Гоблин смолк. Одноглазый дал ему напиться. Гоблин осушил кружку единым духом.
– Душелов передал нам, чтобы мы держались от Хромого подальше. Тот может попытаться дискредитировать нас или даже натравить на нас мятежников. Он говорит, что нам следует вновь захватить крепость в Сделке. Это разом выведет из себя и мятежников, и Хромого.
– Если ему требуется нечто эффектное, то почему бы не приказать нам захватить сразу Круг Восемнадцати, – пробормотал Ильмо.
Круг Восемнадцати – верховное командование мятежников, восемнадцать колдунов, которые полагают, что у них есть все необходимое, чтобы бросить вызов Госпоже и Взятым. Загребущий, громивший Хромого в Форсберге, принадлежал к Кругу.
У Капитана был задумчивый вид.
– У тебя тоже появилось чувство, будто здесь замешана политика? – спросил он Ворона.
– Наш Отряд – инструмент Душелова. Это всем известно. Загадка лишь в том, как он намерен свой инструмент использовать.
– Я это ощутил еще в Опале.
Политика. Империя Госпожи якобы монолитна. Десять Взятых прилагают огромные усилия к сохранению ее целостности. Но еще больше энергии они тратят на грызню между собой, напоминая малышей, дерущихся из‑за игрушек или материнского внимания.
– Это все? – буркнул Капитан.
– Все. Он сказал, что будет держать с нами связь.
* * *
Так что мы пошли и сделали. Глухой ночью мы захватили крепость в Сделке. Говорят, Загребущий и Хромой впали в истерику. Полагаю, Душелов сумел это пережить.
Одноглазый сбросил карту в кучу битых.
– Кто‑то мухлюет, – пробормотал он.
Гоблин шлепнул картой о стол, раздал четырех валетов, сбросил даму и ухмыльнулся. Ежу было ясно, что он собирается играть на понижение и у него не осталось ничего крупнее двойки. Одноглазый шарахнул кулаком по столу и зашипел. С тех пор как мы сели играть, он не выиграл ни единой партии.
|
|
– Успокойтесь, парни, – предупредил Ильмо, не обращая внимания на сброшенную Гоблином даму. Он взял себе, посмотрел на карты, поднеся их к самым глазам, раздал три четверки и сбросил двойку. Потом постучал по столу оставшимися двумя картами, улыбнулся Гоблину и сказал: – Если у тебя не туз, пухляк, то берегись.
Рассол подхватил двойку Ильмо, добавил к своим, раздал четыре двойки и сбросил тройку. Он сверлил Гоблина взглядом своих совиных глазок, недвусмысленно намекавшим на неприятности, если тот вздумает идти на понижение, и что его не спасет даже туз.
Я пожалел, что сейчас с нами нет Ворона – в его присутствии Одноглазый слишком нервничал и не осмеливался мухлевать. Но Ворон сейчас был в «турнепсном патруле» – так мы называли еженедельные поездки в Весло для закупки продовольствия, – а на его стуле сидел Рассол.
Рассол – интендант Отряда, и в «турнепсный патруль» обычно отправляется сам. Сегодня у него возникли проблемы с желудком, и он упросил его заменить.
– Похоже, сегодня мухлюют все, – заметил я и с отчаянием вгляделся в свои безнадежные карты. Две семерки, две восьмерки и девятка, которая пойдет с одной из восьмерок, но все равно некомплект. Почти все, чем я мог воспользоваться, уже лежит в куче битых.
Я взял себе. Наконец‑то! Еще одна девятка, с ней получился комплект. Я раздал девятки, сбросил семерку и начал молиться. Сейчас мне могла помочь лишь молитва.
|
|
Одноглазый начихал на мою семерку и взял себе карту.
– Проклятье!
Он кинул шестерку на мою одинокую карту, добавил еще одну шестерку.
– Момент истины, Свиная Отбивная, – заявил он Гоблину. – Собираешься потягаться с Рассолом? Эти форсбергцы, – добавил он, – настоящие психи. Мне такие еще нигде не попадались.
Мы сидели в крепости уже месяц – многовато для нас, но мне тут нравилось.
– Скоро я настолько к ним привыкну, что они мне понравятся, – сказал я. – Если они научатся любить меня. – Мы уже отбили четыре контратаки. – Ходи, Гоблин, или снимай ставку. Сам знаешь, что уже ободрал меня и Ильмо.
Рассол потеребил ногтем уголок карты, пристально посмотрел на Гоблина.
– У них здесь собрана вся коллекция повстанческих мифов, – сказал он. – Пророки и лжепророки. Пророческие сны. Божественные откровения. Даже пророчество о том, что где‑то в этих краях есть ребенок, родившийся реинкарнацией Белой Розы.
– Если ребенок уже здесь, то почему же он еще не прихлопнул нас? – спросил Ильмо.
– Потому что его еще не нашли. Или ее. Говорят, его уже ищет целая толпа местных.
Гоблин струсил. Он взял карту, плюнул, сбросил короля. Ильмо взял себе и сбросил другого короля. Рассол взглянул на Гоблина, еле заметно улыбнулся и взял карту, даже не потрудившись на нее посмотреть, потом бросил пятерку на шестерку, которой Одноглазый побил мою карту, а вынутую новую карту кинул в кучу битых.
– Пятерка? – пискнул Гоблин. – Ты придерживал пятерку? Не могу поверить. У него была пятерка. – Он шлепнул на стол туза. – У него была проклятая пятерка…
– Полегче, полегче, – предостерег его Ильмо. – Вспомни, ведь это ты всегда уговариваешь Одноглазого не кипятиться, верно?
|
|
– Он блефовал! Ну как он сумел одурачить меня проклятой пятеркой?
Рассол, все еще еле заметно улыбаясь, собирал выигрыш. Он был доволен собой – сблефовал он классно. Я сам готов был поспорить, что он придержал туза.
Одноглазый сгреб карты и кинул их Гоблину:
– Сдавай.
– Ну, это уж слишком! Он меня надул пятеркой, так мне еще и сдавать!
– Сейчас твоя очередь. Кончай бубнить и тасуй.
– А где ты услышал эту трепотню про реинкарнацию? – спросил я Рассола.
– От Трофея.
Трофеем мы назвали спасенного Вороном старика. Рассол сумел подобрать к замкнувшемуся было в себе старику ключик, и теперь его и девочку уже никто не назвал бы тощими.
Девочку назвали Душечкой. Она очень привязалась к Ворону, повсюду за ним ходила и иногда сводила нас с ума. Я был рад, что Ворон поехал в город, – Душечка почти не будет показываться нам на глаза, пока он не вернется.
Гоблин сдал. Я посмотрел свои карты. Вот уж точно – что в лоб, что по лбу. Чертовски близко к легендарной «пустышке Ильмо», то есть ни единой пары карт одной масти.
Гоблин взглянул на свои, и глаза у него полезли на лоб. Он шлепнул карты на стол картинками вверх.
– Тонк! Будь я проклят, если не тонк! Пятьдесят!
Он сдал себе пять королевских карт – автоматический выигрыш, требующий от партнеров расчета в двойном размере.
– Он способен выиграть, только когда сдает сам себе, – пробурчал Одноглазый.
– А ты, губошлеп, не выигрываешь даже тогда, когда сдаешь, – хихикнул Гоблин.
Ильмо начал тасовать заново.
Мы сыграли очередную партию. В паузах Рассол пересказывал нам обрывки истории про реинкарнацию.
Мимо прошла Душечка – круглое веснушчатое лицо печально, глаза пусты. Я попытался представить ее в образе Белой Розы и не смог. Она для нее не подходила.
На следующем круге сдавал Рассол. Ильмо попытался закончить, имея восемнадцать, но Одноглазый, взяв себе карту, его переплюнул и выиграл с семнадцатью. Я сгреб карты и стал тасовать.
– Ты уж постарайся, Костоправ, – подзуживал меня Одноглазый. – Кончай дурака валять. Видишь, мне пошла карта. Сдай‑ка мне тузы и двойки, – Пятнадцать очков и меньше означали автоматический выигрыш, равно как сорок девять и пятьдесят.
– О, извини. Я поймал себя на том, что воспринял эти предрассудки мятежников всерьез.
– Верно, это прилипчивая чепуха, – подтвердил Рассол. – Рождает элегантную иллюзию надежды. – Я нахмурился, глядя на него. Его ответная улыбка оказалась почти застенчивой. – Трудно проиграть, когда ты знаешь, что судьба на твоей стороне. А мятежники это знают. По крайней мере, так говорит Ворон.
– В таком случае нам придется изменить их мысли.
– Не получится. Разгроми их сто раз подряд, а они все будут идти и идти. И именно по этой причине их пророчество исполнится.
– Тогда, – буркнул Ильмо, – нам нужно сделать нечто большее, чем просто разгромить их. Нам нужно их унизить.
Под словом нам он подразумевал всех, кто воевал на стороне Госпожи.
Я швырнул восьмерку в очередную из бесчисленных куч битых карт, ставших вехами моей жизни.
– Что‑то мне начинает надоедать.
Меня снедало беспокойство. Хотелось заняться хоть чем‑нибудь. Чем угодно.
– За игрой время идет быстрее, – пожал плечами Ильмо.
– Верно, это и есть настоящая жизнь, – поддакнул Гоблин. – Сидишь себе и ждешь. Сам вспомни, много ли мы так сидели за все эти годы?
– Я специально не подсчитывал, – буркнул я. – Но в карты мы играли больше, чем занимались другими делами.
– Ха! – воскликнул Ильмо. – Я слышал чей‑то голосок. Он утверждает, что мои овечки заскучали. Так. Рассол, тащика мишени для стрельбы из лука и… – Его слова утонули в дружном стоне.
У Ильмо есть универсальный рецепт против скуки – тяжелые физические упражнения. Если человека прогнать через его дьявольскую полосу препятствий, он или умирает, или излечивается.
Рассол, издав полагающийся в таком случае стон, дополнил свой протест и словами:
– Мне все равно придется разгружать фургоны, Ильмо. Парни уже вот‑вот вернутся. Если ты хочешь, чтобы бездельники поразмялись, отдай их лучше мне.
Мы с Ильмо переглянулись. Гоблин и Одноглазый встревожились. Как, они еще не вернулись? Фургоны должны были приехать еще до полудня. Я‑то думал, что парни давно отсыпаются. Те, кто отправляется в «турнепсный патруль», до конца дня больше не работники.
– Я думал, они давно уже здесь, – сказал Ильмо.
Гоблин махнул рукой в сторону кучки битых карт. Его карты на мгновение зависли в воздухе. Он хотел дать нам понять, что отпускает всех.
– Проверю‑ка я, как там у них дела.
Карты Одноглазого заскользили по столу, извиваясь, словно червяки.
– Нет, я проверю, Карапуз.
– Я первый вызвался, Жабье Дыхание.
– А я старше.
– Сделайте это оба, – предложил Ильмо и повернулся ко мне: – Я собираю патруль. Пойди скажи Лейтенанту. – Он бросил карты и направился к конюшне, выкрикивая на ходу имена.
Копыта вздымали пыль, выбивая непрерывную рокочущую дробь. Мы скакали быстро, но осторожно. Одноглазый вынюхивал неприятности, но колдовать на скаку нелегко.
Все же он почуял врага вовремя. Ильмо взмахнул рукой, подавая сигнал. Мы разбились на две группы и вломились в высокие придорожные заросли. Оттуда выскочил мятежник – прямо нам в руки. У него не было ни единого шанса.
Через пару минут мы скакали дальше.
– Надеюсь, никто из местных не начнет задумываться, почему мы всегда знаем о том, что они намереваются сделать, – сказал мне Одноглазый.
– Пусть думают, что мы обложили их шпионами.
– Как шпион может так быстро передать весточку в Сделку? Наше везение становится неправдоподобным. Нужно, чтобы Капитан уговорил Душелова вывести нас отсюда, пока мы еще на что‑то годимся.
Он верно говорил. Едва наш секрет выплывет, мятежники нейтрализуют наших колдунов своими. И нашему везению конец.
Впереди показались стены Весла, и я начал испытывать запоздалое сожаление. Если честно, то Лейтенант не давал добро на эту вылазку. Уж Капитан накрутит мне хвост. От его ругани выгорает щетина на подбородке, и я успею состариться, пока кончатся наложенные на меня взыскания. Прощайте, уличные красотки!
Сам виноват, что погорячился, – ведь я наполовину офицер.
Зато Ильмо и его капралов явно не смущала перспектива делать дальнейшую карьеру в Отряде, будучи уборщиками конюшен. Казалось, ими овладела лишь одна мысль: «Вперед!» Вперед, во имя славы Отряда. Даешь!
Они не были тупицами, а просто отвечали за неподчинение приказу.
Когда мы въехали в Весло, идиот Одноглазый даже принялся петь. Песня была его собственного сумбурного сочинения и исполнялась голосом, принципиально не способным выдерживать мелодию (если его вопли можно назвать мелодией).
– Заткнись, Одноглазый, – рыкнул Ильмо. – Ты привлекаешь внимание.
Впрочем, его приказ не имел смысла. Мы слишком очевидно были теми, кем были, и столь же очевидно пребывали в скверном настроении. В город въехал не «турнепсный патруль». У нас чесались кулаки.
Одноглазый допел и завыл следующую песню.
– Заткнись, тебе говорят! – загремел Ильмо. – И займись своей проклятой работой.
Когда мы свернули за угол, копыта лошадей окутал черный туман. Из него высовывались влажные черные носы, внюхивались в зловонный вечерний воздух и морщились. Следом показались миндалевидные глаза, сверкающие подобно адским лампам. Шепоток страха сметал зевак с тротуаров.
Они поднимались над туманом все выше и выше – десять, двадцать, сотня фантомов, родившихся в яме со змеями, которую Одноглазый называет своим разумом. Они потоком хлынули вперед – быстрые, зубастые, гибкие черные существа, бросавшиеся на горожан. Их опережал ужас, и через минуту на улицах остались только мы и призраки.
Я впервые оказался в Весле и теперь озирался по сторонам, словно только что въехал в город на фермерской телеге.
– Эй, посмотрите‑ка сюда, – воскликнул Ильмо, когда мы свернули на улицу, где обычно останавливался турнепсный патруль. – Это же старина Корни.
Я знал это имя, но не человека. Корни держал конюшню, где всегда останавливался патруль.
Старик, сидевший возле корыта для водопоя, встал.
– Слышал, как вы едете, – сказал он. – Я сделал все, что смог, Ильмо. Только вот доктора не сумел к ним привести.
– Мы привезли своего.
Хотя Корни был стар и с трудом поспевал за Ильмо, тот не замедлил шагов.
Я принюхался. Слегка пахло дымом погасшего пожара.
Корни заторопился вперед и свернул за угол. Черные призраки мелькали у него под ногами, словно прибой, разбивающийся о валун на берегу. Мы пошли за ним и увидели источник дымного запаха.
Кто‑то поджег конюшню Корни, а потом напал на наших парней, когда они оттуда выбегали. В небо все еще поднимались струйки дыма. На улице перед конюшней лежали убитые. Легкораненые перекрыли улицу и направляли движение в обход.
К нам, хромая, подошел командовавший патрулем Леденец.
– Откуда мне начинать? – спросил я.
– Самые тяжелые лежат вон там. Но лучше начни с Ворона, если он еще жив.
Мое сердце дрогнуло. Ворон? Он казался мне неуязвимым.
Одноглазый пустил своих питомцев по окрестным улицам. Теперь ни один мятежник не сумеет незаметно к нам подобраться. Я пошел следом за Леденцом туда, где лежал Ворон. Он был без сознания, лицо белое как бумага.
– Он самый тяжелый из всех?
– Единственный, кто, по‑моему, не выживет.
– Ты все сделал правильно. И шины наложил так, как я тебя учил, верно? – Я осмотрел Леденца с головы до ног. – Тебе тоже лучше бы лечь.
Я занялся Вороном. Спереди у него было около тридцати ран, некоторые глубокие. Я вдел нитку в иглу.
Быстро обойдя выставленные патрули, к нам подошел Ильмо.
– Плох? – спросил он.
– Наверняка не скажешь. В нем полно дырок. Потерял много крови. Скажи Одноглазому, пусть сварганит свое варево.
Одноглазый варит по своему рецепту супчик из трав и курятины, способный вдохнуть надежду даже в раненого, стоящего одной ногой в могиле. Колдун – мой единственный помощник.
– Как все произошло, Леденец? – спросил Ильмо.
– Они подожгли конюшню и напали, когды мы выбежали.
– Я так и понял.
– Грязные убийцы, – пробормотал Корни. У меня, однако, создалось впечатление, что он больше скорбит о сгоревшей конюшне, чем о наших ребятах.
Лицо Ильмо скривилось, словно у человека, куснувшего неспелую хурму:
– И ни одного погибшего? А Ворон ранен тяжелее всех? В такое трудно поверить.
– Один погибший, – поправил его Леденец. – Старик. Из той деревни.
– Трофей, – рыкнул Ильмо. Старику не разрешалось выходить из крепости в Сделке – Капитан ему не доверял. Но Ильмо проглядел это нарушение приказа. – Мы заставим кое‑кого пожалеть о том, что они это затеяли, – сказал он. Его голос прозвучал совершенно бесстрастно, таким тоном он мог назвать оптовую цену на ямс.
Я задумался над тем, как воспримет новость Рассол – он очень привязался к Трофею. Душечка будет потрясена, ведь старик был ее дедом.
– Им нужен был только Ворон, – сказал Корни. – Вот почему он так сильно пострадал.
– Трофей заслонил собой Ворона, – добавил Леденец. – А это, – он махнул рукой, – из‑за того, что мы не остались в стороне.
Ильмо задал удививший меня вопрос:
– Почему мятежникам так не терпелось убить Ворона?
Пузо, слонявшийся рядом в ожидании, когда я обработаю резаную рану на его левом предплечье, ответил:
– То были не мятежники, Ильмо, а вонючий капитанишка из той самой деревушки, где мы подобрали Трофея и Душечку.
Я выругался.
– Ты работай себе иголкой, Костоправ, – сказал Ильмо. – Ты уверен, Пузо?
– Конечно, уверен. Да ты Поддатого спроси. Он его тоже видел. На нас напала всякая уличная сволота. Мы их сразу покрошили, как только принялись за дело. – Он ткнул пальцем в сторону уцелевшей от пожара стенки конюшни, где, словно поленья, лежала дюжина тел. Я смог опознать только Трофея. На остальных была драная местная одежка.
– Я его тоже видел, Ильмо, – подтвердил Леденец. – Но всем заправлял даже не он, а другой хмырь, что держался в тени. Как только мы стали побеждать, он сразу смылся.
Корни ошивался поблизости, внимательно прислушиваясь и помалкивая, но тут он вмешался в разговор:
– Я знаю, куда они пошли. Есть тут одно местечко на Унылой улице.
Я переглянулся с Одноглазым, который стряпал свой супчик, доставая из черного мешка то одно, то другое.
– Похоже, Корни знаком с нашими приятелями, – заметил я.
– Просто я достаточно хорошо вас знаю и уверен, что такое вы никому не спустите.
Я посмотрел на Ильмо. Тот уставился на Корни. Владелец конюшни всегда вызывал у нас некоторое сомнение. Корни занервничал – у Ильмо, как и у всякого сержанта‑ветерана, был хорошо отработан зловещий взгляд.
– Одноглазый, – молвил наконец Ильмо, – прогуляйся с нашим приятелем. Пусть он тебе все расскажет.
Одноглазый загипнотизировал Корни за несколько секунд. Вскоре они уже ходили рядом, болтая, словно закадычные друзья. Я спросил у Леденца:
– А тот человек в тени хромал?
– То был не Хромой. Слишком высок для него.
– Все равно. Нападение произошло с его благословения. Верно, Ильмо?
Ильмо кивнул.
– Душелов страшно разгневается, если догадается. Чтобы отважиться на такое нападение, нужно получить разрешение с самого верха.
Мне показалось, что Ворон вздохнул. Я посмотрел на него и увидел, что он едва заметно приподнял веки. Звук повторился. Я приблизил ухо к его губам.
– Зуад… – прошептал он.
Зуад. Печально знаменитый полковник Зуад. Враг, от которого Ворон отрекся. Особый злодей Хромого. Рыцарское поведение Ворона обернулось зловещими последствиями.
Я назвал это имя Ильмо, но тот вроде и не удивился. Возможно, Капитан поведал историю Ворона командирам взводов.
К нам вернулся Одноглазый.
– Наш друг Корни играет за другую команду. – Он злобно ухмыльнулся. Эту улыбку он долго отрабатывал, и теперь распугивал ею мальчишек и собак. – Подумал, ты захочешь принять эту новость во внимание.
– Еще бы. – Ильмо выглядел весьма довольным.
Я принялся за очередного раненого. Опять придется зашивать. Я уже стал беспокоиться, хватит ли нитей. Патрулю крепко досталось.
– Скоро будет готов твой супчик, Одноглазый?
– Я еще не успел раздобыть курицу.
– Так пошли кого‑нибудь, пусть украдет, – проворчал Ильмо.
– Те, кого мы ищем, затаились в забегаловке на Унылой улице, – сказал Одноглазый. – Их охраняют несколько крутых приятелей.
– Что ты собираешься сделать, Ильмо? – спросил я, уверенный, что он обязательно что‑нибудь предпримет. Назвав имя Зуада, Ворон связал нас обязательством. Он думал, что умирает, иначе не стал бы называть имени. Я достаточно хорошо я его знал, чтобы об этом догадаться.
– Надо чем‑то порадовать полковника.
– Если ты ищешь неприятности, то ты их найдешь. Вспомни, кому он служит.
– Но еще хуже, Костоправ, позволить кому‑либо нанести Отряду удар и уйти безнаказанным. Даже Хромому.
– В таком случае ты взваливаешь на свои плечи ответственность за политику весьма высокого уровня, разве не так? – Впрочем, я не мог с ним не согласиться. Поражение на поле боя допустимо, но тут совсем другое дело – это имперская политика. Всех следует предупредить, что если нас в нее втянут, то сами же пожалеют. Нужно преподать этот урок и Хромому, и Душелову.
– Как по‑твоему, какие могут возникнуть последствия? – спросил я.
– Будут долго топать ногами и вопить. Но, полагаю, с нами мало что смогут сделать. Послушай, Костоправ, в любом случае это не твоя забота. Тебе платят, чтобы ты зашивал наших парней. – Он задумчиво посмотрел на Корни. – Думаю, чем меньше останется свидетелей, тем лучше. Хромой не станет поднимать шум, если не сумеет ничего доказать. Эй, Одноглазый! Поговори‑ка еще со своим ручным мятежником. У меня появилась одна хитрая идея, а он, возможно, станет для нас ключиком.
Одноглазый налил последнюю миску супа. Щеки тех раненых, кто успел его съесть, уже порозовели. Ильмо перестал грызть ногти и спросил владельца конюшни, буравя его взглядом:
– Корни, ты слышал когда‑нибудь о полковнике Зуаде?
Корни напрягся и лишнюю секунду помедлил с ответом.
– Вроде бы нет.
– Странно. Думал, ты его знаешь. Это тот самый человек, которого называют левой рукой Хромого. В любом случае, Круг пойдет на что угодно, лишь бы его сцапать. Что думаешь?
– Я ничего не знаю о Круге, Ильмо. – Корни взглянул куда‑то поверх крыш. – Ты хочешь сказать, что человек, который сидит сейчас в забегаловке на Унылой, и есть Зуад?
– Я этого вовсе не говорил, – усмехнулся Ильмо. – Разве тебе такое показалось, Костоправ?
– Конечно, нет. С какой стати Зуаду сейчас околачиваться в паршивом борделе в Весле? Хромой по уши завяз в неприятностях на востоке, и ему сейчас позарез нужна любая помощь.
– Видишь, Корни? Но послушай меня. Возможно, я знаю, где Круг сможет отыскать полковника. Сейчас он для Отряда – враг. С другой стороны, мы для Круга тоже не друзья. Но тут чисто деловое предложение, никакой вражды. Вот я и думаю, не сумеем ли мы обменять услугу на услугу. Может, кто‑нибудь из важных мятежников сможет заглянуть в ту дыру на Унылой улице и намекнуть владельцам, что, по его мнению, им не следует опасаться тех парней. Понял, куда я клоню? Полковник Зуад может попасть в руки Круга еще тепленьким.
У Корни был вид человека, понимающего, что его загнали в ловушку.
Он был хорошим шпионом, когда мы не имели повода его опасаться. Для нас он был просто стариной Корни, приветливым владельцем конюшни, которому мы платили чуточку больше, чем полагалось, и о котором говорили не больше и не меньше, чем о прочих, не принадлежащих к Отряду. Он ничего не боялся и был просто самим собой, не притворяясь.
– Ты меня неправильно понял, Ильмо. Честно. Я никогда не вмешивался в политику. Мне все равно – что Госпожа, что Белые. Лошадям нужны стойло и корм, кто бы на них ни ездил.
– Тут ты, пожалуй, прав. Извини за подозрительность. – Ильмо подмигнул Одноглазому.
– Те, кого ты ищешь, Ильмо, сейчас в «Амадоре». Я бы на твоем месте поскорее туда отправился, пока никто им не передал, что вы в городе. А я, пожалуй, начну наводить здесь порядок.
– Мы не торопимся, Корни. Но если тебе нужно что‑то сделать – валяй.
Корни посмотрел на нас, потом приблизился на несколько шагов к остаткам своей конюшни и вновь обвел нас взглядом. Ильмо посмотрел на него равнодушно. Одноглазый поднял левую переднюю ногу у своей лошади и проверил копыто. Корни нырнул в развалины конюшни.
– Ты как, Одноглазый? – спросил Ильмо.
– Иду за ним по пятам. На цыпочках.
– Не упускай его из виду, – ухмыльнулся Ильмо. – А ты, Костоправ, все записывай. Я хочу знать, кому он передаст весточку. И кому ее передадут дальше. Мы ему сказали такое, что разлетится по городу быстрее эха от хлопка в ладоши.
– Можешь считать Зуада покойником с той минуты, когда Ворон назвал его имя, – сказал я Одноглазому. – А может, еще с той минуты, когда он что‑то сделал еще давным‑давно.
Одноглазый хмыкнул и сбросил карту. Леденец сдал. Одноглазый выругался.
– Я не могу с ними играть, Костоправ. Они жульничают.
По улице галопом промчался Ильмо, остановил коня и спешился.
– Они уже окружают бордель. У тебя есть что‑нибудь для меня, Одноглазый?
Список оказался до разочарования коротким. Я протянул его Ильмо. Он выругался, плюнул и снова выругался, потом поддал ногой доски, которые мы приспособили вместо карточного стола.
– Займитесь делом, бездельники!
Одноглазый едва не вспыхнул, но сдержался.
– Они не допускают ошибок, Ильмо, и прикрывают свои задницы. Корни слишком долго общался с нами, и ему не доверяют.
Ильмо закружил вокруг нас, топая сапогами и жарко дыша.
– Ладно. Запасной план номер один. Мы следим за Зуадом. Узнаем, куда они его спрячут, когда схватят. Потом отбиваем его в тот момент, когда он готов расколоться, приканчиваем всех собравшихся в том месте мятежников, потом начинаем охоту на тех, кто в списке.
– А ты, я вижу, решил извлечь из всей этой истории выгоду, – заметил я.
– Еще как решил. Как Ворон?
– Похоже, выкарабкается. С инфекцией я справился, и Одноглазый говорит, что он начал выздоравливать.
– Хм. Одноглазый, мне нужны имена мятежников. Много имен.
– Да, босс. – Одноглазый подобострастно отдал честь. Едва Ильмо отвернулся, рука Одноглазого изобразила непристойный жест.
– Сдвинь лучше доски, Пузо, – предложил я. – Тебе сдавать, Одноглазый.
Тот не ответил, не стал ругаться, досадовать или угрожать превратить меня в тритона. Он застыл, немой, как смерть, прикрыв глаза.
– Ильмо!
Ильмо встал перед Одноглазым и в упор посмотрел ему в глаза, потом щелкнул пальцами у него перед носом. Одноглазый не отреагировал.
– Что с ним, Костоправ?
– Думаю, в том борделе что‑то происходит.
Не шелохнувшись, Одноглазый простоял минут десять. Потом его остекленевшие глаза закрылись, и он обмяк, словно мокрая тряпка.
– Что случилось? – рявкнул Ильмо.
– Дай ему хоть прийти в себя! – не выдержал я.
Одноглазый наконец заговорил:
– Мятежники захватили Зуада, но тот успел связаться с Хромым.
– И что?
– Этот хмырь едет ему на помощь.
Ильмо побледнел.
– Сюда? В Весло?
– Угу.
– Вот дерьмо!
Воистину дерьмо. Хромой слыл самым гнусным из всех Взятых.
– Думай быстрее, Ильмо. Он проследит цепочку событий и выйдет на нас… Корни здесь – лишнее звено.
– Одноглазый, отыщи старого пердуна. Блондин, Ступор, Лодырь. У меня для вас есть работенка.
Ильмо проинструктировал их. Лодырь ухмыльнулся и погладил свой кинжал. Кровожадная сволочь.
Я не в силах достоверно описать тревогу, вызванную словами Одноглазого. Мы знали Хромого только по рассказам, но эти рассказы неизменно оказывались мрачными. Мы испугались не на шутку. Покровительство Душелова не могло стать реальной защитой против другого Взятого.
Ильмо толкнул меня в бок:
– Он опять оцепенел.
И точно – Одноглазый застыл, но на сей раз вскоре рухнул и забился в судорогах с пеной у рта.
– Держите его! – приказал я. – Ильмо, дай мне свою дубинку.
На Одноглазого навалились шестеро. Хоть он и коротышка, но заставил их попыхтеть.
– Зачем тебе дубинка?
– Вставлю ему между зубами, чтобы не откусил язык.
Столь зловещих звуков, какие испускал Одноглазый, мне слышать не доводилось, а на полях сражений я наслушался их предостаточно. Раненые способны на такие звуки – поверить невозможно, что человеческое горло может их издавать.
Припадок длился лишь несколько секунд, и после очередного резкого рывка Одноглазый затих, не приходя в сознание.
– А что с ним сейчас, Костоправ?
– Не знаю. Может, выбился из сил?
– Дай ему его собственного супчика, – предложил кто‑то. – Это ему не повредит.
Кто‑то принес оловянную чашку, и я с трудом вылил ее содержимое в рот Одноглазого. Его глаза тут же распахнулись.
– Вы что, отравить меня собрались? Фу! Это что за гадость – кипяченая жижа из сточной канавы?
– Твой супчик.
– Так что случилось? – вмешался Ильмо.
Одноглазый сплюнул, схватил ближайший мех с вином, высосал добрую порцию, прополоскал рот и еще раз плюнул.
– Душелов случился, вот что. Уф! Теперь я сочувствую Гоблину.
Мое сердце стало пропускать каждый третий удар. В желудке неожиданно завелось гнездо шершней. Сперва Хромой, теперь Душелов.
– И что он от нас хочет? – спросил Ильмо. Он тоже нервничал – нетерпеливость не в его натуре.
– Он хотел выяснить, что тут стряслось, поскольку проведал, что Хромой весьма возбужден. Сперва он связался с Гоблином, но тот знал лишь, что мы поехали сюда, и тогда он забрался мне в башку.
– И изумился, сколько там пустого места. Теперь он знает все, что известно тебе, верно?