Моя ведущая координата при внутреннем использовании, развитая и гибкая, тоже коррелирует с жёсткостью сознания в поведении. Ведь, правда – одна. Совесть должна отстаивать её жёстко. Я – единое существо. Это вклад в работу моей психики со стороны Нарцисса, но, благодаря привычке скрывать эмоции, я жёстко представляю внешний мир: ни шагу вправо, ни шагу влево. Возможно, это и не Нарцисс, а первый этап развития моей совести. Сознание, конечно, само по себе у меня не такое дебильное, но отмена каким-то мягким способом высказанных мнений – своих и чужих – рассматривается мной с презрением. Эти мнения уже существуют во вне. Жёсткость – фактура моего сознания, обращённого вовне, и совещательный голос у высказанных мнений не предусмотрен. Мне нужно мучиться, чтобы переставить акцент в мнении с решающего на совещательный. В изменении статуса высказанных мнений всегда присутствует неприятное напряжение.
Эти стремящиеся к однозначности представления о мире и о себе дают довольно курьёзный эффект. Я кажусь себе младше других, я «заморозился», как маленький. Фактура сознания и возникла, когда я был маленький, но недавно я заметил, что существует и прямо противоположный смысл: я старше многих в этом мире «других».
Итак, в моём случае «истина» имеет жёсткое определение, но совесть требует, чтобы я был мягким для «другого». В то же время, чтобы укрывать меня и «другого», у неё слишком короткое одеяло, поэтому мир обёрнут ко мне жёсткой стороной. На самом деле, как человек с жёстким мышлением, я не склонен «вытирать слёзы» и другим, я просто не умею этого делать. Моя мягкость с ними оказывается внутренним, почти невыраженным свойством, я просто не делаю им ничего плохого, по моим представлениям.
Не все личности складывались, как я. Кто-то сделал ставку на отчаяние, не стал подавлять эмоции, и сопротивление принесло результат. Нарцисс выразил эмоции и победил! Мнение маленького Нарцисса повергло мнение «другого», представление о «другом» тоже повержено, после этого и опыт у малыша накапливается по-другому, чем у меня. Мир представляется мягким Нарциссу, его можно деформировать. Нарцисс деформирует обстоятельства под себя, активно ведёт себя с «другими», психологически «возвращается» в тот случай, когда маленьким добился своего.
Если моя психологическая жёсткость существует в сознании, как молчание, то активность в поведении Нарцисса существует, как крик. Это – преобразившийся, отчаянный детский плач. Считается, что в трёхлетнем возрасте дети впервые сознают себя личностью: «Я – сам!». – и взрослый Нарцисс нередко ведёт себя, как трёхлетний ребёнок, шумно добиваясь своего. Когда я «выбирал» ведущую координату, мне было два: вместо шума я выбрал тишину. Есть и Нарциссы, которые не кричат, добиваясь своего, это видимо, связано с личным опытом. Ребёнок смог получить то, что захотел, просто выразив мнение, его родители оказались не «глухими» и не «слепыми». Такие Нарциссы умеют договариваться...
Эмоциональная ложь не подавляется окружающими, но Нарциссам нередко случается выпрашивать отношения. Впрочем, по-другому они и не возникают, потом выраженное по объективной причине оказывается ложью. Когда я иду в гости в колючей шапке, я не выпрашиваю к себе отношение, но тоже скрываю правду от мамы. Мы врём с Нарциссом по-разному, но врём обязательно. Если бы я, как Нарцисс, разрывал себе грудь плачем в тесном пальто, я бы тоже врал, но уже самому себе, что так поступать правильно. Я бы вычёркивал существенную часть своего опыта. Видимо, это и делает Нарцисс, когда шумно добивается своего. Прежде всего, он врёт себе, потом его совесть начинает считать это нормой в отношениях и с «другими», и Нарциссы врут окружающим, как Хлестаков.
Мы всегда выражаем ложь, и Нарцисс демонстрирует это с самой прямой определённостью, но, когда этот заносчивый субъект оказывается «на грани», другие начинают его спасать. Это – мистика сиюминутных эмоций, которые не преследует совесть. Нарциссу буквально воздаётся по вере, и ничего другого от окружающих он не ждёт. Я запутываю сиюминутные эмоции в себе, откладывая их, бегу от них по рациональному лабиринту, который у меня, как прямая линия, а Нарцисс начинает с сиюминутных эмоций. Они у него, как прямая линия.
Об этом приходится иногда слышать. Какая-нибудь приличная старушка ворует в супермаркете. Вся её приличность и приличный возраст оказываются ложью... но приличный вид свидетельствует, что старушка хорошо разбирается в эстетическом дискурсе, это – не воровка, пропившая мозги. Возможно, старушка всю жизнь загоняла сиюминутные эмоции в дискурсивный лабиринт, преуспела в приготовлении кулинарных блюд, научилась хорошо разбираться в сервировке стола, в назначении ножей, вилочек, в этикете, ситцах, фасонах, собачках и кошечках, но сиюминутные эмоции выбрались на «позор», проложили себе дорогу сквозь все невозможности.
Старушка, воруя, испытывает подлинные сиюминутные эмоции. Нарцисс привык к активности. Мелкое воровство – способ порезвиться на дискурсе, который всю жизнь резвится на Нарциссе в виде правильного гламура. Моральное осуждение в качестве ответственности можно как-то пережить, если попадёшься. Это только шаг в направлении смерти под рациональным контролем вранья, которое сами окружающие и обеспечат ссылками на возраст, болезнь... Дискурсивные истины Нарцисс практикует, как свои увлечённые убеждения, например, коллекционирует что-нибудь. Это дискурс обычно с эстетическим уклоном и связан с эмоциями, которые можно откладывать, потом к ним возвращаться, – способ «откладывания» эмоций, их пребывания «под контролем» Нарцисса. Коллекционировать можно и всякий хлам, складируя по полочкам и вешалкам, и жить в его окружении. Эти «запасы» как-то успокаивают сиюминутную тревогу Нарцисса. Получается, что он не только Хлестаков, но и Плюшкин. Присмотреться бы к остальным героям Гоголя... Возможно, это галерея Нарциссов.
Если Плюшкин демонстрирует некую неразвитую рациональность, девиз которой: «когда-нибудь пригодится», – то совсем не обязательно, что она – только не развитая у Нарциссов. Остап Бендер, например, на последние деньги купил Зосе букет цветов после того, как Корейко от них сбежал: «Если нет идеи, а её нет, эта сумма ничего не решает». Таких примеров в литературе много, значит, и в жизни есть такая «красота»: «Не лучше ли устроить пир на эти двадцать семь тысяч и, приняв яд, переселиться в другой мир под звуки струн, окружённым хмельными красавицами и лихими друзьями». (М. А. Булгаков). Собирать всё, как Плюшкин, – это «правильно», но без «красиво» оно не бывает: «На последнюю пятёрочку найму я тройку лошадей, дам я кучеру на водку, погоняй, брат, поскорей...». Красиво тратя последние деньги, Нарциссы проявляют волю к смерти. Они презирают опасность во имя чести: «сердце женщинам, жизнь королю, душу Богу, деньги ростовщикам, а честь себе самому». Смысл этой максимы может быть беспощадным и абсурдным: «Мне сегодня удалось не убить человека», – говорит Томас Джордах у Ирвина Шоу в «Богач, бедняк». Это был какой-то мафиози, который смертельно ранил самого Джордаха. Всю жизнь таких личностей, как этот мафиози, Джордах попирал и побеждал, но какой-то дискурс его одолел и стал делом чести. «Честь» – это другое имя «воли к смерти».
Самый известный манифест Нарциссов: «Смело мы в бой пойдём за власть Советов, и как один умрём в борьбе за это...». Манифесты вообще формулируют «волю к смерти», и ничто не мешает представлять Нарцисса несуразным. Более того, эту несуразность Нарциссы осознают: «На ровном месте получать за нихуя по роже, особым надо обладать талантом божьим. Не каждому дано, избранников так мало, нести, как флаг над головой разбитое ебало. Во имя счастья на планете, за будущность потомков – ходить, заёбывать до смерти ублюдков и подонков… («Дар Божий» Х.З.). Это свидетельство того, что свою нравственность Нарцисс способен осмыслить. Мне не удержаться ещё от одного примера:
«Молодость! Молодость! Я заявился со своим первым произведением в одну из весьма почтенных редакций, приодевшись не по моде. Я раздобыл пиджачную пару, что само по себе было тогда дико, завязал бантиком игривый галстук и, усевшись у редакторского стола, подкинул монокль и ловко поймал его глазом. У меня даже где-то валяется карточка – я снят на ней с моноклем в глазу, а волосы блестяще зачёсаны назад. Редактор смотрел на меня потрясённо. Но я не остановился на этом. Из жилетного кармана я извлёк дедовскую «луковицу», нажал кнопку, и мой фамильный брегет проиграл нечто похожее на «Коль славен наш Господь в Сионе». «Ну-с?» – вопросительно сказал я, взглянув на редактора, перед которым внутренне трепетал, почти обожествляя его. «Ну-с, – хмуро ответил мне редактор. – Возьмите вашу рукопись и займитесь всем, чем угодно, только не литературой, молодой человек». Сказавши это, он встал во весь свой могучий рост, давая понять, что аудиенция окончена». (С. Ермолинский, «Записки о Булгакове»). М. А. Булгаков способен выражать эмоции, как никто другой, и он собрал большую коллекцию невыполненных договоров с издательствами. Эти бесполезные договоры могли как-то его балансировать, как отложенная возможность заработать, но бесполезность для Нарцисса откладывать эмоции – очевидна. Максима Нарцисса тоже была выражена Булгаковым в чистом виде в эпиграфе к пьесе Дон Кихот: Люди выбирают разные пути, один, спотыкаясь, карабкается п о дороге тщеславия, другой п олзёт по тропе унизительной л ести, иные пробираются по дороге лицемерия и обмана. Иду ли я по одной из этих дорог? Нет! Я иду по крутой дороге рыцарства и презираю земные б лага, но не честь.
Одна из форм лжи – тактичность, – но из-за выражаемых по-разному эмоций тактичность Нарцисса и человека совести выглядит тоже по-разному. Нарцисс говорит громким голосом, а ссорится спокойным и даже тихим. Человек совести ссорится «по-честному». В. В. Жириновский – несомненный Нарцисс. По словам В. В. Познера, он вежлив в своей речевой деятельности, но, когда Жириновский совсем уж вежлив, пора рвать когти. В следующий момент можно получить по голове. Вот, когда Владимир Вольфович громко выступает, – никакой опасности нет. Выражая себя, Жириновский выглядит ярко, но дерётся рационально: никому основание черепа не проламывает...
Нарцисс может быть не честен с другими, деформируя мир под себя, но и запутывается в лжи, а не только других запутывает. Можно, как Хлестаков, врать, что к тебе двадцать тысяч одних только курьеров, но потом приходится бежать, как по тонкому льду. В то же время Нарциссу стыдно чувствовать страх. Он – человек чести.
Человеку совести страшно чувствовать стыд. Скрывая свои подлинные эмоции, человек совести не запутывается, по крайней мере, во внешней лжи. В этом его преимущество перед Нарциссом... С помощью лжи деформацию реальности не скроешь, но эмоциональная ложь всё-таки удаётся Нарциссам. Все понимают их, как самих себя, их можно презирать только понарошку, но Нарциссам всё равно нужно убегать, уступая место объективности, которую Нарциссы вполне осознают, потому что, хотя бы, раз кратко проговаривают... Если человек совести кратко лжёт в потоке речи, то Нарцисс кратко говорит правду. Ложь он повторяет, но ничего из того, что повторяет, не собирается делать. Это – способ поддерживать тонус в беседе.
Мимика Нарцисса складывается тоже иначе, чем у человека совести. Нижняя губа не поджата, в лучшем случае кривится. Нижняя выпяченная губа вообще характерна для ярко выраженных алкашей. Ещё Нарциссы грузят других своими проблемами: не удивлюсь, если среди нищих и попрошаек – одни Нарциссы. Люди совести на окружающих надеются, но совесть не позволяет им просить. Хотя выраженная тактика людей совести рассчитана на совесть и мораль, как на способ взаимодействия с «другими», – это какая-то ложь... Условная мораль, на самом деле, разъединяет людей, и человек совести дистанцируется от неё, внутренне дистанцируясь, тем самым, от «других». Кажется, что под воздействием условной морали человек совести должен отдать то, что не собирался, но умело уклоняется. Это – про Нарциссов: «нищелюбивая купчиха». Нарцисс то натягивает маску условной морали на «других» и собирает ништяки, то на себя её натягивает, – и маска резвится на нём. Так, что сказать, что он просто циничный обманщик – не получается.
Нарциссы выбирают мелкие грешки в качестве выраженной тактики: некая аморальность сближает их со структурой восприятия мира, с другими: вместе выпить, покурить, анекдоты опять же... Такая тактика, вроде бы, не предусматривает условную мораль, но связано поведение Нарциссов с ней более крепко, чем у людей совести. То, от чего уклонился человек совести, сделает Нарцисс. Быть ярким во всём – его крест. Не смотря на то, что в Нарциссе «вдруг» начинает голосить воля к смерти, он сам тоже готов всех жрать во всякое время. Эллочка Щукина, например, была готова в нарядах перещеголять хоть миллионершу. Она – безусловный Нарцисс. Эллочка знала тридцать ярких слов, «съедала» мужа на корню, в то же время находила для него тёплые слова: «Вы поедете в таксо!?».
Плотоядность – суть сиюминутных эмоций, – но вкушать плоть и кормить собственной плотью – это зеркальное отражение. Кажется, инженер Щукин уклонился... Пока Людоедка осталась без другого, а для Нарцисса это смерти подобно. Он не может жить без восхищения, а высшее восхищение – это любовь; значит, – «другой». Как Нарцисс может себя не навязывать «структуре восприятия мира»? Певица Наталья Медведева, например, вернувшись из эмиграции в Россию, в интервью «Акулам пера» сказала: «Надо любить свою Родину», – при этом в тот момент она навязывала настолько немыслимое для «Родины», что даже «Акулы» подавились. Она всё правильно делала, но на тот момент слишком «круто».
Дискурс становится «голосистым», когда «правильно и красиво» расходятся, а для Нарцисса они всегда расходятся. Действующий дискурс для него – расходящийся и «голосящий». Нарциссы делают то, что другие себе даже представить не могут, а люди совести объясняют то, что не видят другие. Это выражается в словах и людьми совести, и Нарциссами, но речевая деятельность имеет разный пафос. В одном из своих интервью А. Зиновьев говорит о социальной эффективности советской системы: «В хрущёвские и брежневские времена население страны выросло на 106 миллионов человек. Пришли голенькие, с отличными аппетитами, и страна выдержала. При объединении Германии прибавилось 17 миллионов человек, хорошо одетых, сытых, с хорошим уровнем жизни, – сразу рост цен, повышение налогов.». Антисоветчик Зиновьев не позволяет себе подгонки мышления под позицию, лозунг такого мышления: «может быть и другое». По Камю, это – «метод анализа». А вот Солженицын прямо заявляет: «вывод, к которому придёшь, известен заранее». Лозунг такого мышления: «Я – самый, самый!». Это – метод познания, по Камю.
Я гадаю, где мать приобрела свою скрытность? Скорей всего, это было в детском доме. Она жила там в самом нежном возрасте: с четырёх до восьми лет. Дед был на фронте, своя мать умерла во время войны, баба Нюра была у них приёмной матерью уже после войны. К четырём годам выбор координаты состоялся, и этот выбор не может измениться. Мать – Нарцисс, но наподобие Плюшкина. Я допускаю, что кто-то из представителей совести произвёл на неё впечатление своим умением не «высовываться» и выживать в большом, голодном коллективе детского дома, пока она была сиротой. Люди учатся вести себя у структуры восприятия мира, набираются опыта у «других».
Мне трудно судить, как подражают Нарциссы людям совести, не смотря на опыт матери перед глазами, но я достаточно точно представляю себе, как это выглядит в случае подражания людей совести манере Нарциссов. Нередко те ведут себя громко, вызывая тревогу, и, подражая, люди совести эту тревогу превращают просто в ужас для себя. Их можно даже принять за Нарциссов по ошибке. Люди совести не имеют и таланта к комплиментарности, которая свойственна Нарциссам. У них есть какие-то свои эффективно работающие механизмы проявления уважения, но рациональная комплиментарность, симулирующая восхищение «другим», скорее, отталкивает, так что не всякое подражание удаётся.
По-моему, мать стала скрытной, кому- то подражая, потом мы просто совпали. Она психологически навсегда осталась сиротой, в этом мы опять оказались похожи. Это совпадение сказалось в том, что мы не умеем просить и жаловаться. Прежде всего, этого не умеют именно дети-сироты, а вот дети-Нарциссы, выросшие в хороших семьях, виртуозно умеют хныкать до самой старости.
Сироты-Нарциссы расставляют в своём общении немыслимые акценты, судорожно симулируют юбилейность в отношении «других». Такая любовь к окружающим, доходящая до слабоумия, вызывает у тех изумление. В конце концов, сироты достигают обратного результата, возбуждают раздражение и неприязнь к себе. Я как-то прикинул на себя их манеру общаться и почувствовал опустошённость, которую невозможно выносить долго.
Юбилейность – это гламур. Меня гламур изнуряет, возможно я – плохой эксперт, но такое поведение Хаббард определил, как «неразрывное слияние с другими людьми в целях выживания», – закон афинити. Кажется, что мы с ним говорим об одном и том же.
Судя по тому, как мать вела себя после работы, есть и закон: – не общаться. После «юбилейности», дома она отключалась и отдыхала, сразу опустошая внимание, не замечала меня, не замечала карточных друзей... Возможно, на работе мать не доводила судороги общения до грани презрения к себе, ибо скрытная, но её там как-то подчёркнуто уважали, – по-моему, плохой признак. Дома она всё равно отдыхала. Её реплики, которые вынуждались мной, напоминали раздражение.
Условия, в которых вырос человек, коррелируют с двумя способами личного восприятиями жизни – импрессионизмом и экспрессионизмом. Импрессионистское восприятие мы находим у Свана – это очень приятная личность. Такое же восприятие жизни Бунин приводит и от лица крестьянина в повести «Деревня». Импрессионистами или экспрессионистами нас делает эмпирический опыт «другого», формирующий структуру восприятия мира.
Вердюрены, у которых Сван не нашёл понимания, основали кружок каких-то идиотических посиделок и разработали специальный ритуал отношения к «скучным». Они именуют скучными высший свет, нависающий чёрной тучей над их кружком, как знатоками искусства, но их эстетическая пошлость дана М. Прустом с точки зрения импрессиониста... Франц Кафка описал экспрессионистов изнутри. Каждое слово, жест, каждый чужой взгляд грозят экспрессионисту: человек непрерывно встревожен, ожидает беды и чувствует себя под угрозой... Тем не менее, Кафка тоже вынул зубки у экспрессионистов, их отношение к жизни показал в слишком чистом виде.
На самом деле, экспрессионисты прекрасно умеют защищаться... Вердюрены защитились и от высшего света, и от Свана. Экспрессионистское и импрессионистское восприятие жизни в одном человеке не разделимы, страхи есть и у Свана, речь идёт об акценте, о преимущественном отношении к жизни... Мне удаётся вспомнить мать в ином состоянии, чем обычно. Она была слегка навеселе и остановилась рядом со мной, улыбалась, мягко что-то говоря. При этом у неё свободно растягивались краешки губ, а не резко поднимались вверх, как обычно. Она глядела на меня заинтересованно, не пытаясь остановить эту улыбку. Мы стояли ближе, чем обычно. Я подумал, что так будет всегда... Кто-то ждал её во дворе. Она ушла, а назавтра стала сама собой. Импрессионистское отношение к жизни из неё больше никогда не выскакивало...
Воспитание – великая вещь. С бабой Нюрой можно было вырасти импрессионистом, но, кажется, было слишком поздно...
Если произвести смысловой анализ координат, мы можем заметить, что некий простой смысл претерпевает сплав в дискурсе, будучи уже искажён смыслом совести и Нарцисса. Его искажение оказывается двойным.
Присмотримся, как совесть и Нарцисс относятся к воровству, и как условная мораль это делает? Понятно, мораль осуждает воровство, но это не – императив совести. Она заботится о «другом», и всё, что позволяет другому процветать, хорошо. Если «другой» ворует, значит, процветает. При этом сама совесть не ворует: это – плохо для «другого». Но на его воровство она только ухмыляется и не замечает это грех. Со стороны совести может возникнуть осуждение на словах, направленных не на кого-то другого, а в воздух, но слова, как мы знаем, всегда лгут... Совесть испытывает удовлетворение от того, что другой процветает. Иначе говоря, картина мира предстаёт иной с точки зрения совести, чем её представляет дискурс. Нарцисс тоже волнуется по поводу воровства иначе, чем дискурс. С точки зрения Нарцисса, хорошо, когда ты воруешь и процветаешь. Когда другой ворует и процветает, он ворует, в том числе, у тебя. Борьба Нарциссов за совесть выглядит ярко! Нарцисс «голосит», производит смысл в избытке, но компромисса, который является целью дискурса, в результате не возникает, а дважды искажённый простой смысл, будто, снова становится правильным. Чистое проявление координат в нём тоже можно наблюдать в избытке: часто встречаются люди, закрывшие глаза на воровство, и часто встречаются люди, голосящие о нём в воздух: «держи вора!».
Ворующий Нарцисс показывает человеку совести, каким этот мир является, если воровать можно, в этот момент Нарцисс делает хорошо себе дважды: ярко заботится о своей «структуре восприятия мира» и повышает благосостояние. Безразличие к воровству «другого» для людей совести – тоже не яркая, но забота о «структуре восприятия мира», но человек совести может быть накрыт и собственным Нарциссом, ссорящимся по-честному за дискурс. Какое-то напряжение возникает, когда два Нарцисса воруют: не один из них не удовлетворён. Не удовлетворены и два человека совести, если не один не ворует. «Структура восприятия мира» как-то немеет. Видимым образом, расходясь друг с другом, совесть и Нарцисс в каком-то ограниченном смысле идеально сочетаются, даже возникает впечатление, что разные координаты могут жить душа в душу и без дискурса. Человек совести кратко солжёт, Нарцисс решит, что это правда, если Нарцисс часто повторяет ложь, человек совести тоже решит, что это правда. Мир становится похож на тебя самого, зачем дискурс? Но чаще всего именно дискурс – единственный выход из положения. Честные слова друг друга они истолкуют превратно... Человек совести и Нарцисс каждый по-своему понимают договорённость: это в их сознании выражается по-разному, и в итоге выраженная другим «ложь» вызывает справедливое негодование. Так что чаще всего именно «жертвы» дискурса являются единственным и универсальным выходом из положения.
Люди совести глухи к прямому смыслу слов, не слышат его, как сами когда-то не были услышаны. Нарциссы не понимают подразумеваний или очень прямолинейно к ним относятся, но все чему-нибудь учатся. Например, люди совести обучаются воспринимать прямой смысл слов, а не вкладывать его в подразумевание, как они всегда делают. Нарциссы, как и положено, просто упиваются подразумеваемым смыслом и громко выдумывают его сами, таким образом, ещё и навязывая. Сплав двойных искажений простого смысла позволяет избежать открытого конфликта. Невыраженный конфликт – это не ложь, это как раз то, что мы сделали... Забавно запутывается смысл, выраженный в словах...
Сознание реагирует по правилам распределения в себе координат. Подавленная координата говорит голосом ведущей, но потом, почему-то, оказывается трудно понять, какая из координат выигрывает. Если Нарциссу удалось навязать совести форму условной морали, он, почему-то, начинает ходить по краю собственного благополучия, место этого Нарцисса скоро займёт «другой». Вроде бы, самопожертвование – императив совести... А человек совести, рационально преследующий грехи «других», становится людоедом. Это, вроде бы, грех Нарцисса, его метафизическое лицо. Он, конечно, не кушает «других», только стремится поразить их, хотя бы, галстуком... Всё свалено в кучу, представляющую собой сингулярность, которая берёт верх над акцентом. Куда прячется весь смысл?
Рассказчик едет в метро с мальчиком в шапке с завязанными ушами: «Развяжи шапку, здесь тепло». Мальчик отвечает: «Я обещал маме не развязывать». Впоследствии из честного мальчика вырос Григорий Перельман. Его ведущая координата напряжена и перенапряжена. Это – совесть. Он отказался от миллиона долларов, потому что кто-то не смог вспомнить разговор, который дал Перельману в руки нить... Но чем одна координата сильней, тем другая не слабей: Григорий Перельман заставляет задуматься о себе, как о Нарциссе, ему вполне удалось привлечь к себе внимание всего мира.
Простой смысл ставит подножку совести и Нарциссу, запутывая их не только на словах... Можно сказать, простой смысл ничего не делает своими руками... прямо, как Бог. Совесть и Нарцисс всё время борются между собой. Мы отводим глаза от совести с презрением, от Нарцисса – со стыдом. Эта борьба пребывает в фактуре человеческой речи, один персонаж у Виктора Пелевина говорит: – Моё потребление выше! – посылая знак, сознательно или невольно. Смысл знака – нравственный и зеркальный. Нравственность участвует в речевом производстве. «Форма речи – самое главное». (Делёз).
Нарцисс, эгоист, совесть, условная мораль, воля к жизни, воля к смерти, людоедство, любовь... – ставят разные смысловые акценты на одно и то же. Эти двойные ноумены указывают на существование непознаваемой «вещи в себе», и этой «вещью в себе» является какой-то простой смысл... Нарцисс собой любуется, слеп от самолюбования, совесть собой совсем не любуется, скорей всего, у неё для этого глаз нет. Она считается внушением. Никто её не видит, даже Ницше, а себя совесть путает с условной моралью... Стремление к светлой точке в сознании Нарцисса тоже слепота. Христиане проецируют счастье быть с Богом на загробную жизнь, слепы к этой жизни. Светлое будущее коммунизма проецировалось на земную жизнь, но для будущих поколений... опережающее отражение действительности осуществлялось за них, и этой фикции никто не замечал. В Древнем Египте существовала «молитва слепого», которая звучала, как «Отче наш». В своём романе «Чёрная луна» Олег Маркеев тоже выводит главного героя, который убьёт злодейку Лилит, став слепым на время. Так было и в легенде: убьёт слепой.
Слепой Нарцисс натыкается на слепую совесть. Они борются друг с другом за право выразить свою незрячесть. Ирония Христа: «Если то, что в вас свет, то какова же тьма?».
Зоркость, которая возникает у Нарцисса, представляет собой смысловое противоречие, которое следует как-то понимать... Ложь и правда сходятся, и возникает истина, но не сама по себе. Я выбираю эту истину тем, что говорю, и тем, что делаю; выбираю, как мне лгать и что мне делать? Психика следует за ведущей координатой, но истина находится за пределами координат. Она сходится с каким-то простым смыслом, как неизвестным вектором, после этого соотношение координат во мне перестаёт быть заведённым автоматом. На мою внутреннюю реальность обрушивается свет.
Взаимодействие совести и Нарцисса определяется тем, что они отталкиваются друг от друга, как одноимённые полюса магнита. Чем ближе полюса друг к другу, тем сильней сила отталкивания, которая выглядит, как внешняя, для отталкивающихся магнитов. Отталкивание внутри единства совести и Нарцисса тоже производится, как будто, внешней для них силой. Между ними возникает трещина, не принадлежащая им обоим, и внешняя по отношению к ним. Предположительно, в трещине находиться интересующий нас вектор.
Гегель отдал Канту заслугу в определении мыслительных способностей – отождествления и различения, – а Кант их разделил на основе отношения к чувственности или рассудку. Мы помним, что совесть и Нарцисс совместно нападали на логику. Тем самым, они выступали, по сути, против рассудка. Они – чувственность. Совесть и Нарцисс уживаются друг с другом, как правильно и красиво, отталкиваются друг от друга, как одинаковые заряды, но их противоположность не создаёт между ними непроходимой стены, потому что они мыслят тождествами, узнают мир, – и мы должны признать, что различение – не их способность. Не смотря на свою конкуренцию, они, на самом деле, борются с различением или логикой, каждый за свой логос. Можно также сказать, что они борются за различение себя, лезут на глаза различению... Смысл идёт в двух направлениях сразу...
Если я что-то различил, я говорю: «я». При этом я не стремлюсь себя с чем-то отождествить. Я могу разотождествиться с чем угодно: с дискурсом, с социальной группой, к которой принадлежу, со сказанными словами. Если совесть мешает, я подключу Нарцисс, я справлюсь хоть с совестью. Иные люди умудряются разотождествиться даже с собственным полом, так что я – не самый способный... Я могу противостоять и совести, и Нарциссу, от чего угодно оттолкнуться, хоть эстетически, хоть этически. Я – не есть сознание. Я, возможно, – трещина между совестью и Нарциссом или безусловная сила в этой трещине...
Совесть отождествляет себя с «другим». Это внешнее по отношению ко мне, но она не знает об этом, на самом деле, отвечает у меня за внутреннее, за структуру восприятия мира, заботится о нём, как о самой себе. Нарцисс себя отождествляет с внутренним, но устремляет своё самолюбование, почему-то вовне и замечает там только себя. Внешнее меня самого является для него внутренним. Беда с этим Нарциссом, такой «оптикой» он косит себя, как траву. Но дело в том, что для меня всё различимо. Это – не моя логика, когда внутреннее гибнет вовне, а внутреннее внешнего спасаемо, в то же время я не есть только различение, чего угодно, хоть внутреннего, хоть внешнего. Я могу себя отождествить, хоть с совестью, хоть с Нарциссом. Я – сила, которая расталкивает совесть и Нарцисс, отводит их от своей судьбы. Нарцисс готов попадать во внешнюю беду, но, опережающе отражая действительность, я говорю ему в нужный момент: «Куда вас, сударь, к чёрту понесло?», – а совесть в это время спасает «другого». Иногда я смотрю на это скептически.