Этот мужчина обладает таким контролем надо мной. Такой головокружительной, сумасшедшей силой. Моё тело отвечает ему так, как никогда никому не отвечало. Это невероятно и пугающе, и я не знаю, как себя вести. Он поднимает меня на руки и несёт наверх.
Моё дыхание застревает в горле, когда он чуть не заносит меня в комнату Кристофера.
— Нет. Не эта. Туда… — я указываю на дверь в свою спальню, и он без лишних слов направляется в комнату. Аккуратно положив меня на кровать, он отходит на шаг назад и начинает раздеваться. Сначала ботинки. Майка. Порванные джинсы. На нём снова нет никакого белья. У него такое тело, о существовании которого в реальном мире я на самом деле не думала — мышцы на мышцах, над которыми он явно невероятно упорно работал. У него повсюду татуировки, на груди, на животе, на плечах, на обеих руках, пальцах, на шее. Он произведение искусства, шедевр собственного изготовления. Я позволяю себе минуту рассмотреть его, слишком заинтригованная, чтобы смущаться своего открытого любопытства. Должно быть, он знает, что я делаю, потому что он просто мгновение стоит, расправив плечи, держа руки по бокам, позволяя мне исследовать его.
— Ты просто нечто, — шепчу я.
— Как и ты, — отвечает он. — Но тебе не нужен был литр чернил и тысяча иголок, чтобы подчеркнуть это. Ты просто… такая.
— Ты всё равно был бы невероятным, без татуировок.
Он пожимает плечами.
— Может быть, ты права. Эти татуировки и есть я, в каком-то смысле. Всё, что я сделал. Всё, через что я прошёл.
Я прикусываю костяшку своего указательного пальца, слегка хмурясь.
— Ты расскажешь мне, что они значат?
Он снова пожимает плечами.
— Может быть, когда-нибудь. А пока… — он забирается на кровать, и по мне пробегает дрожь нервозности. Его член уже твёрдый, касается моего живота, и он смотрит на меня так, будто смотрит в ствол грёбаного пистолета. Но без страха. Не колеблясь и не стыдясь. Опускаясь на колени рядом со мной, он берёт свой член в правую руку, проводя по его длине вверх и вниз, его взгляд впитывает меня с головы до ног.
— Раздвинь мне свои ноги, Саша.
Я никак не могу ответить «нет». Не думаю, что сказала бы, даже если бы могла. Я раздвигаю ноги, выдыхая через нос, стараясь не сильно паниковать. Это по-прежнему так ново… и после всего, что произошло за последние несколько дней… наверное, это ужасная идея. Я должна быть на терапии или где-то ещё, но собираюсь заняться очень интенсивным сексом с этим сумасшедшее-горячим мужчиной. Но останавливаюсь ли я? Нет. Мне нужно почувствовать что-то кроме страха, грусти или злости. Мне нужно почувствовать это. Мне нужно почувствовать его руки на своём теле, чтобы забыться…
Только он не прикасается ко мне. Он берёт меня за руку и опускает её вниз…
— Я ведь говорил тебе, что ты будешь прикасаться к себе, чтобы меня осчастливить? Осчастливь меня, Саша. Мне нужно знать, как ты себя удовлетворяешь. Мне нужно увидеть, как ты кончишь от своей же руки.
У меня на уме было не это. Но от того, как он просто говорит, по моей коже бегут мурашки. Он действительно хочет посмотреть, как я прикасаюсь к себе, будто для него крайне важно понять, как мне нравится кончать, когда я одна.
— Ладно, — я задыхаюсь, едва выдыхая слово, но Рук прекрасно меня слышит. Он садится на пятки, мягко раздвигая мои ноги ещё шире, пока я скольжу пальцами по своей киске. Я уже влажная. Более, чем влажная. Я так заведена, что удивляюсь сама себе и, может быть, слегка смущаюсь. — Боже…
— Не делай этого, — бормочет Рук низким голосом. — Никогда не стыдись своего тела. Особенно, когда я вижу, как ты заведена. Ты хоть представляешь, каково мне? Ты хоть представляешь, что это делает со мной?
Я закусываю губу. Он тянется и берёт мою другую руку, обвивая её вокруг своего члена. Он такой чертовски твёрдый, такое ощущение, что ему может быть от этого больно. Я очень нежно сжимаю его, и Рук откидывает голову назад, его глаза закрываются.
— Чёрт, Саша. Боже.
Рыча, он убирает мою руку, заменяя её своей.
— Я так не могу, — говорит он. — Прямо сейчас я даже не могу терпеть, чтобы ты прикасалась ко мне. В итоге я сделаю тебе больно.
Мои глаза чуть ли не полностью закатываются. Как он может такое мне говорить? Слова просто слетают с его языка, будто не имеют значения, но они оказывают на меня огромный эффект. Он не может терпеть, чтобы я прикасалась к нему? В итоге он сделает мне больно? Такое заявление должно меня напугать, особенно после всего, что произошло, но перспектива того, что он потеряет контроль из-за моих прикосновений, будет груб со мной, касаясь меня руками, зубами, ртом, своим телом… От этого у меня кружится голова.
Я медленно вожу пальцами по своей киске, потирая клитор маленькими круговыми движениями. Рук наблюдает, захваченный моими действиями.
— Твоё тело идеально, — говорит он. — Твои руки самое сексуальное, что есть в мире. Я не могу отвести взгляд. Просунь пальцы в себя, Саша. Покажи мне. Покажи мне, как ты трахаешь себя.
Я никогда не использую пальцы, чтобы трахать себя. Я всегда использую вибратор. Кажется странным исследовать своё тело, впервые устраивая представление, пока Рук наблюдает. Я осторожно делаю то, что он попросил, и сначала проскальзываю в себя указательным пальцем, а затем средним. Глаза Рука стеклянные, наполненные похотью и нуждой. Он закусывает нижнюю губу, стонет, когда я начинаю вставлять и доставать пальцы из своей киски.
— Чёрт. Серьёзно. Чёрт. Кончи для меня. Я хочу увидеть момент, когда ты переступишь грань. Я хочу наблюдать, как дрожит твоё тело. Хочу видеть, как выгибается твоя спина. Как поджимаются твои пальцы. Давай, Саша. Сделай это для меня, — пока говорит, он двигает кулаком вверх и вниз по своему члену, его хватка становится крепче и крепче. Мышцы рук напряжены, как и мышцы его плеч. Его дыхание вырывается короткими, резкими рывками. Он сейчас так заведён. Я вижу напряжение на его лице. Он хочет трахнуть меня. Он хочет ворваться в меня и заставить меня кричать, но сдерживается. Он только что тридцать минут ласкал моё тело, массировал и освобождал от боли, которую я испытала. Он осторожничает.
Обычно я не из тех девушек, которые берут на себя контроль в спальне, но мне нужно, чтобы он кое-что понял. Мне нужно донести до него, что прямо сейчас я хочу, чтобы он был со мной немного грубым. Я так устала от того, что люди ходят вокруг меня на цыпочках. Я так устала от того, что люди смотрят на меня с жалостью. Я могу быть в синяках, покрытая порезами и царапинами, но я не сломана. Я тянусь и накрываю ладонь Рука своей, обхватывая пальцами его член. Он содрогается в тот момент, когда я соединяюсь с ним, и в его глазах появляется тёмная грешная тень.
— Саша…
— Рук. Не надо. Пожалуйста. Мне нужно, чтобы ты… — я не знаю, как закончить предложение. Мне так много нужно от него. Я никогда не должна была пропускать его за стену, которую так тщательно выстроила после ухода Эндрю, но теперь, когда это произошло, будет невозможно вернуться обратно. Он сказал, что я принадлежу ему, и каждая частичка меня откликалась на это заявление. Я принадлежу ему. Он моя гравитация. Каждая секунда вдали от него — потерянная секунда. Когда я лежала на спине в музее, ошеломлённая и раненная, моя голова была заполнена мыслями о нём. Если бы он сейчас развернулся и ушёл, я была бы опустошена. Я знала, что так будет. Я боролась с мыслью о том, чтобы формировать какую-либо связь с ним, потому что знала, что так всё и будет.
— Скажи мне, — говорит он. — Скажи мне, что тебе нужно.
— Просто… Мне нужен… ты.
— Я придурок, но не чёртов мудак, Саша. Я не собираюсь трахать тебя так. И не стану.
— Пожалуйста. Ты мне нужен. Я хочу тебя. Я хочу почувствовать тебя внутри. Прямо сейчас.
Я вижу, как ему тяжело остановить себя. Я сжимаю руку, крепче обхватывая его ладонь, и он рычит, звук отдаётся вибрацией глубоко в его груди.
— Если ты не отпустишь, Саша…
К чёрту. Всё время, что я знаю его, он был настойчивым и упрямым, а теперь превратился в джентльмена? Нет. Просто нет. Я двигаюсь быстро, приподнимаясь на локте, чтобы прильнуть к нему. Может быть, он не ожидает от меня такой смелости, учитывая моё состояние. Но он не реагирует, пока не становится слишком поздно, и его твёрдый как камень ствол не проскальзывает мне в рот.
— Твою чёртову мать, — стонет он. — Какого… хрена?
Внутри меня растёт удовольствие. Я впервые удивляю его. Мышцы его бёдер напрягаются, пока я скольжу ртом вверх и вниз по его стволу, мои глаза закрываются, пока я наслаждаюсь его вкусом и ощущением. Я хороша в этом. Я знаю. Знаю, потому что всё тело Рука трясётся, неконтролируемо дрожит. Он внезапно наматывает на кулак мои волосы, рыча как животное в клетке.
— Ты играешь с огнём. Хочешь, чтобы я трахнул тебя в рот? Ты хочешь этого? Потому что я в трёх секундах от того, чтобы потерять контроль, и обратного пути не будет. Как только это произойдёт, ничего не остановишь.
Я поднимаю взгляд на него, вверх по его безумно красивому телу, и просто смотрю на него. Мне не нужно говорить. Рук в ответ обнажает зубы, хватаясь за мои волосы ещё сильнее.
— Хорошо. Я хочу почувствовать твой язык, Саша. Я не буду осторожничать. Я трахну твой рот, и ты примешь это. Полностью.
Захватить всего Рука в свой рот будет тем ещё вызовом, но прямо сейчас я так возбуждена. Я готова ко всему, что произойдёт дальше. Я закрываю глаза, но Рук осторожно стучит по моей щеке кончиком указательного пальца.
— Глаза на меня, принцесса. Не отводи взгляд. Я хочу постоянно видеть выражение твоего лица. Я хочу наблюдать, как мой член скользит тебе в рот. Я хочу, чтобы ты видела, когда я кончу, одновременно чувствуя это. И чувствуя вкус.
Боже. Я читала о таком в книжном клубе — грязные разговоры парней, контроль над женщинами — но я совершенно не представляла, как приятно будет подчиняться такому доминированию. Это вызывает привычку. Это странно и пугающе, но одновременно с этим невероятно горячо. Рук отводит бёдра назад, выскальзывая из моего рта. Держа меня за волосы, удерживая меня на месте, он снова толкается в моё горло, пока мне не становится тяжело дышать.
— Чёрт! Твою мать, — выдыхает он. — Я так чертовски глубоко, — он снова повторяет действие, вынимая член, а затем толкаясь обратно в мой рот. — Перестань себя дразнить, Саша, — командует он. — Я хочу, чтобы твои ноги широко раскрылись передо мной. Я хочу, чтобы твои пальцы были в твоей киске. Сейчас же. Сделай это для меня. Не заставляй меня просить снова.
Я под его контролем. С таким же успехом я могу быть марионеткой на ниточке. У меня теперь не осталось свободной воли. Есть только сильное желание удовлетворить его, и я сделаю это любыми необходимыми средствами. Взгляд Рука опускается между моих ног, он наблюдает, как я трахаю себя пальцами. Но я не могу оторвать глаз от его лица. Его рот открыт, губы слегка приоткрыты. Его брови слегка нахмурены, и на его лице выражение мрачного сосредоточения. Он продолжает проникать глубоко в моё горло, одной рукой запутавшись в моих волосах, отказываясь позволять мне двигаться, и я чувствую, как он становится всё твёрже и твёрже с каждым движением, которое делает.
— Чёрт побери, — стонет он. — Ты меня убьёшь, Саша. Ты к чертям меня убьёшь эти своим ртом.
Я обвожу и ласкаю его своим языком, проводя им по головке его члена, и Рук снова содрогается.
— Твою. Чёртову. Мать, — он хочет кончить. Я так сильно хочу, чтобы он кончил. От его вкуса кружится голова; я не могу насытиться. Рук, наконец, встречается со мной взглядом, проводя свободной рукой по моему лицу. — Ты такая чертовски идеальная, — рычит он. — Ты моя. Ты моя, чёрт возьми. Я не допущу, чтобы с тобой что-то произошло. Я никогда не позволю кому-либо другому прикоснуться к тебе. Обещаю. Чёрт, я близко… — его голова запрокидывается назад, и я издаю стон. Он такой чертовски горячий, я больше не могу сдерживаться. Я двигаю пальцами в своей киске, моё тело будто колет холодными булавками и иголками. Я чувствую, как во мне нарастает возбуждение. Я знаю, что кончу, если продолжу делать то, что делаю, и в этот момент ничего в мире не может меня остановить.
Ближе…
Ближе…
Ближе…
Мне хочется закрыть глаза. Мне хочется погрузиться в эту эйфорию, позволить ей охватить меня и овладеть мною. Но Рук сказал мне не делать этого. Я не отвожу от него взгляд, когда оргазм накатывает на меня, как выстрел пули из оружия. Я кричу, издаю стоны, мечусь по кровати, и Рук реагирует похоже.
— Чёрт. Вот так, детка. Вот так. Кончи для меня. Кончи на свои пальцы.
Его движения ускоряются, его член погружается всё глубже и глубже в мой рот, а затем в моей голове взрываются фейерверки, и он тоже кончает, с такой силой, что рычит, его голова запрокидывается, спина невероятно выгибается, пока он испытывает свой оргазм. Я проглатываю всё. Я не хочу сплёвывать семя, которое он оставляет у меня во рту. Это часть его, жизненно важная часть, и мне хочется оставить её внутри себя.
— Твою мать, — он с трудом сглатывает, отпуская мои волосы. Я откидываюсь на кровать, всё ещё глядя на него, полностью ошеломлённая яростью того, что только что между нами произошло. Рук выглядит так, будто тоже не может в это поверить.
— Дай мне свою руку, — шепчет он. Я поднимаю левую, но он качает головой. — Другую.
— Эта в…
— Дай её мне, — в его глазах гроза, тьма и опасность. Прямо сейчас с ним лучше не связываться. Я медленно поднимаю правую руку, осознавая тот факт, что мои пальцы скользкие и мокрые от моего оргазма. — Думаешь, ты можешь просто всё проглотить, и не будет никаких последствий? Последствия будут за каждым твоим действием, Саша. Вот, что происходит, когда ты глотаешь мою сперму, — он втягивает мои пальцы в свой рот, сначала указательный палец, а затем средний. Его глаза закрыты, пока он лижет и сосёт, заботясь о чистоте моих пальцев. Если я и читала об этом в книге, то могла признать, что это будет горячо, и двинуться дальше. Но позвольте мне сейчас вам сказать: Рук Блэкхит, который сосёт ваши скользкие влажные пальцы после того, как вы только что с помощью них кончили, — это не то, от чего можно быстро отойти в реальной жизни. Это самое эротичное и сексуальное, что когда-либо случалось со мной, и я чертовски наслаждаюсь этим.
— Твоя киска моя, Саша, — тихо произносит он. Его глаза блестят, уголки губ приподняты в маленькой пагубной улыбке. — Никогда не отказывай мне. Я буду каждый день хотеть трахать, лизать её и играть с ней. Если ты попытаешься меня остановить, у этого тоже будут последствия.
Глава 22
Ритц
Рук
— Я не могу сказать тебе то, чего не знаю, чувак. Брось! Пожалуйста! Это чёртово сумасшествие, Рук. Ты знаешь меня. Я торгую рецептурными лекарствами и травкой. Я не связываюсь с чокнутыми чуваками, которые врываются в музеи.
Майк Маурицио, мой в некоторых случаях друг и поставщик, морщится, когда я поднимаю в воздух кулак. Костяшки пальцев меня убивают. Мне не следовало бить его руками, но я потерял терпение. Просто чертовски много времени прошло с тех пор, как я это делал. В тюрьме тебя учат целой куче техник контролирования злости. Не думаю, что тогда я обращал на них много внимания, но если оглянуться назад, некоторые из этих техник могли подействовать на меня волшебным образом, потому что я годами не терял контроль.
Майк не особо сопротивляется, пока я швыряю его по грязному подвалу в доме его матери. Я начинаю немного жалеть его, когда он пытается отодвинуться от меня, подняв руки.
— Ты можешь не работать с такими людьми, Майк, но ты знаешь сбытчиков и любишь трепать языком. Копы сказали, что этот парень хотел украсть из музея что-то ценное. Что-то, что мог продать, чтобы получить прибыль. Обычно у таких парней уже есть покупатель.
— Я тоже читаю газеты, чувак. Этот парень был чертовски сумасшедшим. Он ничего не продумал. Почему ты думаешь, что у него может быть покупатель?
Это очень хороший вопрос. Сейчас я просто вешаю Майку лапшу на уши, пытаюсь его запугать и заставить рассказать всё, что он может знать. Я осознаю, что это бесполезное занятие, но я в чёртовом тупике. Я прочесал город, пока Саша была в больнице, ища рыжего мудака, который причинил ей боль, и даже отдалённо в этом не преуспел. Я нашёл сутенёров и шлюх, кучу метамфетаминщиков и подозрительных закладчиков, дилеров, воров и жуликов, но не нашёл рыжего парня с дыркой в голове.
Мне хотелось раньше спросить у Саши более подробное описание, но я лишь раз взглянул на нее и понял, что она это не одобрит. Её прекрасное лицо было чёрно-синим. Её губа была опухшей, и она казалась совершенно вымотанной. Просить её рассказать о том, что произошло, было последним, в чём она нуждалась. Наверное, ей не нужно было, чтобы я так жёстко кончал ей в рот, но чёрт. Она взяла контроль на себя. Я легко мог бы не прикасаться к ней. Я мог бы оставить её в покое, но мог сказать, что от этого всё стало бы хуже. Ей нужно было освобождение.
Я хватаю Майка за воротник футболки, рывком притягивая к себе, почти отрывая от дивана, на котором он сидит.
— Тогда расскажи мне, куда бы ты отнёс что-то, что хотел бы продать. Что-то редкое. Что-то легко узнаваемое.
— Я не знаю. Может быть, в «Ритц»? Арнольд в последнее время много платил за вещи, не задавая так много вопросов, как обычно. И даже если он ничего не купил, он будет лучше знать, кто мог, — я отпускаю Майка, и он проводит пальцами по воротнику своей майки с внутренней стороны, хмурясь. — Не нужно было быть таким грубым, приятель. Теперь моя мама будет спрашивать, куда я снова ввязался. У меня хватает проблем и без того, что ты появляешься здесь как какой-то сумасшедший и колотишь меня без причины.
— У тебя есть травка?
— Когда у меня нет травки?
— Действительно, — я опускаюсь на диван рядом с ним, обхватывая голову руками. — Прости, чувак. Я сейчас немного дёрганный в психическом плане.
— Я каждый день дёрганный в психическом плане. Но я не хожу и не избиваю людей, — он сердится, и я не особо его виню. Однако благодаря всем наркотикам, которые он принимал последние пятнадцать лет, у него памяти хватает на пять секунд. Мне просто нужно посидеть здесь достаточно долго, и он меня простит. Покопавшись в маленькой деревянной шкатулке на ручке дивана, Майк достаёт косяк и прикуривает его, выпуская облако густого дыма в воздух над нашими головами.
— Ты прямо как из трущоб, — говорю ему я. — Ты раньше не слышал про бонг (прим. устройство для курения конопли и табака)?
Он держит в лёгких дым, его тело начинает дёргаться, и он выдыхает, кашляя.
— Ты никогда не слышал, как просить вежливо, придурок? Я рассказал бы тебе всё, что знаю, и тебе не пришлось бы на меня кидаться.
Я беру косяк, который он протягивает мне, и делаю глубокую затяжку.
— Ты когда-нибудь… просто… терял чёртов рассудок? В плане, полностью терял. Понятия не имея, куда он делся и как его вернуть?
— Только раз. В летнем лагере. С моей кузиной Брендой. Она всё флиртовала с моим лучшим другом Дэмьеном, и чувак. Я очень её хотел. Она была первой в нашем году, у кого выросли сиськи. Не крохотные комариные укусы, — он выставил руки перед своей грудью, сжимая воображаемую плоть. — Реальные сиськи.
— Уф. Гадость. Твоя кузина?
— Эй, когда тебе двенадцать, это не имеет значение. Даже ни на минуту. Ты знаешь, Бренда превратилась в первоклассную стерву. Но, наверное, сейчас я бы всё равно её трахнул, если бы представилась возможность.
***
Я уже под довольно сильным кайфом к тому времени, как ухожу от Майка. «Ритц» на самом деле маленький ювелирный магазин под мини-гостиницей в Харлеме; и ювелирным магазином, и гостиницей управляет один и тот же парень — низкий толстый армянин по имени Арнольд. Каждый раз, когда произношу его имя, я вспоминаю героя из мультфильма «Эй, Арнольд!» с головой в форме футбольного мяча. В реальности, Арнольд из «Ритц» ничем не похож на вымышленного персонажа, но я не могу отделаться от этой ассоциации.
Через пару кварталов от магазина я проверяю антикварные «Ролекс» на своём запястье, подарок от дочери одного из наших клиентов, который умер в прошлом году. Предыдущий владелец часов годами ходил по антикварным магазинам — намного дольше, чем я там работал — и часы он завещал Дьюку. Дьюк бросил один взгляд на треснутый кожаный ремешок и тусклый блеск циферблата и отдал их мне без раздумий. Они, должно быть, стоят тысяч пятнадцать долларов, но вкус Дьюка распространяется чуть дальше дороговизны и блеска.
Одиннадцать пятнадцать. Технически, Арнольд уже должен закрыться, но когда я захожу за угол, я едва удивлён, увидев свет в магазине, всё ещё горящий во тьме, вырываясь между щелями его жалюзи. Я не стучу в дверь. Я звоню в звонок — один короткий, резкий звонок, чтобы убедиться, что он знает, что это один из его постоянных клиентов.
Внутри начинает лаять толпа собак; они стучатся об укреплённые двери со стальной решёткой, рыча как дикари. Через несколько мгновений по другую сторону стекла появляется очень круглая, непохожая на футбольный мяч голова Арнольда.
— Ты знаешь, там, откуда я родом, считается очень плохим знаком, когда перед твоим домом появляется ворона, — говорит он. Я четко слышу его, даже через шум, который устраивают собаки.
— Тогда хорошо, что я грач, а не ворона (прим. имя Рук созвучно с английским словом «rook», то есть «грач»).
Арнольд отмахивается от этого комментария, открывая несколько щеколд по ту сторону двери.
— Грач. Ворона. Для меня они все одинаковые. Что ты здесь делаешь так поздно? — он пинает одну из собак, прогоняя назад, чтобы открыть дверь. Со всем своим яростным лаем и оскалами, они бегут ко мне, прыгая на меня, как только прорываются через щель, облизывая меня и тяжело дыша.
— Я кое-кого ищу.
— Я не торгую людьми. Я торгую вещами. Вещи легче контролировать. Чаю?
— Нет, спасибо, — я проскальзываю в магазин, и Арнольд начинает сложную задачу по закрытию всех засовов обратно. В магазине пахнет корицей и гвоздикой, это запах маленьких чёрных сигарилл (прим. курительные трубочки, свёрнутые из табачного листа и начинённые резаным табаком, выглядящие как тонкие сигары), которые курит Арнольд. Тумбочки усыпаны контрабандой, которую, наверное, не увидишь во время рабочего времени: пистолеты, ножи, набор кастетов. Твёрдый слиток золота лежит на стопке бумаг, как будто это был обычный пресс.
— Ты уверен, что не хочешь немного Лапсанг Сушонг? — бормочет Арнольд, суетясь вокруг тумбочки.
Я в ответ морщу нос.
— Хорошо. Если передумаешь, держи слова при себе. Будет уже слишком поздно.
— Я обойдусь.
Арнольд дрожащими грубыми руками кладёт чайные листья в серебристое ситце.
— Что за человека ты ищешь? — резко спрашивает он, всё продолжая своё занятие.
— Жулика. Парня, который недавно ворвался в музей. Ты знаешь, о ком я говорю?
— Я знаю, что кто-то недавно ворвался в музей. Боюсь, больше я ничего не знаю.
Я не знаю, верю ли ему. Он опускает взгляд, сосредоточившись на том, чтобы не раскидать повсюду чайные листья, а я не могу оценить его слова, не глядя ему прямо в глаза. Я наклоняюсь, тяжело опираясь на тумбочку.
— Он сделал кое-кому больно. Моей подруге. Что бы ты сделал, если бы кто-то причинил боль одному из твоих друзей, Арнольд?
— Конечно же, я бы его убил, — спокойно говорит он. — Я понимаю твою необходимость найти этого человека, Рук. Это не меняет того факта, что я не могу тебе помочь. Я хотел бы. Если бы я мог назвать тебе имя или адрес, тогда ты был бы счастлив, а мне нравится делать тебя счастливым. Особенно, когда такой поздний вечер, и я хотел бы закончить свою инвентаризацию и пойти спать. Но так как я понятия не имею, кто этот человек, я сожалею, что тебе придётся уйти из моего магазина недовольным. Мне от этого больно, правда.
Бить Арнольда не вариант. Нет, если я не хочу, чтобы мне прострелили коленную чашечку и скинули в Гудзон. Кроме того, этот парень древний. Будет неправильно его бить. По крайней мере, Майк мог дать в ответ, если бы у него были для этого яйца.
Я ничего Арнольду не должен, и можно подумать, что это вызовет у него симпатию ко мне. Однако, если ты ему что-то должен, ты у него в долгу более чем в одном смысле. Ты не просто должен ему денег. Ты должен ему свою верность, ты бежишь по первому его мановению и зову. Ты должен ему услугу, и боже, он помнит об этих услугах. Если ты не должен ему никаких услуг, в отношениях присутствует дисбаланс сил, что касается Арнольда. По какой-то причине, он с меньшей вероятностью поможет тебе, если считает тебя равным себе и это означает, что тут мне удачи не видать.
Единственный способ, которым я могу заставить такого парня, как Арнольд, помочь мне, это чем-то его заманить или что-то продать ему по скидке. Я сразу же думаю о своих часах, но затем передумываю. Я отношусь к ним сентиментально. Понятия не имею, почему, но отдать их, хоть их мне и подарили, кажется каким-то неправильным. У меня с собой больше нет ничего ценного, и с чем я остаюсь?
Арнольд заканчивает свой ритуал приготовления чая и поднимая комично маленькое чайное блюдце к своим губам, раздувая бледную жидкость в нём.
— Вчера сюда приходила твоя мать, — тихо говорит он. — Она тебя искала.
— Моя мать?
Арнольд наклоняет голову на бок, показывая, что он сейчас так же удивлён, как и я. Большинство людей узнают Арнольда через изворотливые сделки и тайные проделки. Так я узнал его второй раз в своей жизни. Первый раз, когда я узнал его, он был антикваром моего отца и другом семьи. Я проводил здесь лето, инвентаризировал поступившие вещи, купленные из частных коллекций, и протирал от пыли высокие полки, которые раньше никто не протирал. Затем наступила старшая школа, и весь этот хаос с переходным возрастом, и Арнольд просто вроде как исчез с фона жизни моей семьи. Он был дружелюбным дядей, который просто… исчез.
Второй раз, когда я узнал его, меня избили до такой степени, что я был чёрно-синим, и обкуренный наркоман пытался проломить мне голову монтировкой из-за сумки денег, которые я перевозил для Иерихона. Деньги за машины. Деньги с грабежей. Так сказать, деньги Арнольда. Каждая запятнанная кровью долларовая купюра, которая проходит по рукам в подполье Нью-Йорка, в конце концов, возвращается обратно к нему. Крайне странно, что моя мать приходила сюда меня искать. Я годами не упоминал при ней Арнольда. Она понятия не имеет, что я теперь всё равно связан с ним.
— Она принесла мне этот чай, — говорит Арнольд. — Она интересовалась, знаю ли я, как ты сейчас себя обеспечиваешь. Конечно же, я сказал ей, что не видел тебя очень долгое время. Она… засомневалась, скажем так.
— Она знает, чем ты тут занимаешься?
Арнольд смотрит на меня острым, леденящим взглядом.
— Знает ли она, что я продаю ювелирные изделия? Что предлагаю нуждающимся услуги гостиницы? Полагаю, знает. Вывеска над дверью явно это заявляет.
— Хорошо. Это был глупый вопрос. Прости.
Арнольд согласно ворчит.
— Твоя мать дизайнер интерьера. Она срезает корочки с сэндвичей. Плотность нитей её постельного белья достигает тысяч. Как такая женщина может знать что-то о скрытных делах, которые происходят здесь после захода солнца? Я подумал, что, возможно, ты мог ей о чём-то обмолвиться…
То, как он затихает в конце предложения, это намёк. Смертельный намёк. Если он хотя бы на секунду подумает, что я трепал языком, или даже случайно произнёс его имя в кругах, где оно не должно быть произнесено, я блядский труп. Я качаю головой, еле слышно смеясь.
— Я не такой беспечный, Арнольд. Ты это знаешь.
Он секунду смотрит на меня, а затем кивает, резко и быстро. Решительный кивок.
— Это правда. Но лучше обратить на это твоё внимание. Лучше тебе узнать о потенциальной проблеме сейчас, чем позже.
— Потенциальной проблеме?
Арнольд, мастер говорить очень громкие вещи самыми тихими жестами, стуча подушечкой указательного пальца по краю своей чашки.
— Ну, конечно. Она твоя мать, джан (прим. родной, дорогой, милый). И разве не обязанность сына всегда следить за благосостоянием своей матери?
Глава 23
С днём рождения
Саша
Две недели спустя
Четырнадцать дней. Четырнадцать дней могут так много изменить. Каждый день Рук оставался со мной, заботился обо мне, как и обещал. Время от времени он ходит на работу, и приходит Али. Как только возвращается домой, он заставляет её уйти, и мы падаем на кровать, как сумасшедшие цепляясь за тела друг друга, целуемся, лижемся, гладим и сосём… Я знакомлюсь в интимном плане с каждой частичкой его тела, а он моего. Он говорит мне, чего хочет, и я без вопросов подчиняюсь ему. Если он говорит, что хочет поставить меня на колени, я встаю. Если он говорит мне замереть, я застываю на месте. Если он командует, чтобы я трахала себя пальцами, пока он наблюдает, я делаю это, не краснея. Я не боюсь. Ночью он держит меня в своих руках, и я сплю. Мне не снятся сны. Кошмары оставляют меня, когда я надёжно устраиваю голову у него на груди. Я держу дверь в комнату Кристофера запертой, и Рук не задаёт вопросов.
Он добивается невозможного: на очень-очень краткие мгновения, время от времени, вопреки всему, я чувствую странное счастье. Но вскоре наступает день, когда он просто не должен быть рядом. Я вру ему. Я говорю, что придёт Али, и он идёт на работу, а я готовлюсь к боли, от которой буду страдать. Даже больше, чем Рождества, я боюсь восьмого декабря. Я боюсь даты, которая подкрадывается ко мне, больше, чем боюсь годовщины аварии. Я боюсь этого больше всего в мире. В этот день, одиннадцать лет назад, я лежала на спине в коридоре дома, крича в агонии, пока мой маленький мальчик появлялся на свет. Сегодня день рождения Кристофера.