Выходы в Средиземное море

Одним из «белых пятен», связанных с морскими набегами казаков, является вопрос об их возможных выходах из Черного моря в Средиземное, или точнее — из Босфора в Мраморное море и Дарданелльский пролив, а из него, может быть, в Эгейское море. Д. И. Эварницкий в конце XIX в., не ссылаясь на источники, утверждал, что запорожцы во время своих военных экспедиций «выбирались в Белое и Круглое моря, т.е. Архипелаги Мрамор­ное море... проникали... в Египет ("Белую Аравию")». При этом подразумевалось не вообще пребывание казаков в водах Среди­земного моря или на его побережье (далее мы увидим, что плен часто забрасывал туда и запорожцев, и донцов), а выходы сече­виков в названные моря на своих собственных судах. Географи­ческий порядок в высказывании Д. И. Эварницкого несколько нарушен, но явно имелось в виду движение казачьих чаек из Босфора через Мраморное море и Дарданеллы в Эгейское море, затем, видимо, между островами Критом и Кипром по собствен­но Средиземному морю к египетским берегам.

Из предыдущих глав нашей книги вытекает, что казаки во время набегов на Босфор бывали у самого Стамбула и даже вры­вались в его порт, в залив Золотой Рог, и тем самым нередкое казачье присутствие в южной части Босфора не подлежит со­мнению. В те времена и позже считалось, что пролив заканчи­вается у мыса Сарайбурну (угла или оконечности Сераля), а вод­ное пространство далее к югу уже является акваторией Мрамор­ного моря¹. С судна, находящегося между Галатой, Ускюдаром и Сарайбурну, перед входом в Золотой Рог, видны силуэты рас­положенных в этом море Принцевых островов².

В то же море из Черного направлено очень сильное течение сфора. Мы помним, что от Сарайбурну оно частью идет в потой Рог, а большей частью в Мраморное море, причем ско-,сть течения, ударяющего на Сарайбурну, иногда доходит до ести узлов. В этих условиях вполне вероятно, что казакам слу-пось переходить ту невидимую грань, что отделяет Босфор-ий пролив от Мраморного моря, и оказываться уже в его акватории.

Имеются сведения и о целенаправленных выходах казачьих флотилий в Мраморное море. Мы приводили показания вышедшего из неволи шляхтича Е. Вороцкого о том, что в 1621 г. перед нападением на Галату казаки разрушили «вежи», где находился в заключении С. Корецкий, т.е. Едикуле. Чтобы достичь этого замка на северном берегу Мраморного моря, запорожцам, естественно, надо было выйти из Босфора. Но если заявление Е. Вороцкого не проверено, то показания пленен­ного донцами азовского татарина о «повоевании» казаками в следующем 1622 г. «на Белом море... многих мест» подтверж­даются тогдашним сообщением Т. Роу о том, что казаки были «вустье Геллеспонта», для чего им, разумеется, пришлось прой­ти все Мраморное море.

Заметим, что пересечь его и дойти до Дарданелльского про­лива казачьим судам, в общем, не составляло особого труда. Это море, самое малое на земном шаре (по площади в 3,25 раза мень­ше Азовского), имеет наибольшую длину в 152 мили, тогда как донцам и запорожцам, чтобы появиться у Стамбула, приходилось преодолевать путь соответственно в пять и два с лишним раза более длинный, чем от Стамбула до Дарданелл-.

Что касается упомянутых азовцем многих разгромленных мест на Мраморном море, то за отсутствием сведений можем лишь высказать предположение, что если казаки пошли от юж­ного конца Босфора прямо к Дарданеллам, то под их удар могли попасть остров Мармара и поселения, размещавшиеся по обе­им сторонам мраморноморского устья Дарданелльского проли­ва. Если же такого прямого маршрута не было, то казаки могли - напасть на близлежащие к столице Бакыркёй и Ешилькёй на «стамбульском» берегу Мраморного моря, Кадикёй, Фейербахче и Картал на «ускюдарском» берегу и вообще на любые поселе­ния северного и южного мраморноморского побережья и даже зайти в Измитский залив.

Весьма интересную для рассматриваемого вопроса инфор­мацию дает эпизод, произошедший в 1634 г. с послом Франции маркизом де Маршвилем. Он направлялся на француз­ском же корабле в Стамбул⁴ и отказался приветствовать вер­ховного начальника османского флота: турецкий флагманский корабль требовал от французского спустить флаг. С османской эскадрой посол повстречался у острова Хиоса. Оказалось, что ею командовал, как писал французский историк XVIII в., сам капудан-паша, «очищавший море от разбойников-казаков, которые иногда делали набеги даже и по берегам пролива Дарданелльского».

Этот же эпизод упомянут в русском обзоре истории евро­пейских представительств в Стамбуле, причем здесь фигуриру­ет капудан-паша, «совершавший свои разъезды по морю осо­бенно часто с того времени, как казаки стали в своих набегах доходить до Дарданелл».

Хиос расположен в Эгейском море и довольно далеко от южного входа вДарданелльский пролив, но неизвестно, озна­чает ли пребывание эскадры капудан-паши у названного ост­рова, что казаки выходили и в это море, или же эскадра оказа­лась близ Хиоса по каким-то причинам, не имевшим отноше­ния к казачьим набегам. В наших источниках действия казаков ни у берегов Дарданелл, ни тем более в Эгейском море не фик­сируются⁵.

К сожалению, ничего больше о средиземноморских выхо­дах казачьих судов и флотилий мы не знаем.

Имеющиеся же данные, рассмотренные в комплексе, свиде­тельствуют о том, что донцы и запорожцы бывали на своих судах в той части Босфора, где он переходит в Мраморное море, выхо­дили в него и действовали в его акватории вплоть до Дарданелльского пролива. В этой связи, очевидно, следует сделать вывод, что хотя утверждение Д. И. Эварницкого о выходах казаков даже к Египту, вероятно, грешит преувеличением, мнение историка о том, что запорожцы «выбирались» в Белое море, можно счи­тать доказанным.

Вместе с тем у казаков, как представляется, не было особых военных и экономических причин для систематических и регу­лярных выходов подобного рода. Против Войска Запорожского и Войска Донского действовали в первую очередь не средизем­номорские, а черноморские военно-морские базы, многие го­рода Причерноморья предстаатяли собой крупные торгово-экономические центры, дававшие значительные трофеи, а набеги на Босфор и Стамбул вызывали более чем достаточный полити­ческий и иной эффект в Европе и Азии.

Эвлия Челеби дает чрезвычайно интересную информацию о ««лачьей угрозе побережью Мраморного моря и с другой стороны, не с Босфора. Рассмотрим сведения этого турецкого совре­менника.

Рассказывая в 1646 г. о районе малоазийской реки Сакарьи, Эвлия в полном соответствии с реальной ситуацией говорит, что река впадает в Черное море у касабы (селения с мечетью и караван-сараем, обычно резеденции кади) Урвы в санджаке Коджаэли и что Сакарья течет на расстоянии двух часов пути к востоку от озера Сапанджи, которое в свою очередь близко распо­ложено — «всего около 3 часов» — к Измитскому заливу Мра­морного моря, и воды озера «через протоку смешиваются с морем перед Измитской солеварней».

«Реку Сакарью, — утверждает Эвлия Челеби, — можно соединить с этим озером при очень небольших усилиях». Иными сло­вами, имеется в виду, что, повернув течение, можно заставить ее впадать не в Черное море, а в Сапанджу. Более того, согласно Эвлии Челеби, ранее уже предпринимались попытки углубить протоку между названным озером и Измитским заливом, но за­мысел не был доведен до конца. Как повествует автор, «однажды, чтобы [навсегда] соединить это озеро с Измитским заливом, со­брали сотни тысяч землекопов и поденщиков с кирками. Но жи­тели Измита проявили равнодушие, сказав: "Для этого нужна ог­ромная казна и жизнь Нуха (Ноя, который, по Библии, жил 950 лет. — В. К.)", — и помешали осуществлению [этого] дела». И, наконец, самое важное для нас место в описании Эвлии. «Вот если бы, — пишет он, — река Сакарья впадала в эту прото­ку, а она — в Измитский залив, то враг никак не смог бы с Чер­ного моря пройти сюда через Сакарью. [И тогда] город Измит стал бы внутренней территорией и область [протяженностью] в пять стоянок вплоть до реки Болу превратилась бы в процветаю­щую местность».

Под черноморским врагом Турции, вне всякого сомнения, понимались казаки. Только они тогда могли оказаться в районе устья Сакарьи. Однако, естественно, возникает вопрос, была ли реальной или мнимой угроза, живописуемая современником. Попытаемся в этом разобраться.

Упоминавшийся выше Измит был и остается крупнейшим городом и портом Мраморного моря. Турки овладели этим насе­ленным пунктом (греческой Никомидией) в 1337 г. Первый ос­манский флотоводец времени Орхан-бея, правившего в 1324— 1360 гг., Карамюрсель (Кара Мурсал) получил в области Измитского залива тимар с обязательством охранять тамошнее побере­жье от нападений врагов, содержать войско и строить галеры. Так на берегу залива неподалеку от Измита, в местечке, которое ныне является городом Карамюрселем, была основана верфь. В.П. Гри­горьев даже называет ее первой турецкой верфью, хотя таковая возникла в Гелиболу (Галлиполи). Считается, что по имени Карамюрселя получил название и один из типов османских парусно-гребных судов — уже фигурировавший ранее «карамюрсель». Значение Измитской верфи (морского арсенала) оценива­ется по-разному. Р. Мантран, отмечая, что главнейшая верфь империи располагалась в Стамбуле, и характеризуя морские ар­сеналы в Гилеболу, Суэце, Рущуке и Биреджике (на Евфрате) как небольшие верфи, указывает, что арсенал в Измите и соот­ветствующие предприятия в Синопе и Инебаты (в Греции) яв­лялись «скорее ремонтными мастерскими». Л. Подхородецкий полагает, что галеры турецкого военно-морского флота на рубе­же 1610-х и 1620-х гг. были построены на верфях Стамбула, Ге­либолу и Измита. П.А. Толстой сообщал, что в конце XVII — начале XVIII в. османские корабли строились в Стамбуле или у Синопа и иногда близ Измита. Но как бы то ни было, Измит-ская верфь входила в систему турецкого кораблестроения рас­сматриваемого времени и являлась ее заметной и важной со­ставной частью.

Район между Стамбулом и Синопом в XVII в. изобиловал строевым лесом отличных сортов, включая самшит, ель, дуб, ореховое дерево и платан, а бассейн Сакарьи турки вообще ок­рестили «Морем Деревьев». Строевой лес Сакарьи через Измит поставлялся в Стамбул, в Касымпашу. Измитцы издавна под­держивали торговое судоходство со многими портами Среди­земного и Черного морей, в частности с Кафой.

Защищенный с севера укреплениями Босфора и Стамбула, а с юга крепостями Дарданелл, богатый, процветавший и спокой­ный Измит в принципе должен был быть желанным объектом для нападения казаков, если бы туда можно было «дотянуться», и не мог не рассматриваться запорожцами и донцами как враж­дебный город: галеры, которые строились или ремонтировались там, и прочие корабли, создававшиеся из измитского леса, дей­ствовали против казаков на Черном и Азовском морях. Как уже отмечалось, в 1616 г. паша Измита неудачно сражался с донца­ми, попав вместе с четырьмя галерами в их руки.

Казаки неоднократно бывали в том районе анатолийского побережья, где расположено устье Сакарьи, и нападали на селения этого района. Река впадает в Черное море в местности между близко расположенным у берега островом Кефкеном и городом Акчашаром, в 20 милях (37 км) восточное мыса Кефкена. К западу от устья Сакарьи располагались населенные пункты Кандыра и Шиле, к востоку — Эрегли.

Мы уже цитировали замечание Эвлии Челеби о сожжении казаками Акчашара при Ахмеде I и рассказывали об их нападении на Кандыру и окрестные селения в 1622 г. и еще будем гово­рить о разгроме казаками селений близ «Легра» — по всей вероятности, Эрегли — в 1630 г., об опустошении Шиле в 1651 г., о приступе к Эрегли в 1654 г. и действиях у Кандыры в 1659 г., а также приведем свидетельство Павла Алеппского о казачьих погромах берегов Карамании (западной части черноморского побережья азиатской Турции), в том числе района Эрегли. Так что, полагаем, устье реки казакам было известно.

Могли ли они войти в Сакарью с моря? Вообще ответ на этот вопрос должен быть положительным. На своих морских судах казаки заходили во многие реки — в Дунай, Кубань, Рио-ни, Камчию, Куру и др. Напомним, что запорожцы иногда воз­вращались домой, поднимаясь из Азовского моря сложным реч­ным путем до Днепра. В 1670 г. разницы за восемь суток про­шли вверх по Волге 350 верст, продвигаясь, следовательно, со средней скоростью 43,75 версты (47,25 км) в сутки. В эту реку, как и в Яик (Урал), казаки свободно заходили с моря. В конце концов донцы из походов на Азовское и Черное моря возвраща­лись по Дону в Раздорский, Монастырский, Черкасский и дру­гие городки, равно как запорожцы по Днепру — в Сечь.

Возникает и другой вопрос: не имели ли казаки возможнос­ти добраться с черноморского побережья до Измита по суше? Известно, что практика продвижения казачьих десантов с моря в глубь вражеской территории в XVII в. была нередкой, и, как выражался польский современник Веспасиан Коховский, запо­рожцы не только опустошали берега Малой Фракии и Азии, но и приводили в трепет внутренние районы Османской империи. От черноморского побережья по прямой Измит располо­жен приблизительно в 40 км, т.е. примерно на таком же рассто­янии, как Азов от Ростова. Учитывая отсутствие прямой дороги и условия местности, особенно обилие лесов, «измитское» рас­стояние, конечно, следует удлинить, скажем, на 10—15 км. Раз­беремся, реально ли для казаков было пройти такой путь.

Туристы обычно делают по четыре-шесть км в час, переме­жая движение отдыхом в 10—20 минут, и опытный турист впол-е может преодолеть расстояние в 50 км за один день. Казачьи же марш-броски занимали и гораздо больше времени. «Иног­да, — свидетельствовал Э. Дортелли, — они (казаки. — В.К.)тлрут днем и ночью, углубляясь внутрь страны, чтобы разграбить ка­кое-нибудь богатое место...» При этом темпы их сухопутного передвижения были очень высоки: приходилось использовать ускоренную ходьбу и даже бег.

Как раз в том 1646 г., когда Эвлия Челеби писал об угрозе Измиту, Войско Донское, отказываясь идти в море с непривыч­ным к казачьим походам русским дворянином Ж. Кондыревым, сообщало царю Алексею Михайловичу: «А х которым, государь, пристанем мы... на море преж сево приставывали и на крымские села на удары хаживали, и мы, государь, бежим наспех от при­стани до села день и нощь пешие. А ево, государь. Ждана, с та­кую... службу нужную и пешую не будет».

На какое расстояние от берега можно было отойти при та­ких темпах? Г. де Боплан утверждал, что казаки иногда заходи­ли «около мили в глубь страны», но это явная ошибка. М.А. Алек-берли, поправляя приведенное сообщение, говорит, что они «проникали в глубь Турции более чем на 10 миль». Но насколь­ко более?

Сохранилось довольно много свидетельств казачьих напа­дений на внутренние области и селения Крыма. В 1631 г., по данным русского посольства в этой стране, казаки пристали к берегу под Саркерманом (древний Херсонес), между Гёзлевом и Балаклавой, и «почали воевать крымские улусы, отходя от моря верст по десяти и по пятнадцати». Запорожцы и донцы доходи­ли до Эски-Крыма (приблизительно в 15 км от моря по пря­мой), ханской столицы Бахчисарая (примерно 24 км), Карасу-базара (около 27 км), Мангупа и иных селений, расположенных вдали от побережья.

Учитывая сложность пути от черноморского побережья к Измиту, специально отметим, что в Крыму при передвижени­ях у казаков также были свои трудности. Бахчисарай не имел прямой дороги к морю. Согласно Эвлии Челеби, от долины, где лежит этот город, вели четыре дороги к Эскисалачику, Эс-киюрту, Ак-Мечети и Гёзлеву, имелись и другие, недоступные только для пешего человека, который, направляясь ими, был вынужден «подниматься по горам, как серна, потому что там большие кручи». Мангуп же представлял собой замок между Бахчисараем и Балаклавой, по словам Э. Дортелли, последним сдавшийся туркам при покорении Крыма, «сильнейший по неприступному положению на горе, края которой — высокие ска­лы в виде стен без уступов; на них можно взобраться только с одной стороны по извилистому пути, недоступному телегам». По мнению А.Л. Бертье-Делагарда, в утверждении итальянца содержится преувеличение, и дорога телегами в Мангуп все-таки была. Однако до города в самом деле было трудно до­браться.

Тем не менее в 1629 г. казаки взяли Бахчисарай и Мангуп, куда были свезены «царевы животы» (ценное ханское имуще­ство), и тогда же, как выражался Э. Дортелли, в Карасубазаре, «т.е. в самом центре Татарии... разграбили и сожгли множество лавок, убивая всех им попадавшихся».

Известны и конкретные случаи углубления казаков с моря на территорию Румелии. Например, они нападали на Бабадаг и Провадию, расположенные приблизительно в 15 и 40 км от моря по прямой. Наконец, укажем, что порой казаки забирались во вражескую землю и на более значительное расстояние. Расска­зывая в 1659 г. в Посольском приказе в Москве о последнем ка­зачьем походе на море, известный донской судостроитель Ки­рилл Петров отмечал, что донцы «ходили... от стругов на берег в Крым верст с 50», т.е. на 54 км.

Если верить Эвлии Челеби, то казаки однажды рискнули поохотиться в Карахисарских горах в Анатолии («за Трабзоном», в глубь Турции). «В этих обрывистых... горах, — пишет осман­ский современник, — очень много тигров, зайцев, диких бара­нов, диких ланей, куниц, каменных куниц, гиен, волков, чер­ных волков, лисиц, шакалов. Рассказывают, что однажды тигры и волки разорвали на части казаков, которые, подойдя с Черно­го моря, словно птицы, слетелись в эти горы; когда проклятые сказали: "Давайте поохотимся", — от хищных зверей никто не мог спастись. Так сказывают». Чтобы добраться с моря до Кара­хисарских гор, казакам надо было преодолеть примерно 70 км по прямой.

Если летом 1630 г. казаки нападали на болгарский Ямбол (об этом у нас еще будет идти речь), то он расположен по пря­мой примерно в 75 км от морского побережья.

Таким образом, поставленный вопрос требует положитель­ного ответа: казаки могли попытаться достичь Измита по суше, и это у них могло получиться. Известные на сегодня источники не сохранили сведений о конкретных действиях такого рода, как и о заходах казаков в реку Сакарью. Однако на эти действия, возможно, намекают приведенные слова Эвлии, которые мож-но понять и так, что враг не только мог прийти, но уже и прихо­дил в обозначенный район.

Во всяком случае возможность казачьих нападений на внут­ренний район Турции, включавший в себя бассейн Сакарьи, Измит и восточное побережье Мраморного моря, была вполне реальной. Она явно держала в напряжении османские власти и нашла отражение в сообщении Эвлии Челеби.

Галерные рабы

Независимо от выходов казачьих судов в Средиземное море, для части казаков война продолжалась и за Босфором. Казаки-пленники, обращенные врабство, находились не только в Стам­буле и на Босфоре, но были разбросаны по всей громадной тер­ритории Османской империи, прилегавшей к морям Черному, Белому, Красному, Зеленому (Каспийскому), обоим Синим (Персидскому заливу и Азовскому морю)⁶. Запорожцев и дон­цов можно было встретить в Киликии, Сирии, Египте, Ливии, Тунисе, Алжире, Греции, Хиджазе, Йемене, Месопотамии и иных странах. Среди городов, в которых довелось побывать ка­закам, называют Мекку и Медину, Иерусалим и Багдад, и мно­гие другие.

Совершенно не случайно, а, напротив, на основе выстра­данных и очень широких политико-географических представ­лений казачества в знаменитом письме сечевиков османского султана называют не только «турецким стряпчим», «каменец-ким палачом», «подольским ворюгой (злодиюкой)», «москов­ским страшилищем», «татарским (казацким) сагайдаком», «цы­ганским чучелом», «армянской свиньей» или «лютеранским рем­нем лошадиным», но и «македонским бражником (пивоваром, колесником)», «ерусалимским калмыком (броварником)», «ва­вилонским поваром», «александрийским козолупом», «Велико­го и Малого Египта свинарем».

Именно казакам в первую очередь грозила опасность попасть на турецкие галеры в качестве рабов-гребцов («пайзенов»). Для их работы требовались физическая сила и выносливость, а у ос­манов, как и во всем Средиземноморье, сложилась своеобраз­ная градация нужных качеств в отношении представителей раз­личных народов — от «лучших» мавров до «худших» черноко­жих африканцев. Казаки же воспринимались турецкими властями как строптивые «проклятые гяуры», но одновременно и как очень сильные, крепкие и физически выносливые люди, закаленные в походах и к тому же имевшие навыки гребли на своих собственных судах. Возможно, какую-то роль играл и психологический момент, выражавшийся в желании заставить об­служивать флот империи ее непримиримых врагов.

Один из знаменитых донских войсковых атаманов XVII в. носил прозвище Каторжный (Иван Дмитриевич Каторжный), и из предложенного С.З. Щелкуновым двоякого объяснения это­го прозвания: «... казаки под его руководством взяли не один десяток фомоздких турецких каторг⁷, а может быть... самому ему пришлось томиться на одной из них», — предпочтение сле­дует отдать второму предположению. Атаманам все же реже до­водилось пребывать в рабстве на галере, чем участвовать в захва­те турецких судов⁸.

«На всех военных кораблях турок, —писала 1660-х гг. Ю. Крижанич, — не видно почти никаких других фебцов, кроме людей русского происхождения». Турецкий информатор 1670-х гг. так­же утверждал, что в Стамбуле «на каторгах все неводники руские и малоросийских городов жители». По словам П.А. Толстого, относящимся к самому началу XVIII в., «болшая половина во всей армаде (в имперском флоте. — В. К.) было преж сего напол­нено гребцами русскими и казаками»⁹. Первых, конечно, на­считывалось там гораздо больше, но и вторые встречались не­редко.

Жизнь галерных рабов характеризуется всеми современни­ками как ужасная, причем не на одном только османском фло­те, но и на всех европейских. Прежде всего таких рабов ожидал тяжелейший и изнурительнейший труд. Ни один свободный человек, писал бывший галерный раб, не выдержал бы и часа пытки феблей, а «галерники-невольники продолжают эту рабо­ту иногда 10—12 часов без отдыха». Чешский дворянин Вацлав Вратислав, побывавший фебцом на турецкой галере, воскли­цал: «Невозможно представить себе и поверить нельзя, чтобы могла живая душа человеческая вынесть и вытерпеть такую ужас­ную страду...»

При этом османское военно-морское командование руко­водствовалось террористической системой управления и нака­зания, почему жесточайшее отношение к фебцам было нор­мой. В турецком морском уставе говорилось, что поскольку «не­вольники всегда хотят избежати от работы», следует «принуждати их к работе не токмо словом, но и жезлом, которым их страхом лутче может дело их управлено быть».

Гребцы группами по несколько человек сковывались между собой и за ноги приковывались к банкам или кольцам в палубе. Часто кандалы сковывали и руки, но так, чтобы не мешать гребле. Не покидая банок, рабы тянули паруса и по сменам ели и спали. Вовсе не преувеличением было описание страданий казаков-га-лерников в украинскихдумах: «Кайданы-зализо ногы поврывало, / Билэ тило козацькэ молодэцькэ коло жовтой кости пошмугляло»или «Кайданырукы-ногы позьидалы, /Сырая сырыця до жов­той кости /Тило козацькэе пройидала» (ноги и руки проедены до костей железными кандалами или сыромятным ремнем).

Галерный пристав и его помощники ударами ременных кну­тов по рукам и плечам рабов «управляли» их работой. Бич же служил «единственным средством против болезни», а падавших от изнурения выбрасывали за борт.

После осмотра в 1640 г. у Стамбула кораблей турецкой эс­кадры, направлявшейся против донских казаков под Азов, польский посол В. Мясковский написал:«... сердце наше очень щемило, когда мы видели братью нашу, подданных е[го] к[оро-левской] м[илости], столь многих, на галерах и лодках прико­ванных к веслам и тяжко и нагишом работающих».

Позже московскому паломнику И. Лукьянову, выходивше­му на галерах из османской столицы «на Белое море и на Чер­ное», удастся побеседовать с некоторыми соотечественниками-рабами, и его охватит ужас от их рассказов: «... как есть во аде сидят... Иной скажет: яде на катарге сорок лет, иной тридцать, иной двадцать... Уже на свете такой нужды нельзя больше быть!» А другой паломник, тоже поглядев на гребцов «наших русских и из других земель», запишет: «О, коль на тех каторгах многу нуж­ду претерпевают, ее же описати не вем...»¹⁰

Нет ничего удивительного в том, что пребывание на турец­кой галере, по выражению публикатора документов об одном из возмущений галерных рабов, доводило их «до крайнего предела возможных человеческих страданий, из которых не предвиде­лось никакого выхода до смерти», и стало «в представлении южнорусского народа... синонимом беспредельной скорби и безнадежного бедствия, хуже которого ничего не могло создать даже пылкое воображение». Более того, нечеловеческие усло­вия существования галерников, жесточайшие наказания, страш­ное переутомление при гребле, отвратительная еда, жара и хо­лод, худая одежда, паразиты — все это привело к тому, что само название османской галеры «каторга» (по-турецки «кадырга», от греческого «катергон»), употреблявшееся у казаков, вошло ввосточнославянские языки уже в другом значении, не имеющем никакого отношения к флоту, — в качестве синонима отбыва­ния наказания в особо суровых условиях.

«Свободны они или подневольны, — писал о казаках М. Бо-дье, — они не перестают... беспокоить турок». Действительно, казаки и другие галерные рабы, даже крепко скованные, непре­станно находились под подозрением. Опасаясь отчаянных не­вольничьих бунтов, командование имперского флота и капита­ны галер предпринимали особые меры безопасности.

Гребцы круглосуточно находились под неусыпной охраной, распорядок которой определял морской устав. Капитаны, гово­рилось в нем, «должны смотрит, чтоб сторожа всегда была во дни и в ночи крепка, и ружья бы сторожа из рук не выпускали и стояли б с великим опасением, а в нужное время ставит сторожу вдвое и втрое или как належит по их рассмотрению». Ночью особо требовалось смотреть, «чтоб сторожа была добрая на кор­ме». Капитаны обязывались иметь песочные часы прежде всего для того, «чтоб по них познават, когда переменять сторожу». «...И где порох стоит, чтоб там отнюд не ходил нихто». «Когда увидится флота неприятельская, тогда должно невольников-християн крепчее приковат...»

На галерах внимательно следили за состоянием кандалов и цепей у рабов, сурово наказывали их за отклонение от допусти­мого маршрута передвижения, в особенности за появление у мест содержания оружия и, разумеется, за невыполнение или медленное выполнение распоряжений, попытку оказать сопро­тивление и тем более попытку побега — били по пяткам, отре­зали уши и носы и просто убивали. На случай общего возмуще­ния устанавливались упоминавшиеся «органы», стрелявшие вдоль корабля.

Казаки-галерники, как и прочие рабы, но с еще большей стра­стью мечтали о свободе и, согласно украинской думе, «Господа мылосердого прохалы та благалы (умоляли. — В.К.)...: / Вызволь, Господы, всих бидных нэвольныкив / 3 тяжкой нэволи турэць-кой, / 3 каторга бусурманськой...», — и просили, чтобы буря со­рвала эти галеры с якорей. В донской песне казак-невольник «Богу молится, низко кланяется: / "Создай нам, Боже, буйного ветра, / Вынеси наш корабличек из синя моря!"». В некоторых вариантах известной донской песни казаки-пленники мечтают об освобож­дении, находясь на османских кораблях в водах Эгейского моря («Как по морю-морюшку, / Морю Эгейскому/ Плыли-восплывали / Три корабличка... / Все турецкие»)".

На Черном море, пишет П.А. Кулиш, «могли ежеминутно показаться козацкие чайки», что и являлось «самой поэтичес­кой надеждой на освобождение», но на Средиземном море ка­зачьих судов не было. Оставалось надеяться на неудачное сраже­ние кораблей Турции с ее тамошними неприятелями и на их победу.

Немецкий ландскнехт на московской службе Конрад Буссов сообщал, что руководитель восстания 1606— 1607 гг. казак И. Бо­лотников в Диком Поле «был захвачен... татарами... и продан в Турцию, где он был прикован на галерах и несколько лет был принужден выполнять тяжелую и грубую работу, пока, наконец, его не освободили немецкие корабли, одолевшие турок на море, и не отвезли в Венецию, откуда он направился через Германию в Польшу (и затем в Россию. — В.К.)...»

В 1617 г. вице-король Королевства Обеих Сицилии герцог д'Оссуна передал представителю Речи Посполитой Т. Замой-скому рабов-галерников, освобожденных неаполитанской фло­тилией у берегов Греции. Упоминавшийся выше казак И. Баку-лин, состоявший гребцом на галере Исуп-паши, в 1681 г., вовре­мя похода турецкого флота на Флоренцию, в Тирренском или Лигурийском море был отбит флорентийцами в числе 250 дру­гих полонянников. «Грандука князь Флоренской» (великий гер­цог Тосканский) отпустил казака в «Цесарскую землю» (Авст­рию), откуда он через Польшу добрался до Москвы.

На освобождение можно было надеяться, попав в руки вене­цианцев, испанцев или ускоков — южнославянских корсаров Адриатики, которые, однако, потерпели разгром в 1616 г.¹², но обычно отбитые рабы становились собственностью «освободи­телей». Мальтийцы, воевавшие с турками, таких рабов превра­щали в собственных невольников. Во второй половине XVII в. бывшие турецкие рабы, попадая во Францию, в большинстве случаев также не могли рассчитывать на свободу. В правление Людовика XIV на французских галерах находилось большое чис­ло русских невольников. Жан-Батист Кольбер, увеличивая мор­ские силы, приобретал множество рабов у Турции. «Неудачные набеги татар на Россию, — замечает в этой связи А.В. Фрейганг, — каждый раз отзывались крайне невыгодно для француз­ского гребного флота». Заметим, что торговля рабами-славяна­ми процветала в Марселе, Генуе, Венеции, Барселоне и иных центрах Средиземноморья. Таким образом, венецианцы и ис­панцы, предоставляя свободу вырвавшимся из турецких рук не­вольникам, как бы делали исключение из правил для героев.

Галерника еще могло спасти чудо вроде того, что произош­ло с костромитянином Василием Полозовым. «А на каторге, — рассказывал он, — был я... девять лет, руки и ноги были скова­ны... И божиею милостью каторгу разбило, и наши братья, не­вольники, и бусурманскиелюди все потонули, и я... [к] которо­му бревну был прикован, и на том бревне меня... и другова моего брата-товарища, обоих прибило волной к берегу. И оттоле я... пошел в Иерусалим»¹³. Однако надежды на такое счастье было ничтожно мало.

Чудовищной формой так называемого пассивного сопро­тивления каторжному рабству являлись самоубийства рабов. М. Нечаев писал, что многие невольники «от горести плачут и вопиют: «Лучше бы нам не родиться!», и что «многие себя в море сами бы пометнути готовы, но того они (турки. — В.К.) стерегут крепко: невольников приковывают». Если же самоубийство на галере все-таки случалось, то жестоко карали товарищей ушед­шего из жизни.

То же делали и в случае побега раба. В описанных условиях бежать с галеры было почти невозможно, но находились пленни­ки, которые, не падая духом и не ограничиваясь надеждой на Все­вышнего, упорно искали пути к свободе при малейшей оплошно­сти «басурман». Два случая побегас галеры упоминает Д.И. Эвар-ницкий. Оба они относятся ко второй половине XVII в. и, к сожалению, не содержат подробностей. В одном из них удалось бежать украинскому казаку, в другом —дворянину из города Рыльска. Рассказ В.С. Моложавенко о том, как казак Михаил Сама­рин из Маноцкого городка, оказавшись в плену, был прикован «вместе с другими к галере... целых десять лет изнывал... на ка­торге», азатем «бежал в наручниках в Венецию, добрался оттуда в Запорожскую Сечь», предполагаем, сочинен самим автором.

Но Я.Я. Стрёйс подробно описал реальный случай, кото­рый произошел с ним самим и его русским товарищем. В 1656 г. голландец, находившийся на венецианской службе парусным мастером, у Дарданелл попал в плен к туркам. «Шесть недель, — писал он, — просидел я на галере не без тяжких наказаний пле­тью от надсмотрщика, который угощал ею мою голую шкуру... Мой товарищ, русский, часто уговаривал меня бежать... Этот русский уже несколько раз пытался бежать; но его каждый раз настигали, вследствие чего он потерял уже уши и нос. Это на­гнало на меня страх, однако он придал мне бодрости следующи­ми словами: "Что же, ты предпочитаешь навсегда остаться в ду­раках, чем отважиться потерять что-нибудь ради свободы? И ее-ли случится так, что нас сразу поймают, то вся вина падет на меня, а ты отделаешься ударами по пяткам; что же касается меня, то они поклялись, что сожгут меня в случае нового побега; но я скорее умру, чем позволю этим чертовым собакам мучать и пы­тать меня. Нужна большая решимость, если хочешь добиться чего-нибудь значительного, а разве существует более прекрас­ное и лучшее сокровище, нежели свобода?"»

Я.Я. Стрёйс поддался на уговоры, и счастливый случай пред­ставился: в том же 1656 г., накануне сражения турецкой эскадры с венецианской у входа в Дарданеллы, русский и голландец, при­чем первый — получив ранение, смогли выбраться со своей га­леры и проплыть две мили до венецианского корабля «Авраамо-во жертвоприношение». Адмирал Лоренцо Марчелло пожало­вал обоим 50 талеров и «велел приготовиться к бою», в котором голландец и принял затем участие. Я.Я. Стрёйс не говорит, что его товарищ был казаком, но он проявил силу воли, которая была присуща многим казакам, попавшим, казалось бы, в со­вершенно безвыходное положение¹⁴.

«Сухопутным» рабам, находившимся в заморских странах, бежать было также непросто, но все-таки удавалось чаще, чем галерникам. Кроме того, рабовладельцы иногда отпускали од­ного из невольников для сбора выкупа за себя и за другого или других. Напомним, что казачий «капитан» Иван, сообщивший интересные сведения о походе с Яхьей, просил милостыню в Италии, чтобы собрать деньги на выкуп самого себя и сына, ос­тавшегося у хозяина, — надо полагать, в каком-то из средизем­номорских владений Турции.

Но так или иначе вырывавшимся из «беломорского» рабства приходилось покрывать громадные расстояния, чтобы вернуть­ся на родину. Существовали две признанные «дороги свободы». Одна из них вела в Италию и из нее через земли Центральной Европы в польские владения и для сечевиков на Запорожье, а для донцов еще через Украину на Русь и далее на Дон. Другая дорога шла из Восточной Анатолии, Сирии и прочих восточ­ных земель османов через Персию в русские кавказские владе­ния или по Каспию в Астрахань, а затем уже домой. В первом варианте особую роль играла Венецианская республика, помо­гавшая беглецам и служившая для них своего рода сборным пун­ктом. К российскому послу Ивану Чемоданову, прибывшему в Венецию в 1656 г., явилось более 50 русских, освободившихся из турецкого плена и сообщивших, что другие их товарищи уже пошли разными государствами на Москву.

Из конкретных примеров бегства казаков, которые находились в рабстве в средиземноморских владениях, приведем случай с донским атаманом Никифором Половневым. Это дело отложилось в источниках потому, что он, добравшись до Моск­вы, получил «за выход... и за раны... только пять рублев» госуда­рева жалованья и, «живучи на Москве, проел» его, в результате чего оказался «без пристанища» и без денег для возвращения на Дон, а прибывшая тем временем в Москву донская станица ата­мана Осипа Лосева обратилась к царю с просьбой о новом пожа­ловании бывшего пленника.

Оказалось, что Н. Половнев в 1636 г. был послан в качестве атамана на Азовское море для захвата языков, так как при­ехавшему к казакам «государеву дворянину» Федору Олябьеву требовалась информация о положении дел в Крыму. Н. По-ловневу не повезло: «... был бой стотары, и на том... боюево, Микифора, ранили и, ранив, взяли в полон», затем продали туркам, и атаман оказался «в полону в Турской земли на Бе­лом море». Но в 1637 или 1638 г. пленнику удалось уйти «ис полону... в немецкую землю на Виницею (Венецию. — В.К.) и на многие разные земли». После долгих скитаний он и по­пал в Москву, откуда в 1638 г. вернулся домой с упомянутой станицей О. Лосева.