Лампа. Книга и машинка.
Где исчезла та пружинка
Напрягала что меня
Как горячего коня
И держала день и ночь
В состояньи мчаться прочь
Вот Америки деревня.
Не как русская так древня
Но такая же темна
И печально холодна
Осень. Я живу один
Сиротливый вид равнин
Частью серых и зеленых
Кое-где уж подпаленных
Выйдешь около пяти
А куда уже идти…
Нальешь чашку шоколада
Под холмом гуляет стадо
Четырех баранов спины
Как с французския картины
Клод Лоррен или Пуссен
Только нету старых стен
Моя жизнь на грустном месте
Лишь плохие слышу вести.
Та ушла, та изменила.
Ну и ладно. Ну и мило
Проживу один в ответ
До каких-то средних лет
Там дальше — поле кукурузы
А выше ферма и арбузы
Вотермелоны называются
И тряпки чучел развеваются
Внизу — (не верится) река
Прозрачная и небольшая
А в ней форели есть. Какая
Во всяком случае тоска
Я днем работаю. А в час
Когда темнеет небо круто
Пишу ребятушки для вас
Отмывши руки от мазута
«Оно» вернее лишь смола
Мы кроем толью крышу хлева
Джорж. Билл и я. И нам без зла
Бросает листья осень слева
Вообще вид странный у работ
Когда их кто-то совершает
Кто и не только что живет
Но также пишет и читает
Землекопную оду
Подношу я народу
И лопатой поэта
Мною закопано лето
Глубоко в сентябре
Листья страшными стали
Листья тоже устали
И лежат во дворе
Шесть утра. Еле видно
Мне совсем не обидно
Я тружусь не сержусь
Крепким чем-то и хлестким
Мужиковским московским
В эту жизнь вгорожусь
Люди. Джорджи и Биллы
Мне не то чтобы милы
Деревенский народ
В разных странах у света
Грубо трудится в лето
В зиму лапу сосет
(Все сосание лапы
Если вы не растяпы
Состоит из жены
Или бабы иль девки
Из Сюзанки иль Евки
С коей сняты штаны)
День тяжелый и рыжий
Заработаем грыжи
Тонны камня и глины
Вынимаем для мины
Для цистерны воды
Вот где наши труды
Будет старая дама —
Голубая пижама
Пить. Гостей приглашать
Выше бревен и досок.
Выше труб-водососок
Над цистерною спать
* * *
Фотография поэта
В день веселый и пустой
Сзади осень или лето
И стоит он молодой
Возле дерева косого
Морда наглая в очках
Кудри русые бедово
Разместились на плечах
Впереди его наверно
Рядом с делающим снимок
Кто-то нежный или верный
(Или Лена или Димок)
Фотография другая —
Через пять кипящих лет
Маска резкая и злая
Сквозь лицо сквозит скелет
Никого на целом свете
Потому тяжелый взгляд
По-солдатски на поэте
Сапоги его сидят
Ясно будет человеку
Если снимки он сравнит
Счастье бросило опеку
И страдание гостит
* * *
Когда изящный итальянец
Вас пригласил на черный танец
Когда без умолку болтая
Он вел вас крепко прижимая
То мне подумалось невольно
«Как странно. Страшно. Но не больно»
А в зеркалах стояли розы
И серебро толпилось грузно
Сквозь музыки большие дозы
Вдруг кто-то всхлипывал арбузно
У вас под черным платьем грудки
Капризно-мелкие торчали
Он говорил вам нервно шутки
А Вы молчали и дышали
Американцы и лакеи
Ходили в разных направленьях
А я в божественных селеньях
Смотрел на геммы и камеи…
Вернулись Вы. От платья ладан
Иль дым какой-то благовонный
И итальянец с Вами рядом
Как видно замертво влюбленный
«Ну да. Жена моя. А что же».
Я подыму подол у платья.
И покажу ему… О Боже
Коль буду в силах показать я…
Потом пойду спокойно к бару
Нальют шампанского мне люди
Я так устал. Я очень старый
Мне тридцать шесть уж скоро будет
Пойди найди меня и кротко
Целуй меня за синей шторой
Как девочка — больна чахоткой
Целует куклу без которой…
* * *
В газетах опять о Вьетнаме
А я не пишу моей маме
И где потерялась жена
Которая нежно нужна
В газетах про рис и свободу
И о президентах народу
Сказавших прекрасные речи
Я кутаю тонкие плечи
В мой белый балетный пиджак
Ах скушно мне все это как!
Среди городского обмана
Вся жизнь как открытая рана
Встречаются женщин тела
Короткая нежная ода
Смыкается снова природа
И женщина тихо ушла
Как утро прекрасно и мутно
И мне беспокойно уютно
Что я одинокий такой
Что эти печальные страсти
Меня разрывают на части
И бездна свистит за спиной
Какое холодное небо!
Хотя на земле и жара
И в поисках крови как хлеба
На тело летит мошкара
В возвышенной нашей печали
В погубленной нами любви
Мы сами себя не узнали
Убили и в грязь затоптали
Прекрасные лица свои
* * *
Дорогой Эдуард! На круги возвращаются люди
На свои на круги. И на кладбища где имена
Наших предков. К той потной мордве, к той руси или чуди
Отмечая твой м'ясовый праздник — война!
Дорогой Эдуард! С нами грубая сила и храмы
Не одеть нас Европе в костюмчик смешной
И не втиснуть монгольско-славянские рамы
Под пижамы и не положить под стеной
Как другой океан неизвестный внизу созерцая
Первый раз. Открыватели старых тяжелых земель
Мы стоим — соискатели ада и рая
Обнимая Елену за плечиков тонких качель
О Елена-Европа! Их женщин нагие коленки
Все что виделось деду, прадеду — крестьянам, и мне
Потому глубоки мои раны от сказочной Ленки
Горячей и страшней тех что мог получить на войне
Я уже ничего не боюсь в этой жизни
Ничего — ни людей, ни машин, ни богов
И я весел как скиф, хохоча громогласно на тризне
Хороня молодых. Я в восторге коль смерть прибрала стариков!
Прибирай, убирай нашу горницу — мир благовонный
От усталых телес, от измученных глаз
А когда я умру — гадкий, подлый, безумный, влюбленный
Я оставлю одних — ненадежных, растерянных вас
* * *
У Есенина Сереженьки
В земле рученьки и ноженьки
И зарытые и черные
Землей хмурой промоченные
Но лежит он на Ваганькове
Вместе с Катьками и Ваньками
Вместе с Олями и Танями
Под березами-геранями
Не лежать же там Лимонову
Блудну сыну ветрогонову
А лежать ему в Америке
Не под деревцем. Не в скверике
А на асфальтовом квадратике
В стране хладной математики
Идиот
Вновь ты будешь одиноким в ноябре
Когда дождик, холод, слякоть на дворе
Листья всюду как проклятые лежат
Отвратительные ветры дребезжат
Да ты будешь одиноким и простым
В Нью-Йорк Сити жить — где утром серый дым
По утрам в кино дешевое ходить
В порно-звезд влюбляться может быть
И мечтать об огнедышащей пизде
Нежной, маленькой как птичка на гнезде
Да без денег да опять опять опять
Ненавидеть богачей и проклинать
И не чувствовать светло как ясный грек
Ты позорный и продажный человек
Надо б кепочку поглубже на глаза
Чтоб не видели там злоба иль слеза
Чтобы только бы и знали, — вот идет
Препротивнейший прохожий. Идиот.
Нью-Йорку
Прими газету в этот день
Как бы подарком с неба
Газеты пусть кривая тень
Закроет день… как не был
Газета пишет напрямик
Что в ночь застрелен был старик
Что друг зарезал друга
И полицейский Финнеган
Проверить рад чужой карман —
Бандит в часы досуга
Велик наш город да и плох
В нем много миллионов
Людей как в грязной робе блох
И нету им законов
Блестят алмазы. Молох жрет
Количество людей растет
А деньги управляют!
И денег льется тусклый свет
А у кого их денег нет
Те плохо проживают
.................
И мне так страшно и легко
Поэту иноземцу
И пью я кофе с молоком
Над нашим грешным островком
Который бьет по сердцу…
В противоречие вступив
Вдруг тихо понимаю
Что город Дьявола красив
Совсем с другого краю
О посмотрите на паром
От берега идущий!
На этот дикий бледный дом
Из неба как бы сущий!
На чаек утром. На туман
На голые ущелья
Как поселения зырян
Где бизнесмены разных стран
Дела ведут с похмелья
Здесь пар проросший сквозь Бродвей
Стремится к Уолл-Стриту
И Атлантических дождей
С утра слыхать сюиту…
Меня смущает самого
Любовь к Нью-Йорку граду
Не очень ясно отчего
Но сердце все же радо
Ведь раны он мои лизал
И подползал на брюхе
Когда я брошенный искал
Лишь гибели-старухи
Он спас меня своей чумной
Таинственной насмешкой
Своей нахальной наготой
Хоть не орлом. Но решкой.
* * *
Я проезжал кварталы бедноты
Здесь люди говорят друг другу «ты»
В полуразвалинах смеющиеся лица
Здесь игры у детей… А здесь больница
Вот девочка с тяжелыми ногами
Ее большой и очень взрослый рот
Сейчас. еще минута. и пред вами
Поэт, — вся эта туша проплывет
Ей лет тринадцать. но ее зрачки
В таком позоре и таком испуге
Что ясно: воет подлая о друге
И чтоб ее ломали на куски
Я проезжал. Я тоже был бедняк
В машине бедной. С эмигрантом братом
В берете чегеваровском. подмятом
С особым шиком. Эдак и вот так
Меня и бедным не считал никто
Я был собой зачислен в партизаны
Во снах я видел лакомые страны
Войну. Жару. Военное пальто
Я так носил как здесь никто не носит
Моя беда ускальзывала вдаль
Ведь если эти люди тебя просят
То ты скрывай усталость и печаль…
* * *
Островок наш ничего
Населенье таково:
Из испанцев или черных
Каждый третий у него
Мы плюемся и жуем
Чуингам зубами мнем
Делать деньги не пытаясь
Мы на Вэлфере живем
Солнце мутное. Жара.
Мир гудит с шести утра
Мир гудит в средине ночи
И буржуем стал рабочий
Революцию пора
Островок Манхэттан мал
Я любить его мечтал
Я приехал и надеюсь
На пожарище согреюсь
Я сюда не опоздал
На Бродвее вонь-моча
Мои ноздри щекоча
Позволяет думать даже
Мы на лезвии меча
Хватит купли и продажи
Нужно строгого врача.
Я живу сейчас один
Возле каменных вершин
Мутно небо. Теплый ветер.
Я тебя еще не встретил
Я товарищ — господин
Поджигаем старый дом
Хватит мы пожили в нем
Пропадай старик Манхэпан
И гори дурак огнем
Революцией на свете
Революцией взмахнем
Моя новая страна
Твоя новая вина
Ты меня не привлекаешь
Не берешь и не ласкаешь
Пожалеешь ты сполна
Загремишь и запылаешь
Вспомнишь наши имена!
* * *
Уже шестое февраля
С утра заснежена земля
Пронзительный и хмурый свет
И от судеб защиты нет…
И рюмку с горькою водой
Ты тащишь хрупкою рукой
И взор лукавый мутен
Ах друг мой — ты беспутен!
Уже шестое февраля
Лежат открытые поля
Где человек лишь точка —
— печальный одиночка
Или по улицам Нью-Йорка
Плывет наш человек как корка
Банана или апельсина
Больная хворая скотина
(Ты не ходил бы — ты бы лег.
Ах не мочил бы бледных ног!)
(Наш человек он для примера
Всегда стоит у обелиска
Или колонны старой эры
Он на линейке как бы риска.
Возьмете двадцать его штук
Поставите их друг на друга
И древних нам видна заслуга
Достичь стремились солнца круг)…
Уже шестое февраля
В Париже набраны стихи
С журналом новеньким шаля
Меня прочтут большевики
Большевики начнут читать
Начнут скрести свой грешный волос
И Родина — плохая мать
Из-за спины подаст свой голос…
Метель. Я пролетарий стран
Объединившийся без друга
Сижу в Нью-Йорке как цыган
И свое дело знаю туго.
В двенадцать подтянув штаны
Надев тулуп почти советский
Пойду квартиру красить в грецкий
Цвет и горчицы и вины
Через метель мне доллар виден
И он ведет меня туда
На ниву потного труда
Который труд он не обиден
Но этот мир… что с него взять
Большевики… Капиталисты…
Не стану больше обнимать
Их страны сердцем моим чистым.
Обитательница Сохо
У нее широкие штаны.
Попка перетянута штанами.
Сзади хлястик. С именем жены
Но с чуть-чуть проросшими усами.
Сумка на плече. Почти мешок
Грязная нога в большой чувяке
От нечистой кожи запашок
Словно бы от кошки иль собаки
Лето 1977-го
Лето прошло без особых утех
Редко слышны были шутки и смех
Но если слышны они были даже
То отдавали духом пропажи
Чистил и мыл я полы и предметы
Юбки я шил (Есть хотят и поэты)
Вечером слушал Теле и смотрел
С Джули-служанкою дружбу вертел
Если же Мэрианн вдруг приходила
Джоинт ирландка всегда приносила
Марихуанки курнув забывал
Что не допущен на сказочный бал
Так мы и жили все лето. И вот
Август сонливый и мятый встает
И над Нью-Йорком как призрак грядущего
Осень кричит голоском неимущего.
* * *
Подари мне хризантему
Или что-нибудь такое
Больше хризантемы вдвое
Но на ту же впрочем тему
Подари мне не спеша
Вдруг большой цветок лохматый
Как бы душный как бы смятый
Чтобы плакала душа
Чтоб штук пять корявых строчек
Много русских важных точек
Как бы ватных одеял
Я б с тоски нарисовал
Чтобы чувствовал как в Риме
При Нероне — Никодиме
Под конец каких-то ид
Войн Помпейских инвалид
Девочка. Придя во вторник
Принеси цветок как шапку
Не завернутую в тряпку
Лепестков широких сборник.
* * *
…И мальчик работал в тени небосводов
Внутри безобразных железных заводов
И пламенем красным, зеленым и грубым
Дышали заводов железные зубы
И ветер и дождь за пределами цеха
Не были для мальчика грязь и помеха
А грязью был цех. Целовала природа
Когда умудрялся избегнуть народа
И выйти из скопища грубых товарищей
От адовых топок — гудящих пожарищей
Во двор, в снеготу, в черноту, в сырость мира
Стоять и молчать, тихо думать, что «сыро…
А если у веток содрать кожуру
То видно как жилы пронзают кору…
И крыса и суслик ведь роют нору…
И ели так жалко что рубят в бору…»
Швыряли товарищи злобные шутки
Металлы гремели там круглые сутки
И таял там снег. И воняло там Гадом…
Народом. Заводом… загубленным садом…
Начало
…И только Иван был чернее меня
На журавлевском пляже
Лет двадцать назад Ивана кляня
С ним я сдружился даже
Загар его был в цвет сажи…
Вот мы и ходили с Иваном вдвоем
Средь них удивительным черным зверьем
Ночами работали оба
Запомню Ивана до гроба
Его съел кожевенный старый завод
А мне «Серп и молот» вдруг сунул расчет
Свобода. И двести рублей
И август. Принцесса и змей…
........................
…И помню я водки холодный стакан
Прическу под Элвиса Пресли
Я харьковский вор. Я бандит-хулиган
Пою под гармонику песни…
Мне Немченко Витька с похмелья играл
Любил меня Витька Карпенко
Сестра у него была полный отвал
В нее был влюблен друг мой Генка…
Ирина? Нет кажется Люда? Ах нет…
Какое-то имя простое
Я стал забывать по прошествии лет
Начало исторьи героя…
Себе самому
Времени все меньше
Все тропинки уже
Нет прекрасных женщин
Воздух пахнет хуже
Все мужчины — трусы
За спиной — злодеи
Скушны все Эльбрусы
Все подруги — змеи
Не доверь и брату
А тем паче — бабе
Ходишь по канату.
В молоке — быть жабе.
У любой столицы
Ты равно — прохожий
(И Москва-девица
Сюда входит тоже)
Не предаст лишь пуля
Тихая и злая
Эх ты моя гуля
Пуля дорогая…
Бога тоже нету
Лишь интеллигенты
Верят в басню эту
Да еще студенты
Нет уже обмана
Вам — Лимонов бедный
Оттого так рано
Стали злой и вредный.
Фрагмент
..........................
Мы рот открыв смотрели на пейзажи
На города на бледные моря
В морях порой киты плескались даже
Глазами темно-синими горя
В зеленых льдах веселые пещеры
В руинах замков музыка и свет
Прекрасных дам сжимают кавалеры
Ведя порнографический балет
С журналом мод в кустах лежат сатиры.
Ив Сен-Лоран наброшен на бедро
И попки нимф похожие на лиры
Среди камней расставлены хитро…
С подводной лодки спущен желтый ялик
На тонкой мачте бьется черный флаг
(Гляди на весла! О, Жолковский Алик,
Сейчас взлетят, с волны сдирая лак!)
То Фантомас в компании блондинки
Спешит брильянты закопать в атолл
Но вдоль луны (Здесь крупный план корзинки!)
Воздушный шар с полицией прошел
Вниз Шерлок Холмс сигает с парашютом
Он курит трубку не снимая плащ
А Робинзон, откушавший шукрутом,
Следит за всем, труба торчит из чащ…
...........................
Мы рот открыв смотрели с Робинзоном
На облака, на тучные стада
Дышали морем, дымом и озоном
И Пятниц приручали иногда…
..........................
В зеленых льдах… (Реши, профессор Алик,
Кто повлиял? Бодлер или Рембо
Или Жюль Берн?) букашкой видит ялик
В козлиной юбке Робинзон с трубо…
* * *
И все провинциальные поэты
Уходят в годы бреды Леты
Стоят во вдохновенных позах
Едва не в лаврах милые и в розах
Расстегнуты легко их пиджаки
Завернуты глаза за край рассудка
Когда-то так загадочно и жутко
Стоят на фоне леса иль реки
Где вы ребята? Кто вас победил?
Жена, страна, безумие иль водка?
Один веревкой жизнь остановил
Другой разрезал вены и уплыл
Аркадий… Ленька… Вовка…
Д'ома
На полу лежат несколько седых волос Эдуарда
Их бы следовало подобрать руками или пылесосом
Но Эдуард настолько еще одурманен гашишем
Что никак не может собраться…
Сконцентрироваться ему трудно
И проходя мимо волос раз уже десять
Он все-таки говорит себе «Позже.
Я ведь иду на кухню поставить чаю
Чай важнее, чем сорный волос
Подыму волос — о чае забуду…
Прямая существует опасность…»
Потому седые волосы. Коротки и прямы
Лежат на полу и глаза мозолят
О, гашиш! Восточный источник лени!
Не курите, друзья мои, гашишу
В запустение гашиш дом приводит…
Жена бандита
Роза стоит в бутыли
Большая роза прекрасна
Она как большая брюнетка
Как выросшая Брук Шилдс до отказу
А кто же принес мне розу?
Ее принесла мне… подруга
Подруга — жена бандита.
Люблю опасные связи…
Ох, если бандит узнает,
от распрей междоусобных
с другими бандитами, сразу…
от маленьких проституток,
которых он сутенерит…
ко мне и жене повернется…
Убьет он нас двух, пожалуй…
Имеет два револьвера
И верных друзей в придачу…
Боюсь. Но любить продолжаю
Я тело жены бандита
И ласковый темперамент
Сладки опасные связи…
Она подарила мне ручку
И подарила цепочку
И принесла мне розу
Одела на палец колечко
А кто я такой ей? Любовник…
Могла бы решить: «Не нужно
Сделает и без розы,
Даже коты умеют
Знают как влезть на кошку…
На кой мне нести подарки…»
Из солнечной из долины
Где родилась… До Парижа
Девочка докатилась
Разные нас дороги
Внесли в этот серый город…
Спасибо за твою ласку —
Подруга — жена бандита…
Людвиг
Ох и Людвиг-поляк, ну он и Людвиг!
Зубы рыжие ощерит и смеется
(Будто скачет разбитая телега
Поперек моего большого детства…)
Кокаину нюхнет, а после пивом
Кокаинную светлость он снимает…
Рядом бегает черная собака…
Дальше прыгает сын в жерле квартиры
Гости Людвига пьют да горлапанят
Режиссеры… Актеры и актрисы
(И Анук Эмэ была там с ними,
Только старая. Бедная стеснялась…)
Проживает Людвиг на Монмартре
Он его поддерживает славу
По монмартрским переулкам он качает
Свою пивом надутую фигуру
«Запердоляный в дупу» он гуляет…
Есть еще на свете и поляки…
Но однако Людвиг прост не так-то
И свои проблемы он имеет
И имея все свои проблемы
Он однако их вовсе не решает…
Июля
Инспектор тюрьмы и начальник работ
Прекрасный вокруг народ
Светлейшие лица, большие очки
Добрейшие мысли и с флагом значки
Французский флаг развевается вздут
Под флагом каждый одет-обут
Под флагом каждый с бутылкой вина
И по паштету на говоруна
Да здравствуют кролики разных народов
Сплоченные вместе приятным трудом
Повысим усилия кролиководов
И больше кроликов произведем
К утру через матку выходит кролик
Ботинки. Жакет. Голубая плешь.
Зовут его Жан и зовут его Толик
Возьми-ка морковку, дурак, и ешь
Очки и пиджак и галстук на темя
На жопу глаза и в карман — банкнот
А ну, расступитесь, Товарищ Время
К своей Демократии кролик идет
Несет он ей губы и острые зубы
Сосет ее грудь горячо
Жандармы трубят во французские трубы
Взнеся с аксельбантом плечо…
* * *
Сосед англичанин надел кожух
Подругу взял и пошел в кино
И не возвращался часов до двух
Вернулись вдвоем, я видал в окно
В Париже холод такой густой
Как будто Сибирь — Красноярский край
И нету дома. «Пойду Домой!»
А сам идешь в дровяной сарай
Живу как волк и умру как волк
Вчера пережрал и болит живот
Свинину ел и была как шелк
Но много съел и страдаю вот
Была бы жена чтоб сказать «Постой!
Довольно съел. Потерпи до утра».
Но так как живу я вдвоем с собой
Так ем раз в день и по полведра
К чему эта жизнь меня приведет
Как всех к концу, а конец один
Я вижу как грубо мой труп кладет
В большой чемодан чужой господин
Нет он не поправит за членом член
Чтоб мягко лежали, не терлись бы
Его профсоюз ввиду низких цен
Ведет забастовку против судьбы…
Зависть
Иосифу Бродскому, по поводу получения им
очередной денежной премии
В камнях на солнце рано
Лежу как обезьяна
Напоминая мой недавний бред
Между камнями на песке скелет
Большой макрели. Чайки Тихоокеана
От рыбы не оставят мяса. Нет.
Волна в волну, как пули из нагана
Вливаются по воле их стрелка
Как Калифорния крепка!
И частной собственностью пряно
Несет от каждого прибрежного куска
«КОРМИТЬ НЕМНОГИХ. ОСТАЛЬНЫХ
ДЕРЖАТЬ В УЗДЕ
ДЕРЖАТЬ В МЕЧТАХ О МЯСЕ И ГНЕЗДЕ.»
Мне видятся Вселенского Закона
Большие буквы… Пятая колонна
Шпион. Лазутчик. Получил вновь — «На!»
И будет жить как брат Наполеона
Среди других поэтов как говна…
«Тридцать четыре тыщи хочешь?»
Я крабу говорю смущен.
«Уйди, ты что меня щекочешь!»
И в щель скрывает тело он.
Я успеваю в след ему сказать
«Тридцать четыре перемножь на пять»
........................
Какой поэт у океанских вод
Вульгарно не поглаживал живот
Мы все нечестен. Каждый нас смешон
А все же получает деньги «он»
Мне интересно как это бывает
Что все же «он» все деньги получает
...........................
Подставив огненному телу все детали
И тело сваленному древу уподобив
Лежу я, джинсы и сандали
На жестком камне приспособив
И чайка надо мной несется
И грязная, она смеется,
В камнях всю рыбу приутробив
«Что ж ты разрушила макрель?»
Я говорю ей зло и грубо
Она топорщит свою шубу
И целит подлая в кисель
Оставшийся после отлива
Прожорлива и похотлива
Как Дон-Жуан косит в постель
......................
Мне все равно. Я задаю вопросы
Не потому что я ищу ответы
Не эти чайки — мощные насосы
Говна и рыба. Даже не поэты
И нет не мир покатый и бесстыжий
Мне не нужны. Смеясь, а не сурово
Я прожил целый прошлый год в Париже
И как эстет не написал ни слова
.......................
Однако б мне хватило этих сумм
.......................
Иуда на Бродвее
Я шел по Бродвею, одетый в полковничий плащ
Полковник был русский, а после — нацистский палач
Покончив с войною, в Нью-Джерси приплыл в пароходе
И умер недавно согласно закону в природе
.................................
В двадцатом-то веке уж можно ходить без калош
На вашего Бога прохожий в калошах ужасно похож
Бородка. Усы. Небольшие пустые глаза…
(Чуть что происходит, уверен, глаза орошает слеза)
Характер истерика. Нервная дама, не муж
Змея, — так гадюка, хотя это маленький уж
Ему быть Христом, никогда не носить эполет…
.................................
Жил Слава Васильев когда-то. Тишайший поэт…
Он тоже немного, но Бога мне напоминал
Ходил он по водам. Он в ливень бутылки сдавал
Набьет свою рюкзак и идет и плывет по земле
Где маленький Слава? Увы он окончил в петле…
(Он «кончил» буквально. Про это все знают давно
Оргазм наступает, коль горло у вас стеснено
Прямая есть связь между горлом и «кончил в петле»
Из тех же чудес, как «рисует мороз на стекле»)
И жил некто…..овский. Вполне подходящий поэт
Прошло уже двадцать по-моему всяческих лет
А где этот…..овский? и где остальные, где дюжина?
Я помню был суп. И одна в этом супе жемчужина…
По мискам щербатым, что сделаны были в Астории
Разлили мы суп в самом-самом начале истории
Две тысячи лет пролетело. Жемчужина сальная
Досталась Иисусу, а с нею и слава скандальная…
Так если ты миску рукою от брата берешь
То помни последствия. «Бразэр» конечно хорош
Однако предательство — тоже приятная миссия
Кто самый известный? Иуда. Признает любая комиссия
Любая статистика скажет — Иуда, глава романтической школы
К Христу наклонясь, мы помним, он шепчет глаголы
Блистают глаза его. Дерзостно молнии мечутся
И в суп попадая, шипят… умирают… колечатся…
Я шел по Бродвею, одетый в полковничий плащ
Полковник был русский, а после — нацистский палач
Он умер в Нью-Джерси. Один, без друзей и родных
Оставил он тряпки. И я унаследовал их…
Прекрасен Бродвей! На Бродвее просторно и ветрено
Хотел написать о количестве монстров квадратном на метре, но
Вдруг вспомнил, что грязный Бродвей полагается мерить количеством ярдов
…и вдруг натыкаешься — «Бринкс» …и встречаешь двух гардов…
Мешки. Револьверы. Глаза под фуражками грозные
Порезы от бритвы, и ох, подбородки серьезные…
А так как вы знаете, ветер средь нас по Бродвею гуляет
То ветер естественно старшему гарду наклейку с щеки отгибает…
Манхаттан с Бродвеем готовят себя к Халуину
Идя по Бродвею ты видишь внезапно витрину
Где смерть как мужчина токсидо напялила гордо
И держит за талию женщину-смерть она твердо
Кровавая маска все крутит и крутит педали
И кровь все течет. Как же ноги ей не отказали?
Кровавая маска, подпорчена скверной могилой
Отчасти зеленая, детям она представляется милой…
Стоят три ребенка и просто раззявили рты
Я думаю — «Дети-то нынче тверды и круты
Кровавую маску, еще и фу, гадость! что в связи с могилой!
Лет тридцать назад не назвал бы я мальчиком милой…»
(Вообще-то я думаю часть населения к празднику зря деньги тратит
Для многих и маски не нужно, лица вполне хватит
Манхэттан с Бродвеем достаточно монстров вмещают
Таких выразительных, что Франкенстайны линяют…)
Такие дела… А иду я в «Бифбюргер», ребята
Хотя и писатель, однако живу не богато
Предавший друзей. Ими преданный тысячу раз
Иуда. Я жить научился один наконец-то сейчас
Бродить по Бродвею и по Елисейским полям
Чуть-чуть оживляться среди «обольстительных дам»
И руки засунув глубоко в карманы, в полковничий плащ
С достоинством шествовать средь человеческих чащ
Чего там… Все ясно. И дамы и войны двух мух…
И слава… Увы человеческий это все дух
И крепко вдохнув этот сыру подобный вонючему как бы рокфору
Из запах… Иду, а Бродвей загибается в гору…
Парижские стихи
1. Баллада парка Лобо
Пахнет бензином над бурой водой
Солнце за тучей сырой
Ботик моторный пропыхал «Жюстин»
В дождь. Неприятно один.
Бросил вдруг в Сену бутылку араб
Грек откусил свой кебаб
Слева француза целует француз
Каждый имеет свой вкус.
Ива. Каштан. Лавровишня и ель
Справа бродяга забившийся в щель
В тряпки. Гнездо из кусков одеял
Он гениально создал
Девушка с толстым хорошим бедром
Занята длинным хорошим письмом
В парк вдруг заходит печальный Никто
Член показать из пальто
Голубь увечный летает не злясь
Лапа отпала гноясь
Но ничего — проживет он и так
Скачет и жрет он маньяк
«Живы мы!» «Выжить!» — природа кричит
Каждый имеет уверенный вид
Даже волна весела и бодра
Форму имеет бедра
.................
Если бы был авиатор мне друг
Он оказал бы ряд важных услуг
Так над Парижем из газовых струй
Он написал бы мне ХУЙ
....................
Знаю я женщину — ей сорок пять
Ох как не хочет она увядать
Женщиной быть она хочет всегда
Нежною щелкой горда
Мне приходилось работать Христом
И не с одной Магдалиной притом
Каждую нужно ободрить поднять
Новое имя ей дать
Целая очередь бледных блудниц
Хуже чем в худшей из худших больниц
Мимо прошли. Я работал Христом
Жил этим тяжким трудом
В парке весь мир как бы в капле росы
Произошли у бродяги усы
Девушка с толстым и мягким бедром
Села с арабом вдвоем
Перестановкою света и туч
От Нотр-Дама протянут нам луч
Мы уцепились… И вот на пальто
Кончил за всех нас Никто…
Париж, 1981 год
2. После фильма
Где все эти Good bad girls
Жестокие девушки с резко откинутыми головами
с расширенными зрачками
безжалостно ищущие любовь по всему миру
начинающие с ничего?
Где мужчины с блестящими проборами
в больших костюмах
остро танцующие танго с неожиданными поворотами
целующие девушек с вампирским видом
хмуро наклоненные над girls?
Где шумная экзотическая толпа
топчущая лакированными туфлями
гладко причесанные лужайки
Толпа — которую поджидают огромные белые роллс-ройсы
(— усики мужчин крупным планом
еще шелковые чулки des femmes fatales)?
Куда они пропали?
Куда устремились роллс-ройсы
после того памятного пикника?
Куда они приехали когда прошел дождь?
Что случилось за надписью The End?
.......................
Они — старые и незаметные
тряся облезлыми головами
живут на Central Park South
— утверждает мой знакомый журналист
Вечерами спускаются в темные кожаные старые бары
слушать негритянский джаз
В барах пусто (до сих пор было пусто), пахнет опилками
И никто их не узнает…
Кое-кто тихо умер от OD (овердозы наркотиков)
и мирно покоятся на темно-зеленых кладбищах Калифорнии
С полдюжины героев намеренно покончили с собой…
Двух или трех след затерялся…
Тарзан кажется служит дорменом в одном из отелей Лас-Вегаса…
Но в любом случае жизнь прошла…
.....................
Чего же мы-то ждем
бессмысленно ссорясь —
мой друг!
Придержи свой гнев — надевай поскорей свою шляпу
И поедем давай танцевать!..
3. Романс
Я вас люблю так солнечно-легко
Мне как бы в кровь вкололи вашу тайну
Я вас впитал бесспорно с молоком
Но в молоко проникли вы случайно
Не этот мир. Не этот жалкий мир
Мне вас прислал мир страстный и надменный
Мир молодой стремительный и пенный
Где нимфу вод преследует сатир
Где вдоль ручья след маленький ступни
А на камнях сыр козий недоеден
Где дух вина и где никто не беден
Где наконец и ты и я одни
Ну доберусь до маленьких сосцов!
Лишь протяну желающие руки
До тела нежной девочки и суки
С беглянки нимфочки сорвав ее покров
Ты вся испуг и резкий поворот
И полусмех и «нет» и «да» и «можно»
«О уходи!» — ты шепчешь мне тревожно
протягивая мне живот и рот…
Я вас люблю. Я вас люблю. Тебя!
Мне никогда не выпить вас Елена
Все тело вас любя и теребя
Все уголки изведав постепенно…
* * *
Ты сидишь на скамейке французского старого парка
Хоть и лето… увы, почему-то не жарко
Пробегают у парка по всем направленьям авто
Так прохладно в июне, что в пору одеть бы пальто
У тебя столько опыта в русской груди
Но куда с этим опытом… сколько веков впереди?
Ты все знаешь: что плохо, что честно, а это — красиво…
Ты все знаешь? Зачем же живешь несчастливо?
Почему на лице твоем хмурая тень
Если знаешь — красивую мину надень…
Ты сидишь. Плутоватые школьницы быстро бегут из лицея
Пары, тройки спешат, или еле идут как болея
Накопленья в глазах и плечах и коленях
Не проснувшейся страсти и жирной младенческой лени
Плотоядную булку жуя с шоколадной конфетой
Ты — французская школьница входишь в холодное лето
Хрупким жуликом, подняты плечи и усики тонки
Я гляжу как проходят мадамы-ребенки.
Нежной шляпкою плотно прикрыв лысоватое темя
Неудобный старик обгоняет прошедшее время
И завязаны в узел шоссе и мостов злые жилы…
Парижане веков, холодов мировых старожилы
Мы длиннее поем наши песни строку разви