Глава 3. Взаимодействие науки и нравственности

Кантовское учение о границах теоретического разума (в отличие от скептическогоагностицизма Д.Юма) было направлено не против исследовательскойдерзости ученого, а против его необоснованных претензий на пророчества ируководство личными решениями людей. Вопрос о границах достоверногознания был для Канта не только методологической, но и этическойпроблемой (проблемой «дисциплины разума», которая удерживала бы науку иученых от сциентистского самомнения). «Что темперамент, а такжеталант...- писал Кант в «Критике чистого разума»,- нуждаются внекоторых отношениях в дисциплине, с этим всякий легко согласится. Номысль, что разум, который, собственно, обязан предписывать своюдисциплину, может, конечно показаться странной; и в самом деле он до сихпор избегал такого унижения именно потому, что, видя торжественность исерьезную осанку, с какой он выступает, никто не подозревал, чтоон легкомысленно играет порождениями воображения вместо понятий и словамивместо вещей».[1]Типичной формой подобной игры Кант считал попытки «научного» построенияразного рода всеобщих регулятивов, которые могли бы направлять человекав его коренных жизненных выборах. Разрабатывая данную тему, Кантвыступил против основной для его времени формы сциентизма - против научныхобоснований идеи существования бога и идеи бессмертия души (занятия,которому предавались не одни только теологи). «Критика чистого разума»обнаруживала, что эти обоснования не отвечают требованиям теоретическойдоказательности, что, будучи развернуты честно, они приводят к высшимпроявлениям неопределенности - антиномиям, метафизическим альтернативам.Факт, что наука есть разрушительница фиктивного всезнания (что научное знаниеодновременно является безжалостным осознанием границ познавательныхдостоверностей) и что условием сохранения этой интеллектуальной честностиявляется нравственная самостоятельность людей, к которым наукаобращена, был глубоко понят в философии Иммануила Канта. Кант как-тоназвал свое учение «подлинным просвещением». Его суть (в отличие от«просвещения наивного») он видел в том, чтобы не только вырвать человекаиз-под власти традиционных суеверных надежд на силу теоретического разума,от веры в разрешимость рассудком любой проблемы, вырастающей изобстоятельств человеческой жизни. И прежде всего Кант требовал, чтобы«теоретический разум» (разум, каким он реализуется в науке) сам не давалповода для этих надежд и этой веры.Несколько лет спустя Кант в работе «Критика практического разума» показал,что развитая личность нуждается только в знании, а не в опеке знания, ибоотносительно «цели» и «смысла» она уже обладает внутренним ориентиром -»моральном законом в нас».Обосновывая нравственную самостоятельность человека, Кант решительно отметаетвульгарный постулат о непременной «целесообразности» («практичности»)человеческого поведения. В произведениях самого Канта понятие «практический»имеет особый смысл, глубоко отличный от того, который обычновкладывается в слова «практика» и «практицизм». Под «практическимдействием» Кант подразумевает не производящую деятельность, всегдаимеющую в виду некоторый целесообразный результат, а просто поступок,то есть любое событие, вытекающее из человеческого решения и умысла. Этотакое проявление человеческой активности, которое вовсе не обязано имеетнекоторое «положительное», предметное завершение (скажем, возведениездания, получение новой формулы, написание книги и т.д.) «Практическоедействие» в кантовском смысле может состоять и в отрицаниипрактического действия в обычном смысле (например, в отказе стоить домизвестного назначения или писать книгу известного содержания).Человек совершает поступок и тогда, когда он уклоняется от какого-либо действия, остается в стороне. Примеры подобного самоотстранения подчасвызывают не меньше восхищение, чем образцы самого вдохновенноготворчества и самого усердного труда. Люди прославляли себя не толькопроизведениями рук и ума, но и стойкостью, с которой они отказывались отнедостойного предприятия, отказывались даже тогда, когда оно выгляделоувлекательным и соблазняло обилием творческих задач.Многие вещи, любил повторять Кант, способны возбудить удивление и восхищение,но подлинное уважение вызывает лишь человек, не изменивший чувствудолжного, иными словами, тот, для кого существует невозможное: кто не делаеттого, чего нельзя делать, и избирает себя для того, чего нельзя не делать.Отказ и личная стойкость могут присутствовать и в практическом действии вобычном смысле слова. Творческая деятельность сплошь и рядом включает ихв качестве самоограничения ради сознательно выбранного призвания. Однакоокончательный предметный продукт творчества нередко скрывает от нас,что он был результатом человеческого поступка, личного выбора, которыйозначал отказ от чего-то другого, лишение, внутренний запрет; на первыйплан в этом продукте выступает игра способностей, усердие, выносливость ит.д. В фактах отречения от действия структура поступка в его отличии отпростого делания выявления выявляется гораздо нагляднее.Своеобразие второй «Критики» Канта с самого начала определялось тем, что«практическое действие» категорически и бескомпромисснопротивопоставлялось в ней благоразумно-практическому действию(действию, ориентированному на успех, на счастье, на выживание, наэмпирическую целесообразность и т.д.) и иллюстрировалось именно примерамиуклонения от недостойного дела.Соответственно интеллектуальная способность, на которую опирается«чистое практическое действие», оказалась глубоко отличной от тогоинтеллектуального орудия, которым пользуется «практик». Если последнийполагается на «теоретический разум» как на средство исчисленияцелесообразности или успеха, то субъект «практического действия» исходитиз показаний разума, непосредственно усматривающего безусловнуюневозможность определенных решений и вытекающих из них событий.Отсюда следовал важный вывод о независимости структуры подлинногочеловеческого поступка от состояния способности человека познавать.Человек оставался бы верен своему долгу (своему сознанию безусловнойневозможности совершать - или не совершать - определенные поступки), дажеесли бы он вообще ничего не мог знать об объективных перспективахразвертывания своей жизненной ситуации.За царством неопределенностей и альтернатив, в которое вводила «Критикачистого разума», открывалось царство ясности и простоты - самодавлеющиймир личного убеждения. «Критическая философия» требовала осознанияограниченности человеческого знания (а оно ограниченно научнодостоверным знанием), чтобы освободить место для чисто моральнойориентации, для доверия к безусловным нравственным очевидностям.Сам Кант, однако, формулировал основное содержание своей философиинесколько иначе. «Я должен был устранить знание, - писал он, - чтобы получитьместо для веры».На мой взгляд, этот часто упоминаемый афоризм из второго предисловияк «Критике чистого разума» представляет собой пример лаконичного, нонеадекватного философского самоотчета. Во-первых, Кант на деле не претендовална «устранение знания». Во-вторых, он был бы гораздо ближе кобъективному содержанию своего собственного учения, если бы говорил не овере, а о нравственном убеждении, о сознании ответственности инеобходимости морального решения.Почему же Кант не сделал этого; случайно ли то обстоятельство, что витоговой формулировке сущности «критической философии», получившейзначение своеобразного пароля кантианства, понятие веры заместило понятиенравственности?