В монастыре кармелиток, на улице Вожирар, до двухсот священников были заключены в тюрьму. Здесь собралась пьяная толпа и из пистолетов и саблями убили беззащитных священников. Архиепископу Арльскому почти раскололи лицо надвое, поскольку он предложил свою жизнь в надежде на успокоение жажды крови и сохранение жизни других священников. Смерть старика только еще больше взволновала толпу, и они стреляли в священников, становящихся на колени в молитве в часовне. Другая такая резня была осуществлена против священников, заключенных в тюрьму в Аббе в Париже. Однако, среди «народа» было больше жертв, чем среди аристократов и духовенства. Революционные лидеры стремились «ампутировать» Францию, и радикально уменьшить ее население, что напоминает о Пол Поте.
В провинции Вандея была предпринята политика массового истребления, чтобы ликвидировать народ, который оставался верным королю и церкви.
Неста Вебстер отметила любопытное преобразование Франции в течение этой эры, которое показывает, что Революция была победой «недочеловеков» и возвращением к атавистическому на руинах цивилизации. Она писала, что посредственные адвокаты, такие как Робеспьер, которые теперь держали власть, дали волю своей неудовлетворенности за годы личных неудач, пытаясь устранить талантливое и интеллектуальное. Все те, кто посвятил себя науке, стали мишенями. «Война с образованием была перенесена даже на сокровища науки, искусства и литературы». Одно революционное светило предложило убить коллекцию редких животных в Музее Естествознания. Широко распространенным представлением революционеров было сжечь все библиотеки и сохранить только книги, имеющие отношение к Революции и к закону. Тысячи книг и ценных картин были украдены или уничтожены. «Не только образование, но и вежливость во всех формах должна была быть разрушена». Стало необходимым принять «грубую и невоспитанную манеру» и представлять «некультурный внешний вид». «Тонкое самообладание, руки без признаков ручного труда, хорошо причесанные волосы, чистые и приличные предметы одежды расценивались с подозрением - чтобы сохранить голову, было желательно быть неопрятным». Советовали взъерошить волосы, отрастить толстые бакенбарды, испачкать руки...» «Одним словом, это была война не только с благородством, с богатством, с промышленностью, с искусством, с интеллектом; это была война с цивилизацией». Сегодня можно было бы заметить, что культ грязного и неопрятного стал общим аспектом общества.
|
|
Политика зависти»
Следует тщательно отличать тех, кто действует для действительно необходимых реформ, даже радикальной природы, от тех, кто стремится к революции ради полностью разрушительных целей, хотя и за масками «равенства» и «свободы» - согласно своим социопатическим характерам. Например, этот автор утверждает, что международная система долговых финансов и торговли нуждается в радикальном преобразовании. Такое радикальное изменение служило бы творческим, созидательным, а не разрушительным целям, и подчинило бы роль богатства, всепроникающей этики денег, более высокому человеческому предназначению, например, целям культуры. Такое изменение поощрило бы частное предпринимательство и право на частную собственность, а не разрушило бы их в большевистской манере, и позволило бы сократить наносящие вред налоги, панацею социалистов для того, чтобы «ограбить богатых, чтобы [якобы] дать бедным». Это причина того, почему великие фигуры культуры двадцатого века, такие как Эзра Паунд, Хилэр Беллок, Г. К. Честертон, и др. выступали за альтернативы и марксизму и долговым финансам, такие как социальный кредит и дистрибутизм. Такие реформы, конечно, не требуют разрушения семьи и религии, главных целей Старых левых и Новых левых. Определенно существовали и другие, даже поддержанные левыми, варианты социализма, которые были предназначены, чтобы быть творческими и духовными, в противоположность марксизму, который является разрушительным и материалистичным. Среди этих эстетических социалистов были Оскар Уайльд и Уильям Моррис, который объединил социальную реформу с Движением искусств и ремесел, и социалист и литературный покровитель А. Р. Орейдж.
|
|
Различие между творческой социальной реформой и социопатическим разрушением, за которое выступают левые, как можно было бы сказать, это различие между реформами, основанными на традиции, и реформами, основанными на разрушении традиции.
Уинстон Черчилль осознал внутренние мотивы социализма, который в то время принес России массовую смерть и разрушение, когда писал: «Социализм - это философия несостоятельности, кредо невежества, и евангелие зависти, его врожденное достоинство - равное разделение страданий».
Концепция «аристоцида» Натаниэля Вайля
Завистливое разрушение путем социалистического «равенства», что назвали «выравниванием», просто уничтожая тех, кто достиг какой-то значимости - и не обязательно просто финансового богатства - ниже самого низкого знаменателя, было идентифицировано Нордау, Стоддардом, и др. как мотив социального восстания. Позже бывший член коммунистической партии США, выдающийся экономист доктор Натаниэль Вайль, развил это как теорию «зависти и аристоцида». Под «аристократией» Вайль понимал не обязательно унаследованные привилегии, но привилегии врожденно благородного характера и известных способностей, независимо от рождения. Вайль также отличал «зависть» от «стремления»:
|
|
«Зависть нужно отличать от стремления. Зависть это не желание выделиться, превзойти, а злобное убеждение сбросить вниз более одаренных. Кристофер Марлоу написал в «Докторе Фаусте»: «Я - Зависть. Я не умею читать и поэтому хочу, чтобы все книги были сожжены»».
Вайль объяснял:
... Я выдвину гипотезу, что зависть не достигших успеха в адрес творческих меньшинств - вот главная движущая сила современных революционных движений, что эта зависть подстрекается и эксплуатируется отчужденными интеллектуалами, и что результат ее - аристоцид - убийство плодотворных, одаренных и добившихся высоких достижений людей - наряду с последовательным генетическим падением».
Следует отметить, что Вайль упомянул революционные толпы, которых агитируют и возглавляют «отчужденные интеллектуалы». Они - люмпенизированный слой неуравновешенной интеллигенции, которую в предыдущем столетии Нордау называл маттоидами. О них Вайль пишет: «Руководящий элемент революций редко состоит из возмущенных крестьян или разгневанных люмпен-пролетариев. В основном он состоит из неудовлетворенных, отчужденных и дезинформированных интеллектуалов, без которых зависть масс оставалась бы бесцельной, ничем иным как угрюмым и тихим негодованием. Отчужденные интеллектуалы служат катализаторами, подстрекая и приводя в действие распространенное чувство зависти, придавая этой зависти якобы законную цель, даже украшая ее идеологией и показным видом морального оправдания...»
Психология большевизма
Наблюдения Джона Спарго
Известно, что даже до Лотропа Стоддарда один бывший американский социалист после большевистской революции в России писал о «психологии большевизма». Джон Спарго заявил в своем «Предисловии»:
«В этом небольшом томе я попытался объяснить психологию того великого движения полной страстного недовольства и насилия революции, которую из-за ее быстрого развития в России, и из-за толчка, который она получила от своего ужасного преимущества в той несчастной стране, мы называем большевизмом. Революционный коммунизм - угроза цивилизации. Иронический факт, дающий пищу для глубоких и серьезных размышлений, состоит в том, что конец большой мировой войны принес человечеству не мир, но только еще более тяжелый и серьезный конфликт...
Каждая организованная страна, с ее культурой, ее законами, ее искусствами, и ее учреждениями, ее цивилизацией... находится под угрозой новой формы деспотизма и терроризма. В одной стране за другой мы находим большие массы людей, готовые восстать против существующего общественного строя, и с помощью неустанного и беспощадного использования грубой силы установить деспотизм, превосходящий все, что когда-либо предпринимали Габсбурги, Гогенцоллерны или Романовы. Как они и все их предшественники, создатели новой тирании делают красивые обещания полной свободы, благосостояния и счастья. Но в своем эксперименте на живом организме человеческого общества они разрушили бы учреждения и механизмы, которые одни могут сделать возможным правильное развитие человечества к выбранному им самим идеалу».
Спарго, как и Стоддард, был обеспокоен исследованием большевизма и подобных движений не просто как политических проявлений, но как форм психического отклонения, «не только программы, но духа и умственной деятельности, которая разработала эту программу». Спарго, непосредственно наблюдавший видных большевиков и других социалистических лидеров, наряду с их богатыми спонсорами и последователями, заявлял:
«В анализе различных типов мужчин и женщин, которые становятся наполненными духом большевизма, у меня было преимущество обширного знакомства с очень большим количеством мужчин и женщин, принадлежащих к сильно отличающимся социальным группам, которые или являются убежденными активными большевиками или принадлежат к большому классу почти большевиков».
Спарго отнюдь не был защитником статус-кво, но полагал, что лучшее общество не может возникнуть, если оно будет основано на дефективных людях с некорректными доктринами:
«Антиобщественное поведение, будь то со стороны отдельных людей или масс, никогда не может продвинуться к подлинному социализму. Никакое социальное государство не может быть более сильным, чем его человеческие основания. Только мужчины и женщины, жизнями которых управляет социальное сознание, могут построить и поддержать действительно социализированное общество. Большевизм является неправильным, потому что он является антиобщественным, потому что его идеалы и его методы столь же эгоистичные и тиранические, как и методы неограниченного капитализма».
Спарго, будучи тесно связанным с ведущими социалистами и Англии и США, наблюдал несколько первичных расстройств личности среди них. Спарго заметил истеричную гиперестезию среди многих левых:
«...Их мыслительные процессы являются спазматическими и яростно эмоциональными. Они одержимы некоей навязчивой идеей, которая проистекает из эмоций, а не из разума. Этот тип ума был предметом большого обширного наблюдения и исследования, особенно в связи с религиозными формами истерии. Никто из тех, кто посетил много большевистских митингов, или познакомился со многими из людей, к которым больше всего взывает большевизм, не станет всерьез ставить под сомнение то заявление, что поразительно много тех, кто утверждает, что является большевиком, представляют собой поразительное сходство с крайними религиозными фанатиками, не только в способе проявления их энтузиазма, но также и в их методах изображения и аргументов. Так же, как в религиозной истерии один единственный текст становится целым кредо, исключая любой другой текст, и вместо того, чтобы самому стать объектом разумной проверки, оказывается единственным тестом для рациональности всего остального, так и в случае среднего большевика этого типа единственная фраза, попавшая в его ум в эмоциональной судороге, никогда не проверяемая обычными критериями разума, становится не только самой сущностью правды, но также и стандартом, по которому должны определяться правда или неправда всего остального. У большинства проповедников, которые становятся пробольшевицкими, как раз этот тип».
Несмотря на интеллект, которым мог бы обладать левый фанатик, расстройство в форме истеричной гиперестезии означает, что политические идеи были инициированы эмоционализмом, и не склонны к изменению под воздействием доказательств противоположного. «Они очень легко становятся жертвами религиозной истерии и всех форм пропаганды и возбуждения, в которых присутствуют главные черты истерии». Спарго отметил другие черты истеричной гиперестезии, «сильно выделяющиеся среди средних большевиков» и других «социалистов»:
«Есть другие признанные особенности этого типа ненормальности, все из которых ярко проявляются в менталитете среднего большевика. Жестокая нетерпимость - одна из них. Конечно, нетерпимость сама по себе еще не признак истерии. Иногда нетерпимость действительно результат чистой рациональности. Но когда аудитория радикальных протестующих против ограничений на право на свободу слова и свободу печати с воем и свистом заглушают всех, кто пытается высказать мнение, с которым они не согласны, то их поведение истерично, то есть, чрезмерно эмоционально, а не рационально: у них нет логически последовательного отношения к любому идеалу свободы. В момент требования свободы они отрицают свободу, уже существующую. Не раз я видел большевистские аудитории, так же как аудитории социалистов, с яростью выкрикивающие обвинения в подавлении свободы слова в адрес полицейских властей, а затем столь же неистово кричащие, пока они криками или террором не заставляли замолчать тех выступающих, с представлениями которого они не были согласны; таким было подавление ими, наиболее эффективное, выражения мнений, которые они не одобряли. Так они одновременно делали что-то и осуждали других за то, что те делали то же самое. Конечно, полностью рациональные умы не будут настолько непоследовательны. Разумеется, эмоциональная инфекционность и массовая суггестия присутствуют в таких случаях. Психология толпы отличается от психологии отдельного человека. Однако остается фактом, что люди, составляющие толпу, странным образом сверхэмоциональны».
Эту нетерпимость левых к любому инакомыслию можно в настоящее время заметить среди Новых левых, и в преобладающих анархистских и троцкистских фракциях среди левых в западном мире. Мешают ли они сорвать лекцию некоего ученого в университете или пытаются физически помешать действиям «крайне правых» и впоследствии выражают возмущение, когда полиция во время бунта пытается поддерживать порядок, левые во время таких действий как правило предаются напыщенной наигранности и истерии. Это часто сопровождается трусливыми нападениями на противников, если может собраться толпа, достаточно превосходящая численностью своих противников. То, что пишет Спарго об истеричной гиперестезии, лежащей в основе религиозной истерии, объясняет страстность, с которой левые рассматривают любое услышанное ими несогласие в манере религиозного фанатика, пытающегося ликвидировать «ересь». Как и в случае религиозной истерии, оппозиция, стоит лишь левым услышать о ней, также вполне буквально ими демонизируется. Следовательно, для кого-то с консервативными взглядами уже одного этого достаточно, чтобы оказаться для левых и словесной и физической мишенью как «неонацист», «расист», или «фашист».
О лидерах большевиков Спарго писал, что их менталитет «отмечен следующими истерическими особенностями:
... преувеличенный эгоизм, чрезвычайная нетерпимость, интеллектуальное тщеславие, гиперкритика, снисходительность к себе, жажда психического и эмоционального возбуждения, чрезмерный догматизм, гиперболический язык, импульсивные суждения, эмоциональная неустойчивость, интенсивное поклонение культу героев, склонность к интригам и заговорам, быстрое чередование крайностей возбуждения и депрессии, сильные противоречия к стойко проводимым мнениям и верованиям, периодические, быстрые, и несистематические изменения духовной позиции. Не каждый человек неизменно показывает все эти особенности, конечно, и при этом они не единственные особенности, вообще являющиеся симптомами истерии, которые можно наблюдать в этом типе.
Это зашло бы слишком далеко, если сказать, что все эти люди истерики в патологическом смысле, но строго правильно было бы сказать, что этот класс отмечен истеричными особенностями, и что он близко напоминает большой класс слишком эмоциональных религиозных энтузиастов, среди которых очень много настоящих истериков. Вероятно, что столкновения с окружающей их средой способствуют тому факту, что их эмоционализм принимает социологические, а не религиозные формы. Если бы социологический толчок отсутствовал, то у большинства из них был бы религиозный мотив, который привел бы их в состояние, ничуть не менее ненормальное».
Приглашаем читателя понаблюдать за поведением, языком тела и словесными излияния левых, будь-то в дискуссиях между отдельными людьми, или в группе, митингующей на улицах. Если они сталкиваются с разногласиями, то встречают их истерией, и если у левых достаточный перевес в силах, то даже насилием.
Неврастения
Значительное количество черт, которые Спарго наблюдал в связи с «истерией» среди Левых его времени, теперь перечисляются как черты нарциссиче-ского расстройства личности (NPD). NPD, кажется, наиболее часто встречается среди лидеров левых прошлого и настоящего.
Другая категория душевных расстройств, которые Спарго наблюдал среди левых, это неврастения:
«Наконец, существуют и неврастеники, психические нервы которых требуют постоянного возбуждения новизной, точно как другие требуют возбуждения алкоголем, и те, кто так же жаждет стимула, полученного из славы. Эти последние самым легким способом находят свои контакты с революционными возбуждениями в заголовках ежедневной прессы».
Патократия»
Польский клинический психолог доктор Эндрю (Анджей) Лобачевский принял греческий термин «понерология» (poeneros = зло) для названия своего психоисторического исследования о воздействии психопатии на общество, историю и политику. В этом смысле понерология похожа на психоисторию, развившуюся в США. Лобачевский вместе с командой психологов тайно изучал роль психопатов в коммунистической Польше.
Политическая понерология Лобачевского
Рукопись Лобачевского для его книги «Политическая понерология» прошла окольный процесс, прежде чем была издана в 1980-х годах в Канаде. Лобачевский уничтожил первый вариант рукописи после того, как его предупредили об обыске органами польской госбезопасности за несколько минут до начала обыска. Второй вариант рукописи был передан американскому туристу с просьбой вручить его одному ватиканскому сановнику, но впоследствии Лобачевский так и не смог обнаружить следов рукописи. Статистический материал и примеры были, таким образом, потеряны, и Лобачевскому пришлось писать третий проект по памяти в общих чертах, когда он прибыл в США. Затем были проблемы с поиском издателя в США, и Лобачевский был удивлен степенью влияния американских левых.
Лобачевский пришел к тем же самым заключениям, что и Макс Нордау и Ло-троп Стоддард: «Людям с различными психологическими отклонениями общественная структура, где доминируют нормальные люди, и их концептуальный мир кажутся «системой силы и притеснения». Психопаты сделали такой вывод как правило. Если, в то же самое время, большая несправедливость действительно фактически существует в данном обществе, то патологические чувства несправедливости и суггестивные заявления, исходящие от людей с отклонениями от нормы, могут тогда быть легко распространены среди обеих групп, хотя причины одобрения таких идей у каждой группы абсолютно различны».
Левые политические доктрины служат средством восстановления мира в соответствии с представлениями психопата, во имя «справедливости», свергая те нормальные социальные законы, правила и нравы, которые психопат расценивает как невыносимое притеснение.
«У психопатов появляется мечта как некоторая утопия «счастливого» мира и социальной системы, которая не отвергает их и не вынуждает их подчиняться законам и обычаям, значение которых для них непостижимо. Они мечтают о мире, в котором доминировал бы их простой и радикальный способ испытывать и чувствовать мир, где им, конечно, будут гарантированы безопасность и процветание. В этой утопической мечте они представляют, что те «другие», отличающиеся, но также и технически более квалифицированные, чем они сами, должны быть привлечены к работе, чтобы достичь этой цели для психопатов и других из их рода».
Лобачевский указывает, что психопаты быстро понимают воздействия своих личностей в травмировании нормальных людей, и они в состоянии использовать это в качестве средства для достижения своих целей через террор. Это объясняет, почему такие небольшие группы психопатов могут руководить такими большими коллективами нормальных людей посредством использования террора. «Подчинение нормального человека психологически ненормальным людям имеет серьезные и деформирующие эффекты на его или ее индивидуальность: это порождает травму и неврозы».
«На индивидуальной основе можно было бы наблюдать воздействия на нормального человека, живущего с социопатическим супругом: этот нормальный человек, вероятно, в конечном счете, пострадает от синдрома посттравмати-ческого стресса, или других форм невроза, который может быть серьезным. Когда психопаты берут в свои руки полное правление над всей страной, или даже над небольшой группой, отрицательное влияние психопатов, таким образом, расширяется, с использованием политики или религии как механизма управления. Это влияние с готовностью замечают в каком-либо культе, но те же самые факторы действуют и в политике».
Среди категорий, которые описывает Лобачевский, патологическое самомнение, в котором человек подавляет все самокритичной природы. Лобачевский связывает это с уродствами или повреждениями мозга, как признак предлоб-ной характеропатии. Он приписал это свойство Ленину. Как мы увидим, это условие имеет отношение также к Жан-Жаку Руссо, Карлу Марксу, Мао Цзэдуну, Льву Троцкому и другим.
Понерогенические ассоциации
Лобачевский описывал воздействия индивидуального психоза на группы и целые государства, с идеологиями, используемыми в качестве маски для психотических целей. Это включает формирование движений и брожение восстаний или беспорядков во имя какого-то якобы высокого идеала. Лобачевский пишет так:
«Общее явление для понерогенической ассоциации или группы - это поддержка особой идеологии, которая всегда оправдывает ее действия и дает ей мотивационную пропаганду. Даже у мелкой банды хулиганов есть своя собственная мелодраматическая идеология и патологический романтизм. Человеческая натура требует, чтобы мерзкие вопросы были заглушены сверхком-пенсационной мистикой, чтобы заставить замолчать сознание и критические способности, будь-то свои собственные или других людей.
Если бы такой понерогенический союз можно было бы лишить его идеологии, то не осталось бы ничего, кроме психологической и моральной патологии, голой и непривлекательной».
Понерогеническая ассоциация и доктрина, которая разработана, чтобы оправдать ее, были сформулированы и поддержаны людьми, которые сублимируют свои собственные психологические недостатки и освобождают самих себя от потребности соблюдать нормальные моральные принципы. Этот процесс действовал в случае терроризма Банды Баадера-Майнхоф в Германии и «Уэзерменов» в США, предпринимавших преступные деяния во имя идеологии. Андреас Баадер был обычным преступником, прежде чем принял коммунистическую доктрину, чтобы увеличить значимость своей жизни как социопат. Дональд Дефриз, основатель террористов-коммунистов 1970-х годов в США, т.н. Symbionese Liberation Army («Симбионистской армии освобождения», SLA), был жестоким преступником, прежде чем интеллектуализировал свою преступность коммунистической доктриной. Он начал свою преступную карьеру в возрасте четырнадцати лет как член банды в Нью-Йорке, и отбывал срок в тюрьме Соледад, Калифорния, за вооруженное ограбление, когда он принял левую доктрину. Он когда-то отнял у проститутки десять долларов и сдал друга в полицию. Те, кто знал его в тюрьме, видели в нем просто заурядного головореза. В 1973 году Дефриз сбежал из тюрьмы Вакавилль, и, пребывая в бегах, основал SLA.
Несмотря на свои идеологические претензии, SLA продолжала быть немногим больше, чем бандой грабителей банков и похитителей людей за маской борьбы за «равенство». Одним из первых действий SLA стало убийство директора школы в Окленде Маркуса Фостера в ноябре 1973 года, после того как он ввел использование учениками удостоверений личности, чтобы справиться с молодежной преступностью. Социопату, такому как Дефриз, такие меры действительно кажутся «несправедливостью», и убийство авторитетной фигуры могло быть рационализировано как устранение угнетателя.
С учетом предпосылок, установленных Лобачевским, Нордау и Стоддардом, и методами как понерологии, так и психоистории, большинство форм левых идеологий за несколько последних веков может рассматриваться как сублимационные маски для людей, которые при других обстоятельствах стали бы ворами, насильниками, садистами, и убийцами. С экстремистским принципом, что «цель оправдывает средства», и, например, что ложь и любой тип обмана оправданы для достижения идеала, психопату дают героическую и благородную санкцию. Такие документы как «Коммунистический манифест» и «Капитал», или «Маленькая красная книжица» Мао Цзэдуна и множество звучных манифестов, выпущенных Бандой Баадера-Майнхоф или Подпольем «Уэзерменов» являются объявлениями психопатической войны против общества, или тем, что Лотроп Стоддард назвал «восстанием против цивилизации». В этом кредо левых этика, религия и правда расценивается как не что иное, как опоры буржуазии. Лобачевский утверждал, что банды, мафии и преступные группировки имеют тот же тип, что и коммунистические группы.
Явлением, характерным для таких групп, является утрата отдельным участником способности почувствовать психотические черты в их лидерах; или «атрофия естественных критических способностей». Психотическое поведение интерпретируется как героизм. Можно было бы немедленно подумать о героических качествах, которыми награждали харизматических психопатов, таких как Джим Джонс или Чарльз Мэнсон, но тот же самый процесс работает в прославлении действий определенных политических лидеров и понероге-нических ассоциаций.
Патократия
Лобачевский избрал слово патократия, чтобы описать государство, которым управляют психопаты: «Я выбрал наименование патократия для системы правительства, созданного так, чтобы малочисленное патологическое меньшинство взяло в нем на себя управление обществом нормальных людей. Это подобранное имя, прежде всего, подчеркивает основное качество этого макросоциального психопатологического явления, и отличает его от многих возможных социальных систем, где доминируют структуры нормальных людей, обычаи и законы».
Лобачевский приписывает происхождение патократии «болезни больших общественных движений», которая заражает «все общества, страны, и империи». Происхождение патократических и понерогенических ассоциаций среди таковых из общего психопатического менталитета объясняет их подобие на протяжении истории.
Понерогеническая доктрина толкует «цель как оправдание средств», и такие рационалистические обоснования для чрезвычайных действий психопатического характера открывают для психопатов способ использовать свои тенденции во имя идеалов. Идеология, таким образом, становится «полезной в целях» освобождения психопата «от неудобного давления нормального человеческого обычая». Каждое большое общественное движение может, таким образом, стать «хозяином, на котором некая патократия начинает свою паразитную жизнь». Потому большое общественное движение, возможно, было отмечено психопатическими чертами с самого своего начала, или, возможно, было впоследствии взято под контроль психопатами. Пример этого - первоначальное рабочее движение, которое начиналось с благородных и необходимых целей, но затем было захвачено марксистами и другими понерогени-ческими доктринами и ассоциациями.
Личности левых
Чтобы понять, как такие вспышки массового психоза проявляются с целью свержения цивилизации и всплеска примитива - как атавистические импульсы, поучительно исследовать типы личности некоторых из революционных лидеров и теоретиков. Это люди, которые воспринимают цивилизацию как бремя; как социальную и культурную тюрьму. Их страсть к разрушению рационализирована идеологией и осуществлена возбуждением толп; их жажда крови рационализирована лозунгами о правосудии и свободе. Они предписывают в массовом масштабе то же, что серийные убийцы как Джеффри Да-мер и Эдвард Гейн предписывают в ограниченной мере, по подобным же причинам, но за фасадом идеологии. Потому их в общем история называет «революционными лидерами», а не «психотическими убийцами». Мы все еще часто можем видеть ту же самую мразь на улицах в западных обществах, бунтующую и грабящую, называющую себя «анархистами», культивирующую грязный внешний вид, глумящуюся, жестокую, скучную, всегда готовую к драке, «храбрую» в толпе, но трусливую, когда ей противостоят.
Карл Юнг, основатель аналитической психологии, признал атавистический характер таких доктрин, заявляя: «Коммунистическая или социалистическая демократия - это восстание негодных против попыток порядка...»
Левые типы личности могли бы быть поняты на примерах ведущих фигур в левом движении на протяжении нескольких столетий. Типы личности являются постоянными.
Отсутствие подлинного сочувствия
В то время как левак расхваливает «человечество», его межличностные отношения часто дисфункциональны. Люди для него существуют в абстрактных понятиях, как идеологические конструкции. Левый бросит и предаст своего левого «друга» и «товарища», как только этого потребует «дело», без всяких сантиментов.
Дуглас Хайд, который служил редактором «Дэйли Уоркер», газеты коммунистической партии Великобритании, и был ведущим британским коммунистическим функционером с 1928 по 1948 годы, написал об одном инциденте, указывающем на отсутствие личного сочувствия среди коммунистических кадров. Хайд упомянул, как однажды во время войны у редакции «Дэйли Уоркер» не было подходящей истории, достаточно сенсационной для первой полосы. Их проблема была решена, когда «в последний момент» первый заместитель главного редактора представил редактору историю, которую он назвал «абсолютной удачей. Это была изумительная история. Серия бомб упала на школу в Кенте. Множество детей погибли. Это спасло выпуск, и если это не заставит читателей с яростью бороться за этот номер, я съем свою шляпу». Гарри Поллит, Генеральный секретарь коммунистической партии, «много раз использовал инцидент в своей пропаганде...» вызывая слезы у множества людей во время митингов, ссылаясь на «маленькие бархатные тела» детей. Хайд вспоминал: