Уже наступило утро, когда королевна в одной рубашке подбежала к окну. Зубчатые тени домов вырисовывались на другой стороне улицы. Погожее осеннее небо пестрело стаями танцующих голубей.
— Ты проснулась, малютка, — сказала Хитраска, закручивая перед зеркалом локоны. — Быстро одевайся, мы пойдём в замок…
Виолинка посмотрела на своё отражение в зеркале. Рядом с изящной мордочкой лисицы она увидела своё веснущатое, опухшее после сна личико. «Я не хочу, не пойду! — завизжала королевна, замахав руками. — Разве вы не понимаете, что мне стыдно?»
Прежде чем Хитраска опомнилась, Виолинка нырнула под одеяло и зарылась в подушки.
— Капрал, на помощь! — крикнула Хитраска, пытаясь вытащить девочку из-под одеяла.
— Добрый день, друзья мои, — приветствовал их, звеня сверкающими шпорами, капрал Пыпец. — Что вы тут делаете? — Он уставился на шевелящееся одеяло. Вчера петух до поздней ночи сидел за кружкой пива, болтая со старым другом.
— Я не пойду, слышите, я не хочу! — визжала, брыкаясь, королевна.
Мышибрат открыл окна. Холодный свежий воздух наполнил комнату. Складывая крылья, голуби садились на подоконник и с любопытством заглядывали внутрь. В окнах напротив уже выставили на просушку пухлые полосатые матрацы и пышные подушки.
Озябшая королевна позволила себя одеть. Она съела завтрак и вместе со зверями отправилась в город.
— Даю тебе слово, — сказал капрал Пыпец, — что ты в таком виде не вернёшься в замок, ты должна снова стать красивой.
— И доброй, как раньше, — мяукнул Мышибрат.
На улицах было людно. Толпы горожан сновали взад и вперёд. В пёстрой суматохе мелькали жёлтые и красные бархатные куртки. Шуршало накрахмаленное кружево воротников, звякали на груди золотые цепочки. Матроны, скромно потупив глаза, шли в окружении служанок — румяных смешливых девушек. Проходя мимо них, петух воинственно вскидывал голову и крутил ус.
По неровной, выложенной каменными буханками мостовой громыхали телеги, запряжённые ленивыми волами. Иногда какой-нибудь автомобиль с пронзительными гудками проезжал по улице и внезапно останавливался на ближайшем перекрёстке; тогда из него выскакивал шофёр и, поправив очки, огромной рукояткой заводил пружину. Порой, звеня подвешенными на палке бубенцами, кричали скороходы: «Место светлейшему советнику Иллариону Руптуре!» В застланном бархатном паланкине дремал на подушках дородный советник, а скорчившийся у его ног секретарь читал ему вполголоса Chronique scandaleuse Скандальная хроника (фран.) — перечень беспутств золотой молодежи — из газеты «Голос Тулебы».
Издалека, сверкая солнцем своих доспехов, приближались королевские гвардейцы. Хитраска остановилась и, осмотрев себя в стёкла витрины, поправила локоны и бант на грациозно поднятом хвосте. А петух отсалютовал им шпагой. Гвардейцы ответили ему небрежным кивком, презрительно оглядев его выгоревший и заштопанный мундир. Какое было дело этим придворным франтам до нашего славного ветерана?
На перекрёстках полицейские в красных мундирах с тупыми и сосредоточенными лицами регулировали уличное движение, размахивая белыми палочками. Сидя в стенной нише, слепой от старости дрозд насвистывал на флейте какую-то наивную песенку, и падающие монеты звякали о медную тарелку.
— Мы проведём тебя по Птичьей улице на рынок Аппетитного Чихания, а там ты решишь сама, что делать.
— Что это за название? — удивился Мышибрат.
— Подожди, — увидишь.
Друзья шли переулком Брадобреев, где сверкали бритвы, где цирюльники, запахнув белые халаты, кружились около посетителей, с трудом узнающих своё собственное лицо под пухом кудрявой пены.
— Глядите! — прошептала Хитраска.
Из приоткрытых дверей вышел цыган Нагнёток, только что побритый, благоухающий, со шляпой и с перчатками в руке. Блестящие от брильянтина чёрные волосы отражали осеннее небо. Он что-то весело напевал, и, как спелая вишня в его ухе покачивалась рубиновая серьга.
— Спокойно!
— Не бойтесь, — в этой толпе он нам ничего не сделает.
Друзья забежали под арку ворот и подождали, пока цыган не исчезнет в ближайшем переулке. Пройдя крытую галерею, они вышлу на рынок Аппетитного Чихания. Осеннее солнце освещало площадь, которая переливалась золотым, сапфировым и алым цветом: на земле высились груды овощей, золотые шары дынь были сложены в пирамиды. Над подёрнутыми лёгким паром корзинами со сладкими грушами, румяными яблоками и сливами кружились осы. Еще издалека слышался говор и громкие зазывания торговцев. За рынком виднелись многочисленные вывески ресторанов, булочных и кондитерских. Из гостеприимно распахнутых дверей неслись запахи мускатного ореха, имбиря, гвоздики и тот неуловимый аромат жжёного сахара и варенья, который исходит от свежевыпеченных пирожных. В лазури носились голуби; у колодца, украшенного медными тритонами, скрипело ведро. Восточный купец кричал гортанным голосом, развёртывая пёстрые, словно радуга, шёлковые шали.
— Как тут хорошо, — прошептала королевна. От ароматного золотистого тумана, идущего от фруктов, овощей и пирожных, у защекотало в носу, и она громко чихнула.
— На здоровье! На здоровье! — Горожане вежливо приподнимали шляпы. Знайте рынок Аппетитного Чихания!
Вот и петух достал клетчатый платок и долго вытирал им клюв. Восхищение друзей наполняло радостью купцов, которые, зажмурив глаза, упоённо улыбались и вдыхали мясистыми носами любимые запахи.
— Пошли в кондитерскую, — нам нужно посоветоваться.
Друзья с трудом протиснулись через толпу торговок. Какая-то индейка с озабоченным лицом успокаивала мужа, — его возмущала краснота спелых помидоров.
— Смотри! Ты видишь тех двоих — там, — подтолкнул Мышибрата петух: — на скамеечке, около колодца?
Лица трудно было разобрать, потому что оба погрузили головы в арбуз, выедая его розовое нутро.
— Тех, что едят арбуз?
— Ну да! Это Прыг и Узелок.
На другом конце площади раздался крик.
— Кто украл у меня самый красивый, самый спелый арбуз? — вопил в отчаянье какой-то торговец. Угрожающе размахивая связкой чеснока, он приближался к примостившимся у колодца озорникам.
— Ведь он лежал совсем сбоку, — буркнул Прыг. Из внутренности арбуза показалась облепленная семечками голова, — зачем столько крику? Я даже спрашивал, — чей арбуз, и никто мне не ответил.
— Нужно было громче спрашивать, — подступал к ним с яростными криками торговец: — Разбойники! Тунеядцы! Бездельники! Дармоеды! Толпа обступила их.
— Нужно его утихомирить! — шепнул Прыг. — Мне хочется вздремнуть, а такой крик вредно действует на сытый желудок.
Ловкое движение — и арбузная корка была насажена торговцу на голову. Голос утих. Тяжело пыхтя, несчастный пытался освободиться. Это выглядело так забавно, что горожане чуть не лопнули от смеха. Наконец, багровый от бешенства торговец стащил с головы арбузную корку, но сорванцов давно и след простыл. Они шныряли уже на другом конце рынка.
— Вот ловкачи, — давился ох смеха кот.
— Пойдёмте в кондитерскую, — тащила петуха за крыло Виолинка.
— Нехорошо смеяться над чужой бедой, Мышибрат, — Хитраска строго посмотрела на кота через лорнет.
— Да ведь ничего страшного с торговцем не случилось, — сконфуженно оправдывался кот.
— Вы знаете, что это за колодец, друзья? — начал петух. — Это необыкновенный, это замечательный колодец, — он называется колодцем Исполненных Желаний. Кто выпьет из него глоток воды (он указал крылом на медный ковш, висевший на длинной цепочке) и, повернувшись на пятке, сделает, с закрытыми глазами, семь шагов назад, у того любое желание исполнится в течение семи лет. Однако ветреные люди забывают, чего они желали даже час назад, и поэтому, когда судьба им угождает, они чувствуют себя обиженными и оскорблёнными.
— Посмотрим, много ли в этом правды, — буркнул Мышибрат и, выпив единым духом ковш, прошептал: «Я хочу, чтобы весь город обо мне говорил, чтобы я стал самым славным котом Тулебы!»
Он повернулся на пятке и, отсчитывая шаги, назад с закрытыми глазами. Перед ним услужливо расступались. Всем был известен этот прекрасный обычай. Увы, на седьмом шагу он споткнулся и плюхнулся в ушат, полный мокрых трав и водорослей.
Широко открыв глаза, кот подскочил вверх, словно его подбросило пружиной. Все вокруг захохотали. Напрасно Мышибрат тряс в отчаянии хвостом; клешни не разжимались, они впились ему в хвост, — в сырой траве кишели принесённые на продажу раки.
— Чего эти остолопы так смеются? — фыркнул кот, потирая больное место.
— Ты только что сам смеялся, — напомнила ему Хитраска.
— Но зато твоё желание непременно исполнится, — с важностью сказал петух.
— Я даже думаю, что раньше, чем ты предполагаешь, ты станешь самым славным котом в столице. Теперь нам пора держать совет, поэтому сядем за столик в этой уютной кофеенке.
— Иного выхода нет, — начал петух, когда они съели гору пирожных, и последние пузырьки газа, серебрясь, улетели из стаканов с недопитым лимонадом, — мы должны купить какое — нибудь лекарство или мазь, чтобы уничтожить чары, но для этого нужны деньги. Мой приятель Пукло, наш великодушный хозяин, даёт нам есть и пить, но его жена прячет кошелёк под подушку и неохотно расстаётся с деньгами. Что же, я могу только продать эти дорогие мне вещи, — тут он с нежностью посмотрел на свои ордена и медали.
— Ты не должен с ними расставаться, сохрани их лучше для сына, — шепнула Хитраска.
— Это необходимо для блага королевны. А для ребёнка будет достаточно, если он получит от меня в наследство славное имя и крыло, не запятнанное чёрным делом.
— А они в самом деле из золота? — благоговейно спросил Мышибрат и притронулся мягкой лапкой к орденам.
— Слушайте… Я был у лучших аптекарей и докторов, все они в один голос объявили, что могут начать длительное и дорогое лечение, но за результат не ручаются. И лишь один знахарь, известный мне еще со времен похода на Блабону, признался откровенно, что вся медицинская наука здесь бессильна и только сам цыган может разрушить чары.
— Но ведь он не сделает этого!
— Да, но Нагнёток продаёт разные снадобья: лекарства от бессонницы, приворотное зелье для влюблённых, а ходит молва, что и яды… У него много всяких приспособлений готовить отвары и настои… Нужен какой-нибудь проныра, который сумел бы с ним сторговаться и добыть секрет волшебства. — Он посмотрел на озабоченные лица друзей. — Никто из вас не годится, — цыган тотчас догадается…
— Скажи, Пыпец, может быть, кто-нибудь из твоих друзей?..
— Нельзя открывать им тайну, они так простодушны, что сразу же выболтают.
— Сперва нужно достать денег, а потом, может быть, нам придёт в голову какая-нибудь мысль.
Друзья допили лимонад.
Когда наша компания выходила из двери, Мышибрат вернулся к столу; украдкой высыпал крошки с блюдечка в широко открытую пасть и, тщательно пригладив усы, поспешил вслед за друзьями. Было тепло. В парке уже пожелтели деревья, издалека они напоминали золотые и медные паруса. По газонам бегали дети, собирая пучки разноцветных листьев. Какие-то дамы в развевающихся мантильях проехали в экипаже. Шуршали шины, мягко стучали копыта в тенистых и влажных аллеях парка.
Петух направился к ювелиру. В тёмном переулке он спустился вниз по вытоптанным ступеням лестницы. Лестница вела в подвал, напоминающий нору. В полумраке ювелир Барсук, который никогда не снимал своей тёплой шубы, поднёс медали к лампе и, вставив в глаз лупу, долго и внимательно рассматривал их.
— Золото, — шепнул обеспокоенный петух.
— Хм… Немного золота тут есть. — Шаркающей походкой Барсук направился вглубь магазина и, подозрительно оглянувшись, открыл кассу.
— Спасибо вам, — пожал ему лапку петух. Барсук важно поклонился и стал чинить часы, прислушиваясь к их больному тиканью.
«Старый холостяк потому такой и нелюдим, посватать бы его за нашу Хитраску, она бы его мигом расшевелила», — подумал петух, взбегая по крутой лестнице.
— Сколько тебе дали?
— Двенадцать дукатов.
Мышибрат свистнул. Теперь друзья держали путь к окраине города, к городскому валу.
Трава стала бурой; словно золотые монетки, осыпались листья берёз; неподалёку несколько мальчишек пускали змеев.
Друзья уселись на каменной скамье. У их ног лежал город, пропитанный лучами солнца, сонный и прекрасный. Капрал положил крыло на колено и стал считать по перьям: Прыг и Узелок не подходят, — оба большие сорванцы; маэстро Пилюля не сторгуется, — его тотчас обманут; пушкарь Пукло — благородная душа, но очень откровенен и любитель выпить. Больше некого послать к цыгану…
— А яяяя… А яяяя… — послышался голос из-под откоса, и чья-то бледная хитрая физиономия показалась снизу; ноги этого субъекта были спутаны, и по траве тащилась длинная верёвка.
— Козёл! — крикнул петух.
— Да, это яяя, — промычал, смиренно став в сторонке, козёл.
Капрал Пыпец всматривался в него и что-то обдумывал.
— Слушай, ты ведь уже давно был превращен в обычную жалкую козу, — но раскаялся ли ты в своих поступках? Можешь ли ты вновь обрести уважение и загладить свою вину, можно ли тебе доверять?
— О да, дорогие мои, ведь я столько выстрадал!
— Тогда ты пойдёшь на старый рынок, где стоит фургон цыгана Нагнётка, и купишь у него зелье, которое вернёт красоту этой девочке. Вот тебе дукаты. Но горе тебе, если ты обманешь.
— Если ты изменишь, — мяукнул Мышибрат, — мы повесим тебя на первом попавшемся суку.
— Обещаю вам, что не подведу, благодетели мои, — блеял грустно козёл. — Поклясться мне нечем, рогов уже нет.
— Знаем мы эти клятвы…
— Даю слово, что, исполню, — стонал козёл, сжимая в копыте дукаты. — Позвольте вам ножки поцеловать, — козёл склонялся ниже и ниже.
— Заруби себе на носу, мой милый: та верёвка, от которой мы тебя освободим, будет висеть на дереве и ждать тебя с нетерпением!
— О милосердные души, о золотые мои, сделаю для вас, клянусь прабабушкой Мекулой, — прошептал он, и из его узеньких глаз потекли слёзы.
— Режь, — махнул крылом петух.
И Мышибрат разрезал путы. Козёл весело сорвался с места.
— В два счёта сделаю, еще этой ночью вы получите лекарства. Честное купеческое слово.
Он сбежал со склона, пощипывая там и сям верхушки терпкого осота.
— Может быть, не стоило ему сразу давать столько денег?
— У меня не было выбора, необходимо было рискнуть, — сказал петух, вытирая вспотевший лоб. — Может быть, и у него еще осталась и честь и совесть.
Внизу протрубил рожок, послышались голоса и топот. Мальчишки сматывали верёвки. Опьянённые полётом в небесных просторах, змеи неохотно возвращались из лазури, некоторые из них садились на деревья и, обмотав ветви своими шуршащими бумажными хвостами, казалось, хотели переночевать в прохладной выси.
С крепостного вала виден был рынок, похожий на муравейник.
— Что там происходит?
Хитраска посмотрела на солнце.
— Скоро начнётся представление; разве вы не читали афиши?
— Ты права, верно, — согласились звери. — А может быть, стоит хоть одним глазком взглянуть, что будет показывать этот громила?
— Лучше держаться от него подальше, — предостерегла друзей Хитраска.
— В такой толпе, в присутствии всей гвардии, цыган нам совсем не опасен, будь мы под самым его носом…
— Ну, тогда живо, торопитесь, скоро начнётся представление, — пискнула Хитраска.
Блошиный цирк
Уже в самом начале улицы, где за порядком смотрело несколько полицейских, шумели возбуждённые толпы горожан. Стрельчатые окна уходящих в небо узких домов были открыты настежь, и в них торчало множество голов.
Часть площади была огорожена канатом. Вдоль него, потирая руки, ходил цыган Нагнёток. В отдалении стоял фургон; там Друмля одевала блох в парадные платьица. Кляпон восседал на козлах, он пронзительно трубил и ударял в медные тарелки. Наверху, между двумя шестами, была натянута тонкая, как волос, бечёвка; она едва виднелась на фоне ветвей и неба.
В переднем ряду стояло несколько мягких кресел, в них сидели отцы города и сам бургомистр, он любовно поглаживал чёрную, как смоль, бороду.
Прежде чем цыган начал представление, бургомистр встал на кресло и, подняв обе руки вверх, воскликнул:
— Благородные сограждане! Помните о похищенной королевне, развлекайтесь без улыбки, ибо страшно подумать, что будет, если и впредь не будет…
На площади воцарилась тишина, и только сердца притаившихся в толпе друзей забились сильнее.
— Каждого, кто принесёт о ней какое-нибудь известие, король щедро наградит; добровольцев, желающих принять участие в поисках, он вооружит, даст им золото и коней; но неизвестно, где она скрыта, поэтому и во время забавы не закрывайте глаза, может быть, она пройдёт недалеко, может быть, приведут сюда украдкой. Присутствующий здесь маэстро Нагнёток дал показания, они много света на дело не проливают, но же я надеюсь, что похитители найдутся. Будьте бдительны! Будьте настороже!
Поклонившись, бургомистр сложил свои пухлые руки под траурно-чёрной бородой и, глядя на небо, уселся в кресло.
Наступила удручающая тишина. Но вот Нагнёток дал знак Кляпону, тот заиграл на трубе, ударил в тарелки, а Друмля выкатила маленькие клетки с нарядно одетыми блохами.
Цыган прошёлся по помосту и поднял решётки. Потягиваясь и зевая, из клеток стали выскакивать огромные блошищи. Сверкая острыми зубами, они бросали по сторонам алчные взгляды.
Толпа зароптала, многие отпрянули, потому что блохи смотрели на горожан так, словно выбирали, кто из них поаппетитней. Цыган поднял руку, успокаивая зрителей. Потом он щёлкнул бичом. Блохи подскочили несколько раз на месте.
И вот, подгоняемые взмахами свистящего хлыста, они бегут уже по две и по три в такт музыке.
Цыган поклонился. Все зааплодировали. Было за что его хвалить. Только железной дрессировкой и незаурядным мужеством можно было принудить к послушанию этих кровожадных тварей.
— А твои-то невинные ягнята, — шепнул петух на ухо Хитраске.
— Я дрожу при одной мысли, что они могли вырасти такими же, — ответила лиса.
Прыгая через зажжённые обручи, кувыркаясь и образовывая в воздухе пирамиды, блохи в разноцветных трико скользят легко и изящно.
Но это только так кажется, потому что две самые дерзкие из них уже крадутся в сторону, скаля на зрителей зубастую пасть. По толпе проходит дрожь, перепуганные ребятишки плача прижимаются к матерям. Но маэстро следит за всем внимательным взором. Он уже достал пистолет и выстрелил над головами хищников. Рассеялась горящая пакля; с опалёнными мордами, злобно урча, блохи вернулись в танцующий круг.
Прокатилась буря аплодисментов.
Нагнёток с изяществом поклонился. Согнав своих воспитанниц в кучу и следя за ними одним глазом, он с видом победителя улыбнулся публике и воскликнул:
— Милостивые господа! Теперь вы увидите номер, секрет которого переходит в нашей семье из поколения в поколение. Это великое искусство, шедевр дрессировки — блошиное пение, — достойное королевского уха.
Удивлённые зрители радостно закричали и захлопали в ладоши. Потом все смолкли. Налегая на верёвки и сопя, зеваки нетерпеливо вытянули шеи.
Поднялся усеянный вишнёвыми цветочками занавес, и выехала запряжённая шестернёй карета. Перед зрителями гарцуют в упряжке самые рослые, самые тупые и злые блохи, они украшены сверкающими золотом чепраками. Порой, громко рыча и брызгая пеной, блохи кусают друг друга в шею и мотают головами, потряхивая пучками страусовых перьев. Среди полной тишины, замутнённой лишь дыханием очарованной толпы, маленькая карета, постукивая, трижды делает круг, и блохи, переступая с ноги на ногу, останавливаются.
Тогда укротитель снимает лосиную перчатку, небрежно бросает на песок и засучивает левый рукав. Он бесстрашно протягивает блохам ладонь, хотя они приседают и ворчат. «Ну! Живо!» — кричит Нагиёток. Неожиданно вся упряжка берёт с места галопом и въезжает на обнажённую руку. Побледневшие лица зрителей застывают в неподвижности, потому что цыган, достав серебряную булавку, проколол в шести местах руку и кормит этих тварей в поощрение свежей кровью. Мороз подирает по коже от блошиного чавканья и причмокивания.
Потом настает минута тишины, и под абрикосовым небом безоблачного вечера кто-то начинает аплодировать. Словно проснувшись, все хлопают, и в вихре аплодисментов открываются дверцы кареты, и из выбегает в розовой юбочке, с гитарой подмышкой любимица цыгана, славная цирковая звезда — Блошинелли!
Она кланяется. Почти никем не замечаемая карета уезжает; блохи внизу становятся полукругом и урчат в ритм вальса. Вспорхнув словно бабочка, Блошинелли становится на туго натянутый шнур, уже совсем не видимый на фоне зеленеющего вечера. Балансируя гитарой, она приближается к середине и подаёт знак.
Снизу раздаются недружные голоса поющих блох, но вскоре уже можно различить знакомый мотив. Вверху, качаясь на тонкой, как волос, бечёвке, Блошинелли ударяет по струнам, и тихий голосок звенит:
«Жил-был король когда-то,
При нем блоха жила:
Страшась утраты,
Блоху он обожал.
Варил еду для блошки,
С нее сгонял он мух;
Болел живот у крошки,
Касторку пил за двух!»
Вздох восхищения пролетел по рынку.
— Боже мой, такая маленькая и такая умница, — сопит какая-то толстая дама.
За креслами членов магистрата Прыг многозначительно подталкивает Узелка: «Здорово?»
— Шикарно, почеши-ка мне спину, меня кто-то кусает!
— Радуйся, братец; может, это блоха? Мы откроем собственный цирк.
— Э, если б у нас была Блошинелли, тогда был бы расчёт, был бы расчёт, — бурчит Узелок, почёсывая спину о ручку кресла.
— Братец, а ведь это мысль! — стукнул Прыг приятеля по темени и внимательно посмотрел на затаившую дыхание толпу.
— Сейчас я стряхну, а ты подымай суматоху и лови в шапку. А там ноги в руки!
Прыг ловко протиснулся сквозь толпу зевак и опёрся о бамбуковый шест, отчего бечёвка чуть-чуть провисла, а потом внезапно отскочил, как будто от восторга. Упругое дерево отклонилось, бечёвка, как пружина, подбросила вверх поющую Блошинелли.
Все следили за ней, задрав головы, приветствуя это незаурядное искусство рёвом восхищения.
Восторженное дыхание толпы уносило блоху выше и выше, пока, наконец, она не стала планировать вниз, отчаянно размахивая гитарой.
Плясунья была еще видна на фоне темнеющего неба.
— Прыгай в мои объятия, — кричал в отчаянье цыган, но, видя, что относит ветерок, он, как разъярённый бык, ринулся в толпу.
Узелок визжал, словно поросёнок, которого режут; дети начали пищать и плакать.
Воспользовавшись всеобщим замешательством, блохи грызлись друг с другом и, наконец, освободившись от упряжки, разорвав пёстрые костюмы, поскакали в толпу, на середину площади, где уже стлался холодный вечерний туман.
Кровожадные насекомые набросились на самых толстых горожан; те попытались убежать, толпа заколыхалась, карманные воришки, призывая на помощь полицию, вытаскивали кошельки у перепуганных богачей.
Нагнётку показалось, что Блошинелли приземлилась на чёрной, как смоль, бороде бургомистра.
Цыган подскочил к почтенному горожанину, придавил его грудь коленом и, разделив густую бороду на две пряди, заглянул внутрь. Бургомистр только застонал, но цыган полз уже на четвереньках, высматривая любимицу на камнях, среди толстых икр трясущихся от страха горожан. То здесь, то там высовывалось его налитое кровью лицо и слышались отборные ругательства и вопли. Он был разорён. Друмля плача звала Блошинелли.
Зеваки в панике удирали. Кругом слышался треск закрываемых ворот, крики и стоны.
Перепуганный Мышибрат мчался вдоль стены; вдруг перед ним вырос разъярённый Нагнёток.
— Ах, наконец-то я поймал тебя, мошенник, — заорал он, схватив кота за горло.
К Мышибрату на помощь рванулся петух, но спасти друга было уже невозможно, — их разделил поток бегущих людей.
— Позаботься о Виолинке, — крикнула в ухо капралу Хитраска. Петух схватил девочку в крылья и вместе с бегущей толпой исчез в ближайшем переулке. Он уже не видел, как отбивался от полицейских Мышибрат, как под злобные крики его тащили в тюрьму.
— Это один из банды похитителей, — обвинял его Нагнёток. — Отвечай сейчас же, — где королевна?
— На виселицу его! — кричали вокруг. — Смерть похитителям детей!
Полицейские крепко держали арестованного, привычным движением вывернув ему лапки.
На площади было уже пусто. В густых сумерках рычали только вырвавшиеся на волю, жаждущие крови и одичавшие блохи.
