Сюжет и композиция романа




Толстой назвал «Анну Каренину» «романом широким и свободным» [4, 235], воспользовавшись термином Пуш­кина «свободный роман». Это ясное указание на жанровые истоки произведения.

«Широкий и свободный роман» Толстого отличен от «свободного романа» Пушкина. В «Анне Карениной» нет, например, лирических, философских или публицистиче­ских авторских отступлений. Но между романом Пушкина и романом Толстого есть несомненная преемственная связь, которая проявляется и в жанре, и в сюжете, и в композиции.

В романе Толстого, так же как в романе Пушкина, первостепенное значение принадлежит не фабульной за­вершенности положений, а «творческой концепции», ко­торая определяет отбор материала и в просторной раме современного романа представляет cвободу для развития сюжетных линий. «Я никак не могу и не умею положить вымышленным мною лицам известные границы — как то женитьба или смерть, после которых интерес повествова­ния бы уничтожился. Мне невольно представлялось, что смерть одного лица только возбуждала интерес к дру­гим лицам, и брак представлялся большею частью завяз­кой, а не развязкой интереса»,— писал Толстой [13, 5].

«Широкий и свободный роман» подчиняется логике жизни; одной из его внутренних художественных целей является преодоление литературных условностей. В 1877 г. в статье «О значении современного романа» Ф. Буслаев пи­сал о том, что современность не может удовлетвориться «не­сбыточными сказками, какие еще недавно выдавались за романы с загадочными завязками и похождениями невероятных героев в фантастической, небывалой обста­новке»[5,81]. Толстой сочувственно отметил эту статью как интересный опыт осмысления путей развития реалисти­ческой литературы XIX в. [6, 351].

«Теперь интересует в романе окружающая нас дей­ствительность, текущая жизнь в семье и обществе, как она есть, в ее деятельном брожении неустановившихся элементов старого и нового, отмирающего и нарождаю­щегося, элементов, взбудораженных великими переворо­тами и реформами нашего века»,— писал Ф. Буслаев[6,263].

Сюжетная линия Анны развертывается «в законе» (в семье) и «вне закона» (вне семьи). Сюжетная линия Левина движется от положения «в законе» (в семье) к сознанию незаконности всего общественного развития («мы вне закона»). Анна мечтала избавиться от того, что «мучительно беспокоило» ее. Она избрала путь до­бровольной жертвы. И Левин мечтал «прекратить зависи­мость от зла», и его мучила мысль о самоубийстве. Но то, что представлялось Анне «правдой», было для Левина «мучительной неправдой». Он не мог остановиться на том, что зло владеет обществом. Ему необходимо было найти «высшую правду», тот «несомненный смысл добра», ко­торый должен изменить жизнь и дать ей новые нравствен­ные законы: «вместо бедности общее богатство, доволь­ство, вместо вражды — согласие и связь интересов»[9,52]. Кру­ги событий в обоих случаях имеют общий центр.

При всей обо­собленности содержания эти сюжеты представляют кон­центрические круги, имеющие общий центр. Роман Тол­стого — стержневое произведение, обладающее художест­венным единством. «В области знания существует центр, и от него бесчисленное количество радиусов,— говорил Толстой.— Вся задача в том, чтобы определить длину этих радиусов и расстояние их друг от друга»[10,63]. Это высказывание, если его применить к сюжету «Анны Ка­рениной», объясняет принцип концентричности располо­жения больших и малых кругов событии в романе.

Толстой сделал «круг» Левина значительно более ши­роким, чем «круг» Анны. История Левина начинается гораздо раньше, чем история Анны и заканчивается уже после гибели героини, именем которой назван роман. Книга завершается не гибелью Анны (часть седьмая), а моральными исканиями Левина и его попытками создать положительную программу обновления частной и обще­ственной жизни (часть восьмая).

Концентричность сюжетных кругов вообще характерна для романа «Анна Каренина». Сквозь круг отношений Анны и Вронского «просвечивает» пародийный роман баронессы Шильтон и Петрицкого. История Ивана Пар-менова и его жены становится для Левина воплощением патриархального мира и счастья.

Но жизнь Вронского складывалась не по правилам. Первой это заметила его мать, недовольная тем, что сы­ном овладела какая-то «вертеровская страсть». Вронский и сам чувствует, что многие жизненные условия не были предусмотрены правилами»: «Только в самое последнее время, по поводу своих отношений к Анне, Вронский начинал чувствовать, что свод его правил не вполне опре­делял все условия, и в будущем представлялись трудно­сти и сомнения, в которых Вронский уже не находил руководящей нити» [18, 322].

Чем серьезнее становится чувство Вронского, тем дальше он уходит от «несомненных правил», которым подчиняется свет. Незаконная любовь поставила его вне закона. Волею обстоятельств Вронский должен был отречься от своего круга. Но он не в силах преодолеть «светского чело­века» в своей душе. Всеми силами он стремится вернуться «в лоно свое». Вронский тянется к закону света, но это, по мысли Толстого, жестокий и фальшивый закон, кото­рый не может принести счастья. В финале романа Вронский уезжает добровольцем в действующую армию. Он признается, что годен только на то, чтобы «врубиться в каре, смять или лечь» (19, 361). Духовный кризис окончился ката­строфой. Если Левин отрицает самую мысль, выражаю­щуюся в «мщении и убийстве», то Вронский — целиком во власти суровых и жестоких чувств: «Я, как человек,— сказал Вронский.— тем хорош, что жизнь для меня ни­чего не стоит»; «Да, я как орудие могу годиться на что-нибудь, но как человек я — развалина»[19, 362].

Одна из магистральных линий романа связана с Ка­рениным. Это «государственный человек»

Толстой указывает на возможность просветления души Каренина в критические моменты жизни, как это было в дни болезни Анны, когда он вдруг избавился от «сме­шения понятий» и постиг «закон добра». Но это просвет­ление длилось недолго. Каренин ни в чем но может найти точки опоры. «Положение мое тем ужасно, что я не на­хожу нигде, в самом себе не нахожу точки опоры».

Сложную задачу представлял для Толстого характер Облонского. В нем нашли свое выражение многие корен­ные черты русской жизни второй половины XIX в. С барской широтой расположился Облонский в романе. Один его обед растянулся на две главы. Гедонизм Облон­ского, его равнодушие ко всему, кроме того, что может принести ему удовольствие, является характерной чертой психологии целого сословия, клонящегося к упадку. «Надо одно из двух: или признавать, что настоящее устрой­ство общества справедливо, и тогда отстаивать свои пра­ва; или признаваться, что пользуешься несправедливыми преимуществами, как я и делаю, и пользоваться ими с удовольствием» (19, 163). Облонский достаточно умен, чтобы видеть социальные противоречия своего времени; он даже считает, что устройство общества несправедливо.

Жизнь Облонского протекает в границах «закона», и он вполне доволен своей жизнью, хотя давно признал про себя, что пользуется «несправедливыми преимущест­вами». Его «здравый смысл» представляет собой предрас­судок целого сословия и является оселком, на котором оттачивается мысль Левина.

Своеобразие «широкого и свободного романа» заклю­чается в том, что фабула теряет здесь свое организующее влияние на материал. Сцена на станции железной дороги завершает трагическую историю жизни Анны (гл. XXXI, часть седьмая).

В романе Толстого искали фабулу и не находили ее. Одни утверждали, что роман уже окончен, другие уве­ряли, что его можно продолжать до бесконечности. В «Ан­не Карениной» сюжет и фабула не совпадают. Фабульные положения, даже будучи исчерпанными, не мешают даль­нейшему развитию сюжета, который имеет свою собствен­ную художественную завершенность и движется от воз­никновения к разрешению конфликта.

Толстой только в начале седьмой части «познакомил» двух основных героев романа — Анну и Левина. Но это знакомство, чрезвычайно важное в сюжетном отношении, не изменило фабульного течения событий. Писатель пы­тался вообще отбросить понятие фабулы: «Связь построй­ки сделана не на фабуле и не на отношениях (знакомстве) лиц, а па внутренней связи» [2, 377].

Толстой писал не просто роман, а «роман жизни». Жанр «широкого и свободного романа» снимает ограни­чения замкнутого развития сюжета в рамках закончен­ной фабулы. Жизнь не вмещается в схему. Сюжетные круги в романе располагаются таким образом, что внимание сосредоточивается на моральном и социальном стержне произведения.

Сюжетом «Анны Карениной» является «история души человеческой», которая вступает в роковой поединок с предрассудками и законами своей эпохи; одни не выдер­живают этой борьбы и гибнут (Анна), другие «под угро­зой отчаяния» приходят к сознанию «народной правды» и путей обновления общества (Левин).

Принцип концентрического расположения сюжетных кругов — характерная для Толстого форма выявления внутреннего единства «широкого и свободного романа». Незримый «замок» — общий взгляд автора на жизнь, естественно и свободно трансформирующийся в мысли и чувства героев, «сводит своды» с безукоризненной точ­ностью.

Своеобразие «широкого и свободного романа» прояв­ляется не только в том, как строится сюжет, но и в том, какую архитектуру, какую композицию избирает писа­тель.

Необычность композиции романа «Анна Каренина» многим казалась особенно странной. Отсутствие логически завершенной фабулы делало и композицию романа не­привычной. В 1878 г. проф. С. А. Рачинский писал Тол­стому: «Последняя часть произвела впечатление охла­ждающее не потому, чтобы она была слабее других (на­против, она исполнена глубины и тонкости), но по ко­ренному недостатку в построении всего романа. В нем нет архитектуры. В нем развиваются рядом, и развива­ются великолепно, две темы, ничем не связанные. Как обрадовался я знакомству Левина с Анною Карениной.— Согласитесь, что это один из лучших эпизодов романа. Тут представлялся случай связать все нити рассказа и обеспечить за ними целостный финал. Но вы не захо­тели — бог с вами. «Анна Каренина» — все-таки остается лучшим из современных романов, а вы — первым из современных писателей»[6,49].

Ответное письмо Толстого проф. С. А. Рачинскому чрезвычайно интересно, так как содержит определение характерных особенностей художественной формы романа «Анна Каренина». Толстой настаивал на том, что судить о романе можно, лишь исходя из его «внутреннего со­держания». Он считал, что мнение критика о романе «неверно»: «Я горжусь, напротив, архитектурой,— пи­сал Толстой.— Своды сведены так, что нельзя заметить, где замок. И об этом я более всего старался» (62, 377).

В строгом смысле слова в «Анне Карениной» нет эк­спозиции. По поводу пушкинского отрывка «Гости съежались на дачу» Толстой говорил: «Вот как надо начи­нать. Пушкин наш учитель. Это сразу вводит чита­теля в интерес самого действия. Другой бы стал описывать гостей, комнаты, а Пушкин прямо приступает к делу»[12,93].

В романе «Анна Каренина» с самого начала внимание направлено на события, в которых и проясняются ха­рактеры героев.

Афоризм — «все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-свое­му» — это философское вступление к роману. Второе (событийное) вступление заключено в одну единственную фразу: «Все смешалось в доме Облонских». И, наконец, следующая фраза дает завязку действия и определяет конфликт. Случайность, открывшая неверность Облон­ского, влечет за собой цепь необходимых следствий, составляющих фабульную линию семейной драмы.

Главы романа расположены циклами, между которыми существует тесная связь как в тематическом, так и в сю­жетном отношениях. Каждая часть романа имеет свой «узел идеи». Опорными пунктами композиции являются сюжетно-тематические центры, последовательно сменяю­щие друг друга.

В первой части романа циклы образуются в связи с конфликтами в жизни Облонских (гл. I—V), Левина (гл. VI—IX), Щербацких (гл. XII—XVI). Развитие действия определено' событиями, вызванными приездом Анны Карениной в Москву (гл. XVII—XXIII), решением Левина уехать в деревню (гл. XXIV—XXVII) и возвра­щением Анны в Петербург, куда за ней последовал Врон­ский (гл. ХХУШ-ХХХ1У).

Эти циклы, следуя один за другим, постепенно рас­ширяют сферу действия романа, обнаруживая закономер­ности развития конфликтов. Толстой выдерживает со­размерность циклов по объему. В первой части каждый цикл занимает пять-шесть глав, имеющих свои «границы содержания». Это создает ритмичность смены эпизодов и сцен.

Первая часть представляет собой один из замечатель­нейших примеров «крутой романической завязки». Ло­гика событий, нигде не нарушающая правды жизни, при­водит к резким и неизбежным переменам в судьбах героев. Если до приезда Анны Карениной Долли была несчастна, а Кити счастлива, то после появления Анны в Москве «все смешалось»: стало возможным примирение Облон­ских — счастье Долли, и неотвратимо приблизился раз­рыв Вронского с Кити — несчастье княжны Щербацкой. Завязка романа строится на основе крупных перемен в жизни героев и захватывает самый смысл их бытия.

Сюжетно-тематический центр первой части романа — изображение «путаницы» семейных и общественных отношений, превращающих жизнь мыслящего человека в мучение и вызывающих желание «уйти изо всей мер­зости, путаницы, и своей, и чужой». На этом основано «сцепление идей» в первой части, где завязывается узел дальнейших событий.

Вторая часть имеет свой сюжетно-тематический центр. Это — «пучина жизни», перед которой в смятении оста­навливаются герои, пытаясь освободиться от «путаницы». Действие второй части с самого начала приобретает дра­матический характер. Круги событий здесь более широ­кие, чем в первой части. Смена эпизодов идет в более быстром темпе. В каждый цикл входит по три-четыре главы. Действие переносится из Москвы в Петербург, из Покровского в Красное Село и Петергоф, из России в Германию.

Кити, пережившая крушение своих надежд, после разрыва с Вронским, уезжает на «немецкие воды» (гл. I—III). Отношения Анны и Вронского становятся все более открытыми, неприметно подвигая героев к пучине (гл. IV—VII). Первым увидел «пучину» Каренин, но его попытки «предостеречь» Анну оказались тщетными (гл. VШ-Х)

Из светских салонов Петербурга действие третьего цикла переносится в имение Левина — Покровское. С на­ступлением весны он особенно ясно чувствовал влияние на жизнь «стихийной силы» природы и народного быта (гл. XII—XVII). Хозяйственным заботам Левина про­тивопоставлена светская жизнь Вронского. Он добивается успеха в любви и терпит поражение на скачках в Красном Селе (гл. ХVШ-ХХV).

Начинается кризис в отношениях Анны и Каренина. Неизвестность рассеивается, и становится неизбежным разрыв семейных связей (гл. XXVI—XXIX). Финал второй части возвращает внимание к началу — к судьбе Кити. Она постигла «всю тяжесть этого мира горя», но обрела новые силы для жизни (гл. XXX—XXXV).

Мир в семействе Облонских вновь был нарушен. «Спайка, сделанная Анной, оказалась непрочна, и семей­ное согласие надломилось опять в том же месте». «Пучина» поглощает не только семью, но и все достояние Облон­ского. Сосчитать деревья перед совершением купчей с Рябининым для него так же трудно, как «измерить океан глубокий, сочесть пески, лучи планет». Рябинин покупает лес за бесценок. Почва уходит из-под ног Облонского. Жизнь «вытесняет праздного человека».

Левин видит «со всех сторон совершающееся обедне­ние дворянства». Он еще склонен приписывать это явле­ние нераспорядительности, «невинности» таких хозяев, как Облонский. Но самая повсеместность этого процесса кажется ему загадочной. Попытки Левина сблизиться с народом, понять законы и смысл патриархального быта еще не увенчались успехом. Он останавливается в недоу­мении перед «стихийной силой», которая «постоянно про­тивилась ему». Левин полон решимости бороться против этой «стихийной силы». Но, по мнению Толстого, силы не равны. Левин должен будет сменить дух борьбы на дух смирения.

Любовь Анны переполняла Вронского чувством «тще­славного успеха». Он был «горд и самодовлеющ». Желание его осуществилось, «обворожительная мечта счастья» сбы­лась. Глава XI с ее «ярким реализмом», построена на поразительном сочетании противоположных чувств радо­сти и горя, счастья и отвращения. «Все кончено»,— го­ворит Анна; несколько раз повторяется слово «ужас», и все настроение героев выдержано в духе безвозвратного погружения в бездну: «Она чувствовала, что в эту минуту не могла выразить словами того чувства стыда, радости и ужаса перед этим вступлением в новую жизнь»[18, 158].

Неожиданный поворот событий смутил Каренина своей алогичностью и непредвиденностью. Его жизнь всегда подчинялась неизменным и точным понятиям. Теперь Каренин «стоял лицом к лицу с чем-то нелогичным и бестол­ковым и не знал, что делать». Каренину приходилось размышлять только над «отражениями жизни». Там вес было ясным. «Теперь он испытывал чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, спокойно прошедший над пропастью по мосту и вдруг увидавший, что этот мост разобран и что там — пучина. Пучина эта была — сама жизнь, мост — та искусственная жизнь, которую прожил Алексей Александрович»[ 18, 151].

«Мост» и «пучина», «искусственная жизнь» и «сама жизнь» — в этих категориях выявляется внутренний кон­фликт. Символика обобщающих образов, дающих проро­ческое указание на будущее, гораздо яснее, чем в первой части. Это не только весна в Покровском и скачки в Красном Селе.

Герои во многом переменились, вступили в новую жизнь. Во второй части романа закономерно появляется образ корабля в открытом море, как символ жизни со­временного человека. Вронский и Анна «испытывали чувство, подобное чувству мореплавателя, видящего по компасу, что направление, по которому он быстро дви­жется, далеко расходится с надлежащим, но что остано­вить движение не в его силах, что каждая минута удаля­ет его все больше и больше от должного направления и что признаться себе в отступлении — все равно, что при­знаться в погибели» [18, 195].

Вторая часть романа обладает внутренним единством, несмотря на все различие и контрастную смену сюжетных эпизодов. То, что для Каренина было «пучиной», то для Анны и Вронского стало «законом любви», а для Левина сознанием своей беспомощности перед «стихийной силой». Как бы далеко ни расходились события романа, они груп­пируются вокруг единого сюжетно-тематического центра.

Третья часть романа изображает героев после пережи­того ими кризиса и накануне решительных событий. Главы объединяются в циклы, которые могут быть подразделены на периоды. Первый цикл состоит ил двух периодов: Левин и Кознышев в Покровском (. I—VI) и поездка Левина в Ергушево (гл. VII—ХII). Второй цикл посвящен отношениям Анны и Каренина (гл. XIII— XVI), Анны и Вронского (гл. XVII—XXIII). Третий цикл вновь возвращает внимание к Левину и разделяется на два периода: поездка Левина к Свияжскому (гл. XXV— XXVIII) и попытка Левина создать новую «науку хо­зяйства» (гл. ХХIХ-ХХХП).

Четвертая часть романа состоит из трех основных циклов: жизнь Карениных в Петербурге (гл. I—V), встреча Левина и Кити в Москве в доме Облонских (гл. VII—XVI); последний цикл, посвященный взаимоотно­шениям Анны, Вронского и Каренина, имеет два периода: счастье прощения» (гл. XVII—XIX) и разрыв (гл. XX— XXIII).

В пятой части романа в центре внимания — судьбы Анны и Левина. Герои романа достигают счастья и из­бирают свой путь (отъезд Анны и Вронского в Италию, женитьба Левина на Кити). Жизнь переменилась, хотя каждый из них остался самим собой. «Совершился пол­ный разрыв со всею прежнею жизнью, и начиналась со­вершенно другая, новая, совершенно неизвестная жизнь, в действительности же продолжалась старая» [14,7].

Сюжетно-тематический центр представляет собой об­щую концепцию данного сюжетного состояния. В каждой части романа есть повторяющиеся слова — образы и по­нятия,— представляющие собой ключ к идейному смыс­лу произведения. «Пучина» появляется во второй части романа как метафора жизни, а потом проходит через множество понятийных и образных трансформаций. Слово «путаница» было ключевым для первой части романа, «паутина лжи» — для третьей, «таинственное общение» — для четвертой, «избрание пути» — для пятой. Эти по­вторяющиеся слова указывают направление авторской мысли и могут служить «нитью Ариадны» в сложных переходах «широкого и свободного романа».

Архитектура романа «Анна Каренина» отличается ес­тественностью расположения всех соединенных между собою конструктивных частей. Есть несомненный смысл в том, что композицию романа «Анна Каренина» сравни­вали с архитектурным строением. И. Е. Забелин, харак­теризуя черты самобытности в русском зодчество, писал о том, что издавна на Руси дома, дворцы и храмы «устраи­вались не по тому плану, который заранее придумывается и чертится на бумаге, и по сооружении здания редко вполне отвечал всем настоящим потребностям хозяина.

Строились больше всего по плану самой жизни и вольному начертанию самого обихода строителей, хотя всякое отдельное строение всегда исполнялось по чертежу.

Эта характеристика, относящаяся к архитектуре, ука­зывает на одну из глубоких традиций, питавших русское искусство. От Пушкина до Толстого роман XIX в. воз­никал и развивался как «энциклопедия русской жизни». Свободное движение сюжета вне стеснительных рамок условной фабулы определяло своеобразие композиции: «линиями размещения построек своенравно управляла сама жизнь».

А. Фет сравнивал Толстого с мастером, который до­бивается «художественной цельности» и «в простой сто­лярной работе»[5,81]. Толстой строил круги сюжетного дви­жения и лабиринт композиции, «сводил своды» романа с искусством великого зодчего.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2020-03-31 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: