы ржавые, то пусть ржавчина и остаётся. Об этом я всё равно в своё время узнаю. А если машина остановится, её надо только отбуксировать. Я буду рад, сколько на ней ни проезжу.
Мне кажется, мы так подходим друг к другу. Мы каким-то образом — ровесники. Я в свои тридцать лет тоже чуточку изношен — и не всегда разумен и предусмотрителен. Не то чтобы я был болен, вовсе не это я имею в виду. Насколько мне известно, организм мой функционирует, как должно. Хотя кое-какие шумы, кое-какие отклонения от нормы могут со временем кончиться шоком. «Вот оно снова! — думаю я. — Чёрт побери! Может быть, следовало бы посетить врача! Но я не отваживаюсь и на это. А не то и он, найдя у меня лишь кое-какие недомогания, положит меня на капитальный ремонт. Тогда уж лучше жить сегодняшним днём».
Нам — автомобилю и мне — к нашему преклонному возрасту добавилось ещё несколько лет. Но мы всё ещё коптим небо в этом мире. Один день — мы в Осло, на следующий — в Бергене. А летом мы были в Италии.
Так мы и делим наше время, фактически не зная всего друг о друге. Если же нам придётся расстаться, что ж, иного ждать нечего. Когда пробьёт час, всё будет зависеть от случайностей.
МЕСТО ВСТРЕЧИ — ЭНГЕЛЬСБОРГ [111]
АКТ ПЕРВЫЙ
ЭТО ОНА ПЕРВОЙ посмотрела в сторону.
Однажды вечером, когда они сидели в кафе, он впервые заметил, что она бросила беглый взгляд в кишащее людьми помещение.
Он попытался ещё ближе прижать её к себе. Весь день он обнимал её.
Чем больше он прижимал её к себе, тем сильнее чувствовал, что её сопротивление растёт.
В конце концов она потребовала, чтобы её предоставили самой себе. В полдень, походить по городу. На вечер.
— Нам вовсе незачем видеться каждый день.
— Но, Ине…
— Ты стал так назойлив в последнее время.
— Это ты стала смотреть по сторонам.
— Потому что ты преследуешь меня. Преследуешь взглядом, всем своим существом.
Страх потерять её всецело обуревает его.
Она для него — всё. Он боится утратить всё.
ОНА ЗАМЕЧАЕТ ЕГО СТРАХ. Она больше не видит в нём то, во что была так влюблена. Она видит лишь его неуверенность. Её стараниями свидания становятся всё реже.
— Когда мы не вдвоём, Ине… ты встречаешься с другими?
— Странный вопрос.
— И странный ответ.
— Помнишь Орфея и Евридику. Он теряет жену, потому что слишком сильно любит её. Он теряет её, потому что оборачивается к ней…
— Трагическая история…
— Но в ней своя логика, Мортен! Разве тебе это непонятно?
— Я слишком сильно люблю тебя?
Она в порыве негодования восклицает:
— Сам ответь на свой вопрос! Но не можем же мы целые сутки лежать и любиться!
— Любиться, Ине? Ты называешь это — любиться?
— Теперь ты жалок!
ПРОХОДИТ НЕСКОЛЬКО недель. Они видятся всё реже. А когда встречаются, она не всегда хочет заниматься с ним любовью.
Он тянется к ней. Она отскакивает…
Он тоскует…
Но вот наступает разрыв.
— Думаю, нам надо расстаться, Мортен… Хотя бы на время…
— Ине, Ине!
Он хочет обнять её. Она ускользает в сторону.
— Я был прав тогда. Ты не любила меня.
— Ты оказался прав…
— Ты забыла нашу первую неделю вместе? Ты помнишь «Тóску»?
— Мы можем поговорить об этом через месяц… Ладно, Мортен?
— Это ты ставишь условия… Попроси ты меня ждать два года, я бы это сделал. Я верю в нас.
— Не понимаю, почему ты так твёрдо уверен.
— А разве это не ты так твёрдо уверена?
Неужели она заколебалась? Что-то появилось в её лице.
— Ты останешься на ночь?
— Не знаю…
— Мы можем сказать, что в последний раз будем вместе…
ОН ХОДИЛ ПО ГОРОДУ и тосковал о ней. Он боролся за жизнь.
Он писал ей. Она разрешила ему это. Но она не отвечала. Каждый день она не отвечала. И не звонила тоже весь день. И не стучалась к нему в дверь. Не стучалась к нему в дверь каждый вечер.
Он сочинил ей стихотворение:
…пленённых сказкой
нас было двое, чтоб вторгаться в тайну,
заточённых внутри гобелена
нас было двое, чтобы ткать,
спрятанных от всего,
говорящих на языке, понятном лишь тебе и мне
Несмотря на все её поступки, он занимал её мысли.
Он впитался в её мозг.
Она работала над собой. Потом она встретила другого. Старого друга Мортена. Забавная случайность.
Она почувствовала себя во власти рока. Сейчас ей нужно было расстаться с Мортеном. Хотя бы на время…
Ине отдыхала в равнодушной игре с другим.
ПРОХОДИТ МЕСЯЦ. И вот они встречаются в кафе.
— Я написал тебе длинное письмо. Разве мы не будем переписываться?
— Но это в самом деле конец, Мортен. Я буду охотно встречаться с тобой как с другом, но…
— Но?
— …я — с другим. Я — с Магнусом.
Он смотрит на неё. Он смиряется. Он чувствует, его время прошло. Он встаёт. Он нежно кладёт руку на её плечо и уходит.
— Мортен! Подожди, Мортен. Я ещё не всё сказала.
ОН ВЫПУСТИЛ её из рук. Теперь он больше не обнимает её. Она свободна.
Теперь она понимает, что любит его.
Она встаёт и бежит за ним. Но Мортен ушёл. Она идёт к нему домой. Но Мортена там нет.
АКТ ВТОРОЙ
ОН ЗАГИПНОТИЗИРОВАН. Он околдован. Ею, Ине. Она — центр Вселенной. На свете существует всего лишь одна женщина.
— Ине, Ине!
Мир так же прекрасен, как прежде. Цвета, звуки и запахи, которые она открыла ему. Он впитывает всё это.
Он любил, он любил Ине!
Он идёт по городу. Ему кажется, он видит, как её спина мелькает в толпе. Он видит её на велосипеде.
Он видит издали, как она выходит из трамвая. Но это — не Ине. Он видит Ине повсюду. Но Ине повсюду нет.
Он печален, но не несчастен. Ему повезло. Он побывал в сказке. Он был любовником Ине. Многие ли могут сказать о себе то же самое?
Теперь сказке конец. Мортен решается умереть. Это произойдёт в Риме. Там, где всё началось. Там, где началась Европа. Там, где Ине и Мортен встретили друг друга Она стремительно ворвалась в его жизнь. Ворвалась в церковь Святого Андрея в Риме. В жёлтом платье. Такая быстрая, такая прекрасная…
Она явилась со «Звёздных путей»[112]. Он — из города Хьереборга.
ОН ИДЁТ в банк и снимает со счёта стипендию — 16 тысяч крон. Он покупает 200 тысяч лир. Остаток он обменяет в Риме. На эти деньги он получит больше валюты там. На много дней жизни.
Мортен ничего не делает слишком поспешно. Сначала у него будет время для самого себя. Он проживёт в Риме, пока не кончатся деньги…
Он идёт в гостиницу, принадлежащую SAS, и покупает авиабилеты. Самолёт SK 457 из Форнебу в Копенгаген утром в 10.20, из Копенгагена в 13.40 самолёт AZ 396.
Он называет чужое имя. Теперь его зовут Мариус Инестад.
Он идёт домой за паспортом. Несколько рубашек и немного нижнего белья он уже упаковал в сумку. Не так много ему и нужно.
Сентябрь. Но в Риме теперь лето.
На всю ночь он уходит из дома. Сначала он пишет письмо. Потом прощается…
ИНЕ ПЛАЧЕТ.
Ине звонит Мортену всю ночь. Ине стучится в его дверь ранним утром следующего дня.
И она идёт домой. Открывает почтовый ящик. Сердце её прыгает от радости при виде его письма.
Она чувствует такое облегчение. Она так счастлива и возбуждена. Письмо от Мортена!
«Дорогая, единственная Ине! Я так бесконечно благодарен тебе. Не твоя вина, что у нас всё кончилось. И думаю — не моя тоже. Всё должно было произойти так, как и произошло. Всё правда: я слишком сильно люблю тебя.
Когда ты будешь читать эти строки, я исчезну. Исчезну совсем, Ине. Ты должна попытаться это понять. С сегодняшнего дня меня больше нет. И поэтому я навсегда останусь твоим.
Я пережил так бесконечно много с тобой, нежели за все 25 лет до того, как мы встретились. Обратного пути к тому, каким я был прежде, нет! Ты можешь это понять?
Не думай, что я зол на тебя, Ине. Всё, что я испытываю, это благодарность. Это рокочет волна, которую бурным потоком прибивает к берегу.
Живи, Ине! Тогда я и сам буду жить. Меня в тебе больше, чем во мне самом.
P. S. Сожги письмо. И не вздумай затевать какое-либо расследование. Заверяю тебя, что, когда ты будешь читать эти строки, я уже исчезну. Совершенно исчезну, Ине, поверь мне. Моё тело не найдут. Я — как животное: спрячусь, когда буду знать, что это — конец.
Прими мои слова как последний привет. Нежные и откровенные слова прощания!»
ОНА ТЕРЯЕТ САМООБЛАДАНИЕ. Она врывается в квартиру, бросается на диван…
— Мортен, Мортен!
Она верит каждому слову письма. Она знает Мортена. Она любит его. Она цепенеет от страха.
— Недоразумение, — бормочет она. — Это было недоразумение…
В этот миг самолёт его приземляется в Копенгагене. В паспорт его никто не заглядывает. Мортен лишь помахал рукой, пробегая мимо.
Никто не знает, где Мортен. Никто не знает, жив ли он. Так легко было скрыться, чтобы никто не мог установить твою двадцатипятилетнюю личность. Так легко оказалось стать никем!
Мариус Инестад сидит в ожидании в транзитном зале аэропорта Каструп[113]. Он идёт к выходу 26, протягивает посадочный талон брюнетке-итальянке.
Стюардесса предоставляет ему на выбор итальянскую газету. Grazie![114]
Вскоре он уже в Риме, может, ему выбросить паспорт…
ОНА УЖЕ НЕ лежит на диване и не плачет. Она берёт с собой письмо и идёт к другому.
Сначала она рассказывает Магнусу о своих отношениях с Мортеном. Они флиртовали… Теперь флирт кончился. Но ей очень хочется сохранить его как друга.
— Думаешь, он это сделал, Магнус?
— Во всяком случае, ничего невозможного в этом нет.
— Мы должны заявить о его исчезновении.
— Семьи у него нет.
— Нет?
— Ещё спрашиваешь! Родители умерли несколько лет тому назад. Он был единственным ребёнком…
— Был?
И они едут в полицию. Предъявляют письмо. Рассказывают то, что знают о Мортене Досванне…
ИНЕ ДАЖЕ НЕ приходит в голову, что он находится на высоте 36 000 футов[115]над горами. Скорее, она видит его где-то в Нурмарке[116]. На дне тихого лесного озерца…
Однако Мортен уже высоко над Альпами. Он сидит некоторое время, глядя на запасной выход в самолёте. EXIT. EXIТ. Он много сотен раз повторил про себя это слово. Словно оно было таинственным заклинанием.
Здесь в самолёте сидел человек, который был по дороге на выход. На выход из Норвегии, на выход из жизни Ине, на выход изо всей этой истории.
Но вот начинается крутой спуск над Паданской равниной[117]. В Милане будет пересадка.
ЭТО ПРЕВРАТИЛОСЬ в какую-то игру, в некую роль в спектакле. Понимаешь, Магнус? Думаю, мы с Мартеном испытываем почти неземную любовь друг к другу…
— Не трудно было заметить, что это — нечто особое, нет, не трудно.
— Если бы было наоборот, если бы он первым посмотрел в сторону, хотя бы только на одну секунду, я бы прореагировала так же, как и он. Я попыталась бы заставить его вернуться.
— Да! Ты не думаешь, что можно испытывать муки любви?
— Нам необходим воздух…
— Стало быть, он был — огонь, а я — воздух?
— Пожалуй, можно сказать и так. Надеюсь, ты понимаешь…
— Я понимаю…
— Чистая случайность, что именно я первой посмотрела в другую сторону. И я понимаю его отчаяние. Нам было так фантастически хорошо вместе.
— Ты, во всяком случае, не должна упрекать саму себя.
— Но я этого и не делаю. Это должно было кончиться так, как закончилось.
Однако Мортен Досванн — не мёртв. Третий раз за день он улетает из аэропорта.
Прямо внизу направо он видит Геную, сказочный белый город в глубине Генуэзской бухты. Затем он летит высоко над Тосканой, и, прежде чем спинки кресел возвращаются в вертикальное положение, ремни безопасности крепко пристёгиваются, а объявление VIETATO FUMARE[118]загорается вновь, начинается спуск к Фьюмичино[119].
Здесь никакого паспортного контроля нет. В Риме достаточно помахать красной книжечкой.
Мортен прибывает в аэропорт Фьюмичино как инкогнито, как никто.
ДОМА В НОРВЕГИИ Ине и Магнус ищут Мортена. Ине была знакома с Мортеном всего лишь полгода. Но она знает его лучше всякого другого. Магнус знал его с тех пор, как они ходили в гимназию. Ине с Магнусом едут на метро к Холменколлену[120], идут к Фрогнер-сетеру[121], потом к Трюванну[122], расспрашивают о Мортене на Копперхаугхютте[123]. Они следуют по излюбленным тропинкам Мортена. У каждого водоёма они останавливаются, долго и внимательно вглядываются в него.
— На самом деле это просто глупо. Я никогда не понимал столь пылких чувств…
— Ты веришь в судьбу, Магнус?
— Нет…
— Именно потому, что Эдип пытается избежать своей судьбы, она настигает его…
— Это — литература, Ине. Или древнее суеверие.
— Это происходит по недоразумению. Он думает, что убегает от своих родителей. А попадает прямо в их объятия.
— А когда правда всплывёт перед ним…
— …он выколет свои глаза. Это логично. Он, по существу, всё это время был слеп.
— Ты сдаёшься? Ты в самом деле думаешь, что он…
— Я чувствую, что он исчез. Я никогда не увижу его вновь. Слышишь? Его здесь больше нет…
МОРТЕН ИДЁТ к выходу в аэропорту Фьюмичино. Он покупает билет на автобус за 1000 лир. А потом снова становится в шеренгу с изнурёнными коммерсантами.
Он проезжает мимо группы сюрреалистических конгресс-отелей по левую руку и нескольких мусорных куч по правую на спуске к Тибру. Затем он видит перед собой Колизей. Автобус останавливается у вокзала Термини. Он берёт такси до площади Навона за 4 500 лир.
Время семь часов. Начинает смеркаться. Он идёт к фонтану четырёх рек Бернини перед церковью Святой Агнессы. Агнец и четыре реки!
Здесь это и началось. В цирке Домициана[124]. Первый вечер Мортена и Ине. Они слились тогда в единое двуполое существо.
Вымокшие и замёрзшие, поднимаются Ине и Магнус из метро у Национального театра[125]. Они берут такси к полицейскому управлению.
— К сожалению… Но ещё не все патрули оповещены. Сообщение послано во все полицейские участки.
— Что-нибудь узнали…
— Сведений о том, что он уехал, нет.
Она качает головой. Качает утвердительно. Мортен — не тот, кто уедет от чего бы то ни было. Он всегда идёт до конца.
Ине и Магнус расходятся по домам. Ине выпивает бутылку итальянского вина. И плачет, плачет.
ОН ДОЛГО БРОДИТ по площади Навона. Он не понимает, как это может быть: он — в Риме, а она — нет. Ему кажется, он видит Ине повсюду. Он идёт к Пантеону. Перед храмом всех богов туристы так и кишат.
Он знает, куда ему идти: из аэропорта Каструп в Копенгагене он позвонил в отель «Адриано» в Риме и заказал на неделю отдельный номер. Четыре тысячи лир за ночь.
«Адриано». Их первая ночь вместе в Риме. Турист из Хьереборга наносит визит туристке из «Звёздных путей» в её номере. После 23-х часов. На всю ночь. На целую неделю.
Сладкие поцелуи. Бурные объятия. Однажды отель стал кардинальским дворцом. Сладкий грех!
И это в вульгарном номере гостиницы! Кровать и комод. Полтора полотенца на каждого. Три квадратных метра пола, между кроватью, комодом и маленькой ванной.
Ну не загадка ли это? Неужели нечто столь банальное может превратиться в сказку с таким множеством нюансов. Тысяча мелких главок…
Ведь это был номер Ине!..
Они больше времени проводили в маленьком номере, нежели за его стенами в Городе мира. Там можно было познать гораздо больше. Потом они идут в оперу. Для Мортена это нечто совсем новое.
«Тóска». Как уверяет Марио[126], его всё равно не казнят. Это будет одна лишь видимость. Это — казнь, но для вида. Холостой выстрел. Марио должен будет притвориться, будто умирает…
Они ставят его к стене тюремного замка.
Com’e bello il mio Mario! [127]
И вот они стреляют, и Марио падает…
La! Muori! Ессо ип artista! [128]
Они накрывают его плащом, и Тóска следует за ними на расстоянии. Она радуется…
О, Mario, non ti mouvere… [129]
Солдаты удаляются…
Ancora non ti mouvere… [130]
Но вот солдаты уходят, и Тóска подбегает к своему возлюбленному:
Presto!Su, Mario! Andiamo! Andiamo! Su![131]
Но Марио не поднимается. Скарпиа[132]обманул её. Она опускается рядом с Марио на колени, тормошит его. С удивлением видит, что руки её в крови…
Mario! Mario!
Она срывает плащ, которым он прикрыт;
Morto! Morto! [133]
Она падает на тело Марио.
О Mario! Morto? Tu… Cost? Finite cost? Cost! [134]
Мелодраматично! Но правдиво, Мортен, правдиво. Жизнь и есть мелодрама. Мы вовлечены в сказку. Мы — живём, Мортен! Ты думал об этом? Разве? Мы идём некоторое время рука об руку вместе. Мы влюбляемся друг в друга, мы обнимаем друг друга. Возможно, у нас будет ребёнок… Но жизнь слишком коротка. Внезапно, всегда внезапно, Мортен, внезапно нас снова оторвут друг от друга…
Мортен твёрдыми шагами движется к скромному отелю на Марсовом поле. Он входит в вестибюль. Словно совершает самый естественный поступок в мире. Будто был здесь на прошлой неделе. Он надеется, что портье не узнает его.
— Your passport, please![135]
Паспорт. Естественно. Он разорвал его на клочки и бросил в мусорный ящик в аэропорту Фьюмичино. Он оставил его, объясняет Мортен, у друга в Неаполе. Но он мог бы сейчас же заплатить за целую неделю. 280 тысяч лир. Валюту он обменял в аэропорту в Милане.
Мариус Инестад уже жил однажды в этом отеле.
Нельзя ли получить тот же самый номер? Тrecentoventinove…[136]
Он идёт к лифту. Кажется, будто она вместе с ним. Кровь бурлит. Сердце стучит в груди. Он запирает дверь в комнату. Всё как прежде. Кровать, комод, маленький столик…
Только невесты нет.
АКТ ТРЕТИЙ
МОРТЕН ЖИВЁТ в отеле «Адриано». У него снова много денег. Он никогда не был жадным. Но было бы величайшей расточительностью умереть, прежде чем все деньги будут истрачены.
Так проходит несколько недель. Постепенно он начинает пробуждаться от колдовства. Затем он перебирается в дешёвый пансионат на правом берегу Тибра.
Первые дни он только бродил вокруг Марсова поля.
Те же самые маршруты, которыми он следовал с Ине: Пантеон, площадь Навона, площадь Испании. Фонтан Ди Треви.
Кулисы для страстно влюблённых!
Он идёт в церковь Святого Андрея, где Марио и Тóска встречаются в первом акте. Mia sirena… Mia gelosa!.. Sempre «t’amo!» ti diro! [137]
Он выходит на проспект Витторио, садится в автобус № 64 и едет до площади Святого Петра. Минует с правой стороны Энгельсборг. Надгробный памятник Адриану[138]. Свадебный пирог.
Тюрьма.
Замок Святого Ангела. Где должен умереть Марио. Где он пишет прощальное письмо Тоске. Где поёт арию в башне:
Е lucevan le stelle ed olezzava…
Entrava ella fragrante…
Oh, dolci bad…
L’ora e fuggita…
E non ho amato ma tanto la vita![139]
Тут появляется Тóска, что бежит с бумагой, дарующей Марио свободу. Liberi![140]Заграничный паспорт на двоих. Только на миг видит он её вновь. Потому что его всё равно казнили. А Тóска бежит к краю площадки и бросается вниз с парапета. Avanti a Dio![141]
МОРТЕН ЗАХВАЧЕН ГОРОДОМ. Он начинает заново знакомиться с Римом.
Он гуляет по Римскому Форуму. Он купил и взял с собой несколько хлебцев и бутылку красного вина Он усаживается на холме Палатин. Смотрит оттуда на древний город.
Целый день ходит он по музеям Ватикана. Весь следующий день посвящает собору Святого Петра Он стоит перед «Пиетой» Микеланджело[142]. Мария. Божья Матерь. С распятым сыном в объятиях. Она так прекрасна. Так неподдельно молода. Ибо родила без первородного греха.
Мортен отправляется на экскурсию в Некрополь под собором Святого Петра. Древние римские захоронения. Крипта![143]Он называет себя магистром-археологом.
Его сопровождает гид. Набожный католик, который показывает ему древнее кладбище на Ватиканском холме. Христианские и языческие могилы вперемешку…
Именно здесь Мортен меняет решение.
Смерть больше не соблазняет его. Здесь вокруг него столько смертей! Столько страданий! Столько прожитой жизни.
Почему должен умереть Мортен? Он — уже мёртв. Там, на севере Норвегии, нет никого, кому бы его недоставало. Он обрубил все связи.
Мортен в подземном царстве. Он в Гадесе[144]. Он — странствующая тень. Он только кажется человеком.
Мортен не должен умереть. Кроме того, он слишком высокой, возвышенной любовью любит этот город. Кроме того, он слишком любит память об Ине.
МОРТЕН МОЖЕТ РИСОВАТЬ. Он несколько лет учился в Школе искусств и ремёсел. Он может рисовать туристов на площади Навона. Десять тысяч лир за рисунок.
Он покупает мольберт. Дела идут не так уж плохо. И ещё у него остаётся восемь тысяч крон от стипендии.
Так проходит зима. Мортен Досванн всё больше и больше становится римлянином. Начать с того, что он боится, вдруг его узнают земляки. Какое уж тут удовольствие — встретить в Риме умершего друга! Он отпускает бороду. Он не мешает волосам расти. Несколько раз он подкрашивает глаза. Или надевает тёмные очки. Он изучает итальянский язык. В один прекрасный день он рисует старого товарища из своего класса и остаётся неузнанным. Тогда он обретает уверенность, что с ним произошла полная метаморфоза.
ОН БОЛЬШЕ НЕ ВИДИТ ИНЕ в каждой молодой женщине на площади Навона. Но он использует полуденное время как студент…
Он посещает многие церкви. Случается, он видит её в образе мадонны. Глядя на статую святой Цецилии в церкви в Трастевере, он видит Ине. Он часто ходит в эту церковь. Он — прихожанин этой церкви в стиле рококо, напоминающей марципановый торт. Перед алтарём лежит Цецилия. Во весь рост. Высеченная из мрамора. В тонком одеянии, облегающем её прекрасное тело. Чувственная настолько, насколько способно передать лишь католическое искусство. Ессо femina![145]
Католическое смирение, облачённое в чувственность. Или чувст