Был прилив, Гарп следил за тем, как восьмивесельная лодка выходила на воду; за ней летела чайка. Куши Перси взяла Гарпа за руку. Она знала немало способов узнать, нравится она мальчику или нет. Многие мальчишки из „Академии“ не прочь были обнять или ущипнуть Куши, но старались, чтобы никто не заметил. Гарпу, как оказалось, это было все равно. Он крепко держал ее за руку. Конечно, они росли вместе, но по-настоящему никогда не дружили, она это точно знала. Но даже если Гарпу было от нее нужно то же, что и всем, думала Куши, он хоть не старался этого скрывать. И Куши это было приятно.
— Я думала, ты хочешь стать борцом.
— Я и так борец, — сказал Гарп, — но я хочу стать писателем.
— И жениться на Хелен Холм, — насмешливо проговорила Куши.
— Очень может быть, — сказал Гарп, и его ладонь в ее руке дрогнула. Куши знала, что Хелен Холм — еще одна тема разговора, где юмор не допускался, и потому следовало быть осторожной.
Навстречу по тропинке шли несколько мальчишек из школы; миновав их, один обернулся и крикнул: „Куда путь держите, а, Гарп?“
Куши сжала его руку.
— Не обращай внимания, — сказала она.
— Я и не обращаю, — ответил Гарп.
— О чем ты собираешься писать? — спросила Куши.
— Понятия не имею.
Он не знал даже, пойдет ли учиться дальше. Им, как борцом, заинтересовались колледжи на Среднем Западе, и Эрни Холм послал туда несколько писем. Два колледжа пригласили Гарпа для личного знакомства, и он поехал. Встретившись со студентами в спортивном зале, он понял, что не уступает им в мастерстве, но проигрывает в напористости и воле к победе. Их желание одолеть его было сильнее, чем его стремление победить. В одном колледже он даже получил осторожное предложение: ему дадут небольшой задаток, но стипендия гарантируется всего на год. Ничего неожиданного, ведь он из Новой Англии. Эрни Холм сказал, когда он вернулся: „Там спорт — совсем другое дело. Я вот что хочу сказать, сынок, у тебя есть способности и хорошая подготовка, это говорю я, твой тренер. Но тебе не хватает спортивного азарта. Ты должен гореть, рваться в бой“.
Гарп посоветовался с Тинчем, куда бы ему пойти учиться, чтобы стать писателем, но тот, по обыкновению, смешался. „Наверное, в какой-нибудь хороший колледж, — сказал он. — Но раз ты хочешь писать, ты будешь п-п-писателем, где бы ни учился“.
— Ты хорошо сложен, — шепнула ему Куши, и он снова сжал ее руку.
— И ты тоже, — сказал в ответ Гарп.
На самом деле фигура у нее была на любителя. Небольшого роста, но вполне сформировавшаяся Куши напоминала маленький, тугой махровый цветок. Зря ее назвали Кушман, думал Гарп, ей больше подошло бы имя Кушен, кушетная подушечка. В детстве он так и называл ее. Куши нравилась Гарпу. И сейчас он пригласил ее погулять. Куши сказала, что знает одно место.
— Куда ты меня ведешь? — спросил Гарп.
— Привет! Это ты меня ведешь. Я только показываю дорогу. К тому самому месту.
Они свернули с тропинки, где начиналась излучина, называемая Слепой кишкой. Когда-то здесь завяз корабль, но от него давно ничего не осталось. На берегу же еще сохранились зримые следы истории. Именно здесь Эверет Стиринг поставил свои знаменитые пушки для отражения англичан: три чугунных жерла и по сей день мирно ржавели на бетонных плитах, глядя в мутные воды Стиринга. Когда-то они поворачивались, но отцы города еще в прошлом столетии постановили их закрепить, и они погрузились в сон до скончания века. Рядом с жерлами возвышались пирамиды из ядер, скрепленных цементом. Ядра давно разъела рыжая ржавчина с зеленоватым налетом, как будто их сняли с корабля, который сто лет покоился на морском дне. На бетонной площадке, где стояли пушки, валялись банки из-под пива, разбитые бутылки — обычный мусор, который оставляют после себя подростки. Поросший травой берег, спускающийся к спокойной и пустынной реке, был основательно вытоптан, словно там только что прошла отара овец. Но Гарп знал: траву топчут ботинки школьников, которые приходят сюда со своими подружками. Выбор места оригинальностью не отличался, но это было так похоже на Куши.
Куши нравилась Гарпу, а Уильям Перси был его друг. Стьюи-второго Гарп не знал, тот был много старше. Мямлик есть Мямлик. А младшая, Пушинка, — странная, боящаяся темноты девочка. Трогательная глупость Куши досталась ей от матери, Мидж Стиринг Перси, подумал Гарп. И еще подумал, будет нечестно, если он не скажет Куши, что считает ее отца полным идиотом.
— Ты никогда здесь не был? — вдруг спросила Куши.
— Наверное, был, с мамой, — сказал Гарп, — но очень давно.
Конечно, он знал, что такое „пушки“. Любимое выражение в школе было „трахаться у пушек“. Гарп не раз слышал: „В прошлый выходной хорошо трахались у пушек“ или „Видел бы ты, как старик Фенли у пушек трахался“. Древний чугун пестрел вот такими веселыми надписями: „Поль трахнул Бетти. 1958“ и „М. Овертон оставил здесь лучшую частицу себя“.
На другом берегу неторопливой реки Гарп заметил игроков в гольф из Летнего клуба Стиринга. Они были далеко, но их смешные костюмы выделялись своей диковатой чужеродностью на фоне реки в зеленых берегах и заросших болотной травой низин, простиравшихся почти до самого моря. Одетые во фланелевые костюмы с цветным набивным узором в клетку, они казались нелепыми животными из комиксов, гоняющими вокруг маленького озерца белые прыгучие шарики.
— А гольф все-таки идиотская игра, — сказал Гарп.
Опять он свои глупости про мяч, клюшки, биту. Куши уже слышала это не раз, и ей стало скучно. Они устроились в уютном местечке: внизу река, кругом кусты, а позади зияющие жерла огромных пушек. Гарп заглянул в жерло ближайшей пушки и вздрогнул, увидев там голову разбитой куклы, глядевшей на него единственным стеклянным глазом.
Куши расстегнула на нем рубашку и слегка укусила его сосок.
— Ты мне нравишься, — сказала она.
— Ты мне тоже, Кушен, — сказал он.
— Тебе не мешает, что мы с тобой старые друзья? — спросила Куши.
— Да нет, — сказал он. Он ждал, что они сразу же займутся „этим самым“, потому что еще никогда „этим самым“ не занимался и рассчитывал на ее опыт. Расположившись на утоптанной траве, они смачно поцеловались; Куши целовалась открытым ртом, прижав к его зубам свои крепкие мелкие зубки.
Гарп, для которого честность уже тогда была превыше всего, вдруг пролепетал, что считает ее отца круглым идиотом.
— А он и есть идиот, — согласилась Куши. — Твоя мама тоже со странностями, правда?
— Наверное, да. Но мне она все равно нравится, — сказал Гарп, оставаясь преданным сыном даже в такие минуты.
— И мне тоже, — кивнула Куши. Сказав, таким образом, все, что требовалось, Куши разделась. Гарп тоже разделся, но она вдруг спросила:
— Ну давай, где он у тебя?
Гарпа охватила паника. Где у него что? Гарп думал, что „он“ у нее в руке.
— Где у тебя эта штука? — настойчиво спрашивала Куши, теребя и потягивая то, что, по его мнению, и было „этой штукой“.
— Какая штука? — спросил он.
— Ты что, не принес? — удивилась Куши. Гарп мучительно соображал, что он должен был принести.
— Ну ты даешь, Гарп, — сказала Куши. — У тебя что, нет с собой презерватива?
Он виновато смотрел на Куши. Он был еще мальчик, всю жизнь живший под крылышком мамы, и видел презерватив раз в жизни на ручке двери своей квартиры при изоляторе. Его привязал один сорвиголова по имени Меклер, который давно уже окончил школу, уехал из города и где-то сгинул.
Ну как же он не додумался до такого пустяка? Ведь не раз слышал об этом от школьных товарищей.
— Иди-ка сюда, — сказала Куши. Она подвела его к одной из пушек. — Ты в первый раз, да? — спросила она. Он робко кивнул, честный до мозга костей. Не расстраивайся, Гарп, — продолжала она, — мы ведь старые друзья. — Она улыбнулась, но он знал, сегодня она ему ничего не позволит. Куши показала на жерло пушки, стоявшей посередине, и сказала:
— Глянь-ка.
Он заглянул внутрь и увидел сверкавшие алмазами осколки стекла, так должны сверкать камушки на пляже где-нибудь в тропиках. Но кроме этого он увидел еще что-то, менее приятное для глаз.
— Резинки, — сказала Куши.
Жерло было завалено старыми презервативами. Какая жажда предохраняться! Какие масштабы! Сколько несостоявшихся зачатий! Подобно псам, которые, писая, метят свою территорию, мальчишки из Стиринга оставляли свою сперму в жерле громадной пушки, которая когда-то охраняла от врага подступы к реке. Следы современного бытия на памятнике другой исторической эпохи.
Куши одевалась.
— Ты ведь совсем не знаешь жизни, — поддразнивала его Куши. — О чем же ты собираешься писать?
Он уже и сам начал подозревать, что отсутствие опыта по этой части будет очень ему мешать на первых порах. Неожиданное препятствие на пути к писательскому успеху.
Он тоже стал было одеваться, но Куши уговорила его лечь на траву, хотела на него полюбоваться.
— Какой ты красивый, — сказала она. — Да не расстраивайся ты! — И поцеловала его.
— Может, я сбегаю за резинками? — спросил он. — Я мигом. А потом опять придем сюда.
— Мой поезд уходит в пять, — ответила Куши и ласково улыбнулась.
— Я думал, тебе не надо спешить к определенному часу, — сказал Гарп.
— Знаешь, в нашей школе тоже есть расписание, — заметила Куши. И ему показалось, что она обиделась за свою школу, у которой была такая скверная репутация. — И вообще, ты ведь встречаешься с Хелен. Я все знаю.
— Да, но с ней у меня не так, — признался он.
— Слушай, Гарп, вовсе не обязательно всем все рассказывать, — заявила Куши. Да, не обязательно, а он и о писательстве мог разоткровенничаться с кем угодно. Его уже и мистер Тинч предупреждал.
— И еще, ты ко всему относишься слишком серьезно, — сказала Куши, довольная, что в кои-то веки выпала такая удача — наставлять Гарпа на путь истинный.
Внизу по реке шла школьная восьмерка, плавно скользя по узкому фарватеру Кишки. Гребцы спешили добраться до лодочного сарая, пока отлив не отрезал их от берега.
И тут Гарп с Куши увидели игрока в гольф. Спустившись по высокой траве на том берегу, он закатал штаны выше колен и зашлепал по жидкой грязи — начинался отлив, обнажая илистое дно Стиринга. Его мяч белел в том месте, где только что отступила вода, примерно в двух метрах от кромки воды. Игрок очень осторожно шагнул вперед, и нога его увязла по колено; стараясь сохранить равновесие, он решил помочь себе клюшкой, сунул ее сверкающий кончик в грязь и выругался.
— Гарри, возвращайся назад! — крикнул его партнер, одетый не менее крикливо; на нем были шорты до колен немыслимого ядовито-зеленого цвета и желтые гольфы. Игрок, которого звали Гарри, все-таки сделал еще один шаг по направлению к мячу. Точь-в-точь гигантская цапля, шагающая к своему яйцу, белевшему в темной маслянистой грязи.
— Гарри, ты утонешь в этом дерьме! — опять крикнул его товарищ. Тут только Гарп узнал партнера Гарри; человек в желто-зеленом костюме был не кто иной, как отец Куши, Толстый Персик.
— Мячик-то новый! — заорал Гарри. И тут его левая нога погрузилась в грязь по самое бедро; пытаясь повернуть назад, Гарри потерял равновесие и сел; в мгновение ока он оказался по пояс в грязи, испуганное лицо, оттеняемое ярко-голубой рубашкой — голубее неба, — побагровело. Он взмахнул клюшкой, но она выскользнула у него из рук и опустилась в грязь рядом с мячом, сверкая девственной белизной. Теперь и она была недосягаема.
— На помощь! — заорал Гарри, встал на четвереньки и пополз метра полтора навстречу Персику и спасительному берегу, так неосмотрительно покинутому легкомысленным игроком.
— Господи, да здесь угри! — опять закричал он и заскользил дальше на брюхе, как вылезший на сушу тюлень, загребая руками, точно ластами. Его продвижение сопровождалось ужасающим чавканьем и хлюпаньем. Прячась в кустах, Куши и Гарп давились от смеха. Наконец Гарри сделал последний отчаянный рывок к берегу, а Стюарт Перси, спеша на выручку другу, решительно ступил в грязь одной ногой и тут же лишился ботинка вместе с желтым носком.
— Тс-с. Лежи тихо, — скомандовала Куши. Оба увидели, что член у Гарпа встал. — Очень некстати, — заметила Куши, глядя на него с грустью. Гарп попытался увлечь ее за собой на траву, но она вдруг произнесла целую тираду.
— Я не хочу детей, Гарп, даже от тебя. Тем более что от тебя может родиться япошка, — сказала Куши, — а уж это мне совсем ни к чему.
— Что? — спросил Гарп. Ну ладно, пусть с резинками он оплошал, но японец-то тут при чем?
— Тихо, — сказала Куши. — Тебе будет о чем писать.
Когда возбужденные пережитой опасностью любители гольфа уже шлепали ногами по мокрой траве заливного луга, Куши ласково приложилась губами к мускулистому животу Гарпа, почти к самому пупку. „Япошка“ — неужели это слово так сильно встряхнуло его память, что именно сейчас ему вспомнилась давняя сценка — он стоит, обливаясь кровью в доме Перси, а Куши сообщает родителям, что Балдежка укусил Гарпа, и второй кадр — Толстый Персик, буквально в чем мать родила, внимательно всматривается в лицо Гарпа. Может, он это вспомнил уже потом, дома? А может, в памяти всплыли слова Персика, что у него японский разрез глаз? Как бы то ни было, он увидел свою жизнь в новом ракурсе и принял в эту минуту решение подробнее расспросить мать об отце. Он знал только, что отец был солдатом; одновременно он ощутил животом мягкие, теплые губы Куши, и, когда она вдруг взяла в рот его плоть, все посторонние мысли улетучились, а вместе с ними принятое решение, и он потерял над собой контроль. Так под жерлами пушек, установленных родоначальником Стирингов, Т. С. Гарп впервые вкусил сладость секса сравнительно безопасным, исключающим воспроизводство способом. С точки зрения Куши, доставляющим удовольствие одной стороне.
Обратно они шли берегом, держась за руки.
— Давай встретимся в следующий выходной, — предложил Гарп. Про себя он решил, что уж на этот-то раз резинки не забудет.
— Но ведь ты очень любишь Хелен, — сказала Куши. Она почти ненавидела Хелен Холм, хотя совсем не знала ее. Слышала только, что Хелен с презрением относится к ее умственным способностям.
— И все равно я хочу видеть тебя, — сказал Гарп.
— Ты хороший, — Куши крепко сжала его руку. — И ты мой самый старый друг.
Но оба они понимали: можно знать человека всю жизнь и не быть его другом.
— Кто тебе сказал, что мой отец — японец? — спросил Гарп.
— Понятия не имею, — ответила Куши. — А что, разве у тебя есть где-то отец?
— Не знаю, — признался Гарп.
— А почему ты не спросишь об этом у мамы? — поинтересовалась Куши.
Конечно, он спрашивал, но Дженни упорно стояла на своей первоначальной и единственной версии.
Гарп позвонил Куши в школу.
— Это ты, Гарп? — сказала ему Куши. — Недавно мне звонил отец, запретил видеться с тобой и разговаривать. Даже запретил читать твои письма. Можно подумать, что ты мне их пишешь! Наверно, те игроки в гольф видели, как мы с тобой уходили от пушек.
Ей было смешно, но Гарп усмотрел в этом серьезное препятствие для будущих встреч.
— Я приеду домой на выходные, когда у вас будет выпускной бал, — пообещала Куши.
А Гарп стал мучительно думать: когда купить резинки? Если сейчас, будут ли они годны в ту субботу? И вообще интересно, сколько времени они могут храниться? К тому же где их держать? Может, в холодильнике? Узнать было не у кого.
Гарп хотел спросить у Эрни Холма, но побоялся, вдруг Хелен узнает о его встречах с Куши Перси; правда, их отношения с Хелен таковы, что говорить об измене с чьей-нибудь стороны просто глупо, но Гарп лелеял в душе некие далеко идущие планы.
Он отправил Хелен пространное письмо, в котором признался в своей „похоти“ и объяснил, что его высокие чувства к ней ничего общего с „похотью“ не имеют. Хелен тут же ответила; она выразила недоумение, почему он именно с ней делится своими секретами, и неожиданно оценила его стиль — „написано гораздо лучше, чем тот рассказ“. Хелен надеялась, что он и впредь будет давать ей свои рассказы. Что касается Куши, ей кажется, девушка отменно глупа. Впрочем, она ее очень мало знает, но, „раз уж без похоти не обойтись, пусть он радуется, что у него есть такая славная подружка“.
Гарп в ответ написал, что покажет ей новый рассказ только в том случае, если будет уверен, что рассказ ей наверняка понравится. И еще изложил причины, почему не хочет поступать в колледж. Раньше он думал о престижном колледже, где можно всерьез заниматься борьбой, но теперь не очень уверен, что ему это надо. А тренироваться в каком-нибудь захудалом колледже, где спорт не в почете, просто нет смысла. „Борьбой стоит заниматься, — писал Гарп, — если стремишься быть первым“. Но быть чемпионом все-таки не его цель, и, кажется, это ему не по силам. А кто же учится в колледже, мечтая стать знаменитым писателем?
И откуда вообще взялась эта идея быть лучше всех?
Хелен ответила, что ему неплохо бы поехать в Европу, и Гарп обсудил эту мысль с Дженни.
К его удивлению, Дженни никогда и не думала, что он пойдет в колледж; она считала, что школа существует не только для того, чтобы готовиться к университету.
— Если Стиринг действительно дает прекрасное образование, зачем дальше учиться? — сказала Дженни. — Конечно, я говорю о добросовестных учениках. Такие и после школы могут считать себя образованными людьми. Верно?
Гарп не считал себя образованным человеком, но сказал, что, пожалуй, получил прекрасное образование. Что касается поездки в Европу, то Дженни эта мысль пришлась по душе.
— Об этом стоит поразмыслить, — изрекла она. — Во всяком случае, лучше, чем киснуть здесь. — И тут Гарп понял, что мать не хочет с ним расставаться.
— Постараюсь разузнать, куда лучше поехать человеку, решившему писать, — сказала ему Дженни. — Я и сама не прочь написать кое-что.
Гарп пришел в такое уныние, что пошел спать. Проснувшись, он написал Хелен письмо, где жаловался, что ему, видно, на роду написано всю жизнь держаться за юбку матери. „Ну подумай, какое творчество, если она вечно будет дышать мне в затылок?“ Хелен не нашлась что ответить, но пообещала поговорить с отцом, вдруг он что посоветует. Дженни нравилась Эрни Холму, он иногда приглашал ее в кино. А она часто посещала соревнования по вольной борьбе. Вряд ли между ними было что-то большее, чем дружба, но Эрни с большим сочувствием отнесся к матери, не успевшей из-за войны узаконить отношения с отцом ребенка. И вполне удовольствовался кратким рассказом Дженни. Он горячо защищал ее, если кто- нибудь из учителей Стиринга с усмешкой замечал, что недурно бы знать об отце Гарпа побольше.
По всем вопросам, связанным с литературой, Дженни всегда обращалась к Тинчу. На этот раз она спросила, куда лучше поехать в Европе молодому человеку и его матери, которые ищут творческой атмосферы, располагающей к писательству. Мистер Тинч последний раз был в Европе в 1913 году. Он пробыл там одно лето. Сначала отправился в Англию, где жили еще несколько ветвей старинного рода Тинчей. Но они начали нагло просить у него несметные суммы и нагнали такого страху, что он поскорее сбежал на континент. Французы показались ему слишком грубыми, немцы — слишком крикливыми. Слабым местом у него в организме был желудок, и он, опасаясь итальянской кухни, направил свои стопы в Австрию: „И в Вене, — сказал Тинч Дженни, — я нашел истинную Европу, созерцательную и артистичную. Здесь я ощутил ее п-п-печаль и ее в-в-величие“.
Через год разразилась первая мировая война. В 1918 году от испанки умерло много венцев, благополучно переживших войну. Еще сорок процентов мужчин погибли во вторую мировую войну. Той Вены, куда Тинч советовал ехать Дженни и Гарпу, не существовало. Хотя усталость еще может сойти за созерцательность, но следы разрухи трудно принять за „в-в-величие“. „Что до творческой атмосферы, — писал позже Гарп, — ее создает сама творческая личность“.
— В Вену? — сказал Гарп, как сказал: „Вольная борьба?“ три с половиной года назад, когда лежал больной в постели, не веря, что Дженни верно угадала, какой ему нужен спорт. (Он вспомнил, что тогда она не ошиблась.) Сам он все равно почти ничего не знает о Европе, да, честно говоря, и о других местах. Гарп три года долбил в школе немецкий, и теперь он может неожиданно пригодиться. А Дженни когда-то прочла книгу о двух совершенно несопрягаемых явлениях в австрийской истории: Марии-Терезии и фашизме. Книга называлась „От империи к аншлюсу!“. Гарп много лет видел ее в ванной комнате, но теперь она куда-то запропастилась. Вот уже действительно канула в воду!
— Помнится, в последний раз я видела ее в руках у Альфельдра, — сказала Дженни.
— Альфельдр кончил школу три года назад, — напомнил ей Гарп.
Когда Дженни сообщила директору школы Боджеру, что они уезжают, он сказал, что всем будет очень ее недоставать и что он всегда с радостью возьмет ее обратно. Дженни претила собственная неучтивость, но она все-таки заметила ему, что медсестра найдет себе работу где-угодно; она и не подозревала, что медсестрой больше никогда не будет. Боджер никак не мог взять в толк, почему Гарп не хочет учиться дальше. У него не было проблем с дисциплиной после того раза, когда он обрушился вместе с желобом на площадку пожарной лестницы. Воспоминание о собственном бесстрашном участии в том давнем происшествии питало теплые чувства директора к Гарпу. Боджер любил соревнования по вольной борьбе и к тому же был в числе немногочисленных поклонников Дженни. Но он понимал стремление Гарпа заниматься всерьез „писательским бизнесом“, как он говорил. Разумеется, Дженни ничего не сказала Боджеру, что и сама хочет писать.
Именно эта ее блажь и вызывала у Гарпа душевное смятение, но виду он матери не подал. События развивались с такой быстротой, что Гарп успел поделиться сомнениями и дурными предчувствиями только со своим тренером Эрни Холмом.
— Твоя мама знает, что делает, я в этом не сомневаюсь, — сказал Эрни. — Главное для тебя сейчас — разобраться в самом себе.
Даже старый Тинч смотрел на предстоящую поездку в Европу с большим оптимизмом.
— Конечно, дело не совсем обычное, но ведь многие прекрасные идеи кажутся на первых порах н-н-необычными, — заметил он.
Через много лет Гарп вспомнит эту милую манеру Тинча слегка заикаться на первом слоге и подумает: наверно, тело его подавало знак, что ему суждено з-з-замерзнуть на школьном дворе.
Дженни заявила, что они уедут сразу же после выпускной церемонии, но Гарп питал тайную надежду, что на лето они все-таки останутся в Стиринге.
— Чего ради? — спросила Дженни.
Он хотел было сказать, ради Хелен, но вовремя вспомнил, что еще не написал того рассказа, который было бы не стыдно ей показать. Значит, надо ехать в Европу и писать его там. Разумеется, он не мог рассчитывать на то, что Дженни согласится убить лето в Стиринге ради его свиданий с Куши Перси под сенью старинных пушек; чему-чему, а уж этому вряд ли суждено сбыться. Маячила все-таки слабая надежда, что они встретятся с Куши в дни выпускных торжеств.
В день прощальной церемонии разверзлись, что называется, хляби небесные. Дождь лил как из ведра, захлестывая бурными потоками школьный двор; водосточные канавы переполнились водой, а застигнутые дождем машины плыли по улицам, как яхты по бушующему морю. Женщины в летних платьях совсем растерялись. Расстроенные гости выскакивали из машин и бежали под спасительный брезент: перед спортивным комплексом имени Майлза Сибрука был поставлен огромный красный тент, в котором и выдавались свидетельства об окончании школы. Духота была страшная, как в цирковом балагане. Шум дождя, барабанившего по красным полотнищам, заглушал трогательные речи ораторов.
Вокруг никого. Школа как вымерла. Хелен не приехала в Стиринг, у нее в школе выпускная церемония назначена через неделю, и она все еще сдает экзамены. Правда, Куши Перси была на загубленных дождем торжествах, но Гарп ее так и не увидел. Куши пришла со всей своей нелепой семьей, а Гарп старался держаться подальше от Толстого Персика; отец есть отец, даже если честь дочери утрачена в незапамятные времена.
К вечеру наконец выглянуло солнце, но оно уже ничего не могло изменить. Стиринг дымился испарениями, а земля — от стадиона имени Майлза Сибрука до самых пушек — пропиталась водой, как губка, и не просохнет теперь всю неделю. Между пушек по мягкой траве бегут полноводные ручьи, река Стиринг вздулась, готовая выйти из берегов, а жерла пушек, стоящие под углом, налиты до краев водой. Такие ливни вымывали из их нутра осколки бутылок и старые презервативы, оставляя их сохнуть на бетоне. Вряд ли ему удастся до отъезда заманить ее сюда.
Но пачка из трех заветных пакетиков похрустывала у него в кармане, как крошечный сухой костерок надежды.
— Погляди-ка, — сказала Дженни, — сколько я купила пива. Если есть желание, можешь напиться.
— Ничего себе! — воскликнул Гарп, но тем не менее выпил несколько банок с ней за компанию.
В знаменательный день окончания школы они сидели вдвоем у себя в квартирке. Кроме них во всем здании никого не было, постельное белье в изоляторе со всех кроватей снято; заправлены только те, на которых спали Дженни и Гарп.
Гарп пил пиво и думал, что они переживают сейчас полосу неудач. Чтобы развлечься и ободрить себя, он стал вспоминать прочитанные недавно рассказы. Хотя он окончил „Академию Стиринга“, заядлый читатель из него не получился. Куда ему до Дженни и Хелен! Напав на стоящий рассказ, он читал его и перечитывал, забыв про все другие книги. Так, он перечитал рассказ Джозефа Конрада „Тайный наперсник“ тридцать четыре раза, а „Человека, любившего острова“ Д. Г. Лоуренса — двадцать один раз. И готов был еще раз перечитывать.
Школьный двор за окнами, мокрый и безлюдный, был погружен во тьму.
— Знаешь, можно взглянуть на это и по-другому, — сказала Дженни, чувствуя, что он расстроен и даже подавлен. — Ты провел в стенах этой проклятой школы только четыре года, а я ведь целых восемнадцать.
Дженни пила очень редко, даже пиво. Выпив вторую банку до половины, она заснула. Гарп отвел ее в спальню: она была уже без туфель, и он только снял ее сестринский значок, чтобы мать не укололась, поворачиваясь на бок. Ночь была теплая, и он даже не накрыл ее одеялом.
Он выпил еще одну банку пива и отправился прогуляться.
Гарп, конечно, знал, куда его несли ноги.
Дом семейства Перси, который был когда-то родовым гнездом Стирингов, располагался на сырой лужайке недалеко от больничного крыла. Только в одном окне горел свет, Гарп знал, что это комната малышки Перси, Пушинки, как ее звали до сих пор; ей было уже четырнадцать, но она все еще боялась спать в темноте. Куши как-то сказала Гарпу, что Бейнбридж подвязывает иногда непромокаемые подгузники. Наверное, потому, что дома все считают ее малышкой, подумал Гарп.
— Знаешь, я не вижу в этом ничего плохого, — сказала Куши. — Она ведь не пользуется подгузниками по прямому назначению. Понимаешь, она у нас немножко того. Ей просто нравится носить их, и все. Изредка.
Гарп стоял на сизой от влаги траве под окном и пытался сообразить, где комната Куши. А поскольку вспомнить не мог, то решил разбудить Пушинку; она увидит его и обязательно позовет сестру. Но Пушинка приблизилась к окну, как сомнамбула, и не сразу узнала Гарпа, судорожно вцепившегося в побеги плюща. У Бейнбридж Перси были глаза лани, обреченно застывшей на дороге в свете несущихся на нее автомобильных фар.
— Пушинка, это я, Гарп, — прошептал он.
— Тебе нужна Куши, да? — тупо спросила она.
— Да! — рявкнул Гарп. Плющ оборвался, и он упал в кусты под окном. Появившаяся в купальнике — она в нем спала — Куши помогла ему выбраться на дорожку.
— Весь дом перебудишь, — шепнула она. — Ты что, выпил?
— Упал, — сердито буркнул Гарп. — Твоя сестра в самом деле чокнутая.
— Кругом вода, ни одного сухого местечка, — сказала Куши. — Куда пойдем-то?
Но Гарп все продумал. В изоляторе шестьдесят пустых коек.
Не успели они миновать крыльцо дома, как им преградил дорогу Балдеж. Черный пес только что спустился с лестницы и тяжело дышал; его седая морда была вся в пене, зловонное дыхание точно речным илом залепило Гарпу нос и рот. Балдеж зарычал, но тут же осекся.
— Прикажи ему, пусть замолчит, — шептал Гарп.
— Он глухой, — сказала Куши. — Он ведь очень, очень старый.
— Знаю, — отозвался Гарп.
Балдеж залаял хриплым прерывистым лаем — так скрипит старая проржавевшая дверь, когда ее пытаются открыть, прилагая невероятные усилия. Балдеж похудел, но все-таки весил не меньше шестидесяти килограммов. Не раз испытавший на своей шкуре укусы клещей, ушную чесотку, зубы старых собак и колючую проволоку, Балдеж сразу почуял врага и решил стоять насмерть.
— Пошел прочь, Балдеж, — зашипела Куши.
Гарп попробовал проскользнуть сбоку и поразился, до чего медлительный стал пес.
— Боже, он почти слепой, — прошептал Гарп.
— И нюха совсем нет, — добавила Куши.
— Ему пора умереть, — тихо сказал Гарп, стараясь обойти его. Подслеповатый Балдеж двинулся вслед за ним. Пасть его по-прежнему вызывала в воображении Гарпа ковш экскаватора, а мускулистая складка на загривке и черная лохматая грудь грозили мощным броском и железной хваткой. Но все это было в прошлом.
— Да не обращай на него внимания, иди себе и все, — посоветовала Куши, и в тот же миг Балдеж бросился на Гарпа. Но Гарп сумел скинуть с себя его передние лапы и, воспользовавшись дряхлостью пса, обогнул его и сзади навалился всем телом. Балдеж стал оседать на землю, носом вниз, но его задние лапы все не поддавались. Гарп как клещами схватил передние лапы, а голову громадной собаки придавил к земле. Когда Гарп, пригибая пса все ниже, уткнулся подбородком в толстую собачью шею, Балдеж захрипел. В рот Гарпа неожиданно попало собачье ухо, и он изо всех сил укусил пса. Укусил в отместку за свое искалеченное ухо, за четыре года, проведенные в школе им самим, и за восемнадцать лет, проведенных Дженни. Балдеж страшно взвыл. И только когда во всем доме вспыхнули огни, Гарп отпустил бедного пса.