Руссо предполагал, что он «стал ужасом рода человеческого», «оплеванным» «прохожими», и что «целое поколение» «единодушно» получило бы удовольствие, похоронив его живо. То, что он рассматривал как кошмарный сон, погрузило его в «лихорадку» на десять лет, и «шатало» его от «ошибки к ошибке, от заблуждения к заблуждению, и от безумия к безумию», что давало оружие тем, кто стремился управлять им, и разрушить его. Он понимал, что обладал «лихорадочным воображением», но никак не хотел признать, что его паранойя была причиной его мучения, и думал, что лучшим курсом должно было теперь принять свою судьбу как самого добродетельного в мире и все же оскорбляемого человека. С возрастом к нему пришла не мудрость, но просто более острый смысл «страдания», в которое он был погружен. Его верования с возрастом ожесточились, превратившись в догмы, и его «душевная летаргия» заставила его забывать аргументы, на которых основывались его взгляды, но которые теперь были зафиксированы. Это Руссо расценивал как силу, которая пришла с возрастом и в результате преследований. В его собственном уме он создал свой собственный мир мечтаний и кошмаров.
Пассивно-агрессивный нарциссист
Пассивно-агрессивные черты, которые демонстрировал Руссо, включали:
• Жалобы на то, что другие его неправильно понимали и недооценивали;
• Мог быть угрюмым, раздражительным, нетерпеливым, спорным, циничным, скептичным, и противоречивым;
• Необоснованно критиковал и презирал власть;
• Выражал зависть и негодование в адрес очевидно более удачливых людей;
• Высказывал преувеличенные и постоянные жалобы на личные несчастья;
• Колебался между враждебным вызовом и раскаянием.
Пассивно-агрессивный человек предпринимает самосаботаж, чтобы гарантировать свою собственную неудачу, как форму самозлоупотребления за чувства неадекватности или вины, вообще происходящей из событий его детства. В случае Руссо мы видели, как он связал чувство ответственности за смерть своей матери во время его рождения и спроецировал это чувство на своего отца.
Руссо был также нарциссистом. Человек может быть и пассивно-агрессивным и нарциссическим. Руссо заявлял о себе, что он значительно выше других людей, обладая при этом чувствами вины и неадекватности, начиная с детства. Важным примером была отправка его пяти детей в приют на основании, что там, мол, о них будут лучше заботитья. Руссо сам саботировал все свои отношения с теми, кто стремился помочь ему, возлагая вину за это на других.
Садизм и де Сад
Примечательно, что человек, давший свое имя садизму, Донасьен Альфонс Франсуа Маркиз де Сад, расценивался как образец французской революционной добродетели.
Садистское расстройство личности включает использование жестокости или насилия, чтобы установить господство; оскорбление других; получения наслаждения от страданий других, использовании лжи для причинения боли другим; использование запугивания или террора как механизма управления; ограничение свобод других людей, привлекательность насилия, пыток или ранений. Как обозначено выше, характер насилия, совершенного во время большевистской и якобинской революций, является явным проявлением садизма, и идеологи и преступники «терроров», кажется, обладают чертами «садистского расстройства личности».
Маркиз де Сад находился под арестом и при Старом режиме и при правлении Наполеона Бонапарта. Якобинское междуцарствие предоставило ему не только свободу, но также и признание как революционного философа и как государственного функционера. Во время Революции он сидел за решеткой за физическое насилие и сексуальное насилие над многочисленными жертвами, но был выпущен из сумасшедшего дома в Шарантоне, около Парижа, в 1790 году. В том же году он был избран в Национальное собрание, где он представлял крайне левых, и идентифицировал себя с фракцией Марата. Его самоидентификация с крайне левыми включала коммунистические взгляды в пользу отмены частной собственности, и он выражал доктрину классовой борьбы «пролетариата», враждующего с другими классами. В 1793 году он написал хвалебную речь Марату, но столкнулся с Робеспьером, у которого была власть в течение нескольких лет. Де Сад был впоследствии заключен в тюрьму на один год (1793-1794), в то время как многие другие революционеры оказались не столь удачливыми, поскольку Революция пожирала своих собственных детей. В 1803 году, при Наполеоне, он был снова объявлен сумасшедшим за продолжающуюся публикацию своих развращенных романов, и возвратился в психиатрическую больницу в Шарантоне.
Секс и восстание: предшественник Франкфуртской школы
Де Сад был предшественником Франкфуртской школы и гуру Новых левых, которые объединили секс и восстание; синтез Фрейда и Маркса. Его идеи предвосхитили идеи Фрейда и фрейдистских марксистов, таких как Вильгельм Райх, и гуру Новых левых как Маркузе и Фромм. Де Сад объединил секс с революцией, писав в «120 днях Содома»: «Сексуальное удовольствие, я соглашусь, это страсть, которой подчинены все другие, но в которой они все объединяются». Его коммунистическая доктрина, как и доктрина Руссо, это атавистический всплеск во имя «свободы», это восстановление «примитива» под маской возвращения к «природе» во имя «прогресса». Он писал об этом в «Алине и Валькуре». «Мы не более виновны в следовании примитивным импульсам, которые управляют нами, чем Нил виновен в своих наводнениях или море в своих волнах». Де Сад выступал за ниспровержение любой морали во имя «Природы», где цивилизованная сдержанность станет устаревшей так, чтобы хищники, такие как он сам, могли бы свободно преследовать весь мир, так же, как он мучил бедных девушек и оправдывал себя тем, что платил им за это, утверждая, что был защитником «народа» во имя «свободы, равенства, братства». Секс был, таким образом, средством получения власти: «Чего хочет кто-то, когда занят половым актом? Того, чтобы все вокруг вас уделили вам свое чрезвычайное внимание, думали только о вас, заботились только о вас... каждый человек хочет быть тираном, когда он прелюбодействует». Секс и политика стали фундаментом Новых левых приблизительно 180 лет спустя, и все еще называются «прогрессивными». Можно было бы также отметить нарциссическую основу этого комментария де Сада.
В «Философии в будуаре» де Сад осудил «безвкусных моралистов» от имени «Природы». Он назвал девичью честь «абсурдом» и продуктом «опасных оков», навязанных «отвратительной религией» и «слабоумными родителями». Адорно и его команда социологов придумала что-то подобное более ста пятидесяти лет спустя, расценивая такие «репрессивные» отношения как скрытый «фашизм». Во имя «законов природы» оправдывались разрушения и убийства: «Разрушение является одним из главных законов природы, ничто, что разрушает, не может быть преступным... убийство это не разрушение; тот, кто совершает его, делает только изменение формы». Рождение ребенка это бремя, а отнюдь не закон природы. С точки зрения законов природы предпочтительнее отказ от размножения. Даже детоубийство является согласно законам природы правом матери. Де Сад в 1795 году использовал аргументы феминисток и сторонников абортов нашего времени: высмеивая идею, что «эмбрион начинает немедленно созревать, маленькая душа, излучение Бога, прибывает сразу, чтобы оживить его». Согласно де Саду такой ребенок не имеет никакого значения, и никто не должен быть обязан стать матерью или отцом.
Предвосхищая Маркса, де Сад связал религию с роялизмом и призывал к разрушению обоих. Утверждения де Сада, что религия поддерживает монархию, были просто как эхо повторены Марксом в следующем столетии, когда он назвал религию «опиумом для народа». В «свободном, республиканском государстве» останется лишь немного действий, которые будут расцениваться как наказуемые преступления: «есть очень немного преступных деяний в обществе, основы которого - свобода и равенство». Прирост населения должен быть ограничен, и детей можно убивать при рождении, чтобы гарантировать ограничение численности населения. Истребление населения стало важной политикой якобинского режима, также, как и «ампутация гангрены» определенных нежелательных элементов. Де Сад закончил свой либеральнокоммунистический трактат словами: «Я никогда не ем с таким удовольствием, я никогда не сплю так спокойно, как тогда, когда я в течение дня достаточно осквернил себя тем, что наши дураки называют преступлениями».
В 1960-х и 1970-х годах де Сад дал идеологическое вдохновение Новым левым, и его часто цитировали наряду с Маркузе, Че Геварой и Мао Цзэдуном.
Жан-Поль Марат
Описанное выше было идеологической атмосферой среди интеллигенции Европы, которая положила начало Французской революции. Как показала британский историк Неста Х. Вебстер, светила ее были как раз теми, кого доктор Нордау описал как маттоидов. Среди самых видных из них был Жан Поль Марат, с которым де Сада связывала особая близость. После того, как Марат был убит, де Сад написал о нем хвалебную речь.
Марат во время якобинского режима едва ли не был причислен к лику «революционных святых», увековечен художником Жаком-Луи Дэвидом на картине «Смерть Марата», и его сердце было забальзамировано. Его наследство также почитали большевики, которые в 1921 году переименовали его именем советский линкор (бывший «Петропавловск»). Улицу в центре Севастополя тоже назвали в честь него (Улица Марата).
Почитаемый якобинцами и большевиками
Используя документы того времени, Вебстер описала Марата, как «злобного карлика», с чудовищной головой, деформированным носом, и болезненножелтой кожей. Арман де ла Мёз, член Национального Конвента, заметил, что у Марата были горящие и дикие глаза гиены, глядящие украдкой, его движения были порывисты. У него был комплекс преследования, и он пребывал в состоянии бесконечного волнения. Другие замечали, что он впадал в ярость при малейшем несогласии, и у него даже шла пена изо рта. Черты, описанные его современниками, указывают, что у Марата была неврастения, отмеченная Спарго среди большевиков.
Как многие из лидеров левых, Марат соответствует описанию Нордау маттои-да, неуравновешенного гения, который чувствует себя отчужденным от общества. Сегодня мы наблюдаем подобное явление в молодом серийном убийце, который часто является блестящим, но отстающим учеником, занимающимся хуже, чем позволяют ему его способности, но отчужденным от своих современников. Положение Марата в якобинской Франции позволило ему дать выход своей мстительной озлобленности, такой же, что и у любого отдельного серийного убийцы, но в гораздо более обширном масштабе.
Марат происходил из гугенотской семьи, отец ограничил его возможности, несмотря на его образование, из-за своей религиозной привязанности. Следовательно, как многие еврейские интеллектуалы, которые стали самыми свирепыми большевиками, Марат происходил из отчужденной среды другого типа. Марат также столкнулся с отторжением. Он стал человеком, «поглощенным ненавистью и завистью». Тем не менее, он достиг успеха как врач-самоучка в Англии, и французская аристократия искала его услуг. Однако он также занялся революционной политической журналистикой. Негодование, которое он испытывал ко всем богатым или успешным, которое он развил в себе еще в молодости, оставалось у него на всю жизнь, и, как очень многие другие левые, он рационализировал это чувство как политическую доктрину.
Господство террора
Марат, больше чем любой другой якобинец, был самым ярым сторонником Террора, увеличивая число тех, кого он желал убить, с 600 человек в 1790 году до 260 000 в 1792 году, которых убивали каждый день, иногда расширяя это число до 300 000. Однако, те, кого Марат хотел видеть «повешенными у их дверей» сначала были «пекари, бакалейщики и все торговцы». Хотя Марат умер до того, как началось «Господство террора», он вдохновил эту систему. Даже Робеспьер сначала отверг кровожадность Марата. Марат, которого в революционном идолопоклонстве называли «другом народа», хоть и выглядел «грязным и неухоженным», жил в большом комфорте и, как известно, никогда ничего не жертвовал из своих личных средств беднякам Парижа. Для публики его персона была воплощением бережливости, и говорили, что он питался только хлебом и водой, но в действительности его ежедневное питание включало восемь блюд.
Карл Маркс
Карл Маркс, отец современного коммунизма и социал-демократии, основывался на идеях якобинцев. Дэвид Маккол-ден в своем психоисторическом исследовании описал мать Маркса как «собственническую, манипулятивную, стереотипную еврейскую мать», которая оказала «глубокое впечатление на Маркса». Как показали Ротмэн и Лихтер в своем психоисторическом анализе евреев в среде Новых левых, этот поиск идентичности и свободы от объятий еврейского матриарха был значимым фактором в формировании революционеров еврейского происхождения. Фойер заявляет, что Маркс со времен юности бунтовал в поиске уверенности в себе, «всегда предчувствуя отторжение». «Его мир всегда должен был быть миром борьбы, потому что он никогда не был уверен в любви». Аналогично, его ранняя враждебность к еврейскости была отторжением еврейской идентичности, которую его мать сохраняла даже после того, как отец перешел в христианство. Фойер считает, что восстание было «жизненным планом Маркса». Ротмэн и Лихтер отметили, что многие из еврейских радикалов, которых они изучили, «считали себя неспособными развить в себе твердую приверженность какому-либо жизненному плану. Все же они боялись критики своей матери из-за этого отсутствия достаточно четкого направления».
Мать Маркса была предана ему, обращалась к нему в письмах «мой самый любимый дорогой Карл» или «дорогой любимый Карл», и подписывала их «твоя вечно любящая мать». Маркс в ответ называл ее своей «ангельской матерью». Когда он был студентом университета, мать писала ему, напоминая, чтобы он «ежедневно тщательно мылся мылом и водой», совет, которым он, кажется, пренебрегал в течение своей жизни. После смерти его отца, когда Карлу было 23 года, его мать убеждала его заняться работой, чтобы заботиться о своей семье; просьба, которую он с негодованием отклонил. В то время как она, несмотря на нехватку образования, продолжала делать инвестиции, которые увеличивали ее состояние, Маркс держал свою семью в бедности и долгах, и, если не считать субсидий от Энгельса, все время мечтал о том дне, когда его мать и другие родственники, включая его жену, умрут, и он унаследует их деньги. С учетом сумм, которые он получал от Энгельса и в других местах, его продолжающаяся бедность, вероятно, была результатом его дорогостоящих вкусов, что вызывало бесконечные долги. Его письмо Энгельсу в 1851 году показывает его позицию в этом отношении:
«Дорогой Энгельс,
Пока ты сам занимаешься военной историей, я провожу небольшую кампанию, в которой я, вероятно, буду побежден вскоре, и из которой ни Наполеон, ни даже Виллих - коммунистический Кромвель - не смогли бы выпутаться.
Ты должен знать, что я должен был заплатить три фунта и десять шиллингов старому Бамбергеру 23 марта, и десять фунтов еврею Штибелю шестнадцатого, все на текущих чеках. Я сначала заставил Женни спросить напрямую мою тещу. Ответом на это было то, что г-на Эдгара [фон Вестфалена] отослали назад в Мексику с остатком денег Женни, и я не мог получить ни одного сантима.
Тогда я написал своей матери, угрожая переписать чеки на нее, и, в случае неуплаты, поехать в Пруссию и сесть там в тюрьму. Я действительно намеревался взять последний курс, если такое должно было иметь место, но это метод перестал быть осуществимым с того момента, как эти ослы начали заполнять прессу своими горестными повестями о рабочих, бросающих меня, о моей падающей популярности и т.п.. Как бы то ни было, дело стало бы похоже на часть политического спектакля, более или менее преднамеренную имитацию Иисуса-Христа-Кинкеля. Сроком, который я установил для своей матери, было 20 марта.
10 марта она написала и сказала мне, что они намеревались написать нашим родственникам; 18 марта она написала, чтобы сказать, что родственники не написали, что должно было означать, что вопрос был закрыт. Я сразу ответил, говоря, что я настаиваю на моем первом письме.
16 марта, с помощью Пипера, я заплатил Штибелю его десять фунтов. 23 марта, после того, как я сделал много бесплодных шагов, чек для старика Бамбергера был неизбежно опротестован. У меня была ужасная сцена со стариком, который, кроме того, он ужасно бранил меня за достойного Зайлера. Через своего банкира в Трире этот идиот попросил информацию обо мне от банкира, Лауца. Этот тип, банкир моей матери и мой личный враг, естественно написал и рассказал ему самые абсурдные вещи обо мне и, вдобавок ко всему, полностью настроил мою мать против меня.
Что касается старого [Симона] Бамбергера, то у меня не было никакой альтернативы, кроме как выписать два чека для него, один на него в Лондоне, подлежащий оплате в течение четырех недель с 24 марта, другой, подлежащий оплате в Трире через три недели, на мою мать, чтобы покрыть первый. Я сразу советовал своей матери относительно этого. Сегодня, одновременно с твоим письмом, пришло письмо от моей матери, в котором она, полная морального негодования, обращается ко мне с самыми дерзкими словами, недвусмысленно заявляя, что она опротестует любой чек, который я выпишу на нее.
Так, когда придет 21 апреля, я должен буду ожидать самого худшего от совсем разгневанного старого Симона Бамбергера.
В то же самое время мою жену положили в постель 28 марта. Хотя ее роды были легкими, она теперь очень больна, и лежит в кровати, причины этого скорее домашние, а не физические. И таким образом у меня буквально нет ни гроша в доме, так что счета торговцев - мясника, пекаря и т.д. - продолжают увеличиваться.
Через 7 или 8 дней у меня будет копия завещания из Шотландии. Если что-то можно сделать из этого, маленький [Луи] Бамбергер это тот, кто сможет сделать так, если только в его собственном интересе. Но я не могу на это положиться.
Ты согласишься, что это настоящий беспорядок, и что я по горло в дерьме мелкой буржуазии. И в то же самое время я тот, как также говорят, кто эксплуатировал рабочих! и стремился к диктатуре! Quelle horreur!
Mais ce n'est pas tout. Промышленник, который в Брюсселе, дал мне взаймы деньги из Трира, напоминает мне о возврате долга, потому что его металлургические заводы имеют проблемы. Tant pis pour lui, я не могу сделать, как он просит.
Но, наконец, чтобы придать этому вопросу трагикомический поворот, есть, кроме того, mystere, который я теперь раскрою тебе en tres peu de mots. Однако меня только что прервали, и я должен пойти и помочь нянчить мою жену. Остальное, потом, в котором ты также фигурируешь, в моем следующем... »
Нарциссическое расстройство личности
В этом письме мы можем видеть основные черты самовлюбленной, нарцисси-ческой личности, лишенной чувств к другим людям, включая свою мать, заботящуюся только о самом себе и обвиняющую в своей безответственности с деньгами своих родственников, торговцев и банкиров, которые ожидали, что Маркс оплатит свои счета и долги как все нормальные люди. Как Руссо и другие левые светила, Маркс полагал, что мир существовал, чтобы служить его неотложным потребностям, и проклинал всех до одного, когда его собственные недостатки и неудачи догоняли его.
Была ли ненависть Маркса к «мелкой буржуазии» проекцией его личной финансовой безответственности и его задолженности торговцам? Действительно ли еврейская ненависть к себе Маркса была проецированием его собственной навязчивой идеи с денежными делами и его задолженности еврейским бизнесменам, таким как банкир «старик Бамбергер»? Маркса писал о «каждодневном, действительном мирском еврее», одним из которых был он сам: «Какова мирская основа еврейства? Практическая потребность, своекорыстие. Каков мирской культ еврея? Торгашество. Кто его мирской бог? Деньги». В «каждодневном еврее» он видел себя, спроецировал эти черты на «общество буржуазии» и выразил свою ненависть к ней. Но, в конечном счете, это была ненависть к самому себе и поиски самоуничтожения.
Кроме того, было ли неприятие Марксом традиционной семьи как «буржуазного института», основанного на торговле, его собственным проецированием того, как он расценивал свои семейные отношения? Маркс и Энгельс писали в основополагающем документе современных левых: «На чем основана современная, буржуазная семья? На капитале, на частной наживе. В совершенно развитом виде она существует только для буржуазии; но она находит свое дополнение в вынужденной бессемейности пролетариев и в публичной проституции».
Поскольку семейные отношения Маркса были основаны на продолжающихся усилиях вымогать деньги от родственников через моральный шантаж, он спроецировал свой собственный менталитет стяжательства на весь институт семьи. Это антисемейное мировоззрение было одним из основных воззваний к лидерам и последователям и Старых левых и Новых левых, среди которых, как мы увидим, было непропорционально много случаев семейной дисфункции. Но когда дошло до брака его дочерей, Маркс стал таким же буржуазным отцом, как и любой зажиточный джентльмен Викторианской эпохи.
Женни фон Вестфален
Несмотря на напряженные экономические обстоятельства жены Маркса Женни, письма которой Карлу во время их ухаживания указывают на биполярное расстройство (безумная депрессия), как и у ее мужа, она стремилась поддерживать внешний вид достатка перед «высшим обществом», в котором она родилась. После рассказа о том, что она является украшением «общества» и ведет себя в «обществе» в надменной манере, она упоминает тех, кто спрашивает, когда ее муж собирается получить работу, чтобы содержать свою семью и дорогие вкусы и Женни и его самого:
«Я сама тоже думаю о том, была ли бы польза от скромного поведения; это никому не поможет выбраться из трудностей, и люди настолько счастливы, если они могут выразить свое сожаление. Несмотря на то, что все мое существо выражает удовлетворение и достаток, все они всё еще надеются, что ты решишь, в конце концов, получить постоянное место работы. О, ослы, как будто вы все сами стоите на твердой почве. Я знаю, что мы точно не стоим на твердой поверхности, но разве сейчас есть хоть где-то какой-то устойчивый фундамент?»
Женни рационализирует отвращение своего мужа к регулярному труду, заявляя, что, так как экономическая ситуация сомнительна для всех, никто не должен быть настолько дерзким, чтобы расспрашивать ее о делах Карла. Возможно, эта рационализация была попыткой замаскировать ее собственное чувство неловкости из-за безответственности ее мужа? Во всяком случае, Женни фон Вестфален вела себя в надменной манере, которая выдает ее подспудное чувство неуверенности и самоуничижения. Отец Карла, Генрих, который писал о Женни своему сыну, заметил то, что, кажется, было неопределенным предчувствием:
«Но я отмечаю поразительное явление в Женни. Она, которая так полностью предана тебе с ее искренним, чистым расположением, время от времени, непреднамеренно и против своего желания выдает своего рода страх, страх, заряженный предчувствием, который не избегает моего внимания, который я не знаю, как объяснить, и все следы которого она попыталась стереть из моего сердца, как только я указал ей на это. Что это означает, что это может быть? Я не могу объяснить это самому себе, но, к сожалению, мой опыт не позволяет мне так легко обмануться».
Марксы были явно высокомерны по отношению ко всем людям вокруг них, включая буржуазное «высшее общество». Но они определенно отвергали простую жизнь, чтобы «соблюсти приличия» перед теми, которых они презирали. Действительно, можно было бы спросить, была ли хоть какая-то часть человечества, какой-то «класс», к которому они не чувствовали бы презрения? Здесь, похоже, была рационализация чувств отчуждения от любого класса общества; чувства неадекватности, спроецированного, как это часто бывает, с маской превосходства и надменности.
Женни и Карл были уверены, что эти дураки из «общества», которые спрашивают, когда Карл получит работу, чтобы оплатить свои счета и содержать свою семью, сами скоро падут с крахом капитализма. Женни пишет, заверяя Карла:
«Разве нельзя повсюду видеть признаки землетрясения и подрыва основ, на которых общество построило свои храмы и лавки? Я думаю, что время, этот старый крот, скоро прекратит рыться под землей - действительно в Бреслау снова были грозы. Если бы мы только смогли протянуть какое-то время, пока наш младший ребенок вырастет».
Ожидая революции, Женни должна была поддерживать внешний вид достатка перед высшим обществом, отговорка, чтобы смягчить отказ Карла получить работу:
«Мой дорогой, я часто очень волнуюсь по поводу нашего будущего, и ближайшего и более отдаленного, и я думаю, что я понесу наказание за мое богатство и чванство здесь. Если ты можешь, успокой мои мысли насчет этого. Здесь слишком много говорят со всех сторон об устойчивом доходе. На это я отвечаю просто с помощью моих розовых щек, моей чистой кожи, моего бархатного плаща, шляпы с пером и утонченной причёски. Это имеет самый лучший и самый глубокий эффект, и если в результате я и становлюсь подавленной, то никто не видит этого».
Родственники как источник денег
Долги владельцам лавок и ремесленникам ради стереотипно буржуазного тщеславия, похоже, были постоянной особенностью жизни обоих. Женни пишет Карлу: «Только один большой жизненный вопрос, о счетах портного и портнихи, все еще ждет благоприятного решения, которое я надеюсь, скоро будет принято».
В письме к Энгельсу в 1848 году Маркс предложил средство извлечения большего количества денег от отца Энгельса: «Я составил верный план, как раздобыть деньги от твоего старика, поскольку у нас теперь нет ничего. Напиши мне письмо о просьбе (насколько возможно грубой), в котором ты перескажешь свои прошлые превратности, но таким способом, чтобы я мог передать это твоей матери. Старик начинает о чем-то догадываться».
В письме к Энгельсу в 1852 году Маркс был полон надежд на смерть дяди Женни: «Единственные хорошие новости, которые мы получили, пришли от моей властной невестки, новости о болезни несокрушимого дяди моей жены. Если этот пес теперь умрет, я выпутаюсь из трудностей». Маркс рассказывал Энгельсу об «очень счастливом случае» - смерти дяди Женни:
«Вчера нам сообщили об очень счастливом случае, смерти дяди моей жены, в возрасте 90 лет. В результате моя теща сохранит ежегодный доход в двести талеров, и моя жена получит почти сто фунтов; может быть и больше, если старый пес не оставил своей экономке часть своих денег, не включив их в завещание».
Отметьте, что этот защитник интересов пролетариата надеется, что ни одна часть наследства Женни не будет потрачена впустую на экономку покойного дяди.
Маркс написал Энгельсу в 1861 году, поздравляя себя с получением денег от дяди:
«Сначала, о деле. Для начала я выжал 160 фунтов из моего дяди так, что мы смогли заплатить большую часть наших долгов. Моя мать, с которой нельзя даже и говорить о наличных деньгах, но кто быстро приближается к своему концу, уничтожила несколько долговых расписок, которые я дал ей в прошлом. Это было явно приятным результатом этих двух дней, которые я провел с нею».
Тут примечательно, что помимо денег, которые Маркс «выжал» у своего дяди, он совершенно не заботился о своей матери, «быстро приближающейся к концу», (конечно кроме того, каким будет его наследство), но зато получил некоторое удовлетворение от того, что его посещение привело к тому, что мать списала кое-что из его долгов.
Маркс в письме Энгельсу в 1861 году показывает явное отсутствие заботы и внимания к своей матери и ее здоровью, отмахиваясь от ее «нежных выражений» и благоденствия как бессмысленных явлений в сравнении с его потребностями. Самовлюбленность тут выражена особенно ярко: «Я получил вчера ответ от старой леди. Только «нежные» выражения, но никаких наличных денег. Она также рассказывает мне что-то, что я и так уже знал, что ей 75 лет, и что она сильно ощущает старческую немощь».
В следующем (1862) году Маркс писал Энгельсу о том, что Женни непрерывно чувствовала в себе склонность к самоубийству, и о тяжелой депрессии его жены из-за нехватки денег и постоянных долгов, и о беспокойстве детей, что их друзья могли бы обнаружить, что они живут в бедности. Маркс закончил, однако, письмо на положительной ноте, снова с эгоцентризмом самовлюбленного человека, что в сравнении с планами его писаний беды его жены и детей были лишь второстепенным вопросом:
«...Каждый день моя жена говорит, что она хотела бы вместе с детьми найти успокоение в могиле, и я нисколько не виню ее за это, поскольку унижения, страдания и хаос, через которые приходится проходить, поистине не поддаются описанию. Мне еще больше жаль детей, потому что все это происходит во время выставки, когда их друзья вовсю веселятся, а сами они живут в страхе, как бы кто-нибудь не пришел, не увидел их и не понял, в каком кошмаре они живут.... В остальном я сам, кстати, продолжаю много работать и, странно сказать, мое серое вещество функционирует посреди бедственного окружения лучше, чем оно это делало в течение многих лет».
Энгельс, когда писал Марксу, демонстрировал те же самые нарциссические черты в отношении родственников, которые были для него лишь источником денег: «Но все это чепуха, и, если мы не сможем открыть искусство дерьмового золота, похоже, нет никакой альтернативы твоему извлечению чего-то от твоих родственников тем или иным способом».
Когда мать Маркса в 1863 году умерла, большое наследство мало что изменило для Маркса, так как большая часть наследства пошла на погашение ссуды его дяди-банкира, а оставшееся он сам быстро потратил на развлечения и отдых.