Ничто не побуждало Ленина стать революционером, ни его семейные обстоятельства, которые были комфортными и стабильными, ни анализ общества царской России. Доктор Фиджес считает, что предположение, будто его либеральный отец повлиял на своих сыновей и дочерей, чтобы те стали революционерами, ошибочно. Анна Ульянова вспоминала, что ее отец был религиозным человеком, который восхищался реформами Александра II 1860-х годов, и, будучи провинциальным школьным инспектором, старался удержать молодежь от радикализма.
Оставшуюся часть жизни этот когда-то аполитичный молодой человек, который стал «Лениным», фанатично посвятил мести за смерть своего брата, и «Ленин» был личностью, подходящей для этой цели. У Ленина было целое государство, и даже в перспективе весь мир, которому можно было причинить насилие, чтобы осуществить свою кровную месть, проецируя ответственность за казнь его брата на все социальные классы, которые должны были быть казнены, как был казнен его брат. В марксизме Ленин нашел готовую доктрину мести, ненависти и разрушения, которая была сформулирована точно с этой целью Карлом Марксом как клапан для его собственных личных «демонов» (если использовать термин его отца Генриха).
Ленин был временно исключен из Казанского университета в 1887 году за причастность к студенческому бунту, на короткое время попал в тюрьму вместе с несколькими другими студентами, и был исключен из университета несколько дней спустя. Он провел следующие несколько лет, пытаясь возвратиться в университет, но был известен как брат Александра Ульянова и оставался под полицейским наблюдением. Однако он смог возобновить учебу в Санкт-Петербургском университете в 1890 году. Такие обстоятельства, возможно, только укрепили во Владимире чувства отчуждения, преследования, мученичества и негодования, и еще больше идентифицировали его с мученичеством его брата.
|
|
Ненависть, гнев, месть
То, как эти факторы сформировали личность Ленина, известно от надежного источника, Петра Струве, одного из наиболее видных деятелей раннего российского марксизма, который позже отверг эту доктрину. Струве хорошо знал Ленина и заметил, что самыми яркими чертами личности Ленина были ненависть, гнев и жажда мести. Он писал:
«Ужасным в Ленине была та комбинация в одном человеке самобичевания, которое является сущностью любого реального аскетизма, с бичеванием других людей, что выражалось в абстрактной социальной ненависти и холодной политической жестокости».
Как было замечено на примере других левых идеологов, которых мы рассмотрели ранее, включая Маркса и Троцкого, и здесь у Ленина забота о человечестве была абстрактным понятием. Нет никакого личного сочувствия, и поэтому классы и отдельных людей отправляют на смерть, пытки и голод в интересах идеализированного будущего общества, которое может быть достигнуто только разрушением ненавистных нормативных соглашений, которые, так или иначе, угнетали маттоидную личность. Массам жертв наклеивают безличные ярлыки, вроде «буржуя» и «кулака», и идентифицируют их как болезнетворных микробов, вредящих обществу, которых нужно ликвидировать. Даже страдания тех, кто находится на самом низком уровне социально-экономической шкалы, не следует облегчать, ибо реформизм как таковой только помешал бы диалектическим процессам, необходимым для революции. Потому в связи с голодом крестьянства Поволжья в 1891 году Ленин выступал против любых предложений в социалистическом движении о помощи крестьянам. Фактически, в отличие от своего отца, ему было наплевать на крестьян, и согласно Фиджесу:
|
|
«Он однажды даже подписался под полицейским документом как «потомственный дворянин Владимир Ульянов». В частной жизни Ленин был воплощением того самого бессердечного помещика, которого однажды его правительство уничтожит «как класс». В 1891 году, в разгар голода, он предъявил иск своим соседям-крестьянам за нанесение убытков его родовому имению. И хотя в своих ранних работах он осуждал методы «дворянского капитализма», сам он жил красиво на свою ренту, получая почти весь свой доход с арендных плат и выплаты процентов, полученных от продажи поместья его матери».
Это несоответствие между личными взглядами и жизнью Ленина, и его общественной фигурой было чертой, свойственной также Марксу, который, как было показано ранее, обращался со своей горничной как эксплуататор, и видел в своих родственниках только источники наследства. В соответствии с политической доктриной Ленин рассматривал страдания масс как безличную историческую необходимость, заявляя в отношении крестьянства и голода на Волге в 1891 году:
«Разрушая крестьянское хозяйство и загоняя крестьянина из деревни в город, голод создает пролетариат... Кроме того голод может и должен быть прогрессивным фактором не только для экономики. Он вынудит крестьянина задуматься об основах капиталистической системы, уничтожит его веру в царя и царизм, и, следовательно, сможет облегчить победу революции... В психологическом отношении все эти разговоры о кормлении голодающих и так далее по существу отражает обычную сладкую сентиментальность нашей интеллигенции».
|
|
В Ленине мы видим черту, которая часто заметна среди левых: отсутствие личного сочувствия к человечеству, включая даже собственную семью, что позволяет левым причинять массам страдания в безличной манере во имя «человечества».
Посттравматическое расстройство озлобленности
Только в последние годы была идентифицирована еще одна категория ментальной дисфункции, которая обнаруживает озлобленность, вызванную вос-
принятой личной несправедливостью: посттравматическое расстройство
озлобленности (PTED). Доктор М. Дж. С. Вонг пишет:
«Этот тип реакции, как полагают, является универсальным и часто замечается в пациентах, которым приходилось справляться с событиями личной несправедливости, оскорбления, разочарования и беспомощности».
Ощущение озлобленности это длительное эмоциональное состояние ненависти и гнева, вызванное верой в то, что с данным человеком обошлись несправедливо. Эмоциональная озлобленность существует в измерении, подобном депрессии и беспокойству, и поэтому, когда она является самой интенсивной, она может стать патологической и привести к разрушительному личному, социальному, и профессиональному падению.
Это расстройство называют «посттравматическим», потому что его провоцирует один «единственный быстрый стрессор в жизни», вызывающий чувства несправедливого обращения. PTED, в отличие от опасных для жизни стрессоров, которые вызывают посттравматическое стрессовое расстройство (PTSD), происходит, когда какой-то случай вызывает разрушительные изменения жизни. PTSD вызывает чувства страха, а PTED вызывает чувства мести.
Казнь брата Владимира - тип стрессора, который мог вызвать PTED. В то время как PTED, казалось бы, подходит для описания тех убийц-одиночек, которые, например, совершают серийные убийства в качестве мести за то, что их запугивали и обижали в школе или уволили с работы, Владимир Ульянов нашел в марксизме и рационализацию и метод удовлетворения своего импульса ради мести и разрушения против целого общества, которое он с юношеским лет считал причиной смерти своего брата.
Луи Альтюссер
Француз Луи Альтюссер был одним из выдающихся марксистских теоретиков, появившихся в течение 1960-х годов. Вступив во Французскую коммунистическую партию в 1948 году, Луи Альтюссер стремился обновить марксизм. Его теории сформировали фундамент постмодернистского марксизма. Он стал отцом-основателем «структуралистского марксизма» или того, что назвали альтюссерианским марксизмом, опубликовав свои первые эссе о Марксе в «Le Pen» и «La Nouvelle Critique», которые были собраны в его первой книге «За Маркса» (Pour Marx) в 1965 году. «Хотя это влияние не всегда является явным, труды Альтюссера и его учеников продолжают поставлять информацию для исследовательских программ по литературоведению, политической философии, истории, экономике, и социологии».
Дуглас Джонсон, хорошо знавший Альтюссера с его студенческих дней и написавший «Введение» к его мемуарам, описывал его как «самого влиятельного из западных марксистских мыслителей» наряду с итальянским коммунистическим теоретиком Антонио Грамши. Особенно для молодежи Новых левых в 1960-х годах «альтюссерианство было наивысшей стадией марксизма».
Опыт военнопленного
Альтюссер пришел к коммунизму через потребность в идентичности, когда в годы Второй мировой войны он был в плену у немцев, главным образом в лагере для военнопленных Шталаг ХА в Шлезвиге. В концлагере Альтюссер сошелся с коммунистами. Присоединение к ним можно рассматривать как механизм выживания, который продлился и на оставшуюся его жизнь, отягченную психическими проблемами. До этого кризиса он тяготел не к коммунизму, а к католицизму. Как вопрос чисто личного интереса, его присоединение к коммунистам, которые были лучше всего организованной фракцией среди военнопленных и обитателей концентрационного лагеря, могло показаться лучшим курсом. Очерк биографии Альтюссера так пишет об этом периоде:
«Позже он говорил, что считал свою жизнь легкой, потому что наслаждался товариществом людей, и за колючей проволокой чувствовал себя хорошо защищенным. После войны Альтюссер начал учиться в Высшей нормальной школе, где, с его ощущением того, что он пришел из «другого мира», он чувствовал себя абсолютным чужаком».
Здесь можно заметить чувство отчуждения и неуверенности, ощущаемое настолько глубоко, что Альтюссер чувствовал себя в большей безопасности в закрытой и подчиняющейся строгому порядку жизни немецкого лагеря для военнопленных. Альтюссер нашел в коммунизме средства восстановления чувства идентичности, порядка, уверенности и безопасности, которое он нашел, будучи заключенным. Альтюссер нашел свободу после отчуждения заключения в немецком лагере. Снова, как в лагере для военнопленных, он искал коммунизм как средство сопричастности. Несколько лет спустя он нашел в Элен Ритман женщину, подходящую на роль матери, которая могла бы дать ему безопасность и уверенность в себе через его полную зависимость от нее.
Воспитание
Льюис заявляет, что «циклы глубокой депрессии» мучили Альтюссера с 1938 года. Он родился в католической семье. Луи видел в своем отце Шарле Альтюссере, управляющем банком, «авторитарную, отдаленную фигуру, кошмары, вопли и происходившие время от времени вспышки насилия которого пугали его»; эти кошмары, по-видимому, были последствием Первой мировой войны.
Поскольку преданность Альтюссера коммунизму можно также рассматривать как проецирование конфликта между отцом и сыном, рационализированное в идеологию классовой борьбы: борьба с отцом как типичным буржуа, управляющим банком, сторонником жесткой руки, отчужденным и непостоянным; представителем капитализма. Этот семейный сценарий соответствует марксистской доктрине, которая видит в семье репрессивное по своей сути учреждение. Луи был растоптанной жертвой в бунте против патриархального авторитаризма, символизируемого его отцом. Он вспоминал в автобиографии, что он с детства считал себя «постоянной жертвой», думал, что его работа -это его побег из этой «надгробной плиты отсутствия дела, тишины и публичной смерти». Его марксизм, который был активизирован лишь спустя несколько лет после войны, был его средством проецирования своих страхов и тревог на весь общественный строй. Литературная продукция Альтюссера в периоды безумства была его методом терапии в поиске своего значения и идентичности.
Интересно, что как и у марксистских эмигрантов Франкфуртской школы, которые сбежали из Германии, чтобы занять доминирующее положение в социологии в США во время и после Второй мировой войны, темой неомарксизма Альтюссера была комбинация марксизма с психоанализом Фрейда:
«Его зависимость от психиатрии возросла ввиду его интереса к Фрейду, и когда он предпринял свою текстовую экспертизу Маркса, он был поражен ее подобием работе, которую написал о Фрейде Жак Лакан. Знаменитые семинары, которые проводили эти два человека, подчеркивали этот параллелизм».
Его идеологический биограф Грегори Эллиот пишет об этом фрейдистско-марксистском синтезе, предложенном Альтюссером и Лаканом:
«Альтюссер тогда полагал, что дело марксистского материализма в начале 1960-х лучше всего можно было бы защитить в соединении с аспектами структурализма. То, что он повернулся к современной французской философии, как и к марксистской классике, за помощью в создании постсталинского марксизма, легко можно понять из того, что он заявил о своем присоединении к антигуманному новому прочтению Лаканом Фрейда и особенно к «исторической эпистемологии» Башелара. В то время как Альтюссер предлагал возвращение к Марксу, Лакан проводил возвращение к Фрейду. В эссе, датирующемся 1964 годом, «Фрейд и Лакан», которое вновь открыло диалог между марксизмом и психоанализом, запрещенным во времена «ждановщи-ны», Альтюссер поддержал и истолкование Лаканом Фрейда и его представление об этом истолковании как ответе на ревизионизм».
Сразу после войны Альтюссер встретил Элен Ритман. Она была литовской еврейкой, участвовала во французском Сопротивлении и вступила в коммунистическую партию в 1930-х годах. Позже ее исключили из компартии за троцкистский «уклон».
За первой сексуальной связью Альтюссера с Ритман немедленно последовал первый из депрессивных эпизодов Альтюссера и его отправка в больницу Св. Анны, где с ним впервые провели сеанс лечения электрошоком. Всю его оставшуюся жизнь ему пришлось проходить такое лечение. Альтюссер большую часть жизни подвергался тому, что было описано как «самое агрессивное лечение, которое могла предложить послевоенная французская психиатрия, включая такие методы, как электрошоковая терапия, наркоанализ, и психоанализ».
В 1961 году, в год знаменитого окончательного отказа Хрущева от сталинизма, Альтюссер стал влиятельным коммунистическим философом после публикации его эссе «О молодом Марксе». Он стремился к «десталинизации левых», которая была бы жесткой и бескомпромиссной, а не к тому, что он расценивал как отклонение СССР от левой идеи при Хрущеве. Это очень сблизило его с маоизмом. Он возглавил прокитайскую фракцию во французской коммунистической партии.
Убийца жены
В 1970-х и 1980-х годах депрессия Альтюссера значительно обострилась, и после того, как его выпустили из больницы, он задушил Ритман, на которой был женат. Льюис пишет об этом:
«Перед тем как он мог быть арестован за убийство, его отправили в психиатрическую больницу. Позже, когда приехал следователь, чтобы сообщить ему о преступлении, в котором он обвинялся, Альтюссер был в столь хрупком психическом состоянии, что он не мог понять обвинений или процесс, который мог ему предстоять, и его оставили в больнице. После экспертизы группа психиатров пришла к заключению, что Альтюссер во время убийства страдал от тяжелой депрессии и ятрогенных галлюцинаций. Процитировав французский закон (измененный с того времени), где сказано, что «нет ни преступления, ни нарушения закона, если подозреваемый во время своего поступка был в состоянии слабоумия», судья, который вел дело Альтюссера, принял решение, что не было никаких оснований, на которых можно было бы провести обвинение в суде».
Альтюссер задушил Ритман в их комнатах в Высшей нормальной школе, и 16 ноября 1980 в восемь или девять часов утра выбежал во внутренний двор в пижаме и халате, много раз выкрикивая в состоянии замешательства и сумасшествия: «Моя жена мертва». Он задушил ее, массажируя ей шею, а затем у него случилось помрачение рассудка. К тому времени, когда прибыла полиция, университетские коллеги уже отвезли его в психиатрическую больницу Св. Анны, где его лечили раньше.
После двухмесячного освидетельствования группой из трех психиатров Альтюссера отправили в больницу Св. Анны, где он испытывал «расстройства», и «галлюцинации». Альтюссер оставался в больнице Св. Анны до 1983 года, когда его выпустили и разрешили жить одному. Он бродил по улицам северного Парижа, бедно одетый, и набрасывался на незнакомых людей со вспышками гнева.
Последние десять лет жизни Альтюссер провел в частной клинике, где его много лечили сильнодействующими лекарствами. Он умер от сердечного приступа в 1990 году в Ла Веррье к западу от Парижа.
Конфликт на базе Эдипова комплекса как фундамент марксизма Альтюссера
Несмотря на его продолжающееся психическое состояние Альтюссера продолжали широко обсуждать как «модного марксиста» с «сильными связями». Он часто был весьма спорной фигурой даже в самой коммунистической партии, частично из-за его приверженности маоизму.
Симптомы Альтюссера, включая его моменты творческой продуктивности вместе с его частыми эпизодами тяжелой депрессии, галлюцинаций и, наконец, убийство его жены, указывают на маниакально-депрессивный (биполярный I) психоз.
В автобиографии «Будущее длится всегда», написанной через несколько лет после того, как его выпустили из больницы Св. Анны, Альтюссер возвратился к теме, которая сформировала его жизнь, чувству деперсонализации. Как отмечалось ранее, Альтюссер вышел после Второй мировой войны из немецкого лагеря для военнопленных с чувством отчуждения и того, что он стал одним из «потерянного» поколения. Его освобождение из больницы Св. Анны оставило его с тем же ощущением, как у «тех жертв мировых войн и бедствий, кого объявляют без вести пропавшими»:
«Если я говорю об этой странной ситуации, это потому что я испытал это и до некоторой степени все еще испытываю. Даже при том, что я был вне психиатрической больницы в течение двух лет, я - все еще без вести пропавший, потерянный для общественности, кто слышал обо мне. Я не жив, не мертв и, хотя я не похоронен, я «бестелесный». Я просто потерян, что было роскошным определением безумия у Фуко».
Это чувство «бестелесности» однако не было симптомом, который был вызван или его опытом военнопленного или выходом из Св. Анны. Альтюссер прослеживает это до своего рождения. Его назвали в честь брата его отца Шарля, Луи, за которого его мать первоначально намеревалась выйти замуж. В отличие от Шарля, Альтюссер говорит о дяде Луи - которого он, возможно, даже не встречал - как о человеке большой душевной теплоты. Однако когда два брата пошли на войну, Луи не вернулся, и она вместо этого вышла замуж за Шарля. Тогда как отношения его матери с Луи были платонической интеллектуальной идиллией, и Альтюссер позже сделал замечание о бремени половых органов, Шарль вернулся на войну, и оставил мать Альтюссера «ограбленной, изнасилованной, и разрушенной; подвергнувшейся физическому насилию и лишенной сбережений, которые она терпеливо копила...» Итак, он всегда расценивал свою мать как «мученицу, кровоточащую как рану». Он также видел свою мать не только как страдающую ради своего мужа и для дома, но также и как «мазохистку» и как «ужасную садистку».
Восприятие Альтюссером матери состояло в том, что она, мол, хотела смерти обоих - как своего мужа - несмотря на то, что Шарль «обожествлял» ее, что вряд ли похоже на того тирана, каким представил его Альтюссер - так и его самого, ибо Шарль был «связан» со смертью своего брата, и «она не могла сдержать желания видеть меня мертвым, поскольку Луи, которого она любила, был мертв».
Проблема Альтюссера напоминает о Руссо, настаивавшем, будто его отец негодовал на него из-за смерти своей жены вскоре после рождения Руссо, несмотря на привязанность, которую молодой Руссо получил от его отца. Аналогично, Альтюссер безосновательно предполагал, что его мать, должно быть, хотела его смерти, потому что он не был тем «Луи», которого она хотела.
Связанное с Эдиповым комплексом бичевание Альтюссером своего отца как тирана, кажется, основано на том, что Шарль настаивал на общепринятых гендерных ролях мужа и жены, что ставило ее в центр дома и делало ее организатором домашних дел, детей, образования и праздников, во что сам Шарль редко бы вмешивался. Альтюссер ссылается на это как «роль, которой он [Шарль] ограничил ее», хотя это никак не мешало ей играть откровенно позитивную роль даже в акционерной компании своего мужа. «Столкнувшись с ее ужасной болью», Альтюссер расценил свою миссию в жизни как преданность своей матери, «душе и телу», чтобы облегчить свое огромное чувство мучения и вины; «непоколебимое осуждение», которое стало значением его жизни. Для Альтюссера его отец останется невыносимым сторонником жесткой руки, склонным к спонтанным сильным вспышкам ярости. Но Альтюссер «боялся» в своем отце не этих «спонтанных вспышек», но того, что он был немногословным человеком. Тем не менее, он был также остроумным собеседником среди друзей, и, кажется, что для его сына в Шарле было много качеств, ни одно из которых Альтюссер не мог посчитать приемлемым.
Шарль стал большим козлом отпущения за продлившиеся всю жизнь страхи и тревоги Альтюссера. Жак Лакан (который сотрудничал с Альтюссером в формировании марксистско-фрейдистской доктрины) настаивал на первоочередной важности Эдипова комплекса. Идеологически отец становится символом государства, патриархата или капитализма, который должен быть свергнут. Мать же является символом угнетенных, которых должен спасти сын. Это стало бессознательным мотивом некоторых элементов Новых левых, которые приняли комбинацию социализма и психиатрии, тогда как для еврейских элементов мать воспринималась как угнетатель.
Альтюссер терпеть не мог своего имени, Луи, так как оно было слишком коротким, и так как оно предполагало значение «да» («уи»), заканчиваясь резким «и». Луи, будучи также именем мертвого дяди, «прежде всего, содержало звучание местоимения третьего лица («lui» - «он»), которое лишало меня любой моей собственной индивидуальности, принимая, что это сделал кто-то анонимный другой..., это его любила моя мать, а не меня»; «имя мертвеца».
Если своего отца он ненавидел, то его отношение к матери было двойственным: чувство попытки искупить себя перед нею за то, что он был не тем Луи, и все же чувством отвращения, когда его мать с гордостью прокомментировала то, что он достиг возраста мужчины, когда у него в тринадцать лет начались поллюции. Гордое открытие матери наполнило юного Альтюссера «позором», «унижением» и «чувством бунта», и ощущением того, что он был «изнасилован», чувствами, которые остались с ним на всю жизнь: «Это действительно была форма насилия и кастрации. Я был изнасилован и кастрирован моей матерью, которая чувствовала, что была изнасилована моим отцом (но это было ее делом, не моим). Семейный рок был действительно неизбежен. Но ужас того, что произошло, был усилен тем фактом, что моя мать тараторила эти непристойности и вела себя так противоестественно, полагая, что это ее обязанность (тогда как это должен был бы сделать мой отец)».
Неоднозначное отношение Альтюссера к его матери включало эротические чувства, все же это был мертвый Луи, которого она любила через своего сына.
Альтюссер провел раннее детство в Алжире, где его отец управлял банком. Он жаждал завести друзей, но его мать запрещала ему. Он ходил в школу со своей мавританской горничной, юный Луи одевался «чопорно», но стыдился казаться богатым и привилегированным (несмотря на бедное положение семьи). Однако когда он учился в средней школе в Алжире, он ощущал, что был среди богатых мальчиков, которых возили в школу в машинах с шоферами. Тут снова было чувство наложенной на самого себя изоляции, на сей раз основанной на классе, и восприятие, что он не вписывался ни во что; ни в среду богатых, ни в среду бедных.
Апологет Альтюссера Грегори Эллиот возражал, что философию Альтюссера не следует оценивать, опираясь только на описания ее создателя как сумасшедшего:
«Я одно, мои сочинения другое», заявлял Ницше в своей предполагаемой автобиографии, это справедливо и для Альтюссера, как и для любого другого мыслителя: происхождение, структура, аргументированность, и эффективность тела мысли это аналитически различные проблемы для любого исследования, которое стремится к чему-то другому, чем к изобличению или оправданию идей ad hominem».
Эллиот критикует заголовки западной прессы во время убийства Альтюссером его жены, такие как «Маркс и убийство» и «Марксистский убийца», с общим тоном «Marxism = Madnesss=Murder» (марксизм=безумие=убийство).
Впрочем, вся школа левой социологической и психоаналитической интерпретации была сформулирована вокруг концепции, которая интерпретировала правые и даже нормальные, «консервативные» ценности, такие как лояльность семье и привязанность к родителям как признаки плохого душевного здоровья и скрытого «фашизма». Термин «сумасшедшие экстремисты» обычно используются, чтобы маркировать что-либо не являющееся левым в самом широком понимании. Нацизм изображается как проявление психопатии, и что-либо «правое» как проявление нацизма, или как являющееся латентно нацистским. Так даже Энох Пауэлл, ученый и член парламента от Консервативной партии, заработал себе «дурную репутацию» за свою речь о «реках крови», в которой он пытался предупредить об опасностях иностранной иммиграции в Великобританию, когда стойкий приверженец Лейбористской партии Тони Бенн сравнил эту речь с нацизмом, заявив: «Флаг расизма, который был поднят в Вулвергемптоне, начинает быть похожим на тот, который трепетал 25 лет назад над Дахау и Бельзеном».
Такие сравнения - важные составляющие тактики клеветы левых, но Грегори Эллиот в связи с убийством Альтюссером своей жены с негодованием протестовал, когда часть прессы приравняла марксизм к убийству и безумию, хотя приблизительно 100 000 000 жертв коммунизма подтверждают, что марксизм был, по сути, психопатическим учением.
Следует задать вопрос, можно ли отделить личность Альтюссера от его идеологии? Была ли его неокоммунистическая доктрина сформулирована посредством эмпирических оценок истории, или как проецирование на мир его Эдиповой борьбы, рационализированной как классовая борьба? Тот факт, что, как и Франкфуртская школа Адорно и других, Альтюссер синтезировал фрейдизм с марксизмом, указывает на то, что он видел в марксизме терапевтическое решение для своих собственных душевных мучений. Удушение Альтюссером своей жены, которая служила как бы заменой его матери, было его индивидуальным актом революционного освобождения, но таким, в котором опоры самого его существования были уничтожены им самим.
Мао Цзэдуна часто сравнительно хорошо изображали в СМИ на Западе, даже во время Холодной войны. Его ранние годы изображались в героических терминах западными журналистами, такими как Эдгар Сноу, «Автобиография Мао Цзэдуна» и «Красная звезда над Китаем» которого стали стандартными текстами на эту тему. Мао считал «Красную звезду над Китаем» одной из своих самых существенных пропагандистских побед.
Когда Мао порвал с Кремлем, он был поднят на щит левыми антисталинистами и особенно опирающимися на молодежь Новыми левыми, увидевшими в нем того романтичного революционного героя, которого изобразил в своих книгах Сноу. Его портрет появлялся среди Новых левых рядом с другими романтизированными революционерами, такими как Че Гевара и Хо Ши Мин. Роберт Сервис писал об этом, что «в конце 1960-х, если бы провели опрос общественного мнения среди протестующих [французских студентов], список, вероятно, возглавили бы Лев Троцкий, Мао Цзэдун, Хо Ши Мин и Че Гевара», тогда как в отношении СССР со времен Сталина было широко распространено отвращение.
Дополнительная привлекательность среди лишенной корней молодежи Новых левых состояла в том, что Мао, как Хо и Че, мог быть изображен как часть восстания Третьего мира против Белого империализма во главе с США, в то время как СССР был «слишком Белым» для этой цели. На самом деле именно таким был образ, который маоистский Китай культивировал среди коммунистов и в Третьем мире после того, как очень немного коммунистов в западных государствах порвали с СССР, чтобы последовать за Mao.
Все же, хотя немногие из западных коммунистических партий оказались готовы отвергнуть СССР и последовать за Мао, было много представителей левого истеблишмента, готовых петь оды Мао, и быть маоистом в научнопреподавательском мире никогда не считалось позорным, в отличие, например, от того, чтобы быть консерватором. Когда Мао умер, австралийские светила Лейбористской партии увековечили его память как великого и гуманного государственного деятеля. Председатель Австралийской лейбористской партии Гоф Уитлэм сказал: «Под руководством Мао китайский народ нашел силу для потрясающего усилия революционной борьбы..., он был подлинным отцом своего народа и нового Китая». Заместитель председателя Австралийской лейбористской партии Том Юрен сказал: «Мао был великим лидером, блестящим революционным мыслителем... выдающимся патриотом... народ Китая не только уважал его, но и любил». Член парламента от Либеральной партии, а позже независимый парламентарий Билли Уэнтуорт, с другой стороны, был более точным в своей оценке Мао:
«Маоизм навязал китайцам чуждую идеологию и лишил их всей их традиционной жизни и культуры. Он потребовал отказа от всех семейных связей и принятых приличий, что достигло апогея в его атаке на конфуцианство. Религию он заменил ритуальной ерундой «Маленькой красной книжицы»...»
Ранние годы Мао
Каким типом человека был Мао, которого до недавнего времени изображали в сравнительно идеализированном виде? Каковы были черты, которые привели Мао к коммунизму и к истреблению одной десятой части населения Китая за десятилетия голода и чисток?
Мао с юности обладал чертами социопата. Он родился в «относительно богатой» крестьянской семье в 1893 году. В восемь лет он на короткое время переехал жить к своей безумно любящей его бабушке по материнской линии. Он делал «небольшую легкую работу на ферме». Тут в Мао уже проявляется одна его характерная черта: продолжавшееся всю его жизнь отвращение к физическому труду, которого он успешно избегал. Мао дошел до того, что сказал своему отцу Ичану, что старик должен делать больше черной работы, чем его сын, и это был «невероятно наглый аргумент по китайским стандартам».