Он молчал. Мне говорили, она часто измывалась над ним таким образом, пытаясь добиться неведомо какой реакции, но он только осуждающе смотрел на нее каменным взглядом.
– Так… значит, тебе не бывает скучно. Какие же чувства ты способен испытывать… Эрик?
– Ярость, – тихо ответил он. – Убийственную ярость. Вот на это я более чем способен… мадам.
– Пожалуй, мне хотелось бы посмотреть на тебя в ярости, – задумчиво сообщила ханум. – Да… наверно, это было бы довольно… интересно. Ярость тоже бывает странно привлекательной, знаешь… у некоторых людей.
Ханум внезапно выпрямилась на подушках и уставилась на него сквозь газовую завесу с горячим интересом.
– Эрик, скажи, у тебя когда-нибудь была женщина?
Меж ними повисла напряженная, пульсирующая тишина.
– Говори же, я требую ответа! – резко приказала она. – Ты девственник?
– Мадам, – вздохнул он, – я очень занят.
– Слишком занят для женщин? Это ложь, мой друг. Хочешь женщину, Эрик? Я могу это устроить, знаешь, могу устроить это очень легко. Разве не этого ты желаешь более всего?
Те, кто присутствовал при этом разговоре, рассказывают, что он конвульсивно вцепился тонкими пальцами в полы своего плаща и принялся выкручивать их медленными, страшными движениями.
– Более всего я желаю, – холодно ответил он, – чтобы меня оставили в покое и позволили завершить порученное дело.
Ханум сдвинула брови над тканью чадры. – Ты только о дворце и думаешь. Я ревную тебя к твоей странной преданности какой-то груде камня и раствору. Мой сын тоже занимает слишком много твоего времени, я еще скажу ему об этом. Тебя привезли в Персию, чтобы развлекать меня… меня! И ты будешь развлекать меня, Эрик… так или иначе. Я запрещаю тебе отправляться на стройку, пока ты не придумаешь какое-нибудь новое развлечение… интересную смерть, например. Иди и подумай об этом.
Я ждал его у выхода из гарема, и сразу, как увидел его, понял, что он в бешенстве.
– Она хочет интересную смерть? – кричал он. – Богом клянусь, она ее получит!
Следующие недели он работал, как безумный, и меньше, чем через месяц она была закончена… странная шестиугольная комната, обшитая толстыми зеркалами, она привела меня в изумление, когда меня пригласили осмотреть ее.
– Что это? – с любопытством спросил я, при виде своего собственного отражения, повторенного бесчисленное множество раз.
– Камера пыток, – коротко ответил он.
– Комната зеркал?
– Зеркала могут убивать, дарога… уж можешь мне поверить, – Он сказал это так, что мои руки покрылись гусиной кожей, и я испытал облегчение, выйдя из комнаты. Я не ходил смотреть на пытки, но знаю многих, кто смотрел… они красочно описывали жуткие иллюзии, возникавшие в комнате, разогретой до печного жара, иллюзии столь реалистичные, что уже через несколько часов жертва совершала самоубийство. Ханум была в восторге от новой игрушки, и вскорости в апартаменты Эрика явились три чернокожих евнуха, неся в подарок огромный кошель, набитый золотом, отделанный серебром кальян и щедрый запас гашиша.
Кошель он равнодушно швырнул на отделанный слоновой костью столик, даже не посмотрев содержимое, а кальян изучил с интересом, и скоро уже улегся на подушки на полу, зажав мундштук в губах. Вскоре он сорвал маску и бросил через комнату, смеясь без причины, и я сразу узнал в этом нерациональном поведении первые признаки отравляющего действия наркотика. Я никогда не курил гашиш, но знаю, как ужасно он воздействует на человека. Вскоре все его ощущения будут изуродованы до неузнаваемости. Время утратит свое значение, самый слабый звук будет казаться оглушающим ревом, экстатическую эйфорию сменят дикое физическое вожделение и страсть к насилию. Самые страшные преступлении здесь в Персии совершались под действием этого дурмана, и я прекрасно понял, почему ханум предпочла наградить Эрика гашишем, а не опиумом. Ей хотелось исследовать самые темные пределы его невероятного воображения.
Кто мог знать, сколько еще интересных смертей породит темница его изувеченного сознания? Я потерял счет так называемым мятежным баби, умиравшим в зеркальном аду эриковой комнаты иллюзий. Я потерял счет вооруженным мужчинам, погибавшим в поединке с ним под довольным оком ханум от ловко брошенной тонкой струны, смертоносности которой я был свидетелем в ту ночь в России. Пенджабское лассо было оружием, способным вселить страх в сердце самого отважного воина, тонкая, беспощадная змея, оживавшая только в руках своего хозяина. Ханум с удовольствием хвасталась, что ни один человек на свете не смог бы пережить поединка на арене с ее личным Ангелом Рока.
Не думаю, что до того, как Эрик приехал в Персию и попал под ее тлетворное влияние, он когда-либо убивал ради удовольствия. Но со своим гашишем и постоянными требованиями новых развлечений она успешно пробудила в нем дремлющую ненависть к роду человеческому, высвободив демона жестокой изобретательности, которым он уже не волен был управлять. Все чаще он стал сбегать в мое поместье, спасаясь от ужасов собственной фантазии, находя отдых и успокоение в невинном смехе ребенка.
– Здесь так спокойно, – признался он мне однажды в редкую минуту доверительности. – Это единственное место в Персии, где мне не снится, что я захлебываюсь в море крови.
В тот вечер я познакомил его с опием, надеясь, что его успокаивающая сонливость заставит Эрика отказаться от гашиша ханум. И на следующее утро, все еще окутанный благодушным наркотическим туманом, он заявил, что хочет побывать на местном базаре. Он казался совершенно трезвым, но зрачки его глаз превратились в крохотные точки, и я понимал, что ему никогда не пришло бы в голову выбраться среди дня в людное место, будь он в ясном сознании.
– Ты ищешь что-то определенное? – нерешительно спросил я, когда мы вступили в шумливые ряды под низкими сводчатыми крышами.
– Подарки на день рождения, – рассеянно ответил он, – много-много прекрасных подарков на день рождения… Но скажи, кто эти несчастные перекошенные люди с палками?
– Нищие просят милостыню, – ответил я с покорным вздохом. – Сейчас я с ними разберусь, подожди пожалуйста, – я отвернулся, чтобы исполнить свой религиозный долг – бросить мелкую монетку в чашку каждого нищего, как было принято, и получить в ответ обычное благословение. Оглянувшись, я увидел, что Эрик за моей спиной бросает в чашки золото.
– Что ты делаешь? – с испугом спросил я.
– Раздаю милостыню, – ответил он слегка удивленный моим вмешательством. – Что-то не так?
– Болван! – прошипел я, услышав, что его слова уже подхватила толпа. – Совершенно незачем раздавать такие суммы нищим на базарах. За нами будут таскаться все местные попрошайки, мы скоро не сможем идти по улицам. Идем же!
Схватив Эрика за плащ, я тащил его сквозь толпу, пока мы не затерялись среди верблюдов и ослов каравана, идущего с побережья. Базар был такой же, как и другие в Персии. Лавочками заправляли, в основном, мужчины, а на улицах торговали женщины в черных чадрах, они сидели возле своих товаров чуть ли не под колесами проезжающих повозок, не обращая внимания на грубые и цветистые требования убраться с дороги. Эрик остановился около прилавка с ярко раскрашенными игрушками и выбрал несколько, не приходилось сомневаться в том, кому предназначались эти подарки на день рождения. Одурманенный сладостной эйфорией опия, он покупал излишне красивые вещи только чтобы порадовать слепого ребенка. И когда женщина у его ног назвала совершенно дикую цену, он без возражений полез за кошельком.
– Когда покупаешь что-то на базаре, принято торговаться, – строго напомнил я. – Эта несчастная назвала цену, по крайней мере, в четыре раза больше, чем действительно рассчитывает получить.
Он взглянул на ребенка, сидевшего на коленях женщины, а потом на маленькое худое личико, выглядывавшее из-за ее плеча.
– Она бедна, а ей надо кормить детей. Я могу позволить себе заплатить, сколько она просит… почему я должен торговаться с ней, как скупец?
– Она этого ожидает… говорю тебе, Эрик, это обычай.
– В задницу ваши обычаи! – коротко ответил он. Я ошарашенно наблюдал, как он бросил в дрожащую руку женщины вдвое больше, чем она просила, и подал знак моему слуге забрать покупки.
– А теперь, – весело произнес он, поворачиваясь ко мне, – скажи, где мне купить трубку для опия и, по меньшей мере, ящик этого чудесного мака, которым ее набивают.
Когда мы вернулись, Реза уже поджидал нас, сидя в кресле на колесиках, которое пришлось приобрести для него той зимой. Теперь он почти совершенно ослеп, но слух у него был в порядке, и я увидел, что лицо мальчика так и осветилось при первых же звуках голоса его кумира.
– У вас есть для меня сюрприз? – взволнованно спросил он.
– Да… множество сюрпризов, – мягко сказал Эрик, выкатывая кресло на солнечную веранду за садовым окном, – Пойдем со мной, посмотришь.
Пойдем со мной, посмотришь. Никто больше не говорил этого Резе. Только Эрик. И почему-то в его устах эти слова не казались издевательством. Я примирился с их странной дружбой, ибо, когда я видел их рядом, ужас этих двух трагедий заставлял меня забыть о собственной ревности. Я старался не думать о том, что мой сын преклонялся перед убийцей, чье здравомыслие вызывало большие сомнения. Но однажды внезапный испуг заставил меня посмотреть в лицо реальности…
Я вышел в сад и неожиданно обнаружил, что мой сын гладит красивейшую сиамскую кошку в бриллиантовом ошейнике. Не приходилось сомневаться в том, что это за кошка. Разумеется, это была Слава Империи, на тонкой шейке которой блистало целое состояние… Слава Империи, любимое и самое драгоценное сокровище шаха.
– Ты с ума сошел! – в ярости напустился я на Эрика. – Ты что, хочешь, чтобы всех нас казнили за эту безумную кражу?
– Не кричи, испугаешь ребенка. Я верну кошку прежде, чем ее отсутствие заметят. И кто сможет сказать тогда, где она потеряла свой прелестный ошейник?
Я присел на край фонтана – ноги отказывалась меня держать.
– Не знаю, как ты выманил ее, так что охрана не заметила, – слабым голосом сказал я. – Но я знаю, что, если пропадет ошейник, тебя будут подозревать в первую очередь. Как ты посмел принести ее сюда и втянуть моего сына в это дикое преступление?
Я заметил, как Реза напрягся и подался к темной, закутанной в плащ фигуре Эрика.
– Отец… – произнес он дрожащим шепотом, – прошу тебя, не сердись… Это я попросил его принести кошку. Это была только шутка…
– Глупое дитя! – огрызнулся я. – Эта шутка может стоить голов всем нам.
Глаза Резы наполнились слезами, внезапно он обхватил руками человека в маске, и тот заботливо склонился над ним.
– Я не хочу здесь оставаться, – приглушенно прорыдал он в складки плаща. – Я хочу с вами. Заберите меня с собой.
Эрик торопливо высвободился из судорожных объятий ребенка, отвернулся, держа в руках кошку, а я сделал знак слуге, чтобы увез кресло с Резой.
– Ну? – дрожащим голосом спросил я, когда мы остались одни. – Разве не это ты хотел услышать?
Он не ответил. Он быстро провел одной рукой над кошачьей шейкой, и драгоценный ошейник исчез. Я подошел к нему, едва сдерживая кипящие чувства, и заставил его посмотреть мне в глаза.
– Бери все, что хочешь, – тихо сказал я. – Грабь весь мир, если это удовлетворяет твою профессиональную гордость. Но не похищай у меня сердце моего сына, просто потому что тебе это под силу. Не бросай меня в твою камеру пыток, Эрик…
Он обернулся, с сожалением окинул взглядом дом, как будто молча покидал что-то очень дорогое.
– Разумные люди, опасаясь воров, научаются запирать двери, – сказал он. И спрятав кошку под плащом, ушел прочь.
Никто так и не узнал, куда делся кошкин ошейник. Шах разгневался, нескольких охранников бросили в тюрьму за недосмотр, но если он и подозревал Эрика – а так, наверно, и было – он предпочел промолчать. Ему пока еще было невыгодно терять человека, способного оказывать столь необычные и разнообразные услуги. Поэтому в этот раз он решил махнуть рукой на свою потерю.
Однако были некоторые нюансы, по которым я понимал, что его все больше возмущает ставший незаменимым слуга. Возможно, поначалу было интересно и даже свежо иметь дело с человеком, который не использовал придворных обращений, говорил с шахом как с равным, никогда не опускался до подхалимства и лести. Но все новое со временем приедается, а шах часто менял фаворитов. Я знал, что рано или поздно Эрику придется расплачиваться, и цена будет ужасной. Я только надеялся, что когда день расчета наступит, я не буду при этом присутствовать.
Когда двор вернулся в Тегеран, Эрик попросил, чтобы ему позволили остаться в Мазандеране и следить за ходом строительства. Но, поскольку ханум никак не могла смириться с его отсутствием на неопределенный срок, в разрешении было отказано, и всю весну и лето 1851 года ему пришлось постоянно перебираться туда-сюда через Эльбурзкие горы. Наблюдая, как он становится все более усталым и вспыльчивым, я чувствовал и, что постоянные демонстрации неуважения Великим визирем все больше задевают его. Вражда между ними выражалась все более открыто, особенно после того, как Эрик, используя свое влияние на ханум, завернул несколько излюбленных прожектов Мирза Таки Хана. И когда в один знойный, душный день в конце лета я увидел, как Великий визирь вырывается из Зала совета, я понял, что между ними произошел очередной жаркий обмен мнениями.
– Это невыносимо! – громко объявил Великий визирь. – Просто невыносимо, когда такой вес придается мнению сумасшедшего волшебника. Как может Персия рассчитывать занять место в цивилизованном мире, если ее делами руководит извращенная фантазия этого безумного монстра?
Друзья первого министра испуганно примолкли один за другим, оборачиваясь к дверям Зала совета, где стоял и слушал «безумный монстр». Великий визирь тоже взглянул в ту сторону, а потом с выражением холодного осуждения продолжал говорить, как будто не заметил присутствия Эрика.
– Господа, пора нам всем задуматься, сколько еще шах намерен пользоваться услугами создания, место которому – в клетке.
Я заметил, что Эрик застыл на месте.
– В клетке? – тихо переспросил он.
Первый министр сердито обернулся к нему.
– Да, в клетке, сударь, там ваше место, и там я хотел бы вас видеть, как и всякого кошмарного монстра, вроде вас. Ваши претензии на звание человеческого существа – оскорбление всем честным людям при дворе!
– А при дворе есть честные люди? – в голосе Эрика звучал легкий сарказм, и даже среди сторонников Хана раздались нервные смешки, но меня не обмануло его показное спокойствие. Его руки слабо дрожали, и я понял, что он готов убивать.
– Видит Бог, с тех пор, как появились вы, их стало меньше! – сердито огрызнулся Великий визирь. – Ваша порочность пятнает нас всех. Вы не артист, и не ученый… вы – безумный демон, которого надо было запереть от греха подальше сразу после рождения! Ваш разум так же уродлив, как и ваше лицо… Меня в дрожь бросает при мысли, что за страшные истории разносятся по европейским миссиям!
Резко развернувшись на пятках, Великий визирь удалился, за ним поспешила его клика. Эрик смотрел ему вслед, и, подойдя ближе, я почувствовал, как злость пульсирует в нем, подобно болезненному, распухшему нарыву.
– Клетка! – мрачно шептал он. – Клетка!
– Эрик, – в отчаянии попросил я, – умоляю тебя, забудь это.
Он коротко, с горечью рассмеялся.
– Как легко ты об этом говоришь, – пробормотал он. – Забыть! Ты ведь никогда не знал грязи и унижений клетки?
Меня поразило, сколько яда звучало в его голосе.
– Это были только слова! – возразил я, – слишком быстрые, необдуманные слова, брошенные сгоряча…
– Человеком, у которого много врагов! – тихо закончил Эрик, глядя в коридор. Внезапно его ярость сменилась мрачным спокойствием, он больше не делал резких вдохов, с силой стискивая рукой грудь, и это мертвое, ледяное спокойствие было определенно страшнее, чем кипучая ярость.
– Если ты его друг, – продолжал Эрик так же пугающе бесстрастно, – тебе стоило бы сказать ему, чтобы почаще оглядывался. Расположение планет сейчас крайне неблагоприятно для его знака. Звезды не сулят ему добра.
Изящным взмахом руки он выхватил из воздуха карту таро и уронил ее к моим ногам. Карта упала лицом вниз, я нагнулся перевернуть ее и увидел скелет с косой.
Смерть…
Когда я поднял глаза, собираясь разубеждать его, коридор был пуст, Эрик словно растворился в воздухе. Я медленно сунул карту под куртку и отвернулся с тяжелым сердцем.
Больше враждебность между двумя мужчинами никак не проявлялась, но я ни в коем случае не принимал сдержанность Эрика за смирение. Подобно кошке, затаившейся в тени, он молча выслеживал неосторожную добычу. Ему служили уши ханум, чья нелюбовь к зятю была общеизвестна, и я подозревал, что месть Эрика первому министру будет произведена не без помощи коварного влияния гарема.
Удар был нанесен в ноябре, когда среди ночи шах внезапно собрал четыре сотни бойцов своей личной гвардии, Великий визирь был арестован. Не было ни обвинений, ни оправданий. Мирза Таки Хан просто внезапно попал в опалу – обычное дело в Персии – рухнул с неба, как раненый коршун, утянув за собой своих сторонников.
Эрик стоял у окна, глядя во внутренний двор дворца, когда Великого визиря, его жену и двоих детей сажали в такетереван. Занавешенные носилки окружила вооруженная охрана, печальная процессия при свете факелов проследовала к воротам и растворилась в черноте осенней ночи.
– Куда его везут? – спросил я.
– Во дворец Фин в Кашане, – тихо ответил он.
– В ссылку?
– Этого достаточно, – Эрик коротким жестом выразил покорность судьбе. – Я и забыл, что у него есть дети.
Я кивнул и хотел уйти с облегчением и удовлетворением, но Эрик так и стоял у окна.
– Она предпочла отправиться с ним, – произнес он минуту спустя, – его жена, сестрица шаха. Она воспротивилась желанию матери и брата и решила разделить судьбу мужа. Думаю, она согласилась бы и на клетку, лишь бы рядом с ним.
Я нерешительно пожал плечами.
– Об их привязанности друг к другу хорошо известно. А ты думал, она его бросит?
– Я не смог отнять у него ничего ценного, – задумчиво произнес он. – Теперь он повержен, и все же их любовь сильнее меня. Я проиграл.
– Да, – с печальной рассеянностью, не думая, ответил я, – Любовь ничем нельзя разрушить.
На мгновенье повисла тишина, а потом Эрик внезапно с силой ударил обоими кулаками в окно, разбив стекло.
– Я никогда не признавал поражения! – выкрикнул он. – Никогда! И не собираюсь! Я найду способ отомстить!
И, глядя в горящие глаза в прорезях маски, я испугался, что невольно сам приложил печать к смертному приговору Великого визиря.
Два месяца прошли довольно мирно, без происшествий, и я уже начал надеяться, что гнев Эрика охладился.
Великий визирь оставался под арестом, его жена пробовала всю его еду, надеясь защитить его от яда, окончившего жизнь столь многих павших фаворитов в прошлом. Говорили, что он настолько боялся предательства, что не покидал покоев своей супруги, даже, чтобы принять ванну. Я часто думал о прекрасном дворце Фин с его изящными кипарисовыми аллеями и мраморными каналами, где текли быстрые светлые воды. Я думал о великом и благородном человеке, доведенном собственным безрассудством до унизительного страха, и мне было ясно, что даже, если бы Эрик проявил снисхождение, нашлось бы множество других, желавших смерти Великого визиря. Павшему фавориту обычно не дают долго жить.
В январе Эрик неожиданно покинул двор. Никто из его слуг не смог сказать мне, куда он отправился и когда вернется, и я чувствовал нешуточное беспокойство. Я знал, он не стал бы возвращаться в Мазандеран без меня… так куда же его понесло?
Через несколько ночей, когда весь дворец будоражили слухи об убийстве Великого визиря, я с болью в сердце явился в апартаменты Эрика, решив ждать его возвращения. В его комнатах обитали самые разнообразные существа, многие были ранены и находились на разных стадиях выздоровления. По небольшому резервуару ковыляла ящерица с лубком на задней лапе; с потолка свисала летучая мышь с рваным крылом, с надеждой уставившись на меня – наверно, ждала, что я ее покормлю; кошка с перевязкой на одном глазу пыталась взобраться ко мне на колени и исцарапала так, что мне пришлось запереть ее в мраморной ванной.
Я сидел и ждал в этом странном зверинце-лазарете и готовился задать вопрос, жегший меня изнутри подобно кислоте. Это ты убил его, Эрик? Ты убил его? Рассказ о его смерти так и отпечатался в моей памяти. Я выучил его наизусть, все детали предательства, кроме одной, которую мне еще предстояло узнать… Главная дама гарема отправилась в Кашан с сообщением, что Великий визирь получит возможность с почетом удалиться в Кербеллу. Узнав, что он еще не лишен должности, Великий визирь согласился покинуть покои жены, чтобы посетить купальню. Там его поджидали убийцы, подосланные шахом и, предложив ему выбирать смерть, вскрыли вены, в соответствии с ритуалом, согласно его последней воле. Имена убийц были еще неизвестны, и мной владели дурные предчувствия и отчаяние.
Эрик вошел в комнату вскоре после полуночи, если его и удивило то, что я ждал его, он ничем этого не показал, только бросил шляпу и плащ в руки слуге и подал ему знак удалиться.
– Где ты был? – отрывисто спросил я.
– Где я был в этот раз, тебя не касается, – ответил он с раздражающим спокойствием.
– Мое дело – в точности знать, где ты был в любое время. Ты знаешь, что я отвечаю перед шахом за твои действия.
– Не превышай свои полномочия! – внезапно огрызнулся он. – Я не пленник в одной из твоих мазандеранских тюрем.
Я смотрел, как он налил в бокал шербету.
– Эрик, – с безнадежностью произнес я, – ты же знаешь, что я подозреваю.
– Какого дьявола, как я могу знать, что ты подозреваешь? – сердито спросил он. – Я не умею читать мысли!
– Мирза Таки Хан… – нерешительно начал я. – Что тебе известно об этой трагедии?
– Я знаю, что он мертв… но я бы не назвал это трагедией.
– Нет? – горько парировал я. – А что его жена? Его дети? Да!.. ты отворачиваешься… ты был в Кашане, Эрик?
Он молча смотрел на меня, и в глазах его была странная грусть.
– Отвечай! – крикнул я, выйдя из себя, я больше не мог сдерживать чувства. – Ты был в Кашане с его убийцами… Был?!
Сунув руку в широкий рукав фокусника, Эрик вынул маленькую покрытую эмалью шкатулку и передал мне.
– Вот мой ответ, – мрачно произнес он. – Открывай очень осторожно.
Я поднес шкатулку к масляной лампе и аккуратно поднял крышку. В ней на красном бархате притаился сердитый черный кашанский скорпион, готовый к нападению, подняв хвостик. Потревоженный ярким светом, он метнулся к крышке, и я, с перепугу, уронил шкатулку. Жало воткнулось мне под лодыжку, и я ахнул, ощутив жгучую боль. Эрик бросился вперед, как бог молнии, и секунду спустя скорпион был пригвожден к полу кончиком его ножа… я подумал, что этот самый нож, возможно, оказал последнюю услугу Великому визирю.
– Чертов глупец! – в искренней тревоге воскликнул он. – Я же сказал тебе – осторожно!
Толкнув меня в кресло, он снял туфлю с моей ноги, уже начинавшей распухать. Подержав кончик ножа в пламени свечи, он сделал надрез в моей коже, а потом, чувствуя, как яд скорпиона расползается по венам, я потерял сознание.
Я пришел в себя, лежа на диване. В ноге под слоем льняных бинтов пульсировала боль, и в комнате неприятно пахло горелым. С трудом повернув голову, я увидел, что Эрик наливает в пузырек что-то неприятно маслянистое. Заметив, что я шевельнулся, он подошел к дивану, протянул мне бокал и поставил пузырек на столик.
– Выпей, – коротко приказал он.
Я почувствовал привкус меди, меда и уксуса – предписанное противоядие – и посмотрел на пузырек на столе.
– А это что? – с беспокойством спросил я.
– Масло скорпиона. Оно облегчит боль и снимет отек, – Он опустился в тростниковое кресло рядом со мной и положил два костлявых пальца на мой пульс. – Жить будешь! – объявил он с мрачным удовлетворением. – Надеюсь, в следующий раз, когда я скажу тебе быть осторожным, ты послушаешься. Как ты себя чувствуешь?
– Холодно и подташнивает, – сообщил я.
Он кивнул, как будто я просто подтвердил его ожидания.
– Это нормальная реакция на укус скорпиона.
– И на убийство, – заметил я.
Эрик вздохнул.
– Ты же знаешь, только так можно справиться с врагами в Персии. Тебе и самому случалось убивать на должности начальника полиции, разве нет?
– Возможно, преступников… врагов государства… но только законным путем.
Он пожал плечами.
– Смерть есть смерть, каким бы образом она не наступила – по закону, или иначе. Зачем ты надоедаешь мне этими бессмысленными вопросами? Вены ему вскрывало множество головорезов.
– Меня не волнуют ассассины… Бессознательные, бездушные существа, неспособные ни на что другое. Но ты, Эрик… ты – ценитель всего прекрасного в мире… Ты – гений в стольких областях. Тебе-то зачем пятнать себя в глазах человечества, совершая такое отвратительное преступление?
Он снял маску и медленно повернулся ко мне, чтобы я мог хорошо рассмотреть его лицо.
– Мое лицо лишило меня всяких человеческих прав, а значит, у меня нет и обязанностей перед человеческим родом, – тихо сказал он. – Мать ненавидела меня, жители моей деревни выгнали меня из дома, меня показывали в клетке, как зверя, и только нож показал мне путь на свободу. Мне никогда не узнать услад любви… но ведь я молод, Надир, и у меня те же желания, что и у любого нормального мужчины.
Он устало надел маску.
– Я не убивал Великого визиря, – неожиданно добавил он. – Ради Бога, избавь меня от этих жалких вздохов от облегчения! Уверяю тебя, я собирался принять в этом участие. Я отправился в Кашан, намереваясь отнять у него жизнь. Мергазабам было приказано не прикасаться к его горлу… последний удар должен был нанести я.
– Что же случилось? – спросил я.
Эрик сделал нетерпеливый жест.
– Я увидел скорпиона и потратил несколько драгоценных минут на то, чтобы поймать его. Стоило мне отвлечься, и эти болваны не рассчитали силу и вскрыли слишком много вен… Когда я подошел, ванна была полна крови, а он был уже мертв. Я был так зол… ты представить себе не можешь, в каком я был бешенстве и разочаровании. Я ненавидел его! Я ненавидел его, потому что он был мудр и уважаем… и любим. Я ненавидел его, потому что он заставил меня заглянуть ему в глаза и увидеть там ту омерзительную тварь, в которую я превратился…
Эрик откинулся на спинку кресла и опустил глаза.
– Продолжай, – мрачно потребовал я. – Тебе лучше рассказать мне все.
– Я мог убить их всех за ослушание, – продолжал он. – Но их было слишком много, и они уже были не в себе от жажды крови. Я поспешил оставить купальню, пока ярость не овладела мной окончательно, и, когда я шел через сад к лошади, из дворца выбежала его жена, ее волосы развевались на ветру. Было темно. Она не видела меня, пока мы не столкнулись, и, узнав меня, она сразу поняла, что он мертв. Она отпрянула, наткнувшись спиной на стену дворца, и стала кричать… Боже, я никогда не забуду, как она кричала… какое ужасное, безумное горе! Мне вспомнилось… многое из того, что, как я думал, я сумел забыть, – внезапно он закрыл лицо в маске руками. – Она все кричала, – прорыдал он. – кричала и кричала. Ее крик так и звучит у меня в голове.
Он плакал, а я не стал пытаться успокоить его, испытывая огромное облегчение при виде его слез – они говорили о раскаянии, которое, может быть, еще могло спасти его.
– Я ничего не могу сделать, – в отчаянии сказал он. – Я не могу повернуть стрелки часов назад и добиться, чтобы весь этот ужас не свершился. Слишком поздно… поздно.
– Для сестры шаха, может быть, и поздно, но не для тебя, – вдруг объявил я с надеждой. – Эрик… ты принадлежишь к какой-нибудь религии?
– Я вырос как католик, – медленно произнес он. – Но я с детства не слышал мессы.
– Здесь в Персии есть миссии, – сообщил я. – Есть священники, которые выслушают твою исповедь и отпустят тебе грехи.
Он поднял голову и посмотрел на меня с любопытством.
– Ты же не веришь в доктрины католической церкви.
– Не верю, – согласился я. – Но ее моральные устои я глубоко уважаю. И уж лучше знать, что ты – неверный, чем атеист и убийца.
Он встал и подошел к открытому окну.
– Пение мессы прекрасно, – задумчиво произнес он. – Я думаю, этой ночью я мог бы начать сочинять свой собственный реквием. Я слишком долго не обращался к музыке… слишком долго.
Я ничего больше не сказал. Вскоре, когда я уже был способен доковылять до собственных апартаментов, опираясь на руку слуги, Эрик настолько погрузился в сочинительство, что даже не заметил моего ухода.
Смерть Мирза Таки Хана вызвала неуместное ликование, и первыми готовы были поднять бокал «за отсутствующих друзей» те, для кого создавали неудобство его радикальные реформы. Наверно, мне полагалось быть среди них, но веселье при дворе было мне неприятно, и я считал, что Персия обеднела, потеряв истинно благородного человека. Когда убитая горем вдова вернулась ко двору, чтобы стать женой сына нового Великого визиря, Эрик примчался ко мне в бешеной ярости.
– Это что, еще один из ваших удивительных и замечательных обычаев? – сердито спросил он. – При этом Богом забытом дворе кто-нибудь слышал о приличном периоде траура?
Я беспомощно пожал плечами.