Дорогие читатели, я не Отец Пимен, конечно, но его слова нужны мне, дабы как - то связать предыдущие записи с тем, что находится в этот момент перед Вашими глазами.
В общем, и от друзей, и от знакомых, и от филологов, и от « простых смертных » отзывы на мои воспоминания были однозначные: « Интересно и легко читается ». Ну, были и единичные дифирамбы, как и один отказ даже взять в руки то, во что я старался вложить мою душу и совесть.
После прочтения почти у всех, кто знал меня ещё с детства, появилось желание узнать продолжение моей миниатюрной « эпопеи ». Желание это было понятным: из того ядра, сформированного нашей ПЕРВОЙ ОБРАЗЦОВОЙ ШКОЛОЙ Октябрьского Района города Ленинграда ( теперь Вторая гимназия города Санкт - Петербурга ), выпуск 1939 года ( класс « десятый - первый »), остались немногие. Они все прошли через огонь и воду, и у каждого есть, чем поделиться в воспоминаниях.
Вот и взяли с меня слово рассказать о том, о чём им приходилось только читать в произведениях
Жюль - Верна. Итак ... 1946 год. ГЕРМАНИЯ (Американская Зона)
Тысячи и тысячи людей – НЕВОЗВРАЩЕНЦЫ. Это те, кто не хочет возвращаться домой, по каким-либо личным причинам, в свои родные места, находящиеся в районах занятых Советами.
Нас зовут ДИ-ПИ, это – Перемещённые Лица, по-английски.
Живём мы (по сравнению с условиями, в которых мы жили будучи в плену или как «УНТЕРМЕНШИ», работая под наблюдением иногда очень жестоких работодателей) – просто прекрасно!
Люди любой национальности, исключая русских, первое время почти все устроились на работу при Американской Армии как шофёры, повара, уборщики, помощники и даже заведующие подсобных хозяйств (если они владели английским языком).
|
|
Русские же вначале просто чувствовали себя хозяевами положения, как друзья и участники борьбы против нацистов, фашистов, Гитлера и т.п.
Американцы души в нас не чаяли! Снабжали сигаретами, пивом, одеждой, обувью и жильём в свободных казармах: «Друзья же! Вместе победили фашистского гада!»
«Папаша ДЖ (т.е. Сталин) – наш друг!»
Так продолжалось до того дня, когда по договору, давно уже подписанному в Ялте во время встречи Черчилля, Рузвельта и Сталина, началась РЕПАТРИАЦИЯ всех русских граждан, и даже тех, кто проживал под Советами в 1939 году и после.
О репатриации (читай – ОХОТА за советскими гражданами) писали уже многие, и не мне, избежавшему с помощью судьбы её последствий, опять описывать эти ужасные истории репатриированных. Скажу лишь одно – многим из нас, русских, пришлось проглотить нашу национальную гордость, и (благодаря тому, что поляки воевали в конце войны вместе с англичанами и американцами) превратиться то в украинцев – польских подданных, то в поляков, а то и в старых эмигрантов – «Нансенцев» (т.е. в БЕЗ ПОДДАНСТВА).
Все мы ждали чего-то! Образовывались разные группировки с разными идеями. Мне кажется, что сумевшие уцелеть офицеры и солдаты РОА всё ещё не теряли надежды на возможность примкнуть к американцам, как только они убедятся, что им с Советами не по пути!
В предместье города Ерланген, молодой власовский офицер (к стыду моему не могу вспомнить его имя) организовал группу «СОЮЗ АНДРЕЕВСКОГО ФЛАГА».
(Моё членское удостоверение под номером 00077 сохранилось у меня до сих пор!)
|
|
Мы собирались у него на квартире, вблизи Ерлангена, обсуждая наше возможное будущее, и с помощью его супруги, переводившей с английского на русский радиопередачи для Американской Армии, знакомились с новостями, происходящими в мире. Увы, тогда в них не было ничего обещающего для нас, уже давно заклеймённых нашей Родиной как предатели. На Родине нас ждали только для суровой расправы, чтобы изолировать общество от нас и от вредного воздействия нашего опыта, набранного вне контроля Советов.
Однажды мы собрались отметить годовщину
Союза Андреевского Флага.
Это было в 1948 году. Мне поручили найти подходящее помещение для встречи более двухсот человек.
Вспомнил я, что в Эрлангене был «Гаст Хаус»
– «Золотое Сердце». Там я познакомился с очень миловидной девушкой восемнадцати лет. Знакомство с ней произошло при интересных обстоятельствах. Одной из моих обязанностей при американцах была доставка всевозможного продовольствия для базы из армейского склада в городе Нюренберг.
На шеститонной машине раз в неделю, а то и чаще, отправлялся я с заказами на склад. Там работали наши русские или «украинцы», говорившие лишь по-русски. Они нагружали мой грузовик всяким добром, за которое я расписывался и вёз на базу.
Надо упомянуть, что у американцев было всё, что можно себе только вообразить. Кроме свежих яиц. Их было невозможно привозить из Америки! В столовой жарили замечательную яичницу из порошка, но для солдат это было «не то». Поэтому одним из моих хозяйственных поручений было обмен сигарет и шоколада на свежие яйца. Получив несколько блоков сигарет «Лаки Стрейк»
|
|
или «Кемель» и коробку или две шоколада, я отправлялся в близлежащие деревушки и обменивал всё (или почти всё – ведь у меня тоже были знакомые и подруги) на уже подготовленные к моему визиту яичные запасы. И вот однажды, в один из моих визитов на склад, я намекнул ребятам, нагружавшим товар, что парочка цилиндров из нержавеющей стали, наполненных сливочным мороженым, могут мне пригодиться. При проверке тары заметил я, что не пара, а целых шесть таких цилиндрических посудин, не упомянутых в накладной, (по двадцать литров каждая!) приютились в углу грузовика.
Что с ними делать?! Растают же!!!
Вёл я грузовик домой и перебирал в уме возможные варианты, как отделаться от этого мороженого, чтобы не «засыпаться».
Посещая часто Ерланген, заходил я в ресторан
«Золотое Сердце» поиграть в шахматы с местными любителями.
Очень милая, но, по царившим порядкам тех времён, абсолютно недоступная официантка (дочь владельцев ресторана), привлекла моё внимание. Вот и созрел у меня коварный план для улучшения моих шансов в этом знакомстве. Остановив грузовик прямо в воротах, ведущих во двор ресторана, не объясняя ничего, я отгрузил
второпях четыре цилиндра с мороженым и уехал. Оставшиеся два были отгружены у знакомого фермера, а то, что положено, – на базе.
Дня через два посетил я «Золотое Сердце» опять. Мать-хозяйка сразу же обратилась с вопросом, что делать с мороженым, оно стоит на льду в подвале. После моего объяснения, что это просто подарок, она поблагодарила меня, но в словах благодарности слышались нотки недоумения, с какой стати такой подарок? Пришлось уверять, хоть и ложно, что мой «дар» бескорыстен.
«Ну, спасибо», – выговорила хозяйка. «Это будет как раз кстати. Мы празднуем день рождения нашей дочери на следующей неделе. Просим Вас в гости».
Вот это-то мне и надо было!
В столовой на базе работал немец-кондитер. С разрешения шефа столовой был заказан и приготовлен торт, какого я и в жизни не видел! Что-то неописуемое по величине, красоте и На празднование дня рождения я не попал. (В этот день пришлось везти команду американцевфутболистов в город Нюренберг.) Когда через несколько дней забежал я туда, куда меня уже тянуло по причине мне не совсем понятной, и попробовал ломтик торта, сохранённого для меня на льду вместе с мороженым, я понял – случилось то, чего я добивался! Устоять перед таким лакомством не смогла бы ни одна девушка.
Труда (так звали девушку) смотрела на меня более одобрительно!
Несколько месяцев ухаживания были не очень привычными для меня, и каждый раз мое самолюбие говорило мне: «Бросай, найдёшь другую!»
– но что-то опять заставляло меня встречаться с этой милой девушкой, не разбрасывавшей свои ласки.
Потеряв терпение и набравшись храбрости, не признаваясь, что влюбился, я сделал осторожный шаг. За чашкой чая, так, между прочим, спросил я Труду, согласна ли она стать моей «Хаусфрау» (буквально – домработницей, шутливо – женой)?
Так же хладнокровно, после двухминутного раздумья последовал ответ: «Да!»
Это лаконичное объяснение связало меня и Труду крепче Гордиева узла. Кажется, только после брачной ночи сказали мы друг другу: «Я люблю тебя». Мы и раньше знали об этом.
Вот только как быть с родителями? Согласятся ли они?
Тут я пошёл в обход! Отец Труды был сильным шахматистом и играл в шахматы регулярно, как принято у немцев, по пятницам, когда собирались местные игроки потягаться знанием новых комбинаций за кружкой пива.
В одну из таких пятниц, глядя через его плечо, заметил я подвох со стороны его противника и (игра была неофициальная) посоветовал ему ход, который защитил бы его от проигрыша. Гордо отказавшись от помощи, он потерял партию. Очередная кружка пива – и мне было предложено сыграть с ним. После «тяжёлого боя» я выиграл. Проигравший поставил пиво, а принесшая его Труда засверкала глазёнками от гордости, что я выиграл.
Это придало мне решимости и я, неожиданно, попросил у него руки его дочери. Опешив, он спросил, а что Труда на это скажет. После моего уверения, что она уже согласилась стать моей женой, ему не оставалось ничего другого, как сказать, что он обдумает эту ситуацию.
Теперь я поставил мое условие: жена должна принести в замужество столько, сколько принесу я. «Ну, этого я не могу обещать, не зная Вашего состояния», – с облегчением сказал отец Труды.
«Папаша! – серьёзно объявил я, – у меня нет ничего!»
Несмотря на протесты родителей против моего условия и категорический запрет её очень богатой тётки, проживавшей в Швейцарии (потом вычеркнувшей Труду из своего завещания), выходить замуж за русского, свадьба была назначена на 22 июня (роковая для меня дата: день смерти Матери, начало войны и... потеря «самостоятельности»). Шёл 1948 год.
Хуже всего было то, что за две недели до свадьбы, как снег на голову, на всех нас в Западной Германии свалился закон новой денежной реформы. Все деньги, накопленные с помощью обмена сигарет, кофе, шоколада и т.п., превратились в кучу бумажек, на которые купить чеголибо съестного к свадьбе было уже нельзя!
Правдами и неправдами «выбили» мы самый крайний минимум для стола на несколько гостей. У нас было по сорок новых немецких марок. За церковную церемонию заплатил её отец из своих сорока (сумма, которую получил каждый взрослый или ребёнок после реформы), а обручальные кольца были подарены нам нашим шафером, моим другом-немцем Эрнстом Штреземанном.
Этот человек отказался носить оружие во время войны по своим убеждениям, несмотря на то, что, будучи санитаром, бесстрашно выносил раненых из-под огня в 1944-45 годах.
Он, вообще, почти всегда принимал участие в моих отчаянных предприятиях. Мы подружились с ним у американцев. Он, студент медицины, работал библиотекарем, влиял на американские умы весьма положительно.
Не подумайте, что солдаты стояли в очереди за книгами, у них было много других развлечений. Бар, биллиард, кино и кафе с уймой белокурых женщин, бравших от жизни все, что было можно взять, и других, вынужденных зарабатывать своим телом для голодных детей, оставленных с бабушками дома (это было ещё до денежной реформы).
И вот, имея много свободного времени на работе, Эрнст закапывался в свои учебники, готовясь к экзаменам.
Зайдя однажды в библиотеку, увидел я его, бледного как смерть, распростёртого на столике, за которым он всегда сидел. Как я потом убедился, несмотря на его уверения, что он только задремал, молодой студент просто изголодался до такой степени, что у него не хватало сил высидеть положенное время в библиотеке. (Раньше мне и в голову не приходило, насколько права пословица «сытый голодного не понимает».)
Как бы невзначай начал я подкармливать этого молодого человека, спасшего мне жизнь лет через двадцать. Но об этом позже!
Став приятелями, мы часто беседовали, сидя в библиотеке. В одной из бесед, рассказывая о мотоциклах, на которых я ездил до и во время войны, я высказал надежду достать такую машину. Оказалось, что у Ернста было много «влиятельных» знакомых (его дядя был германским президентом перед началом гитлеровской заварухи). Один из них был владельцем завода в городе Нюрнберг, выпускавшего для армии мотоциклы марки «ЦУНДАП». Созрел план! Хоть завод и был временно закрыт, но там ещё осталось довольно много запчастей, которых хватило бы для сборки мотоцикла с коляской.
В те дни настоящий кофе был сильнее, чем золотая валюта. У моих американцев его было хоть отбавляй. Но как его вывезти с базы без того, чтобы быть пойманным и уволенным?
Голь на выдумку хитра! Эрнст приезжал на работу на маленьком «МОППЕТ» – полувелосипеде, полумотоцикле с небольшим мотором. Проезжая через пропускную вахту, он приветствовал дежурного солдата на английском языке, иногда обмениваясь шутками. При выезде – тоже самое. Солдаты пропускали его без проверки, только махнув рукой.
Мой план операции «кофе за мотоцикл» был обдуман тщательнее, чем все знаменитые ограбления пирамид египетских фараонов.
В столовой поутру, в обед и после ужина под моим руководством заваривался свежий кофе для солдат. Огромная полевая кухня-котёл вмещала около пятисот литров. В этот котёл я закладывал положенное число марлевых мешков с перемолотым кофе. Вынимая 3-4 мешка пораньше, и сохраняя их для следующей заварки, я мог сэкономить свежий кофе для моего плана. План был прост и надежён! Вынув из пуленепробиваемой жилетки всё, что защищало от пуль, и наполнив образовавшееся пространство свежим кофе в мешочках, её можно было одеть на худенького Эрнста, беспрепятственно вывозившего «груз» с базы из-под носа дежурных солдат.
Только в самый последний раз, когда план по вывозу «товара» был уже выполнен, солдат на вахте дружески приблизился к Эрнсту и, шутя, начал хлопать его по спине ладонью. Марлевый мешок внутри жилетки не выдержал такого панибратства и...лопнул!
Запах кофе ударил вахтёра по ноздрям и тот начал вертеть головой, стараясь понять, откуда так хорошо пахнет. Эрнст сообразил, что дело дрянь, газанул и выехал с базы. Солдат долго ещё стоял, нюхая воздух со смешанным ароматом кофе, бензина и машинного масла.
Через пару дней с помощью того же кофе новенький «Цундап» с коляской был зарегистрирован и служил мне верой и правдой до тех пор, пока не пришлось его продать.
Так крепла наша дружба с Эрнстом. Узнав о моей свадьбе, он сам предложил позаботиться об обручальных кольцах. Только потом узнал я, что для этого он пожертвовал своей последней ценностью – золотой цепочкой, подаренной ему матерью.
Подарок этот является символикой Христианского Прощения.
Его мать, врач по профессии, (как и сын, пацифист по убеждению) ходила за ранеными, как немцами, так и русскими, в дни взятия Берлина. На второй день после водружения красного советского флага над Бранденбургской Аркой, в подвал с тяжелоранеными зашла группа красноармейцев (не могу сказать, что это были русские, но это были советские солдаты) и, увидев работавшую с матерью Эрнста сестру, молодую немку, красивую и стройную, не задавая каких-либо вопросов, в течении нескольких часов группового изнасилования, превратила её почти в труп. На другой день, передав утаённую золотую цепочку докторше, сестра покончила с собой. Мать Эрнста выжила, чтобы рассказать сыну о случившемся, но и сама долго жить не смогла. Я смотрю на моё кольцо иногда (жена этого не знает) и чувствую себя как бы виноватым!
Приближался день свадьбы! В тот «роковой» день, отгладив мой черный костюм, сшитый местным портным за (ну, конечно!) американский кофе, покатил я на велосипеде в Эрланген.
Ехал я не один. Красивая девушка венгерка, тоже ДП, из деревушки по соседству с базой, которую я часто посещал в свободное время, ехала рядом, с трудом видя дорогу: её глаза были полны слёз!
Она уговаривала меня вернуться в деревню и повенчаться с ней, а не с «какой-то» немкой.
Да, читатель, Вам поверить в это трудно, но я объясню. Тогда я был ещё молод и не так уродлив, как теперь. Флиртовал с девчонками, как полагается по возрасту, и был знаком с двумя сёстрами, венгерками. В одну я чуть ли не влюбился. Но за то, что она наслаждалась своим влиянием надо мной и даже дразнила меня иногда, покорив свои чувства к ней, я зафлиртовал с её сестрой. Та пришлась мне не совсем по вкусу, к тому же я уже познакомился с Трудой. Я забыл о них.
Тут и в шахматы надо было играть, и мороженое развозить. Сердце мое, как компас, показывало кратчайший путь к «Золотому Сердцу» без 1
заезда в какие-либо деревни. Но слух дошёл до моей прошлой забавы, а терять меня совсем ей, видимо, не хотелось. Вот и решилась она на последнюю попытку вырвать меня у соперницы. Ну, просто роман! Не помню, что я ей говорил, но подъехал я к дому моей невесты уже хоть и со смешанными чувствами, но один.
Обряд в Лютеранской церкви (я был воспитан безрелигиозно, мне было всё равно в какой), прошёл очень прилично, кроме громкого всхлипывания под конец церемонии – в заднем ряду плакала моя венгерка!
После свадьбы дела пошли по-другому! Появилось чувство ответственности. Надо было подрабатывать для того, чтобы жить вдвоём и не просить помощи от родителей жены. Сколько раз, чуть не умирая от желания покурить, я запрещал жене идти вниз (у нас была комната в доме её родителей на втором этаже) и просить папиросы для меня. Нет, так нет! Унижаться не надо!
Удалось устроить жену на работу в столовой, где я работал. Я заправлял заваркой кофе и складом, она мыла чашки. На работе можно было поесть вдоволь, благодаря обильности приготовленных блюд для солдат, которые часто не приходили на обед. Но взять что-либо домой было нельзя. Всё выбрасывалось во избежание воровства (не проверять же на вахте каждую сумку и мешочек: остатки еды там или что запрятано между ними). Только с помощью поляков-солдат, охранников базы, удавалось мне иногда перекинуть через забор то банку с жиром, то мешок сахара или муки. Избыток такого снабжения обменивался в деревнях на более разнообразные продукты и поддерживал наше существование. Оставалось и для её родителей, сестер и братьев. Жили мы дружно!
В соседней деревне арендовал я маленькую комнату. У окна стояла огромная глиняная посудина, которая была наполнена «законсервированными» яйцами. Да, Труда достала какой-то порошок, мы разводили его в воде и заливали заложенные в этот кувшин-горшок яйца. Чуть ли не целый год у нас был запас «свежих» яиц. По выходным мы забирались в мою комнатушку, поджаривали дюжину яиц, пекли лепёшки и наслаждались американским кофе! Потом... мы забывали обо всём, что происходило за стенами нашей каморки.
Однажды, ко дню первой годовщины нашей свадьбы, собрались мы провести в нашей уютной комнатке вечер, полный романтики. Как и полагается, запасся я для этого дня такими яствами, как шоколад, пряники, конфеты, сливки к кофе и подарком для жены – зеркальцем и гребешком в очень красивой коробочке. Это достал для меня знакомый американец, которому я чуть не сломал шею, обучая его приёмам борьбы без оружия.
Пришли мы в наш уголок, помыли руки, покрыли столик чистой скатертью и я полез в сундук, стоявший в коридоре, за угощением.
Ага! Коробочка! Подаю жене и слежу за её выражением лица. Понравится ли подарок?
Вижу: её физиономия выражает недоумение! Подхожу ближе, чтобы объяснить, что это прислали из Америки, новая мода, такого она ещё не видела. Смотрю – коробка пустая! С чувством растерянности лезу опять в сундук и нахожу только пустые упаковки упрятанных туда яств!
Расспросы у хозяйки дома привели к тому, что нашлась только гребёнка. Зеркальце и все яства, как в воду канули! Она привела своего сына, смотревшего на нас, как собачонка, которую вотвот прихлопнут. Ну, всё стало понятным. Я загружал сундук, а он «разгружал» его. Каждому хочется хорошенького и сладенького, а тем более десятилетнему пацану!
Вот тут-то наш яичный запас и выручил нас. После обильной яичницы, вдоволь насмеявшись над случившимся, мы заснули.
Как фотограф-любитель начал я заниматься фотоснимками во время немецких «Фашингов» – праздников. Большой зал, наполненный немцами, наполненными пивом. Они поют, танцуют, обнимаются и целуются. Каждому и каждой хочется сохранить эти весёлые моменты средь сероватых будней, на память. Нужен фотограф! Нужны фотоаппарат, фотобумага, освещение для съёмки в полутёмном зале. Где это найти?
Вот тут-то и сработала моя жилка частникапредпринимателя, которую я развил, общаясь с американцами.
Обсудив с женой возникшую идею, мы отправились на нашем «Цундапе» в последний рейс, к её знакомым, за только что поспевшими вишнями. Вернувшись домой и отполировав нашу машину до блеска, чуть ли не со слезами на глазах, позвонил я знакомому немцу, давно уже умолявшему нас продать ему мотоцикл.
На вырученную сумму закупили мы всё необходимое для маленькой фотостудии. В одном углу родительского дома была тёмная каморка. Её я превратил в тёмную комнату для проявления фотоплёнки и печатания фотографий. После того, как были выставлены в окне ресторана портреты всей семьи, пошли заказы. Пришло предложение фотографировать на танцах, свадьбах, фашингах.
Дело пошло в гору!
Но не суждено было мне стать знаменитым фотографом в Германии. Причин к тому было несколько. Мой друг Станислав давно уже уехал в Англию работать на шахте. Бывший мой командир, Феофанов, как-то узнал мой адрес и объявился одним днём в доме родителей жены. После ознакомления с условиями жизни, мне было предложено...фотографировать и печатать порнографические сюжеты для продажи солдатам Красной Армии в Берлине (это, якобы, было нужно для установки контактов с целью шпионажа). Другой «случайный» знакомый просил у меня дать ему список всех членов Союза Андреевского Флага и других знакомых, бывших в Армии Власова (за хорошее вознаграждение, конечно!). Запахло грязным бизнесом!
Всё это так сгущало обстоятельства, уже обостренные охлаждением «дружбы» между Советами и Америкой, что мне стало ясно – надо уезжать из Германии!
Об этом я часто говорил с женой и объяснял ей, что жить с немцами мне не по нраву.
Последней каплей, переполнившей чашу моего терпения, был случай во время съёмок на танцах, приносивших мне хороший заработок.
Подвыпивший верзила-немец подзывал меня сфотографировать его стол и сидевших с ним друзей. Выполняя заказы предыдущих клиентов, танцевавших вблизи, я задержался.
Пинок в левое бедро чуть не свалил меня с ног. Обернувшись и увидев перед собой нахальную харю немца, избалованного привычкой командовать, я, забыв себя, ударил его в челюсть своей лампой магниевой вспышки – «блитц». Этот блитц я сконструировал сам, купить такое было невозможно. Он был сделан из куска тяжёлого углового железа и весил около двух килограммов. Ударивший меня лежал плашмя с окровавленным лицом. И только вмешательство нескольких знакомых мне американцев с базы, бывших на этих танцах, спасло меня от расправы его корешей.
Придя домой, вместо приветствия, сказал я жене, что мы уезжаем куда глаза глядят. Посмотрев на меня своим ласковым взглядом, она, без вопросов, опять сказала: «Да, я согласна».
Возможностей было хоть отбавляй! Англия, Австралия, Аргентина, Бельгия, Бразилия, Франция и Канада – все они нуждались в рабочей силе. Нас звали через Организацию Объединенных Наций – УНРА. Надо было пройти медосмотр (никто не хотел набирать туберкулёзников или больных венерическими болезнями), проверку национального статуса (хотя на это теперь уже смотрели сквозь пальцев) и регистрацию по профессии.
Я уговорил жену ехать в Канаду... просторы, снега, леса! Фальшивые документы были оформлены друзьями из Польской дружины. Будучи молодыми и здоровыми, мы спокойно ждали ответа на нашу анкету, поданную в местное бюро УНРА.
Приглашение на интервью пришло даже чересчур быстро.
Дело в том, что, посещая ночные курсы университетского уровня, я надеялся получить диплом высшего образования инженера-строителя, с которым, казалось, путь в жизнь будет обеспечен. Эти курсы, преподавателями которых были очень умные, но изголодавшиеся немцы (дооккупационная профессура, педагоги институтов, разрушенных бомбёжкой, академики и мастера архитектуры), были созданы как частное предприятие группой людей, не сдававшихся перед такими «мелочами», как голод, холод и нищета, господствующими тогда в послевоенной Германии! Нужно сказать, что и большинство студентов (человек тридцать) были тоже такими. Мы не только учились, но и подкармливали наших учителей, кто чем мог. В наши сумки с тетрадями мы упаковывали всё, что могли достать или на чёрном рынке или просто «организовать» у американцев. При входе в классное помещение стоял ящик из фанеры, в который мы «выгружали» наши сумки инкогнито. Колбаса, изготовленная под страхом штрафа знакомым фермером, свежий хлеб, выпеченный для этого дома, сигареты, шоколадки и пончики, сахар и кофе, мыло или просто связка американских оккупационных купюр – всё это делилось между собой самими педагогами, и никто не знал от кого пришла эта помощь. Кроме кофе!
Это было зимой. Холодно и темно. Через проходную калитку выезжает знакомый «Цундап» (тогда он у меня ещё был). На машине сидит знакомый парень из кухни при столовой. Ну чего там проверять... Вахтер машет рукой и я, одетый в огромную шубу из овечьей шкуры, с воротником как труба, просто задыхаюсь от кофейного аромата, исходящего из той же (бывшей) пуленепробиваемой жилетки, с помощью которой мой друг Эрнст заплатил за мой мотоцикл. Сидя за партой в классе, я продолжал издавать этот дурманящий аромат, от которого у немцев кружилась голова. Все знали: если кофе, то от меня. Но, должен сказать, никто не предложил мне диплом досрочно в обмен на эту роскошь. Жаль! Пригодился бы!
Учиться было трудно. Нетопленное помещение, все скрываются в воротниках своих шуб или пальто и шалях. Поздно уже! Половина студентов дремлет, другая что-то записывает, копируя с доски непонятные формулы и вычисления, со страхом думая об обратном пути домой. Некоторым, как и мне, приходилось преодолевать десятки километров до места жительства. На своей машине я мог подвезти двоих (одного в коляске, другого позади меня на седле). Другим приходилось, в снегу по колено, в снежную бурю, ветер и слякоть, опасаясь насилия бродяг, а то и ареста военной полицией за блуждание по ночам, добираться до дома.
Было тяжело! Но... учились!
И вот, эту мою попытку сделаться интеллигентом надо было прерывать.
Зайдя в здание, где проходили интервью с подавшими заявления на выезд, мы с женой, читая надписи на незнакомом для нас языке, не так уж понятном, переступили через порог комнаты, где сидел ОН САМ – представитель страны, приглашавшей нас к себе на работу.
Повертев наши бумаги (а на моей было написано: «...посещал ХОХ унд ТИЕФ БАУ курсы...» (на что я очень надеялся, считая себя если не строителем-инженером, то, по крайней мере «человеком с БУМАЖКОЙ!»), усмехнувшись, он стал говорить о том, как хорошо жить в его стране: тепло, пальмы, всего довольно, суровых зим не бывает.
Переспросив его насчёт отсутствия зимы, мы поняли, что ошиблись адресом. Это не Канада, вход в представительство которой был на другой стороне коридора, а Австралия.
Ухватив меня за рукав, уговорила меня жена поменять снежные склоны канадских гор на «бананово-лимонную» утопию Австралии.
Спасибо ей за это! Нам повезло!
Через пару месяцев стояли мать и отец Труды в воротах «Золотого Сердца» и махали платком вслед исчезающей за поворотом телеги, с двумя будущими австралийцами и их скудным скарбом, состоявшим из нескольких смен постельного белья, оставленного мне американцами и шести серебряных ложек с монограммами семьи жены. Кроме скудного запаса сигарет и сэкономленных двух английских фунтов, у нас не было ничего.
После всяких проверок, размещения в бараках на несколько суток и прививок, нас погрузили на поезд и повезли в итальянский порт Неаполь. В ожидании погрузки на один из зафрахтованных УНРА теплоходов, мы были размещены в местечке Капуа. В нашей палатке была ещё одна пара – молодожёны Владимир и Мария Богачёвы.
Уроки английского языка занимали утреннее время, а вот после очень мизерного обеда в столовой лагеря, с какой-то злобой в желудке, Мария и я оставляли Труду и Володю зубрить английский и австралийскую Конституцию, а сами отправлялись на добычу любого съестного.
Мы обменивали «драгоценные бриллианты» из брошки, купленной на барахолке за бесценок, мой старый серый шерстяной костюм «бостонского происхождения» (в Австралии же тепло!?) и другие, попадавшиеся под руку мелочи. Особенно хорошо шли «бриллианты», их мы продавали или обменивали лишь по одному в день, чтобы не «обесценивать» их, предлагая сразу дюжину. Эти блестящие камешки так охотно обменивались итальянцами на продукты или вино, что, продав их так легко, мы стали раздумывать – а не были ли они и взаправду бриллиантами?!! Спекулянтыитальянцы понимали в этом деле больше нас, не видавших много бриллиантов в нашей скромной жизни. Ну, теперь каяться нечего, а тогда наша четвёрка попивала кисловатое вино и закусывала простой, но вкусной ерундой. Редкость в те времена!
Пришёл день погрузки! Вот и теперь вспоминаю, с каким чувством веры в наше будущее разгуливали мы по палубе. Золотая наша молодость! Любое воображаемое облако на нашем пути, представлялось как пустяк, по сравнению с тем, что было уже пережито.
А облака на нашем южном небосклоне появились скоро! Нас (женщин и мужчин) поместили в разные трюмы. У счастливчиков в двухнарных каютах была возможность как-то встретиться со своей милой в продолжение тридцатидневного плавания. У спавших в раздельных трюмах появилась «бессонница» и они подтверждали свою верность друг другу ночами под открытым небом, в спасательных лодках или между надстройками и трубами.
Завтрак был простым, но вкусным: каша, свежий хлеб, повидло и масло. Обед и ужин были обильными. Пока не испортился холодильник, и весь запас мяса не стал попахивать. Жалобы не помогали. Неисправность была серьёзной. С помощью кое-каких «необузданных» элементов, дело чуть не дошло до бунта.
Спасла положение буря! Она швыряла наш корабль несколько дней с одного борта на другой. Почти все взрослые лежали плашмя в трюмах, не думая о пище.
Почти все, кроме одного поляка, профессора литературы, и меня, «опытного мореплавателя».
Детей эта качка не очень беспокоила, было даже интересно чуть ли не ходить по стенам, когда волны подходили к «девятому валу». Дети не так уж страдали от морской болезни, как взрослые, и мне, как помощнику в детской столовой, приходилось бегать по корабельным трапам, как обезьяна, забирая ребят от обессиленных родителей. А накормив их, возвращать назад по палубам или кабинам. Однажды меня так покачнуло, что я потерял хватку и покатился по крутой стальной лестнице вниз, в трюм. Если кто из вас так падал – объяснять не надо. Сами знаете. А вот тем, у кого такого опыта нет, объяснить нельзя. Просто не поймут, как чувствует себя человек, когда всё его тело покрыто сплошным синяком.
Столы в столовой накрывались регулярно, несмотря на погоду. И если многое оставалось нетронутым, всё выбрасывалось. Мой напарник по столовой и я выбирали самое лучшее и, медленно, но уверенно, уплетали по несколько порций каждый.
Не всё было плохо на пути к месту наших надежд и ожиданий.
При выходе из Средиземного моря через Суэцкий канал в Порт-Саиде облепили наш теплоход сотни маленьких лодок, нагруженных коврами, египетскими фесками, тапочками и изделиями из листовой меди. Торговля велась не совсем обыкновенным способом. От палубы до воды метров тридцать, по-арабски или по-английски говорили немногие из нас, товар плохо видно и покупать «кота в мешке» не хочется. Появились бесконечные верёвки, которыми мы поднимали на палубу предложенный товар. После отчаянной торговли с помощью знаков с обеих сторон пальцами, руками и головой, мы или отсылали товар назад, или вкладывали деньги в укреплённые для этого на верёвке мешочки. Вся эта ярмарка проходила на фоне бесконечных знойных песков со стороны пустыни и такого галдежа со стороны лодок с арабами, что у нас болела голова до самого перехода Экватора. Если к тому прибавить рёв загружаемого скота (для пополнения испорченных запасов мяса), то всем будет понятно, что истерика рок-н-ролла по сравнению с той музыкальной атмосферой звучала бы как колыбельная.
Мы подходили к Экватору! Теперь, после многочисленных перелётов этой воображаемой линии, не отдается такому моменту достойное. Тогда же для людей, не привыкших менять северное полушарие на южное «как перчатки», момент был интересным.
Вдоль палубных леер перевешивались, чуть не падая за борт, те, которые надеялись увидеть какую-то полосу на воде, переход которой будет означать, что мы начинаем ходить вверх ногами. На верхней палубе проходила церемония, посвящённая этому событию, и каждый из нас получил свидетельство о переходе Экватора.... « Тогда - то и в такое - то время ...» – на листке блокнота.
Подули холодные ветры (был ноябрь), но солнце все ещё просвечивало через проходившие над нами тучи. Опять те, кто не очень страдал от качки, вдыхали солёную влагу и всматривались в даль, дабы не пропустить берега Австралии. Мы были как в трансе: дельфины, какой-то тип китов, летающие рыбы и по ночам серебряный блеск светящегося планктона! Не хватало только морских русалок, но нам их обещала, добродушно подсмеиваясь, команда судна. «Вот доплывём до Австралии, тогда увидите такие веши, что и во сне не снилось!» – успокаивали они нас.
Понимаете ли Вы, читатель, с каким нетерпением ждали мы высадки на берег нашей судьбы?!
Пришвартовались мы к причалу пристани Фриментль в полдень. Особенного восторга от серых построек-складов мы не ощутили.
Сойти на берег было нельзя. Набрав свежей мы пошли курсом на Сидней. Опять несколько дней морского ландшафта, дельфины, качка – и мы подходим к гавани Сиднея. Вот тут-то и забились наши сердца быстрее! АВСТРАЛИя Тогда, в 1949 году, Сидней не был так красив, как сегодня. Но хорошо защищённая гавань, зелень его садов и голубизна водною пространства, по которому скользили, как водяные букашки, яхты и парусные лодки всех сортов и размеров – всё это было так прекрасно, что мы вздохнули, как вздыхают, приходя домой.