Объяснение с точки зрения феминистского подхода

Почему существует тенденция столь резкого разделения мира на «жесткие» экономические / общественные / институционализированные структуры, с одной стороны, и «мягкие» человеческие потребности, эмоции и взаимоотношения, с другой? Исследователи феминистской ориентации, работающие в области изучения языка, полагают, что корни этого явления лежат в сексизме нашей культуры в целом и в особенностях когнитивных способностей человека. Вышеописанное разделение происходит, во-первых, из гендерных ассоциаций «жесткости» с маскулинностью и превосходством, а «мягкости» с феминностью и подчинением, и, во-вторых, из особенностей человеческого мышления, принимающего подобный дуализм как соблазнительно простую попытку объяснения реальности (cм. Nelson 1992,1996).

Анализ взаимосвязи между современными западными представлениями о гендере и о типах познания – это достижение феминистских научных исследований, начатых в 1980 гг., в частности, физиком Эвелин Фокс Келлер и философом Сандрой Хардинг. Последняя утверждала, что: «Разум против человеческой природы и тела, рассудок против эмоций и социальных обязательств, объект против субъекта, и объективное против субъективного, абстрактное и общее против конкретного и частного – в каждом случае нам говорят, что прошлое должно доминировать над настоящим, чтобы человеческая жизнь не переполнилась иррациональными силами, обозначаемыми в традиционной науке как феминные. Все эти дихотомии играют важную роль в интеллектуальной структуре науки, и все как исторически, так и в современных представлениях, ассоциируются с выраженной маскулинной сексуальной и гендерной идентичностью». (Sandra Harding 1986: 25).

В своей книге «Метафоры, которыми мы живем» Джордж Лакофф и Марк Джонсон подчеркивали: «сущностью метафоры является понимание и выражение одного явления в терминах другого» (Lakoff, Johnson1980: 5). По мысли этих авторов, как и многих других специалистов в области теории познания, философии и лингвистики, метафора – это не просто причудливое дополнение к языку, но, напротив, фундаментальный способ осмысления мира и трансляции этого осмысления от человека к человеку. Лакофф и Джонсон приводят много примеров того, как в языке отражается метафорическое развитие более абстрактных представлений на основе базовых физических понятий, таких как верх / низ.

Категории «гендер» и «ценность» связаны друг с другом как в когнитивном, так и в метафорическом контексте. Представление о том, что «хорошая» наука должна быть маскулинной, опирается на культурную ассоциацию маскулинности с превосходством и феминности – с подчинением, иными словами, на ментальную связь, существующую между двумя рядами бинарных оппозиций – оценочного ряда (превосходство/подчинение), и гендерного (маскулинность/феминность).

Чтобы выявить гендерную природу описанного разделения, следует обратить внимание на то, что традиционные зоны ответственности женщин (такие, как брак и семья) находятся на «социальной» стороне оппозиций. К приведенному списку можно добавить и еще две оппозиции: публичное/частное и фирма/семья.

В западной культуре вышеописанная схема не может быть представлена как ценностно-симметричная. Напротив, указанные оппозиции иерархичны по своей природе. Преодоление иерархичности и структур доминирования в наиболее очевидных оппозициях невозможно осуществить, просто «перевернув наоборот» описанные иерархии и поставив феминный ряд во главу иерархии. В этом случае один набор внутренне иерархичных оппозиций будет просто заменен другим.

Более адекватный подход к описанию и интерпретации человеческого поведения может быть, с нашей точки зрения, основан на идее о том, что понятия «гендер» и «ценность» должны быть помещены не в одно смысловое пространство (как это имеет место в вышеописанных оппозициях), а анализируются как независимые смысловые структуры. Исходя из подобного представления, можно выделить благоприятный и неблагоприятный аспекты тех качеств, которые ассоциируются культурой с понятиями маскулинности и феминности.

Рассмотрим, например, идею, согласно которой «жесткий» экономический подход предпочтительнее «мягкого» социального. Это утверждение основано на ассоциации «жесткости» с ценностно-значимой мужской силой и «мягкости», ассоциируемой со слабостью. Однако, «жесткость» может также означать ригидность, а «мягкость» – гибкость.

Стремление исключительно к маскулинной жесткости и отторжение любых ассоциаций с феминной мягкостью (и, следовательно, с гибкостью) может привести к усилению ригидности. Аналогичным образом, стремление исключительно к феминной мягкости будет приводить к слабости. Таким образом, нет никакого смысла в том, чтобы ориентироваться лишь на одну из сторон, ассоциирующихся с полом, ценой исключения другой. Ни ригидность, ни слабость – «негативные» характеристики, связанные с жесткостью и мягкостью, не являются желательными качествами. А взятые вместе, они фактически означают хрупкость, уязвимость. Основной же смысл состоит в том, чтобы использовать выгоды взаимодополнительности положительных сторон, связанных с полом.

Рассмотрим ключевую для экономики идею о том, что в роли «экономических агентов» люди могут рассматриваться в отрыве от каких бы то ни было социальных характеристик, т.е. как полностью автономные индивиды, отделенные от своего семейного и социального окружения. В этом случае на память приходит следующее высказывание Томаса Гоббса. «Представим себе человека... как если бы он вдруг взял и вырос из земли наподобие того, как вырастают грибы, и достиг полной зрелости, не имея никаких обязательств и социальных связей с окружающими» (Thomas Hobbes цит. по: Benhabib 1987). Итак, чтобы быть полноценным «экономическим человеком», (который, заметим, не есть существо социальное), действительно нужно возникнуть из ниоткуда, причем уже полностью сформировавшимся, с вполне оформленной системой предпочтений и полной независимостью. Так, например, экономический агент не бывает ребенком и не стареет, поскольку эти состояния связаны с зависимостью; точно также он не несет ответственности ни перед кем и ни за кого, поскольку подобная ответственность означает установление социальных связей.

Но человеческие существа не вырастают как грибы, просто из земли. Они рождаются женщинами, воспитываются ими в тот период, когда они более всего зависимы, проходят процесс социализации в семье и в обществе, и постоянно нуждаются в пище и крове для поддержания жизни. Отметим, что эти аспекты человеческой жизни, часто полностью выпадающие из поля зрения экономистов (под предлогом того, что они не важны или неинтересны для науки), оказываются как раз теми видами деятельности, которые обозначаются как «женская работа».

Экономическое/социальное разделение проводит жесткую границу между действиями и предпочтениями взрослого автономного индивида, с одной стороны, и теми факторами, которые сформировали его личность, его потребности, его поведение, продиктованное логикой групповой идентичности или принятой социальной роли, с другой.

Для преодоления этой крайней точки зрения на индивида необходима другая концепция – это концепция человеческой идентичности, заключающая в себе одновременно автономность и зависимость, индивидуальность и социальное окружение, рациональность и эмоции, в том их выражении, которое присуще представителям обоих полов, и отработано в сложных социальных организациях. Подобную идентичность можно было бы представить следующим образом:

«М –» это мифический персонаж, похожий на описанного Гоббсом экономического агента; он полностью автономен, у него нет ни эмоций, ни физических потребностей, на него не влияет социальное окружение, словом, это тот персонаж, для определения которого Паула Инглянд в 1993 году предложила термин “separative self” (буквально: «отделенное от всех Я»). (термин, предложенный в 1993 году Паулой Инглэнд). Именно этот персонаж и описывается экономической теорией. «Ф–» – это также мифический персонаж, но, на сей раз, напротив, не имеющий никакого автономного существования. Этот персонаж может быть представлен, например, женой в традиционной патриархальной семье, или же полностью нормативно «зарегулированным» (“пересоциализированным”) индивидом, не располагающим никакой свободой выбора, как тот, о котором упоминает Дьюзенберри, говоря о модели человека в социологии. Представляется, что приведенная выше диаграмма, предлагающая модель индивидов, зависимых друг от друга и от окружающей среды, более адекватна как исходный пункт анализа, нежели «полярные» концепции человека.

Заметим, что феминистский анализ вовсе не утверждает, что общества с маскулинным уклоном должны быть переориентированы в сторону доминирования феминного начала; точно также не утверждается, что в обществе должен быть установлен новый социальный порядок, построенный на основе женского доминирования. Главный аргумент феминистского подхода состоит в том, что гендер – это важный элемент познания реальности, существенный как для женщин, так и для мужчин, и что преодоление смысловой ассоциации между гендером и ценностью – первый шаг на пути к более многогранному пониманию человеческого поведения и благосостояния. Вторым шагом в этом направлении могло бы быть изменение социальных ожиданий в отношении «маскулинного» поведения для мужчин и «феминного» поведения – для женщин. Хотя увеличение численности женщин-профессиональных экономистов облегчило феминистскую критику постулатов этой дисциплины «изнутри», это произошло вовсе не потому, что вступив на это профессиональное поле, женщины внесли в него «нечто, отличное от мужчин». Скорее, этот эффект был связан с тем, что присутствие женщин сделало более очевидной гендерную природу базовых постулатов экономического подхода.