https://ficbook.net/readfic/1782891
Направленность: Слэш
Автор: Oxygen (https://ficbook.net/authors/40087)
Соавторы: пустые дни. (https://ficbook.net/authors/42511)
Беты (редакторы): osaki (https://ficbook.net/authors/172464)
Фэндом: EXO - K/M
Пейринг или персонажи: krisoo; baekyeol, hanhun, jongdae
Рейтинг: R
Жанры: Романтика, AU, ER (Established Relationship)
Размер: Мини, 19 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен
Описание:
too much hipster au! Все было просто: ладони Криса, кажется, до идеального дополняли запястья Кёнсу.
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Примечания автора:
"n&o creative union" представляет вашему вниманию совместную работу двух авторов – noghaye4ka и oxygen.
эта история принадлежит только им. (с.)
soundtracks:
https://8tracks.com/oxygen_/krisoo-always-remember-me
для полноты ощущений, образов:
https://imageshack.com/a/img844/1834/g4yz.jpg
https://imageshack.com/a/img20/9020/x3bk.jpg
https://imageshack.com/a/img69/3176/35pe.jpg
https://imageshack.com/a/img850/7632/y1fm.jpg
https://imageshack.com/a/img849/2297/g7d7.jpg
https://imageshack.com/a/img22/4981/hnvt.jpg
https://imageshack.com/a/img22/5497/e75v.jpg
p.s. одна хорошая фраза частично скопирована из фильма «советник»,
кто знает, тот поймет. а вообще –
приятного чтения.
p.p.s. на протяжении фика, вы будете встречать взрывного пак ёля, который вынесет вам мозг и влюбит в себя без каких-либо «но» и «если». оос – есть оос, друзья, и наш чанёль тому подтверждение.
#соавторство
#otp
#завершен ✓
В угольную дымку сна тенями пробирались блики на стенах, и Кёнсу капризно щурился настойчивости утренних часов, поджимая ступнями края стеганого одеяла. Он по привычке вытянул руку, в надежде найти справа от себя кусочек теплого, живого и родного, но обнаружил лишь остывшую простынь и смятую подушку (ту, что в лиловой наволочке в голубую полоску). Парень устало, и даже немного расстроено, вздохнул, поднимаясь на постели, упираясь ладонями в матрас по обе стороны от себя, и сразу приметил тусклый свет мигающей лампочки в ванной, что чуть дальше, если идти прямо по коридору.
Это было время, когда мир существовал в неясных очертаниях предстоящего дня, полароидных воспоминаниях, развешанных по всей стенке, и дыхании прохладного ветра, задуваемого в приоткрытое окно.
Кёнсу оглядывается вокруг в поисках одежды, и тянется к свисающей с края кровати клетчатой рубашке темно-зеленого цвета. Прежде чем накинуть ее на свои плечи, он зарывается носом в мягкую ткань и с наслаждением вдыхает чужой запах.
Ступая на цыпочках по скрипучим половицами, он на ходу подбирает с пола попадавшие с полок вещицы – а все это, как последствие вчерашней попойки и шумной ругани друзей. Парень чувствует пальцами ног липкий глянец полароидного фото, оно еще с зимы, когда Чанёлю все-таки удалось вытащить их всех на озеро, умудряясь из простого катания на коньках сотворить театр одного актера. Поднимая фотографию с пола, Кёнсу усмехается, подмечая на ней уже раскрасневшиеся от крепких напитков щеки и широкие улыбки каждого присутствующего, а после цепляет ее деревянной прищепкой к толстой шерстяной нитке, растянутой между полками.
Он проводит кончиками пальцев по импровизированной выставке и задевает цветки высушенных полевых цветов, прикрепленных клейкой лентой на старые обои. Ему вспоминаются цветки ромашек в пшеничного цвета волосах, леность движений и смазанное солнышко фиолетовой пастой ручки близ торчащей косточки собственных бедер. И как в подтверждение этому очередной момент, застывший в единственном кадре: сонная улыбка, взлохмаченные волосы и несколько белых лепестков, упавших на ямочку ключиц.
Замирая в дверном проеме, Кёнсу облокачивается о косяк и, потягиваясь, разминая затекшую поясницу, наблюдает за тем, как его парень кисточкой равномерно распределяет пену для бритья, разукрашивая подбородок белым. Опасная бритва в его руках скользит по коже умело, а До, минутой задумываясь, тянет любовнику хриплым ото сна голосом – с щетиной ты мне нравишься больше, – складывая из ямочек и морщин сонную улыбку.
Ифань отрывается от зеркала, заметив чужое присутствие, и уголки его губ тянутся в ответной улыбке, что выглядит довольно смешно, учитывая пенные разводы на его лице. Он не выпускает из рук острое лезвие и откровенно любуется представшим в отражении зеркала парнем.
Ему всегда нравилось видеть свои вещи на Кёнсу, и в наполовину застегнутой его рубашке, подчеркивающей бледность кожи, немного опухшими от безумной ночи губами кореец представлял собой нечто сексуально-соблазнительное.
– С добрым утром, – смывая остатки пены с бритвы, – выспался?
Кёнсу немного ежится, мотая головой, и шевелит пальцами босых ног. Он отрывается от дверного проема, двигаясь в сторону китайца, и мгновения спустя Крис чувствует его теплые руки у себя поперек живота и размеренное дыхание между лопаток.
– Нет, – зевает он, – куда там, мы ведь легли…, – Кёнсу задумывается, пальцами рисуя по коже, стараясь впитать в себя ее знакомый, но каждый раз по-новому волнительный аромат, – два, три часа назад? Не помню, но то, что не выспался, это точно.
– А зачем проснулся? – сжимая чужие пальцы в ответ на прикосновение. – Ложись, я уже опаздываю, – сверяется он с циферблатом настенных часов, – мой график с этими посиделками никак не вяжется, но жизнь нас ничему не учит.
Кёнсу невнятно мычит, прижавшись щекой к изгибу его лопатки, и начинает медленно раскачиваться из стороны в сторону.
– Останься, – оставляя легкий поцелуй поверх чернил, впитавшихся в кожу с буквами «always remember me».
Крис накрывает его руки своими, чуть разъединяя их, ровно настолько, чтобы повернуться и оказаться к нему лицом, Кёнсу приходится слегка задрать голову, чтобы взглянуть ему в глаза.
– Знаешь же, что не могу, – морщась в притворном недовольстве и опуская ладони ниже, приподнимая подол рубашки, чтобы коснуться обнаженной кожи.
Кёнсу смотрит на него внимательно, словно старается запомнить каждую черточку его лица, выбить у себя в памяти, а затем поместить туда, за ребра, где много еще таких моментов, трепетно охраняемых биением сердца.
Он задумчиво кусает нижнюю губу и слегка прищуривается, Крис притягивает его к себе ближе, и Кёнсу приходится встать на его босые ноги.
Дотронувшись до оставшейся пены на его подбородке пальцем, Кёнсу пытается сохранить былую серьёзность, но вдруг ярко улыбается и, резко привстав на цыпочки, прижимается губами в уголок губ, разделяя пенный поцелуй.
– И все-таки, с щетиной намного лучше.
Пучком сухих фиалок, что закладкой между страницами их вечного августа, дышало время, и Кёнсу уже точно не помнил, когда парень с солнечным блеском в волосах стал отсчетом его дней, и стал ли? Ведь Крис, будто всегда был, как есть сейчас: словами, усталым доброе утро и прищуром глаз с черно-белой фотографии, закрепленной канцелярской кнопкой у отрывного календаря в кухне.
Отрываясь от теплых губ, парень все еще чуть покачивается от неуверенного пробуждения, напрягая мышцы ног, а старший смахивает с его щек и кончика носа белые комочки; в его глазах немного тоски, как перед долгим расставанием, которое непременно всегда бесконечное, хоть и только до вечера, а у Кёнсу шепот между редким взмахом ресниц – я заварю кофе, тебе не помешает.
Солнечные лучи прозрачными лентами взбирались на горный хребет, мерцая хрустальной пылью на его вершинах, но в комнате все еще хозяйничал полумрак. Кёнсу распахнул ситцевые занавески на окне, что в кухне, и быстро опустил чайник на одну из конфорок, попутно отправляя пустые бутылки из-под скотча в мусорное ведро под раковиной. Их было куда больше, чем ему казалось вчера приволок Лухань, но не без труда восстановив хронологию событий, он припоминает пьяные восклицания Бэкхёна (уже лежавшего поперек коленей Пака, который и сам в зюзю) о том, что у второго в фургончике припрятана заначка на случай конца света, а он – несомненно – настал.
Когда чайник засвистел, уносясь струями горячего пара в выбеленный потолок, в дверном проеме показался Крис. Тонкая ткань серой футболки с глубоким вырезом идеально сидела на его теле, а накинутая сверху джинсовая рубашка густого синего цвета небрежно закатана в рукавах. Темные джинсы обтягивали длинные ноги, утопая концами в не до конца зашнурованных ботинках – потрепанных, с толстой рельефной подошвой и темно-коричневого цвета.
Кёнсу чувствует его взгляд и отрывается от края подоконника, куда прислонился, разглядывая призрачную цепь гор, облаченных в туманное покрывало. Он достает две керамические кружки, расписанные им самим собственноручно – нежными лепестками фиалок по белому для себя и букетом ромашек для Криса; дверца кухонного шкафчика звякает пружинками механизма в тишине, а выключенный Крисом чайник ярким маком выделяется в сумраке на плите. Набрав полную чайную ложку растворимого кофе, Кёнсу высыпает его на донышко кружки старшего, также не забывая и о себе. Эмалированная ручка чайника отдается приятным теплом в ладони, и кофейный порошок поглощает сиреневые края цветка, кружась и пузырясь по центру. Когда кипятка достаточно, он тянется наполнить вторую кружку, но Крис, ловко обхватывая пальцами керамическое ушко, отрывает от стола приготовленный напиток и пригубляет.
Кёнсу больше всего на свете не любит, когда так – трогают, берут его вещи, но… там, где отметинами на легких и сердце иероглифом ”ифань”, всегда множество «но» и неровное дыхание. Деревянное покрытие под его ногами поскрипывает; До немного нервно топчется на месте и даже цокает языком, не в силах скрыть свое раздражение, а китаец только довольно улыбается, отпивая еще, и возвращает «фиалку» на место, притягивая к себе невысокого, что-то под нос бурчащего парня.
– Проводишь? – ероша непослушные пряди чужого затылка.
Младший неволей отвечает на прикосновение, вдыхая мускусный аромат одеколона, что сам выбирал для Криса на вторую годовщину знакомства, и пальцами забирается за края легкой ткани.
Он не хочет отпускать.
Дыхание ночи оставило для подступающего утра иней на поверхности деревянной веранды, где по левую сторону от входной двери лежат выстроенные кучей поленья с вонзившимся лезвием тяжелого топора в одно из них, а по правую – одинокий мольберт и пустое кресло-качалка, на котором обычно Кёнсу встречает Криса с работы, завернувшись в клетчатый плед и с кружкой теплого какао между ладоней. Кореец обувает первое попавшееся под руку – высокие резиновые сапоги, и чувствует, как на плечи опускается не по размеру большая куртка. Он цепляет кончиками пальцев ворот, не давая соскользнуть с себя верхней одежде, пока выпрямляется, наконец-то натянув неудобную обувь, и видит, как Крис, потоптавшись возле порога, снимает ключи своего байка и приглашающе открывает перед ним входную дверь.
Паровым облаком с губ срывается дыхание, уплывая в вышину рассветного неба, и Кёнсу ежится на утреннем морозе, запахиваясь и опускаясь на дощатые ступени крыльца, наверняка зная, что любовнику это не понравится (все-таки на нем из одежды толком ничего). Все еще сонным взглядом, он провожает его широкую спину, растирает краснеющие ладони, на периферии слуха подмечая тихую песню дремлющего леса.
Ее, к слову, быстро разрезает шумом заведенного мотора, когда Крис уже удобно устроился на своем дукати, но все еще удерживает в руках шлем, собирая морщинками поперек лба недовольство. Кёнсу этот жест спокойно игнорирует, мол – тебя никто не просит пить из моей кружки, – опуская подбородок на согнутые в локтях руки.
– Не забудь, сегодня эта делегация алкоголиков… – начинает было старший, но До его быстро обрывает, на выдохе произнося:
– Помню-помню, – с ноткой некой безнадежности в голосе, – Бэкхён заедет после смены, и мы соберем все необходимое, так что не беспокойтесь. И скажи Ёлю, чтобы на этот раз без глупостей, – теперь это звучит абсолютно безнадежно, и оба знают почему.
– Это его ежегодное мероприятие, поэтому сильно сомневаюсь, – смеясь, вымученно так, – поэтому лучше ты поговори с Бёном.
Крис сбивает подножку пяткой, удерживая вес мотоцикла, и с неохотой опускает на голову шлем. Он отрывается от созерцания острых коленок, трогательно торчащих из под низа его куртки, которая словно балахон смотрится на парне, визуально делая его еще более миниатюрным, и дает по газам, оставляя почти метр семьдесят личного сумасшествия позади себя.
Это одиноко – вот так каждое утро провожать взглядом его удаляющуюся фигуру. Кёнсу очень старается привыкнуть, возможно, приручить это чувство, но даже спустя два долгих года, ему этого до мурашек и холодка по спине не хочется. И кто бы мог подумать, что этим закончится его незапланированная поездка, подброшенная Чанёлем с легкостью фраз в середине июня, когда все экзамены сданы, а будущее кажется даже больше, чем туманным – оно зябкое и далекое, как никогда:
– Если хочешь сбежать от всего этого безумия…, – Пак скручивает косяк и передает его однокурснику. Оба они около получаса сидели в частном дворике общежития при колледже; тянули время и дым, – может быть, рванешь со мной в горы? – Чанёль выпускает густой дым и пару раз хрипловато кашляет. – Ты же говорил, что всегда мечтал побывать в Канвондо.
Кёнсу был новоиспеченным выпускником Сеульского колледжа изящных искусств, что закончил с отличием и целой папкой рекомендаций, но от этого груз на плечах лишь становился все неподъемнее. За двадцать лет, что он провел в компании с вечными упреками матери и частым отсутствием в доме отца, месяцами скупающего антиквариат со всех континентов, парень так и не научился толком мечтать, а замечание любимого учителя на последнем году обучения, лишь укрепило все его опасения: – твоя техника уникальна, Кёнсу-я, но, знаешь… я не вижу здесь тебя, – указывая на дипломный проект, что родился не за одну ночь кропотливой работы, – я вижу картинку – красивую, безусловно, но полуживую.
– Канвондо, значит…, – Кёнсу поднимается с обложенных плиткой ступенек и разминает затекшую шею, – даже не знаю, Ёль, – он принимает из рук друга джойнт и глубоко затягивает, расплываясь в глуповатой улыбке, – думаю, можно, – неуверенно тянет До, а глаза его застилает странный зеленовато-серый туман, – но только на пару недель, – подытоживая уже уверенным: – не больше.
Холодные лучи рассвета разбиваются о рельефную крышу их коттеджа, стекая тусклым светом в окно спальни, куда разуваясь на ходу, заваливается Кёнсу, достаточно продрогнув, и, не снимая крисову куртку, падает на не застеленную постель. Он перекатывается на место своего парня и подкладывает под щеку его подушку; та все еще хранит его запах.
Думал ли Кёнсу, что его жизнь повернется на все сто восемьдесят, когда он вылезал из микроавтобуса Пака (цвета выжженного аквамарина и надписью бирюзовым “Just go fucking nuts” по белой полоске), определенно – нет. Эта поездка должна была стать остановкой, рывком перед новыми стартами, которых было много, особенно, после первой выставки, проведенной в галерее матери, но в действительности оказалась началом новой жизни, где двухметровое ходячее счастье и люблю тебя, слышишь? – шепотом по приоткрытым губам, жадно ловящим признание.
В первый же день пребывания в чужом городке Кёнсу успел посеять телефон во время вечерней прогулки и потерять Пака из виду, хотя такого друга вряд ли можно проморгать. Все шло, мягко говоря, не по плану: погода с отметки +32 к вечеру скатывалась до легких курток и прочей верхней одежды, и если днем не скрыться от вездесущего песка и пыли, то после шести комары размером с упитанную чайку доводили, чуть ли не до истерики.
Счесывая руки до костей, весь покусанный, удрученный пропажей новенького iphone 4 и в компании все-таки обнаруженного им в очередной канаве (где тот решил без палева покурить травы) Чанёля, До, в прямом понимании слова, вваливается в местный бар, спотыкаясь у самого порога и уже летя на встречу с деревянным полом, когда его ловят крепкие, но совершенно незнакомые руки. Поднимая глаза на своего так называемого «спасителя», Кёнсу видит ослепительно-белую улыбку, принадлежащую не меньше, чем модели из рекламного ролика зубной пасты (потому что, кроме улыбки ослепительное в нем – все), и парень про себя думает, что в такой глуши это более, чем странно, но в слух только:
– Может быть отпустишь меня, э-э...
– Ифань, – представляется ему высокий незнакомец, все-таки послабляя хватку, – для друзей Крис.
– А кто сказал, что я хочу быть твоим другом? – Кёнсу вопросительно изгибает бровь, потому что едва ли привык к подобному панибратству. Он, в конце концов, кореец, и это элементарно неприлично.
Но парень не тушуется от столь резкого ответа и переводит взгляд на Чанёля, у которого лыба во все зубы и торчащие уши по обеим сторонам от кепки с прямым козырьком, впрочем, это его стабильное состояние. Кёнсу расчесывает след от укуса на локте и отходит к барной стойке, не обращая внимания на дружественный гогот за спиной. Ифань дает знак бармену и вскоре приседает рядом с Кёнсу, который потягивает через соломенную трубочку ром; кожа на его шее покраснела от любвеобилия здешних кровопийц, а кончик левого уха неприятно пульсирует от раздражения на месте комариного засоса.
Кёнсу чувствует себя хреново, мягко говоря, и то, что этот высокий китаец подсел к нему, не делает его состояние лучше. Он передергивает плечами и слышит громкое чанёлевское – Ким Чондэ! Тащи сюда свою задницу! - казалось, перебудившее все в округе.
Полумрак, разбавленный элем и виски, оседал на коже, а сгусток усталой души отражался в бегающих глазах. Парень проходится притупленным от уже четвертого глотка горячительного взглядом по интерьеру заведения, про себя отмечая яркие постеры в стиле 60-х годов и музыкальный автомат, наполняющий помещение старым добрым кантри. От стены к стене автографы и черно-белые фотографии завсегдатаях сего местечка, но, несмотря на общий уют, откровенно счастливого сокурсника, уже успевшего опустошить стекляшку «jim beam» и закатавшего оба рукава, лишь бы каждому сидящему за столиком рассказать о новых невообразимых тату, что тот успел приобрести в столице, Кёнсу чувствовал себя не то, чтобы одиноко, но где-то по соседству с этим чувством; оно переливалось по венам, миксуя алкоголь.
Незаметно для себя, До все дальше отваливался от общей картинки, не замечая на себе изучающий взгляд нового знакомого, когда как бокал его, тем временем, ни разу не оказался пуст. Шум музыкального и игровых автоматов становился все более тягучим и вязким, а уголки губ растягивало, украшая лицо пьяной улыбкой от уха до уха. В какой-то момент понимая, что Чанёль в отрубе похрапывает за столиком, а некто Чондэ старательно вырисовывает на его щеке водостойким маркером «welcome back home», украшая надпись внушительным членом, Кёнсу быстро ловит себя на мысли, что понятия не имеет, где этот хиппи припарковал свое авто.
Пак был из той породы людей, что и краем уха не слыхали о словах, вроде «ответственность» или «здравомыслие». За четыре года бок о бок с этим недоумком, Кёнсу волей-неволей привык и смирился с фактом, что от Чанёля можно ожидать чего угодно. Взять хотя бы историю его самой первой татуировки, которую тот, еще будучи учеником средней школы, собственноручно вывел на коже заточенной гитарной струной, сопровождая рассказ об этом пламенным: – когда все воспалилось, я впервые в жизни услышал, как Бэк жестоко ругается матом, – хохотал он, отпивая из жестянки охлажденное пиво, – он потащил меня к своей бабушке, а потом в больницу, и все продолжал шипеть… черт, я тогда даже подумал, что хочу поцеловать его, прикинь? – а До уже тогда разговоры о коротышке из музыкального магазинчика казались подозрительно частыми. Они с Чанёлем делили комнату, да набор его воспоминаний, где множество имен, сумасшедших историй и острое желание невысокого паренька, выросшего под гнетом столичных высоток, хотя бы раз примерить на себя это чувство вседозволенности, коим дышал его друг.
Сейчас, стоя в битком набитом баре, что за множество километров от привычного и простого, Кёнсу уже ничего не хотел. Он спотыкался и опирался о стену, с горем пополам волочил за собой ноги, направляясь к заветной двери и – я знал, что это плохая идея, – уже собираясь приобрести билет на первый же автобус до Сеула.
Выбравшись наружу, он глубоко вдохнул ночного воздуха, впитавшего в себя запахи звезд и древесины; проезжая часть казалась непривычно пустой, а тротуары – безлюдными. Кёнсу был пьян в дупель, и конечности толком не держали, а коленки-предатели тряслись, когда к горлу подбирался ком. «Я ведь тебя предупреждала, что ничем хорошим твоя поездка не кончится» – голосом матери в ушах, разбивающим эхо темноты и стрекот сверчка. Ему просто нужно сделать шаг и все закончится: он вернется домой, поступит в национальный и устроится под крылом родителей, как они всегда и планировали.
Новая ступень – всего лишь один шаг.
– Уже уходишь? – хрипловатым басом из-за спины и роем из ниоткуда взявшихся мурашек по телу. – Кёнсу, верно? – китаец улыбался и с хитрым прищуром смотрел ему в глаза, прикуривая сигарету с рыжим фильтром, вроде тех, что курят ковбои Мальборо.
На плечах у него болталась красная байковая рубашка, раздуваемая непослушным ветром, а в глазах цвета пряного рома затаились искорки костра, распаленного интересом младшего. Кёнсу пошатнулся и непроизвольно икнул, незаметно для себя краснея уже не по вине алкоголя. Расправив плечи, он постарался вытянуться, потому что – это они от горного воздуха все такие здоровые? – шепотом себе под нос.
– Гены, – ухмыляется ему Ифань, – тебя подвезти? – и кивает на припаркованный близ Кёнсу угольно-черный «ducati monster».
– Предпочитаю ходить пешком, – заплетающимся языком и гордо задирая подбородок, Кёнсу боковым взглядом ловит усмешку чужих губ, а сигаретный дым щекочет ему ноздри. Он слегка раскачивается на пятках и большими пальцами рук цепляет кромку передних карманов джинс, обдумывая свое возвращение к дому Пака.
Но от раскинувшейся во всей красоте звездного неба летней ночи, что редко встретишь в шумной столице, перехватывает дух и дышится легко. Кёнсу прикрывает веки и замирает, прислушиваясь к своим ощущениям. Легкий ветерок ерошил пряди его волос, и он слегка поежился, чувствуя, как кожа мгновенно покрывается мурашками, а в груди топит ощущением свободы. Его накрывает тенью высокого китайца, стоящего рядом, и парень кидает на него взгляд, непроизвольно растянув губы в улыбке, за что тут же одергивает себя, но кажется его мысли не вяжутся с пьяным мозгом, и когда тот протягивает ему пачку сигарет, Кёнсу незамедлительно прихватывает одну, с наслаждением затягиваясь, а затем наплевав на все, особенно на Чанёля, храпящего лицом в стол в помещении бара, вместо того, чтобы быть с ним, опускается на кромку тротуара, вытягивая ноги, которые уже по сути не держат его, и упирается ладонями в сохранившие тепло солнца каменные плиты.
Китаец удивленно приподнимает бровь и, немного подумав, следует его примеру. Длинные ноги в обтягивающих джинсах сгибаются в коленях, опуская их обладателя совсем рядом, и До почувствовал приятный аромат его одеколона, смешанный с сигаретным запахом, и тепло чужого тела плечом.
– Может, все-таки подвезти?
Кёнсу слегка развернулся к нему, пьяным взглядом проходясь по красивым, чего уж скрывать-то, чертам лица, и – а целоваться будем? – усмешкой в уголках полных губ.
Пепел тлеющей сигареты, зажатой между пальцами, упал на шов джинс, когда Крис посмотрел на него, и, словно принимая вызов, потянулся к парню – сердце корейца сорвалось куда-то вниз, и чужим горячим дыханием в нескольких сантиметрах от его лица:
– Ну, не на первом же свидании.
Кёнсу немного заторможено следил за тем, как китаец встает и с легким щелчком отправляет окурок в мусорное ведро у пожарного крана, а после отряхивает с одежды крупицы земли, подавая ему руку. Ладонь Ифаня оказалось широкой и очень теплой, но парень от чего-то не спешил вставать (наверное, потому что с минуту ему казалось, что он отключится, если не опустит зад на тротуар). Все меняется с рывком вверх, когда незаметно для себя Кёнсу оказывается в вертикальном положении, а на худые плечи ложится мягкая ткань теплой рубашки, в которую теперь он так любит зарываться по темную макушку морозными вечерами.
Воспоминания их знакомства не были четкими для младшего, но даже так, первый месяц лета с того дня несет в себе куда больше, чем щекочущий аромат скошенной травы под душным покрывалом июньского солнца – это всегда отправная точка.
Кёнсу навсегда запомнит, как нервничал, скрепляя руки кольцом на чужой талии, усаживаясь на высокий байк, как его несколько раз чуть не стошнило на крутых поворотах, и совершенно идиотский смех Пака следующим утром, когда тот все-таки заявился в родительский дом с выдающимся членом на пол лица и краснющими от похмелья глазами, выпаливая самую смущающую бредятину за всю историю их знакомства: – ну-у, прям «три метра над уровнем Канвондо», чувак, – размазывая смехом пастель рассвета.
Кёнсу со стоном переворачивается на бок и нащупывает разрывающийся от звонка телефон; он потирает глаза, а высветившееся имя на дисплее заставляет его чертыхнуться. Послеобеденное солнце зайчиками лучей играется в складках тяжелых штор, и кореец добирается до входной двери, по пути прихватив бутылку минералки, оставленную кем-то на спинке дивана в гостиной.
Дверной замок звякает дважды, и перед ним предстает Бэкхён, у которого слегка раздраженное, – без комментариев, – и кричащие бордовые пятна засосов по шее и очерку подбородка. Макушку шатена украшает черная шляпа с широкими полями, а одет он в простую белую футболку с отворотами и голубые джинсы, придавая образу привлекательность мелкими деталями: повязанной на бедрах горчичной рубашкой и множеством кожаных фенечек по обеим запястьям. На ногах «all star», которым парень не привык изменять.
На До уставляются два аккуратно подведенных глаза, полных молчаливого недовольства и, кажется, с полопавшимися от недосыпа капиллярами. Знакомые не первый год, они без слов понимают друг друга, да и оба тактичны и нерешительны по своей природе, поэтому Кёнсу отходит в сторону, пропуская друга в дом, попутно вручая тому пластиковую бутылочку с водой.
– И все-таки, – зевая, – надеюсь, ничего серьезного?
– Да нет, – тот делает глоток, – просто такими темпами я лишусь работы так же легко, как и моя задница девственности, – Бён, разуваясь на ходу, шлепает в кухню, чтобы там побыстрее выудить из холодильника такую необходимую сейчас стекляшку «guinness», – и в обоих случаях по вине Пака.
– Бэк, – Кёнсу садится на высокий барный стул напротив всклокоченного друга, облокачиваясь на согнутые в локтях руки, – но ты ведь работаешь у своей бабушки, – стараясь сохранить былую серьезность, вставляет брюнет.
– Вот именно, – тяжело вздыхая, – представляешь, насколько все безнадежно? – и делает большой глоток. – В общем, ты знаешь, я люблю этого идиота, но с ним, как на русских горках – поначалу от восторга перехватывает дыхание, дальше драйвово, даже сносит крышу, если честно, но под конец… – еще один глоток, – начинает тошнить.
Кёнсу откровенно закатывает глаза, потому что слушать неприкрытый бред он сегодня не намеревался, а то, что Бён Бэкхёна тошнит от Пак Чанёля – не просто бред, это как сказать, что ром несовместим с колой, или вовсе опровергнуть закон всемирного тяготения. До только снисходительно улыбается, пленкой проматывая в памяти их обыкновенные неурядицы, что меркли по сравнению с теплом прикосновения пальцев и губ.
Нет, временами, парень и сам ума не мог приложить, каково это – быть второй половинкой человека, по сути живущего лишь по своим собственным правилам, но у Бэкхёна в кармане всегда был припасен медный ключик от необходимого механизма, позволяющий вовремя дать тому по тормозам. Ключом этим мог быть голос, схватившие края футболки кончики пальцев или простое – мне пусто, когда тебя нет рядом, – после которого уже не было остального мира и новых идей по его завоеванию; Чанёль только целовал его в ямочку над худой ключицей, где тушью под кожей на всю-всю жизнь «Ch-Y.» – означающее для обоих куда больше, чем первые буквы имени.
Это было их обещанием.
Поэтому, минутой оставляя друга, дабы тот заново подружился с собственным мозгом, Кёнсу из кухни перемещается в зал, а оттуда в спальню. На нем из одежды до сих пор была лишь рубашка Криса, и если с утра это было эротично, то сейчас непрактично, да и случаю, навряд ли, подходит. Прикрывая дверь, он через голову стаскивает с себя рубашку и достает с верхней полки в шкафу грязно-белый реглан с темной синевой на рукавах и такого же цвета маленьким кармашком справа на груди. С трудом отыскав в стопках белья из химчистки (потому что ни ему, ни Крису так и не удалось приручить стиралку) черные скинни из грубой джинсы, До несколько раз подпрыгивает, чтобы влезть в подсевшую после стирки ткань.
Уже обувшись в старенькие «тимбы», Кёнсу тянется к дальней вешалке с краю за джинсовкой, но, не рассчитав силы, на пару с курткой смахивает собственную папку, где все старые-новые наброски, гербарии воспоминаний и самый первый и единственный портрет распластавшегося по всей ширине постели парня, мерно дышащего и полностью обнаженного. Этот рисунок – он в карандаше и на выдранном с форзаца кулинарной книги листе бумаги, потому что тогда еще у Криса не было нужных красок, холстов и прочей атрибутики, необходимой для качественной работы.
Была середина июля, и небо уже дышало рассветом, на подступах к первым лучам по склону гор. Ифань впервые привез Кёнсу к себе, а жил он в двух милях от городка в аккуратном коттедже у водной глади прозрачного озера. Кёнсу толком не мог сформировать мысль, но он точно знал, это место – дом. Проходя внутрь древесных стен, впоследствии ставших ему родными, он ощутимо нервничал, но только до первых поцелуев и тепла чужого прикосновения под одеждой.
Их близость тонула в прозрачном солнечном свете и оконных бликах россыпью по стенам, когда ленивые толчки Ифаня еще травмировали неподготовленное тело, а тихие протяжные стоны разъедали тишину. Кёнсу позволял входить в себя во всю длину, податливо раздвигая коленки в стороны, и старший сцеловывал соленые крупицы пота, собравшиеся у его лба, после горячим дыханием в самые губы – мой, – с молчаливым согласием корейца, закрепленным жарким летним поцелуем.
Проснувшись, Кёнсу не потревожил сон, уже определенно своего парня, а только выскользнул из-под его руки, воруя у китайца пару-тройку сигарет из куртки. Не найдя необходимой посуды, он где-то выудил блюдце под пепел, располагаясь в высоком велюровом кресле; комнату быстро заполнил табачный дым. От картины, раскинутой перед ним, щекотало под ложечкой, а к лицу быстро приливал жар. Парень еще не понимал это чувство, но если это та самая любовь, то, Бог свидетель, Кёнсу ни на что не променяет их настоящее.
Он не рисовал портретов, точнее, не видел в этом смысла. Но внутри все сжалось, будто умоляя парня запечатлеть Ифаня таким, здесь и сейчас – его. Впопыхах, мелкими перебежками на цыпочках, обнаженный Кёнсу от стены к стене носился в поисках бумаги и любой замены кисти, в результате обзаведясь выше перечисленными инструментами. Картинка получилась сухой, совсем незаконченной, эдакий набросок с натуры, но дороже его не было.
Затушив уже третью подряд сигарету, Кёнсу отложил в сторону карандаш и бумагу, чтобы снова забраться в постель. Губами он очертил дорожку поцелуев от предплечья до самой кисти, вызывая в старшем сонную улыбку и побуждая его пальцами запутаться в темных волосах. Младший подался вперед, опускаясь парню на живот и целуя в приоткрытые губы, воруя дыхание. Тихим – хочу тебя – начиная день, они закончили его так и не встав с кровати, но взяв друг с друга обещание навсегда запомнить себя такими.
– Запомнить нас.
В солнечные лужи, разлитые по деревянному полу, плавно оседает потревоженная пыль, а Кёнсу все также сидит, поджав под себя колени, закрепляя в памяти вырванные календарные листы, каждый из которых обязательно отмечался каким-нибудь маленьким открытием, обещанием или признанием, неприметными с первого взгляда привычками и едва заметным шрамиком на правой стороне щеки, особенно ощутимого, если провести по нему кончиком указательного пальца.
Услышав за спиной покашливание Бэкхёна, уже успевшего где-то отыскать две полупустые бутылки ликера, вероятно недобитых ими ночью, он поднимается с колен, сгребая все эскизы в раскрытую папку, и убирает их обратно на полку.
Прибрать комнаты оказывается делом не из трудных, но Кёнсу все же ругается, обнаруживая розовую жвачку на подлокотнике своего любимого кресла, и обещает себе как-нибудь прилепить ее в сехуновские пряди волос, выкрашенные в такой же цвет, но тоном светлее, чтобы неповадно было больше.
Размеренное тиканье часов в полутемном коридоре постоянно прерываются поскрипыванием половиц под ногами, перетаскивая очередной плед, выуженный из глубин старого комода и аккуратно сложенный на ящики с выпивкой возле порога, разговорами между делом, пока парни сортируют различные закуски в пластмассовые контейнеры, и с Ханя вчера взяли слово, по идее он должен заявиться туда вместе с Сехуном, – тихонько посмеиваясь и давая «пять» друг другу.
Никто в их компании не ожидал скорейшего пополнения в лице еще одного китайца, на первый взгляд казавшегося самым что ни на есть книжным червем с явной нелюбовью к низкопробного качества литературе, коей баловался Сехун, всегда закупаясь новыми выпусками любимой манги, к которой проникся любовью еще в третьем классе средней школы. Но, кажется, его это не волновало, ведь Лухань выглядел так, словно сам сошел со страниц сёдзе: очки в роговой оправе, за стеклами которых на мир смотрели светло-ореховые глаза, и, если присмотреться, сбоку можно было увидеть, как его длинные ресницы кончиками касались внутренней стороны линз. Темные волосы парня были разделены прямым пробором, а в заднем кармане узких джинс всегда торчало очередное произведение Брэдбери, Фрай или Кафки в мягкой обложке. Он много курил (предпочтительно, что-нибудь покрепче), прищуривая глаза, отчего в уголках собирались паутинки морщин, и это чертовски нравилось О.
Тогда все и поняли, что самый младший из них здорово влип.
Лухань был молчалив, в то время как Сехун отличался быстрым говором на диалекте, проскальзывающей шепелявостью из-за брекетов, расположенных на внутренней стороне зубов, и частой жестикуляцией. Ему было восемнадцать, и Кёнсу знал его, как хорошего друга Бэкхёна, благодаря которому они и познакомились, а еще ростом он был заметно выше Ханя, что, кажется, китайца все же волновало.
Время срывало с петель все двери воспоминаний, но все-таки продолжало безнадежно утекать сквозь пальцы. С наступлением сирени вечерних сумерек, что туманом ложились на плечи гор, и входная их одинокого островка-коттеджа распахнулась, впуская внутрь колючий ветер в сопровождении безмятежно улыбающегося Чанёля. На пороге тот, к слову, на долго не задерживается, и не разувшись топает в кухню, под вымученное Кёнсу – ходячее недоразумение, хоть бы ноги вытер. Но тот будто и не замечает его присутствия, уверенным шагом направляясь к Бэкхёну, скучающе раскручивающему волчком пустую бутылку из-под пива.
Пак на ходу стягивает длинный серый кардиган, бросая его на спинку кресла, и остается в классической матроске с подвернутыми рукавами, не скрывающими пестрой краски его расписных рук. Темно-голубые джинсы с широкой дыркой (у коленной чашечки, слева) утопают в черных prestonn boot от «steve madden». Уже прилично отросшие волосы цвета черного кофе убраны в неаккуратный хвостик, закрепленный множеством торчащих невидимок, и это точно работа Бэкхёна, ведь первый никогда не стал бы заморачиваться. Тот, к слову, на столь показательное появление никак не реагирует, всего себя отдавая гранитной столешнице и крутящейся по ее центру стекляшке.
В пару размашистых шагов, Чанёль оказыв