Вопросы истории, №1, 1991
Изучение народничества, его места в истории России прошло несколько стадий. До середины 30-х годов по этим проблемам развивалась свободная дискуссия, затем 20 лет народничество предавалось официальному осуждению как главным образом террористическое и враждебное марксизму течение, с середины 50-х до середины 60-х годов проходило бурное, самое плодотворное накопление знаний, были изучены организации народников, после чего начался преимущественно застой, сопровождавшийся тихой реанимацией сталинской линии: стали сдерживаться признания положительных сторон народничества, были случаи, когда по требованию Госкомиздата СССР слово «народничество» в названии книги заменялось на слова «разночинная интеллигенция». Лишь с середины 80-х годов открылась возможность нового подъема в изучении народничества. В целом после 20-х годов оценки народничества попеременно или в большинстве случаев базировались то на ленинской, то на сталинской концепции. В силу этого с ними предварительно и следует познакомиться.
Время примерно с 1861 по 1895 г. В. И. Ленин называл «разночинским или буржуазно-демократическим» этапом освободительного движения в России. Разночинцы принесли с собой характерную идеологию. «Господствующим направлением, соответствующим точке зрения разночинца, стало, - писал Ленин, — народничество»1. Это определение обычно замалчивалось сторонниками сталинской схемы, поскольку оно, требуя признать, что народничество как движение и теория господствовало не с 70-х годов XIX в., а в течение всего второго этапа освободительного движения, ломало эту схему.
Классовую основу теории народничества — с самого начала стройной, цельной и последовательной — он видел в крестьянстве: «Крестьянская демократия — вот единственное реальное содержание и общественное значение народничества». Оно было нацелено на удовлетворение демократических требований крестьянства, то есть объективно на расчистку пути для свободного развития капитализма. Ленин назвал и основные черты, присущие этому движению: «Отрицалось господство капитализма в России; отрицалась роль фабрично-заводских рабочих, как передовых борцов всего пролетариата; отрицалось значение политической революции и буржуазной политической свободы; проповедовался сразу социалистический переворот, исходящий из крестьянской общины с ее мелким сельским хозяйством»2. Как видим, по Ленину, народники не отрицали капитализма в России, а лишь не признавали его господства, что, конечно, тогда и трудно было признать. Они не отворачивались от фабрично-заводских рабочих, но опять же не могли считать их в то время передовыми борцами «всего пролетариата», которого еще почти и не было в стране.
На первых порах политическая программа народников была, по мнению Ленина, рассчитана на то, чтобы «поднять крестьянство на социалистическую революцию против основ современного общества». Но позже народники стали стремиться улучшить положение крестьян не революционными, а мирными средствами и «при сохранении основ современного общества»3. Гранью, отделявшей революционное народничество от либерального, Ленин считал 1881 год. 60—70-е годы XIX в. он называл эпохой «первых русских социалистов» или «старого русского, классического, революционного народничества»4.
Родоначальниками последнего Ленин считал А. И. Герцена и Н. Г. Чернышевского. «Герцен, — писал он, — основоположник «русского» социализма, «народничества»5. Чернышевский в развитии народнических взглядов «сделал громадный шаг вперед против Герцена... От его сочинений веет духом классовой борьбы». Деятели освободительного движения эпохи крестьянской реформы сыграли, писал Ленин, «величайшую историческую роль», но остались одиночками и «потерпели, по-видимому, полное поражение», потому что «революционное движение в России было тогда слабо до ничтожества, а революционного класса среди угнетенных масс вовсе еще не было»6.
70-е годы XIX в. — новый этап: на историческую арену выступила «блестящая плеяда революционеров» («действенное народничество»). Ленин не допускал его принижения сравнительно с шестидесятниками. По поводу попыток такого принижения он писал: «Смех» над 70-ками (поворот к истории) доказывает н е «только безусловную неспособность встать на историческую точку зрения», — он доказывает также теоретическое принижение 70-ков сравнительно с людьми 40-х и 60-х годов». Наша историография приучена обходить это мнение Ленина и вертится вокруг его слов о теоретическом спаде Н. К. Михайловского сравнительно с Чернышевским. Но Ленин решительно восставал против отождествления Михайловского с революционными семидесятниками. «Это глупо, — замечает он Рязанову, — смешать разнос Михайловского с «забрасыванием грязью поколения революционных социалистов 70-х годов»7.
Семидесятники, в отличие от их предшественников, так и не избавившихся от кружковой замкнутости, стали «действенной» силой потому, что на деле соприкоснулись с массами. Наиболее выдающимися событиями 70-х годов XIX в. Ленин считал «хождение в народ» — «расцвет действенного народничества», создание образцовой, «превосходной» революционной организации «Земля и воля» и партии «Народная воля», «сделавшей шаг вперед, перейдя к политической борьбе». В заслугу ей Ленин ставил стремление «привлечь к своей организации всех недовольных и направить эту организацию на решительную борьбу с самодержавием». Но и народовольцы, продолжает он, «опирались на теорию, которая в сущности была вовсе не революционной теорией». Что же касается практической революционной деятельности народовольцев, то Ленин, вслед за К. Марксом и Ф. Энгельсом, дал ей высокую оценку. В революционном подполье, замечает он, тогда «действовали самые последовательные и решительные демократы разночинцы»8.
Вопрос о народовольческом терроре ставился Лениным в двух плоскостях: исторической обусловленности и исторической перспективы. Народовольцы, по его оценке, «проявили величайшее самопожертвование и своим героическим террористическим методом борьбы вызвали удивление всего мира. Несомненно, эти жертвы пали не напрасно, несомненно, они способствовали — прямо или косвенно — последующему революционному воспитанию русского народа».
Выдающимся результатом практической деятельности народовольцев была революционная ситуация 1879—1882 годов. Ленин писал об этом: «Вопреки утопической теории, отрицавшей политическую борьбу, движение привело к отчаянной схватке с правительством горсти героев, к борьбе за политическую свободу. Благодаря этой борьбе и только благодаря ей, положение дел еще раз изменилось, правительство еще раз вынуждено было пойти на уступки». Однако «волна революционного прибоя была отбита», так как «в рабочем классе не было ни широкого движения, ни твердой организации, либеральное общество оказалось и на этот раз настолько еще политически неразвитым, что оно ограничилось и после убийства Александра II одними ходатайствами». Ленин негодовал против либералов, не оказавших «в решительный момент поддержки тем героям, которые наносили удары самодержавию». И революционеры, никем не поддержанные, «исчерпали себя 1-ым марта»9.
Ленин часто говорил о народовольцах как о заговорщиках. «Для народовольца, — писал он, — понятие политической борьбы тождественно с понятием политического заговора... они не могут себе представить политической борьбы иначе»10. Это узкое понимание политической борьбы обусловливалось, как и террор, отсутствием в 1879 г. (когда «Народная воля» приступила к выработке своих программно-тактических документов) других, кроме интеллигенции, революционных общественных сил. Главным для Ленина была цель народников — свержение царя, и он, цитируя Манифест РСДРП 1898 г., говорил словами этого документа, что «социал-демократия идет к цели, ясно намеченной еще славными деятелями старой «Народной воли». В этом он видел требование традиции всего предшествующего и последующего революционного движения в России: «Деятели «Народной воли» в самом начале царствования Александра III «преподнесли» правительству альтернативу именно такую, какую ставит перед Николаем II социал-демократия: или революционная борьба, или отречение от самодержавия»11.
В плане исторической перспективы, в новых условиях, когда в России уже началось массовое пролетарское движение, Ленин осуждал возрождение эсерами терроризма и полагал, что «русский террор был и остается специфическим интеллигентским способом борьбы»12. К 1905 г. «прошли те времена, когда за неимением революционного народа революцию «делали» революционные одиночки-террористы. Бомба перестала быть оружием одиночки-«бомбиста». Она становится необходимой принадлежностью народного вооружения »13.
Ленин не осуждал народовольцев за их метод борьбы и, как известно, не выступал против террора вообще. «Принципиально мы никогда не отказывались и не можем отказываться от террора», — писал он в 1901 г. в статье «С чего начать?». Это — одно из военных действий, которое «пригодно и даже необходимо» при известных условиях, «как одна из операций действующей армии, тесно связанная и сообразованная со всей системой борьбы», а не «как самостоятельное и независимое от всякой армии средство единичного нападения». Попытка народовольцев посредством террора захватить власть, по ленинской оценке, «была величественна». Царизм от их ударов заколебался, но не упал, так как не было «действующей армии», которая могла бы поддержать их борьбу14.
В 80—90-е годы XIX в., не преобладая над народниками-революционерами численно, но имея возможность участвовать в легальной печати, оказалось на виду преимущественно либеральное направление народничества, ставшее первым политическим оппонентом Ленина. Это направление, формировавшееся с начала 60-х годов, с 80-х выступало за «укрепление крестьянского хозяйства и «мелкого народного производства» вообще» путем содействия кредиту, кооперации, мелиорации, расширению крестьянского землевладения, не покушаясь на само существование буржуазного общества15.
Но и это направление не было однородным. Взгляды отдельных представителей либеральных народников, пишет Ленин, порой значительно разнятся, но в то же время «всем различнейшим представителям народничества» свойственны, по его мнению, следующие три основные черты, составляющие систему их воззрений: «1) Признание капитализма в России упадком, регрессом... 2) Признание самобытности русского экономического строя вообще и крестьянина с его общиной, артелью и т. п. в частности... 3) Игнорирование связи «интеллигенции» и юридико-политических учреждений страны с материальными интересами определенных общественных классов».
Эта характеристика обычно переносилась на все народничество. Ленин же, указывая на свойственность этих черт «всем различнейшим представителям народничества», тут же пояснял: «Начиная от... ну, хоть скажем, г. Юзова и и кончая г-м Михайловским. Гг. Юзовы, Сазоновы, В. В. и т. п. к указанным отрицательным чертам своих воззрений присоединяют еще другие отрицательные черты, которых, напр., нет ни в г-не Михайловском, ни в других сотрудниках теперешнего «Рус. Богатства»16. Все эти лица — представители либерального народничества.
Вместе с тем Ленин считал неправильным отвергать всю их программу целиком. Различая в ней реакционную (привязывание крестьянина к земле и к старым способам производства, неотчуждаемым наделам) и прогрессивную (самоуправление, распространение знаний в «народе», подъем «народного», то есть мелкого, хозяйства посредством дешевых кредитов, улучшений техники, упорядочения сбыта) стороны, Ленин считал, что последние, общедемократические меры — прогрессивны, так как не задерживают, а ускоряют развитие по капиталистическому пути17.
Ленин признавал и другие достоинства народничества. Прежде всего он говорит о преемственности социал-демократии и народничества: «Русские социал-демократы всегда признавали необходимость выделить из доктрины и направления народничества его революционную сторону и воспринять ее»; признавали своими его революционные, общедемократические элементы18.
Лучшим в традициях народничества и достойным восприятия Ленин признавал поиск правильной революционной теории. При этом он называл «таких предшественников русской социал-демократии, как Герцен, Белинский, Чернышевский и блестящая плеяда революционеров 70-х годов»19. Теоретической заслугой народничества Ленин считал постановку им вопроса о капитализме в России, хотя оно и не смогло правильно разрешить его.
На традиции народничества Ленин опирался также, добиваясь, «чтобы социал- демократия сосредоточила в настоящее время (1899 г. - В. А.) все свои силы на организации партии, укреплении дисциплины внутри ее и развитии конспиративной техники», используя опыт «корифеев революционной практики», в частности опыт народнической пропаганды: кружку «корифеев, вроде Алексеева и Мышкина, Халтурина и Желябова, доступны политические задачи... Или вы думаете, что в нашем движении не может быть таких корифеев, которые были в 70-х годах? Почему бы это? Потому что мы мало подготовлены? Но мы... подготовимся» 20.
Широкими были интернациональные связи русских революционеров: «Благодаря вынужденной царизмом эмигрантщине, — писал Ленин, — революционная Россия обладала во второй половине XIX века таким богатством интернациональных связей, такой превосходной осведомленностью насчет всемирных форм и теорий революционного движения, как ни одна страна в мире»21.
Ленин указывал и на аспекты программной общности социал-демократии и народничества. «Воюя с народничеством, как с неверной доктриной социализма, меньшевики, — упрекал их Ленин, — доктринерски просмотрели, прозевали исторически реальное и прогрессивное историческое содержание народничества, как теории массовой мелкобуржуазной борьбы капитализма демократического против капитализма либерально-помещичьего, капитализма «американского» против капитализма «прусского»22. Для сопоставления, «какие есть общие исходные пункты у народничества и марксизма и в чем их коренное отличие», Ленин считал удобным брать «старое русское народничество» 70-х годов XIX в.: оно неизмеримо выше либерального, «цельнее показывает лучшие стороны народничества, к которым в некоторых отношениях примыкает и марксизм». А общей у народничества и марксизма, по его мнению, была «защита демократии путем обращения к массам»23.
Ленин цитирует П. Б. Аксельрода: «Поскольку народничество было революционно, т. е. выступало против сословно-бюрократического государства и поддерживаемых им варварских форм эксплуатации и угнетения народных масс, постольку оно должно было войти, с соответствующими изменениями, как составной элемент, в программу русской социал-демократии»24. Социал-демократия наследовала борьбу народничества с остатками крепостничества, борьбу за демократизацию общественных отношений, что составляло ее программу-минимум.
В середине 30-х годов в нашей историографии обнаружился резкий поворот я субъективизму и произволу в оценке народничества. 25 февраля 1935 г., через три месяца после убийства С. М. Кирова, на заседании Ленинградского горкома ВКП(б) А. А. Жданов заявил: «Между прочим, товарищ Сталин не знал, что мы
историю партии проходим только до 1917 года. Он сделал два замечания по этому поводу, что если мы на народовольцах будем воспитывать наших людей, то воспитаем террористов и что с точки зрения истории партии период перед 1917 годом является предысторией»25. 14 июня последовало постановление ЦК ВКП(б) «О пропагандистской работе в ближайшее время». В нем говорилось: «Необходимо особенно разъяснить, что марксизм у нас вырос и окреп в борьбе с народничеством (народовольчество и т. п.) как злейшим врагом марксизма и на основе разгрома его идейных положений, средств и методов политической борьбы (индивидуальный террор, исключающий организацию массовой партии). Необходимо добиться, чтобы члены партии усвоили, что марксизм-ленинизм вырос, окреп и победил прежде всего в борьбе со старыми народниками, а потом в борьбе с меньшевиками и эсерами»26.
От утвердившейся в результате споров среди историков и отраженной в «Тезисах культпропа ЦК ВКП(б) к дискуссии о «Народной воле» (1931 г.) трактовки основных проблем истории народничества, близкой к взглядам Ленина, ничего не осталось. Теперь, когда идейная борьба с народничеством была давно уже позади и сама община исчезла в пучине сталинщины 1929 г., с поспешностью, вызванной, очевидно, боязнью возможного возмездия за содеянные Сталиным злодеяния в деревне и обществе в целом, давалось указание учинить «разгром» не только «идейных положений», но, чему, очевидно, придавалось особое значение, «средств и методов политической борьбы» народничества. При этом не случайно все сводилось к народовольчеству и индивидуальному террору. Тем же цинизмом и лицемерием, которыми была пронизана статья «Головокружение от успехов», написанная Сталиным после учиненного им разгрома деревни, отдает и от кампании пропаганды, развернутой с переходом к террору массовому.
На новый политический заказ наиболее оперативно реагировал Е. М. Ярославский. Еще совсем недавно в работе «К. Маркс и революционное народничество» (М. 1933) и в «Истории ВКП(б)» (М. 1934) он старался не уклоняться от ленинских оценок народничества. Но в 1937 г. он уже издает книгу «Разгром народничества», полностью выдержанную в духе новейшего постановления «О пропагандистской работе»; в этой книге во многом предваряются положения, которые годом позже встречаются в «Кратком курсе».
В этой книжке оценки народничества строго негативны, антиисторичны, что является их главным пороком. Концепция «Краткого курса» такова: «Избранный народниками путь борьбы с царизмом посредством отдельных убийств, посредством индивидуального террора был ошибочным и вредным для революции. Политика индивидуального террора исходила из неправильной народнической теории активных «героев» и пассивной «толпы», ждущей от «героев» подвига. Эта ложная теория говорила, что только отдельные выдающиеся личности делают историю, а масса, народ, класс, «толпа», как презрительно выражались народнические писатели, не способна к сознательным, организованным действиям, она может только слепо идти за «героями». Поэтому народники отказались от массовой революционной работы среди крестьянства и рабочего класса и перешли к индивидуальному террору»27.
Трудно сказать, чего здесь больше: рассчитанной клеветы или элементарного невежества. Вся оценка народничества сведена к будто бы исповедуемой ими теории «героев» и «толпы». Эту проблему разбирал лишь Михайловский, но его работа вышла, на что обратили внимание М. Г. Седов и Н. А. Троицкий, в 1882 г., то есть уже после первого поражения «Народной воли».
О шестидесятниках в «Кратком курсе» не говорится, за народничеством «закрепляются» лишь 70—90-е годы XIX века. Характеристика практической деятельности народников начинается с указания на «хождение в народ» и его бесплодность, после чего интеллигентная молодежь будто бы «решила продолжать борьбу против царского самодержавия одними своими силами, без народа, что привело к еще большим ошибкам». Все это как отрицательный фактор связывалось с судьбой рабочего класса и его организации. «Народники, — говорилось далее в книжке, — отвлекали внимание трудящихся от борьбы с классом угнетателей бесполезными
убийствами отдельных представителей этого класса. Они тормозили развитие революционной инициативы и активности рабочего класса и крестьянства. Народники мешали рабочему классу понять его руководящую роль в революции и задерживали создание самостоятельной партии рабочего класса»28.
Это еще один из основополагающих тезисов, которому потом десятилетия следовала наша историография и от которого не совсем освободилась даже теперь. Осуждая после убийства Кирова террор, сам Сталин становился в позу негодующего. Но, изображая себя врагом террора, он тем самым как бы брал на себя обязанность карать «террористов», обеспечивая себе свободу действия по отношению к своим жертвам.
После XX съезда КПСС отношение к народничеству медленно, но неуклонно стало меняться, а с начала 60-х годов, когда при секторе капитализма в Институте истории АН СССР образовалась группа по изучению народнического этапа освободительного движения, началось массовое и повсеместное, от Прибалтики до Сахалина, устремление исследователей «в народничество». Однако это было всего лишь «оттепелью». Доктринерство осталось непоколебленным, правда, у исследователей появился «выбор» между ленинской и сталинской доктринами народничества.
Конечно, сталинисты не были обескуражены крутым поворотом историков от исповедуемой ими доктрины и, стараясь отстоять свои позиции, давали бой по узловым вопросам проблемы: периодизация народничества, противопоставление революционной демократии революционному народничеству, теоретический уровень движения 70-х годов XIX в. сравнительно с 60-ми, народничество — рабочий класс, преемственность народнического социализма.
Главный диспут состоялся в 1966 г. в Академии наук СССР. Формально стоял вопрос о периодизации движения народничества, которая с 30-х годов выглядела так: 1) Революционные демократы-шестидесятники. 2) Революционное народничество 70-х годов XIX века. 3) Либеральное народничество 80—90-х годов XIX века. Ленинская точка зрения была отражена в докладе Н. А. Троицкого «К вопросу о периодизации разночинского или буржуазно-демократического этапа в русском освободительном движении (Материалы дискуссии)» (М. 1966). Попытку возродить прежнюю трехчленную периодизацию предпринял А. Ф. Смирнов в докладе «К вопросу о периодизации движения революционных разночинцев (Материалы для дискуссии)» (М. 1966).
В силу специфики вопроса спор о периодизации, естественно, переходил в спор об оценке всего народничества с позиций той или иной концепции, что и стало главным содержанием дискуссии. Сторонники сталинской концепции тогда не победили, тем не менее их точка зрения с некоторой модернизацией получила преимущество в печати29.
Что в свое время заставило отсечь родоначальников народничества, Герцена и Чернышевского, от самого народнического движения? К этому вела логика реализации постановления ЦК ВКП(б) 1935 г. и установок «Краткого курса». Ясно, что нельзя было сбросить со счетов истории весь второй этап освободительного движения, включая эти фигуры, предать и их анафеме. Найти же выход из положения не составило труда. Достаточно было (фактам вопреки!) провозгласить мировоззрение деятелей эпохи крестьянской реформы вершиной домарксовой мысли в России, после чего будто бы последовал спад вплоть до Плеханова, — и все становилось на место в угоду новым установкам. Ленинское прикрытие семидесятников устранялось, и они попадали под обстрел вместе с либеральными народниками: подбирались нужные оценки Лениным либерального народничества и распространялись на семидесятников. На базе такой методологии сложилась громадная литература — историческая, философская, экономическая, правовая, политическая, литературоведческая, представившая народничество в крайне искаженном виде.
Возьмем вопрос о принижении семидесятников сравнительно с шестидесятниками. Действенное, впервые вошедшее в соприкосновение с массами народа, а в конце десятилетия объявившее вооруженную войну самодержавию, героическое народничество 70-х годов XIX в. и не оформившееся, на деле выступавшее против властей лишь печатно, народничество начала 60-х в этом смысле столь мало сопоставимы, что можно только удивляться живучести в литературе такого заблуждения. Еще в 1922 г. Б. П. Козьмин показал, что формировавшаяся в начале 60-х годов XIX в. «Земля и воля» старалась вобрать в себя — ценой взаимных уступок — «возможно более широкие круги общества», настроенные оппозиционно к правительству. Эти люди рассчитывали на возможность выступления крестьян, но при этом не хотели допустить резни30.
Не случайно ядро «Земли и воли» составляли лица, не склонные к насилию: братья Н. А. и А. А. Серно-Соловьевичи, Н. Н. Обручев, А. А. Слепцов и В. С. Курочкин были типичными демократами-просветителями. Служившая «Земле и воле» в качестве программы прокламация Огарева «Что нужно народу?» при всей ее резко антицаристской и антипомещичьей направленности не содержит призыва к революции. Будущий политический строй представлялся Огареву монархией, ограниченной контролем выборных народных представителей.
«Земля и воля» с начала 1863 г. издавала свой печатный орган «Свобода», в первом номере которого объявлялись программные положения организации. Самодержавие, по мнению Русского ЦК «Земли и воли», «никогда добровольно не может отказаться от вооруженного господства над жизнью людей и их свободою и потому должно быть разрушено». Революция в России считалась неизбежной; она «может получить исполинские размеры кровавой драмы», если ЦК не привлечет в этот момент большинство образованных людей на сторону народа, что сделает царизм бессильным к сопротивлению, и тем самым «так называемые революционеры» предотвратят или ослабят кровопролитие31.
В последующих документах Огарев развивал идею военного похода на центры страны «со всех периферий разом» с попутным увлечением войсками за собой народа. ЦК же «Земли и воли», как видно, делал ставку только на народ. В обоих случаях речь идет об использовании силы лишь для того, чтобы заставить правительство созвать народных представителей для определения политической судьбы страны. ЦК предполагал оказать давление на царя привлечением на сторону народа образованных людей, Огарев — напором армии и народа, движение которых приостановится, если царь, испугавшись, даст согласие созвать Земский собор. Все это, так сказать, джентльменская революционность, грешившая изрядной долей наивности. Таково было общее настроение в прогрессивных кругах.
Те же надежды на действенность - в той или иной форме — напора на власть отражаются и в ряде прокламаций. Н. В. Шелгунов в прокламации «К молодому поколению» тоже предпочитает, чтобы «дело не дошло до насильственного переворота», зовет царя добровольно пойти на уступку народу и тем самым предотвратить народное восстание. Иначе, грозит он, сторонники народа для достижения своих целей не пожалеют вырезать и сто тысяч помещиков32. И в «Великоруссе» на первый план выдвигается принуждение царя к уступкам подачей адресов. В то время, говорят современники, общественное настроение было проникнуто предчувствием каких-то близящихся изменений, реформ. «Недовольство везде; все ждут чего-то... императорская Россия разлагается» (Н. В. Шелгунов); «Времена приближаются» (Н. А. Серно-Соловьевич).
«При тогдашней политической незрелости, - пишет Л. Ф. Пантелеев, — казалось, что раз есть такой базис, как «общее недовольство» (слова А. А. Слепцова. — В. А.), то стоит только людям решительным сплотиться между собою, и перед их дружным напором старый порядок неминуемо рухнет, ибо все колеблющееся и пассивно относящееся к общественным делам не только не окажет какого-нибудь сопротивления, но и само будет увлечено... что касается до организации сил, то это дело, именно в силу свой неизведанности, не представлялось чем-нибудь трудным. Кто из людей убежденных... откажется стать за правое дело, кто не выполнит своего долга перед народом?»33 Последовательно радикальной и по духу созвучной с революционностью 70-х годов XIX в. была прокламация П. Г. Заичневского «Молодая Россия», но именно в силу этого она в еще большей мере расходилась с революционными возможностями эпохи.
Приведенные факты дают основание говорить, что в годы крестьянской реформы сложился не революционно-демократический, а демократический лагерь. Объединенные защитой интересов крестьян, борьбой за демократизацию страны, его деятели расходились только в способах решения задач эпохи. Одни были убеждены, что добиваться перемен следует только путем насилия над царизмом. Другим казалось возможным принудить его к уступкам мирными средствами (печать, петиции, адреса, прокламации и т. п.).
Кто из них кто? Сторонниками мер исключительно насильственных по отношению к царизму были Лавров, Добролюбов, группа Аргиропуло — Заичневского и др. Но первые двое считали эти меры пока преждевременными. Добролюбов говорил, что деятели будущей революции еще сидят на гимназической скамье, и ставил целью готовить их к предстоящей борьбе своим революционным просветительством. К демонстрации силы хотели прибегнуть Огарев и деятели второго этапа формирования «Земли и воли», руководимой ЦК. Сторонники мирного пути — Чернышевский, Некрасов, Салтыков-Щедрин, основатели «Земли и воли» и др. — рассчитывали воздействовать на общественное мнение словом. Именно это направление доминировало в годы реформы. Их тенденция идет от «Современника» к «Отечественным запискам», «Делу» и «Русскому богатству».
Поскольку те и другие находились в ожидании, между ними не было антагонизма. Более того, они не сторонились и либерального лагеря. Созданный демократами Шахматный клуб посещали передовые люди из интеллигенции всех направлений. Чернышевский, обращаясь к образованным людям, либералам-западникам и особенно к славянофилам, звал их оставить свои отвлеченные теоретические споры и объединиться с демократами для совместного напора на правительство с целью предельно радикализировать готовившуюся крестьянскую реформу.
По-настоящему действенной тогда была только печать. «Колокол», «Современник», «Русское слово» формировали общественное мнение, возбуждали чувства протеста против феодально-крепостнических и бюрократических порядков. Чернышевский был арестован не за приписываемый ему призыв крестьян к революции, а как журналист-просветитель, опасный своими обличениями пороков строя и призывами к его коренному реформированию в общинно-социалистическом духе.
Конечно, иное дело — движение 70-х годов XIX века. На смену мечтательному, вырабатывавшему общетеоретические положения поколению первопроходцев вышло новое, полное решимости воплотить теорию в жизнь поколение действенных революционеров. Одно уже великое массовое, почти повсеместное (в 43 губерниях!) движение «в народ» неизмеримо возвышает семидесятников над шестидесятниками. А ведь были еще и «москвичи» с героями их процесса С. Бардиной и П. Алексеевым, создатели образцовой революционной организации «Земля и воля» и грозная «Народная воля», по выражению Плеханова, остановившая на себе «зрачок мира»!
Кому, однако, теперь-то нужно — в свое время надуманное, на песке построенное — противопоставление «революционных демократов» и «революционных народников»? Революционные народники 60—70-х годов XIX в. и есть наиболее решительные и последовательные революционные демократы! Различия между народниками этих десятилетий, конечно, были, но они заключались в развитии (восходящем) семидесятниками теории и практики шестидесятников, что уже доказано в ряде работ о народничестве.
До сих пор остаются спорными важнейшие аспекты деятельности «Народной воли» и тактики ее борьбы. Представление о ней как об исключительно террористической организации утвердилось в историографии на основании личной директивы Сталина и затем постановления ЦК ВКП(б) 1935 года. Это одна сторона вопроса. Другая — был ли в 1870-х годах оправдан террор как тактика борьбы?
Уже в 60-е годы в работах М. Г. Седова, С. С. Волка, В. А. Твардовской, а затем особенно Н. А. Троицкого была показана широкая, далеко не ограниченная одним террором, деятельность народовольцев в области практики и теории. Казалось, вопрос исчерпан. Но вот в 1986 г. выходит нашумевшая и во многом действительно оригинальная книга о революционной традиции в России. «Народной воле» посвящается в ней глава с примечательным названием «Тупики революционного терроризма». Стремление обнаружить и показать «тупики» терроризма во всех направлениях деятельности «Народной воли» исключает возможность считать деятельность народовольцев «шагом вперед» по сравнению с их предшественниками. Явление народовольцев представлено в книге скорее случайным. «Про российских террористов конца 70-х — начала 80-х гг., — пишут Е. Г. Плимак и В. Г. Хорос, — можно сказать, что сначала они вынуждены были действовать, затем уже всерьез задуматься над тем, что из их действий произойдет»34. Но ведь уже доказано, что к народовольчеству, то есть к политическим средствам борьбы, народническое движение пришло после всех других опытов подготовки экономического переворота, теоретически предуказанного Герценом. Как пишет Твардовская, «народовольчество возникло не только как результат неумолимого стихийного хода революционно-практического движения, но и как итог определенных теоретических сдвигов», уже выявившихся к моменту раскола «Земли и воли»35.
Слишком упрощенное, если не сказать больше, представление (постреляли — побомбили, а потом задумались, не выйдет ли из этого чего-нибудь иного, помимо мести и самообороны) не может считаться аргументом для столь решительных оценок. Современники-революционеры год 1878-й считали переломным в практике и сознании народников. И причиной этого была не притягательность террора, а неудачи, которые терпели поселенцы в народе из-за жесткого правительственного преследования. Крахом окончились временные успехи в организации крестьян Я. В. Стефановичем и Л. Г. Дейчем в 1877 г., а также В. Н. и Е. Н. Фигнер, А. И. Иванчиным-Писаревым в 1878 году. А. К. Соловьев пришел к мысли о цареубийстве только тогда, когда «потерял веру в пропаганду среди крестьян» и понял, что успех ее может быть достигнут лишь «с расширением политических прав, с какою целью, — по словам Г. Д. Гольденберга, — и совершил покушение»36. Соловьев показал на следствии, что не только хотел отомстить царю за творимые по его воле зверства в отношении революционеров, но и своим актом способствовать «пробуждению общества, постановке на очередь дня вопроса об изменении политического строя, о конституции»37.
Борьба народников «в силу централизованности правительственной машины» и единого санкционирующего начала - неограниченной власти царя, «неминуемо, - говорил А. Д. Михайлов, — привела к столкновению с этим началом»38. Поскольку самодержавие олицетворяло эту систему подавления, царь, естественно, оказывался мишенью для народников. «Становилось странным, — рассуждала В. Фигнер, — бить слуг, творивших волю пославшего, и не трогать господина; политические убийства фатально приводили к цареубийству»39.
Террористические акции против царя при отсутствии массового движения и сравнительной ограниченности сил революционеров становились неизбежным в то время средством наиболее эффективного удара по самодержавию40. Однако А. Л. Андреев, С. С. Волк и В. П. Наумов и теперь отказываются признать такой метод действия революционеров конца 70-х начала 80-х годов XIX в. «морально оправданным и неизбежным»41.
Аморально всякое насилие над человеком, но бывают такие исторические обстоятельства, среди которых едва ли не на первое место следует поставить господство репрессивного режима власти, когда ответные меры революционеров (если признавать право народа на революцию) на его насилие становятся неизбежными и необходимыми средствами защиты или нападения. Народовольцы с негодованием откликнулись на террористический акт против президента США Дж. Гарфилда: «В стране, где свобода личности дает возможность честной идейной борьбы, где свободная народная воля определяет не только закон, но и личность правителей, в такой стране политическое убийство как средство борьбы есть проявление того же духа деспотизма, уничтожение которого в России мы ставим своей задачей. Деспотизм личности и деспотизм партии одинаково предосудительны, и насилие имеет оправдание только то