Я был в Швейцарии, Париже, Лондоне и всюду видел ту атмосферу свободы, которая способствует мирному развитию народных масс и делает невозможными те события, в которых я принимал участие в последнее время. Я жил в новом для меня мире, но только для того, чтобы преобразовать тот старый мир, который я оставил позади себя. Дважды я избежал смерти: первый раз от солдатских пуль у Нарвской заставы, а второй раз избежал ареста, который, несомненно, кончился бы для меня весьма печально: заключением в Петропавловской или Шлиссельбургской крепости.
Более чем когда-либо я чувствовал, что жизнь моя принадлежит моему народу и что я должен напрячь всю свою энергию к тому моменту, когда мне можно будет вернуться к моим рабочим, чтобы вывести их на стезю свободы и благоденствия.
Прошло несколько месяцев, и день этот стал ближе. Январские убийства были откровением, совершенно изменившим настроение нации. Этот поступок царского правительства был последним штрихом в деле народного воспитания, над которым трудились революционеры. Долгие годы нестроения и вытекающие из него горе и нищета и, наконец, эта преступная и бессмысленная война, столь же ненавистная, как и пагубная, подготовили почву для пропаганды революционных партий. Самодержавие последнего столетия сделало у нас голод обычным явлением, довело наши финансы почти до банкротства, в корне разорило народное хозяйство, погубило тысячи и тысячи молодых жизней. В то время, когда весь народ кричал о необходимости переменить политику и требовал хотя бы отдыха от того гнета, который так долго его давил, царское правительство в своей отеческой заботливости о благе народном не нашло ничего лучше, как тратить миллионы на постройку железных дорог, крепостей и заказов броненосцев за границей и, наконец, начать эту небывалую по позору войну, обнаружившую всю нашу неспособность и развращенность. Повторяю, что 9 января было последним штрихом, вызвавшим в народном уме правильную оценку всех этих фактов. Это был последний неизбежный урок, подтвержденный всеми последующими событиями. С беспримерным единодушием город за городом отзывался на крик ужаса петербургских рабочих, и бастовать стали все — учителя, адвокаты, журналисты, крестьяне, начиная с Москвы и Риги. Забастовки охватили все промышленные районы на юге, не исключая степей Черного моря и Кавказа.
Чтобы правильно оценить это движение, нужно принять во внимание то страдание, которое оно вызывает: надо вспомнить, что громадное большинство русских рабочих не имеет сбережений, живет от месяца до месяца и даже редко имеет одежду или мебель, которую может заложить или продать. Забастовки, длящиеся недели и месяцы, проходят среди плача голодных детей и рыданий страдающих матерей.
Вскоре и крестьяне примкнули к революции. Аграрные беспорядки стали вспыхивать повсюду, и преимущественно в Остзейском крае, центральных губерниях, около Одессы и на Кавказе. Подавляемые силой и кровопролитием в одном месте, они с еще большей силой и в больших размерах вспыхивали в другом. И здесь правительство сделало все, чтобы усугубить ужас положения. По приказанию министров и главы православного духовенства, деревенские священники и сельская полиция возбуждали крестьян против «интеллигенции», против докторов и студентов, которые им служили в тяжелые годы голодовок и эпидемий, против помещиков, которые им не нравились. Во многих местах высшая администрация организовала кучки хулиганов, так называемые «черные сотни», которые называли себя «истинно русскими людьми», и натравливала их на интеллигентные классы и на все, что не было православным, т. е. евреев, армян, рассказывая им, что все они подкуплены Японией и Англией, чтобы погубить Россию.
В результате получилось, что помещики должны были бежать в города, но и там, не считая себя в безопасности, стали приобретать себе оружие и организовать самооборону.
Аграрный кризис был одной из причин, почему крестьянское движение обрело такую силу и более либеральные дворяне примкнули к нему. Евреи, поляки и армяне проявили еще большую энергию. Массовые убийства последних были систематически и искусно организованы правительством. Убийства армян — в Баку, Батуме, Тифлисе и других городах; убийства евреев, сведения о которых мы постоянно получаем; избиение евреев и поляков в Лодзи, где народ открыто восстал, — все эти преступления создали гражданскую войну во всей России.
Но это еще только начало. Вынуждая все классы населения, каждую национальность на самозащиту против военной силы и делая из этого вопрос жизни и смерти, правительство готовит нам революцию, перед которой Великая французская революция покажется борьбой лилипутов. Что сделал царь и бюрократия, чтобы избежать этой беды? Абсолютно ничего. Каждый указ о реформе немедленно дискредитировался какой-нибудь уловкой и еще больше тем, что исполнение его поручалось тем самым лицам, преступления которых вопиют к небу о мщении. Так, например, в феврале царь издал указ о свободе совести, но указ этот не разрешал свободу религиозных диспутов, он не касался шести миллионов евреев, многих миллионов магометан и других нехристианских вероисповеданий. И эта частичная свобода, данная христианским вероисповеданиям, в большинстве случаев была сведена к мертвой букве местными чиновниками, не получившими инструкций. Что же может принудить к осуществлению указа, когда гласность не существует? Затем, Земская дума, дарованная в августе, разве это не наглая насмешка над настоящим парламентом и над требованием народа конституции? Дума эта не дает народу никаких прав и задумана так, чтобы быть новым орудием для укрепления самодержавия и бюрократии. И теперь, когда я пишу, я узнал, что в 28 губерниях неурожай и большей половине России грозит голод. Кто придет на помощь десяткам миллионов голодающих крестьян? И откуда придет помощь, если не встанет вся Россия, чтобы с оружием в руках сбросить самодержавие и бюрократию, не останавливаясь перед жертвами. К счастью, жертвы не будут столь велики, как их можно было ожидать еще несколько времени тому назад. Есть много признаков, которые указывают нам, что правительство все более и более слабеет в братоубийственной войне. «Князь Потемкин», «Георгий Победоносец», «Прут» и другие суда, и, может быть, скоро и весь флот, лишат царя одного из могущественных орудий. Кроме того, каждый день получаются сведения, что и другое, еще более сильное орудие — армия начинает поддаваться окружающей ее революции. Если не в городах, то в деревнях, солдаты братаются с крестьянами, и ввиду этого аграрные беспорядки будут пагубно влиять на них. Поэтому нельзя считать всеобщее восстание невозможным до тех пор, когда вся армия встанет. Стихийная сила, чем больше ее сдавливают, тем сильнее она становится и увеличивается от самого давления. Вожакам революции остается только организовать эту силу так, чтобы нанести удар скорее, сделать время борьбы наиболее коротким, чтобы избежать напрасного кровопролития и достигнуть наибольших результатов, какие только позволят обстоятельства. Чтобы привести к такому концу, я и направляю свою деятельность с тех пор, как я покинул Россию. Но меня спросят, как долго борьба может продолжаться и что получат те классы населения, которыми я наиболее интересуюсь — рабочие и крестьяне? Если царь обнаружит мудрость и предоставит народу свободу самому устроить свою жизнь, то революции можно было бы и теперь еще избежать и спасти династию для конституционной монархии. Но какое же мы имеем основание ожидать такого мудрого и мужественного шага со стороны царя? Он ни одной минуты не был вне влияния всяких Победоносцевых, Плеве, Треповых и им подобных угнетателей.
Есть еще и другой исход. Если царь не решится дать полную политическую свободу всем своим подданным, то он может уступить часть своей власти на условии известных уступок себе и своим прежним слугам. Он может разумно распределить права и правление между различными классами населения. Этими мерами, а также основательной земской реформой, уменьшением платежей, падающих на крестьянина, уменьшением покровительственных пошлин, преобразованием администрации, он может очень ослабить оппозицию. Этим путем он приобретет поддержку высших и средних классов и смягчит озлобление крестьян. Но все это только отдалит, но не устранит революцию, так как главная поддержка революции в рабочем классе, который с неослабленной энергией будет продолжать агитацию. Земельная реформа скоро окажется несостоятельной, потому что парламент, состоящий из помещиков и купцов, убьет всякую серьезную попытку в этом направлении. Кроме того, такая политика требует наличности истинно умных и смелых государственных людей. В обещанной 6 августа и 17 октября так называемой конституции не видно и следа этих качеств.
По всему этому я могу с уверенностью сказать, что борьба идет быстро к концу, что Николай II готовит себе судьбу одного из английских королей или французского короля недавних времен, что те из его династии, которые избегнут ужасов революции, в недалеком будущем будут искать себе убежища на Западе.
* * * *
Об авторе [167]
Гапон Георгий Аполлонович (1870, местечко Белик Полтавской губернии — 1906, Озерки, под Петербургом, в настоящее время Выборгский район Санкт-Петербурга) — священник. Родился в зажиточной крестьянской семье волостного писаря. С семи лет стал посещать начальную школу, при этом проявил большие способности. Взгляд на жизнь, выраженный поговоркой «Поп — золотой сноп», и надежда родителей на священника-сына, который им и себе обеспечит вечное спасение, решили его судьбу. В 1893 Гапон окончил Полтавскую духовную семинарию, по окончании которой некоторое время служил земским статистиком. Потрясенный ранней смертью любимой сестры и находясь под влиянием учения Льва Толстого, Гапон, став священником, мечтал переустроить жизнь по разумным, нравственным основаниям.
В 1898–1903 годах учился в Петербургской духовной академии, а по окончании последней получил место в петербургской пересыльной тюрьме. Проповедуя в рабочих кварталах, занимаясь благотворительностью, Гапон стал популярен. Поданный им доклад властям с планом устройства работных домов и рабочих колоний, долженствующих облегчить страдания нуждающихся, привел Гапона в кабинет начальника московского охранного отделения Сергея Васильевича Зубатова.
Ранее, по инициативе Зубатова, действовавшего на свой страх и риск, на многих предприятиях были созданы так называемые комитеты, которые занимались решением различных трудовых споров, проблем рабочих мирным путем, а не методом террора. Собственно, с этих комитетов и возникло в России профсоюзное движение. Гениальный сыщик надеялся, что организованное легальное экономическое движение рабочих будет полезным как им самим, так и государству. Он верил, что таким образом удастся избавить рабочих от губительного влияния революционеров. В Москве на механическом производстве в 1901 году под контролем Зубатова была создана первая такая организация — Общество взаимного вспомоществования. Затем появились Совет рабочих механического производства г. Москвы, Общество взаимной помощи текстильщиков, Независимая еврейская партия и многие другие. В литературе левого толка эта деятельность начальника Московского охранного отделения называлась не иначе как «политика полицейского социализма» или проще — «зубатовщина». Но именно при Зубатове охранное отделение завоевало высокий общенациональный авторитет.
По предложению Зубатова, Гапон в 1903 году сформировал вокруг себя группу рабочих, с которыми выработал устав новой организации — «Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга», занимавшейся просветительством и взаимопомощью.
Впоследствии Гапон писал: «Мне было ясно, что лучшие условия жизни наступят для рабочего класса только тогда, когда он организуется. Мне казалось, и мое предположение впоследствии подтвердилось, что, кто бы ни начал эту организацию, в конце концов она станет самостоятельной, потому что наиболее передовые члены рабочего класса, несомненно, возьмут верх».
В начале 1904 г. Гапоном был организован кружок рабочих полиграфического дела, который к концу года насчитывал до 70–80 человек. Кружок открыл на Васильевском острове чайную, в которой устраивал беседы. Упоминая о своих связях с полицией, Гапон объяснял их тем, что они необходимы для выполнения задач его организации. Мечтая об устройстве клубов по всей России для объединения всех рабочих, предполагал при общей экономической вспышке предъявить политические требования. Во время своих бесед развивал и некоторые положения своей будущей петиции.
К ноябрю 1904 существовало 11 отделов «Собрания», насчитывавшего 9 тыс. человек. Попытки Гапона организовать подобную деятельность в других городах успеха не имели. Усиливавшиеся революционные настроения в стране к осени 1904 года привели к тому, что рабочий актив «Собрания», вопреки желанию Гапон, предложил составить петицию правительству, надеясь на улучшение своего положения, и Гапон под нажимом рабочих был вынужден согласиться.
В декабре 1904 года «Собрание» вступило в конфликт с администрацией Путиловского завода, уволившей четырех его активных членов. Гапон согласился возглавить шествие рабочих к Николаю II — «в это время я верил в добрые намерения царя». Об этом свидетельствует и отправленное Николаю II письмо, в котором Гапон просил государя принять «с открытой душой… мирную петицию». Расстрел этого шествия 9 января 1905 стал началом Первой русской революции. Во время шествия к Зимнему дворцу Гапон был легко ранен, но спасен своими друзьями. Во время этих событий, сбрасывая с себя шубу с рясой, Гапон произнес в смятении: «Нет больше Бога! Нет больше царя!»
Сразу после 9 января, с помощью эсера — инженера Рутенберга, Гапон тайно бежал за границу. В Париже пробовал было сойтись с революционными организациями, но после громкой и недолгой славы — его принимали Г.В. Плеханов, В.И. Ленин и многие другие деятели революционного движения, — оказался ненужным революционерам всех партий, так как по своей сути он не был революционером.
В этот период в Лондоне написал мемуары «История моей жизни», впоследствии изданные на родине (Л., 1926).
В 1906 году, после октябрьской (1905 г.) амнистии политических деятелей возвратился в Россию, где по предложению департамента полиции попытался восстановить разрушенное общество фабричных и заводских рабочих, получил деньги и намеревался даже издавать свою газету, но 28 марта 1906 года на даче под Петербургом был убит группой боевиков-эсеров под руководством Рутенберга, заманившего Гапона на тайную встречу, которая проходила в дачном доме на углу Ольгинской и Варваринской улиц в Озерках. В соседней комнате дома находились боевики-эсеры (со слов Рутенберга — рабочие), которые якобы убедившись в «провокаторстве» Гапона, здесь же осудили его товарищеским судом* и повесили.
В дальнейшем советской политической мифологией православный священник Г. Гапон — фактически лидер первых русских профсоюзов — на долгие годы был заклеймен позорным именем «попа-провокатора».
* * *
*) Достоверных доказательств существования так называемого «товарищеского суда» (кроме утверждений П. Рутенберга) не обнаружено. Ни одна фамилия участника суда, за исключением самого Рутенберга и эсера Дикгоф-Деренталя[168]— до настоящего времени неизвестна. Гапон был убит практически бессудно. Видный эсер, Борис Савинков, свидетельствует в своих воспоминаниях: «Центральный комитет, ссылаясь на свое постановление, отказался признать это дело партийным».
* * * *