...Она стоила недорого. Да и сам бордель выглядел дешево: обшарпанные бежевые стены, комнатки с тусклыми светильникам, засиженный мухами потолок. Все канонически вульгарно.
Когда я только вошла, пожилая хозяйка улыбнулась дружелюбно и славно, словно уже подсунула мне некачественный товар. Она с удовольствием оценила и этот черный брючный костюм, и черную, крапленого шелка рубашку, и платок на шее. И даже тонкие, с мягким надломом усики. моя респектабельность полукровки Дон Жуана и яппи убедила сразу и насовсем.
Позже, когда я уже лежала на жестком матраце расшатанной бесчисленными фрикциями кровати, ожидая мою гостью, мою респектабельность начисто смыла неуверенность, даже страх. Этот бордель не приветствовал лесбиянок, и мне совсем не светило согнать сюда всех местных красоток и учинить скандал. Вошла моя ночная пассия. Лет 30-35, полновата, сероглаза. Неуместный рыжий парик (на вопрос хозяйки: блонд? шатен? я только невпопад, соглашаясь с чем угодно) и удивительно кружевные, отточенные руки.
Она что-то пропела на итальянском, подошла ко мне. Опустившись на колени, хотела было расстегнуть мне гульфик. Я остановила ее движение, присела на кровати лицом к ее лицу. В глазах напротив забегало любопытство, губы чуть дрогнули. я прикоснулась к этому мелькнувшему нерву своим ртом. Неприятное оцепенение. Тяжесть в голове. Смешанное с вожделением желание сейчас же убраться отсюда. Я поцеловала ее смелее, мешая опомниться, возразить, и резким рывком бросила ее на себя, срывая идиотскую комбинацию, блядски-призывные трусики.
Она смотрела на меня. Не улыбалась, не сердилась, не отвечала мне. Смотрела и все. Даже не дышала.
И тогда я взяла ее. Сначала грубо, животно, только потом заворачивая размазанное мягкое тело в ласку и упоение.
Наверное, она даже не вымылась после предыдущего клиента... Может быть, ей неприятно то, что делаю я... интересно, есть ли у нее дети... Я могу заразиться какой-нибудь дрянью... — мысли крошились, перебивая ритм движения, нагнетаемые пляшущим под брюками насосом клитора, фантазией и страхом.
Все закончилось резко, почти так же, как и началось. Она протяжно выкрикнула cara mia!, схватив в горсть мои волосы. Дико рванулась из рук, конвульсивно сжимая бедрами мою ладонь. И заплакала прямо в твидовый лацкан пиджака...
Est optima magistra
Они все-таки пришли обе. Искушенность и Опытность. «С днем рождения!» — сказала Искушенность. «Хэппи бездей тебе...» — сказала Опытность. Они прошли в комнату. Сели за стол. Выпили вина. Опытность цокнула языком. Искушенность поморщилась.
«А где же гости?» — спросила Опытность. «Ну их, гостей, — сказала Искушенность, — опротивели стада людей. Вот, что я хочу подарить тебе, деточка...» Искушенность вынула из узкой соломенной сумки зеленый шелковый шарф и через стол бросила мне на колени. Во всем жесте просквозила лениво спрятанная интимность. Шарф пах ее духами.
Опытность рассмеялась, схватила зеленый шарф, махом завязала мне глаза. «Мы будем играть в жмурки. Что поймаешь, то — твое. Вот мой тебе подарок». Я вздрогнула, представляя.
Они будто плавали по комнате. Изредка пересмеиваясь. Тихий голос Искушенности звал меня по имени. Откуда-то ниоткуда. Опытность шептала что-то в самое ухо, я резко оборачивалась, но в пальцах оставался воздушный отпечаток ее подола. Потом, все также вальсируя вокруг меня, они начали разговор.
— У нее так мало книг... — сказала Искушенность.
— Кто знает, что из всего этого получится? — отозвалась Опытность. — Да-да. Мало книг и много листов. Она воображает себя писателем. Как это тривиально.
— Ко всему прочему, писателем. Ты знаешь, кем только она себя не воображает.
— А стоит ли овчинка выделки? Она напускает в ванную белой пены и хочет казаться жемчужиной, но ныряльщики не обращают внимания на фальшивый жемчуг.
— Тогда она представит себе ныряльщиков, а после попадет на шею к выдуманной красотке.
— И что тогда ее жизнь? Греза.
— Но ты куришь гашиш, чтобы грезить. И держишь в перчатке кнут разжигать уставшие чувства.
— Я всегда чувствую сладкий запах марихуаны, и от ударов плетки на теле остаются отметины. Моя жизнь реальна. А то, чем живет она наворовано из прочитанных в детстве книг о пиратах.
Их голоса звучали усыпляюще-успокаивающе. Я подумала, что хочу непременно поймать обеих. Постаревшую Искушенность в дымчато-сером платье, в шелестящих кольцах. Опытность с шальным взглядом и сильными спортивными ногами.
— Ты превращаешь жизнь в пасьянс, стараешься каждый раз разложить его по-новому. Она же никогда не заставит себя взяться за карты. Даже в поезде, — Опытность задела рукой абажур. Что-то пискнуло, и темнота стала извне.
— Но что тогда тренирует ее ум, кроме собственных фантазий и фимиама, курящегося из губ подруг?
— Ничего. Ровным счетом ничего. По крайней мере, не чужие мысли и слова.
— О! Ты ошибаешься, Опытность, — Искушенность зевнула. — Если не чужие мысли, то чужие чувства — точно. Хочешь, поспорим, и я докажу тебе это.
— Давай спорить. А ставкой...
— Хорошо. Он тебе всегда нравился.
Я почувствовала, как Искушенность подошла ко мне со спины и развязала зеленый узел. Ее руки едва коснулись моего затылка. Этого было достаточно.
Комната стала расти, на глазах превращаясь в душную, черную с позолотой залу. Вспотевшие воском канделябры поддерживали свечи с упругими животами. Медные курильницы в углах воровали воздух. Рыжеобнаженная Искушенность полулежала на канапе и курила длинную тонкую трубку. Она поманила меня пальцем. Я шагнула к ней. Как в кино
Клацнул замок. Моя комната и стол с нетронутым тортом смотрели на дверь. На лестничной площадке уже никого не было. Лифт падал вниз. Я высунулась в окно и увидела обеих. Они шли, придерживая друг друга под руку. Опытность помахивала зеленым шарфом. Смешные старушки.