Понятие «общины» в широкий научный оборот ввели исследователи-экономисты в начале XX в. в связи с изучением особенности землепользования казахов. В тот период исследователи неизменно подчеркивали ту прямую связь, которая имела место между хозяйственной деятельностью и родом. «Эти небольшие группы лиц, - пишет Л.К.Чермак, имея в виду родовое подразделение казахов, - имеющие в своем пользовании известную территорию пастбищ и других угодий, обособленную от соседних пространств естественными различными признаками, а иногда и искусственными сооружениями в виде ям, кучей дерна, пирамидок из камней, связаны между собой принадлежностью к одному родоначальнику и образуют земельно-родовую группу» /252. - С.232/.
Так, земельно-родовая община по единодушному мнению исследователей /Л.Чермак, А.Букейханов, Ф.Щербина и др./
считалась верховным хозяином земли, в отдельных случаях она санкционировала переход хозяйств от раздельного пользования пастбищами к совместному, и полному уничтожению границ между отдельными хозяйствами. То, что эта община была построена на родовых принципах, доказывает и то, что даже зятья, принятые в отдельные дома, при дележе /например, покосов/ не принимались в расчет. Но в начале XX в. родовые отношения и родовой быт изучались сами по себе, т.е. вне общины, что и было, на наш взгляд, правильным подходом.
В 50-60-гг. XX в. в исследовательской практике община стала применяться очень широко, подчас заглушая и заменяя понятия «родового начала» и т.д. Но в целом ее определения оставались те же. «Эти группы хозяйства, - пишет о традиционном родовом коллективе казахов В.Ф.Шахматов, - члены которых были объединены между собой родством и соседством и правом совместного владения и пользования одними и теми же пастбищами» /256. - С.45/. Существенным здесь было то, что исследователь распространил термин «община» на чисто кочевое родовое подразделение.
Но постепенно исследователи казахского общества забывали первую составляющую общины /т.е. родство/ и стали выпячивать вторую /т.е. соседство/. «Некоторые исследователи, верно, считали совместное кочевание и общие хозяйственные интересы признаками кочевой общины», - пишет С.Е.Толыбе-ков. Рациональность научной методики состояла как раз в признании общины как хозяйственной единицы. Но «общинное землепользование выходило далеко за пределы подобных кочевых общин, оно распространялось на всю кочевую территорию ряда крупных родов и племен», - оговаривает данное положение С.ЕТолыбеков. Основная ошибка С.ЕТолыбекова заключалась в том, что он фактически не понимал специфику и сущность родовых отношений кочевников. Это неплохо иллюстрируется его следующим высказыванием: «Вследствие огромных размеров казахских родов, классовой дифференциации в них по отношению к ним нельзя применять понятие «род» как
понятие «общинного родового строя». Внутри казахских родов существовали классы и шла острая классовая борьба» /237. - С.513/. Таким образом, реальные, действующие очертания родового подразделения, хозяйственной микроединицы кочевого общества, затерялись в пространных научных рассуждениях о кочевой общине. Попытка доказать явное несоответствие принципов родства как основы социальной системы, реальным факторам совместной хозяйственной деятельности в кочевом обществе было основным итогом научной историографии 70-х годов. Выделенные С.Е.Толыбековым основные признаки кочевой общины /совместное кочевание, общие хозяйственные интересы/ позднее стали доминирующими. Это четко выражено в определении, данном казахской общине Масановым Н.Э. «...община представляла собой кооперацию трудящихся индивидов по поводу всего производственного цикла, то функционирование производственных групп обусловливалась совместной трудовой деятельностью по поводу отдельных элементов системы материального производства»*. Таким образом, из содержания понятия «община» была выброшена самая основная цементирующая часть - родство, взамен чего было предложено пустое словосочетание «кооперация трудящихся индивидов». Потребовалось ровно 100 лет, чтобы окончательно исказить смысл понятия «земельно-родовая община». В последние десятилетия в этнологической науке стало характерно расширительное толкование и применение этого понятия /община/. Можно сказать, что она приняла всеобъемлющий характер, поглощая функции рода, семьи и других элементов социальной организации. Современное определение
"Дальше у Масанова Я. Э. в развитии этого хоздетерминистического определения присутствует сильно противоречащее сказанному предложение: «Это своего рода микромир и макрокосм, социум /это об общине -Ж. А./, в котором конституируется вся социальная жизнь индивида, обеспечивается его жизнедеятельность и бытие» /175. - С. 137/. С критикой «небезупречной с политэкономической точки зрения логики аргумента» Н.Э. Масанова выступил Н. Алимбай /17. —С. 12/.
общины перекрывает все основные формы социальной организации, типологически разнородных социальных институтов и систем.
Примеров подобного применения этой категории много. Обратимся к книге С.А.Маретиной «Эволюция общественного строя у горных народов Северо-Восточной Индии»:«... в качестве верховной организации у горных народов выступает община. Для горного жителя община - средоточие всей его социальной, экономической и политической жизни, его микро- и макромир, в котором он живет, трудится, участвует в ритуале, где точно определен его социальный статус - он знает с кем дозволен брак, кому он должен помогать во время сельскохозяйственных работ» /169. - С.25/.
Община как единица и механизм землепользования, гена-логические отношения как механизм регулирования социально-экономической деятельности в первичных ячейках общества, в данном случае отступают на второй план. Община раньше рассматривалась как макросистема традиционного общества, которая реализовывалась в виде сосуществования двух различных форм связей: генеалогической /кровнородственной/ и производственной /хозяйственно-культурной/. В указанных аспектах шли и исследовательские поиски проблем общины в нашей историографии.
О неформальном, а скорее функциональном /корпоративном/ характере хозяйственных интересов, служивших основным побудительным мотивом образования социальных группировок, говорилось и в более ранних историографических традициях. Многие исследователи подчеркивали нелепость выпячивания только одной формы связи. «Было бы нелепо приписывать какой-либо одной из них первенствующее или исключительное влияние на возникновение столь сложного общественного строя», - пишет К.Н.Старке /225. - С.129/. Основу этносоциальной организации казахов составляют родовые ячейки и родовые отношения. Поэтому ее структура по существу воспроизводит структуру генеалогического древа, хотя
родовые единицы больше представляют собой политические союзы. МКовалевский, рассматривая причины и ход разложения общинного землевладения, дал описание подобного состояния: «...таким образом, род перестал быть обширной семьей и сделался не больше как агломератом всех поселений, расположенных на родовых землях, какой-то конфедерацией палаток, конфедерацией с более чем прежде официальным и политическим характером» /131. - С.220/.
С понятием «община» происходит парадоксальная вещь. Ее первоначальное значение уже забыто. «Вероятно, количество существующих в исследованиях научных дефиниций об общине столько, сколько самих этносов», - пишет Н.Алимбай /17. -С.10/. Не означает ли это разнообразие бессмысленность употребления в дальнейшем этого понятия, сущность которого не имеет адекватного признания со стороны специалистов по традиционному обществу. Есть ли смысл и дальше экспериментировать в этой области, не лучше ли вернуть понятию «община» свое первоначальное предназначение и не заменять ею социальную организацию. Социальная организация и без общины есть социальная организация. Системный подход не должен накладывать понятие общины на социальный организм. Община и общинный механизм регулирования социальной жизни всегда изучались в рамках этносоциальной организации.
Казахское общество - это общество родов, родовых порядков, в котором абсолютно господствуют принципы генеалогического /мнимого/ и кровного родства, как основополагающие условия функционирования этносоциальной организации. От того, что мы назовем всю эту сложную конструкцию ныне популярным термином «община», на наш взгляд, кроме неразберихи, никакого результата это не принесет. Вряд ли можно согласиться и со следующим утверждением о том, «что «семипо-коленная» социальная структура обладает всеми отмеченными выше автономными жизнеобеспечивающими структурно-функциональными параметрами - социокультурными, экономическими, этноэкологическими, институциональными и т. п. - и в
таком качестве функционирует как общинная организация» /177.-С.43/.
Насколько позволяют судить наши этнографические материалы, «ofcemi ama» ~ понятие достаточно условное. Для всех родовых единиц характерна тенденция к расщеплению на сегменты, к объединению снова в родовой союз. В основе всей общественной, социальной организации находится система родственных отношений. В реальной жизни «жет1 ото» - один из таксонов родства /как «уш ата», «он ата»1. Некоторая ин-ституализация «жетг ата» связана с экзогамным запретом, но в реальной жизни этот запрет мало влияет на формирование общинной структуры.
В связи с универсализацией компетенции общины, не обеспеченными терминологическими понятиями остаются «хозяйственный аул, аульно-общинная группа» /в материалах Щербины, Букейханова/. Современный термин «минимальная община», вероятно, обозначает общинно-аульную группу, выделенную из социальной жизни в конце XIX - начале XX вв. Алимбай Н. связывает возникновение и формирование этого своеобразного явления эпохи кризиса кочевничества с понятием «адаптивной стратегии». Хозяйственный аул представляет собой специализированную организационную форму адаптивной стратегии жизнедеятельности номадов, точнее, генерализованную адаптивную функцию кочевой общины в холодное время года» /17. - С.43/.
Социальное в истории человечества, прежде всего, является предметом изучения исторической науки. При этом историческая наука изучает не столько отдельные социальные явления, сколько социокультурные феномены, каждое явление в их собственной разительной значимости как неповторимое и уникальное во времени и пространстве. В этом и состоит различие в предметных областях истории и социологии. Последняя рассматривает социальные явления /события и факты/ как парадигма. Социология изучает свойства надорганики /выражение П.Сорокина/, куда относятся наука, философия, религия,
этика и другие явления, где применяется и проявляется сознание, т.е. те области, где люди взаимодействуют друг с другом и его порождением, т.е. культурой. Именно культура является носителем надорганических ценностей.
С другой стороны, любая организованная группа обладает культурой с ее составными элементами: правовыми, моральными ценностями и т.д. Следовательно, история не столько изучает социальные явления и факты, а сколько культуру в широком смысле этого слова. Общество и культура не могут рассматриваться отдельно друг от друга, т.е. в отрыве. «Неадекватна любая теория, которая концентрируется лишь на одном из них, исследуя социокультурный мир», - пишет П.Сорокин, изучая взаимодействие личности, общества и культуры как неразрывной триады /224. - С.218/.
В изучении социальной структуры традиционного казахского общества чрезвычайно важную роль играют базовые носители культуры и, прежде всего, родовая организация. К сожалению, исследовательская практика оперирует в отношении этого феномена механическими и абстрактными категориями, увы, незаслуженными. Без изучения и привлечения правовых, морально-этических традиций невозможно выяснить всю роль этого базового элемента социальной организации казахского общества.
В наше время огромное количество исследовательских проектов по традиционному казахскому обществу /и кочевникам Евразии/ спокойно обходят родовые институты и сам род /ру/. Нередко встречаются заявления типа: «рода нет и никогда не было в природе, но был и до сих пор есть у некоторых народов генеалогический счет родства» /175. - С. 132/. При этом исследователи, вероятно, забывают, что сам по себе генеалогический счет родства есть производное от рода /ру/. Вся отечественная историография по истории кочевничества во все годы Советской власти, да и сейчас, фактически игнорирует наиболее мощное явление общественной системы номадов - родовую организацию, являющуюся генерализующей по отношению ко
всем остальным элементам системы. Марксистская наука сводила родовую организацию кочевников к пережиткам первобытнообщинного строя. Вследствие такого подхода община рассматривалась как основная составляющая социальной организации степных народов Евразии. Ее сущность связывалась с хозяйственным /производственным/ процессом /т.е. как единица землевладения/, в результате отбрасывалась в сторону все, что касалось родовых институтов и ценностей.
Кстати, в дореволюционной литературе вплоть до 30-х гг. XX в. исследователи казахского общества всегда подчеркивали наличие рода, родовых отношений и выдающееся место рода: «Какую бы сторону как общественной, так и семейной жизни того времени мы ни взяли, мы всюду сталкиваемся с всеобъемлющим значением рода, - пишет Н.А.Логутов. - Это было время, когда вокруг рода сосредоточивалась вся экономическая и социальная жизнь народа, ибо только род рассматривался в казахском союзе как самостоятельная правовая единица» /159. - С.46/. Здесь четко указано значение рода в традиционном казахском обществе как основного магистрального ствола общественной системы. При этом дореволюционные исследователи подчеркивали, что родовая организация играет роль основного фона для различных институтов и явлений в кочевом обществе.
Правда, ряд исследователей и тогда однобоко понимал значение родовой организации кочевого общества казахов. Признавая высокую роль рода в общественной системе, тем не менее они ассоциировали его с первобытностью, хотя в стадиальном плане род кочевников - универсальное явление. Однако такое механическое понимание происхождения рода степных народов, исходящее из тождества «первобытный род» -«ру», чревато рядом проблем. В действительности, казахский род /ру/ и по внутреннему содержанию, и по внешним признакам не имеет никакого отношения к первобытному роду. Казахский род, прежде всего, политическая единица, основывающаяся не на кровнородственных, а на генеалогических свя-
зях. Кочевников, перешедших рубеж двадцатого века с этой уникальной социальной организацией, основанной на универсальной системе «ру», нельзя рассматривать, как пережиток первобытнообщинной эпохи. Дня понимания высокой роли родовой организации казахов необходим структурно-функциональный подход. К.Леви-Строс, говоря о системе родства, писал: «Несомненно, что биологическая семья существует и имеет продолжение в человеческом обществе. Однако социальный характер родству придает не то, что оно должно сохранить от природы, а то основное, благодаря чему родство отделяется от природы. Система родства состоит не из объективных родственных или кровнородственных связей между индивидами» /156. - С.51/. Но, тем не менее, ряд современных исследователей представляют казахский род как биологическую организацию, функционирующую на основе кровного родства. Не находя в нем архаических институтов первобытного рода, они приходят в замешательство, а затем и к бездоказательному отрицанию рода. Род есть, он существует как первооснова кочевого общества. На нем базируется вся общественная, экономическая и политическая жизнь. Он играет роль политической ячейки общества, а родовые отношения - роль социальной организации, так как «генеалогический счет родства» как идеология в самом деле необходим для нормального функционирования общества. За ним скрываются явно экономические или же политические интересы отдельных родовых или семейно-ро-довых групп и, в конечном счете, кочевого общества. Это начинается с самых мельчайших кристалликов общества и идет до самой вершины пирамиды, т.е. начиная от патронимии до государства.
И, наконец, проблемы территориальной организации и отношение к земле кочевников Евразии также не избежали тех недоразумений, которые касаются вопросов социальной, политической, экономической истории. Можно однозначно говорить о том, что территориальный аспект истории кочевничества не разработан и находится в начальной стадии изучения.
Все исследовательские поиски, проводимые на централь-ноазиатской территории, носят этногеографический, описательный характер. В основном внимание исследователей направлено на изучение особенностей расселения и размещения населения, взаимосвязи между кочевыми этносами и их соседями. В последние годы этнографами разрабатываются проблемы сложения историко-культурных областей. Одновременно ведутся широкомасштабные работы по различным аспектам природопользования и возникающих экологических проблем.
Этногеография Центральной Азии, и особенно ее кочевнической части, традиционно изучается однотипно: обычно к исследованиям привлекаются письменные источники той или иной эпохи, довольно большие очерки посвящаются историографии проблемы.
Природная среда, если рассматривать ее с учетом возможных в прошлом колебаний и изменений, представляет весьма существенный источник для исторических исследований. Она оказывает решающее влияние на формы и уклады хозяйственной деятельности, а через нее - и на культуру. Культура кочевников предельно точно отражает характер той географической среды, в которой обитает данная общность, т.е. носители этой культуры. Механизм ее воспроизводства и существования напрямую зависит от степени адаптации к этой природной системе.
Изучая прошлое, невозможно обойти вопросы палеографии, поскольку даже в историческое время, известное нам по письменным источникам, менялись русла рек, происходили опустынивания или наоборот, увлажнения территории. Малейшие климатические колебания приводят к усиленному заселению или же опустошению тех или иных районов обитания кочевников, поскольку хозяйственно-культурная система народов Великого степного пояса Евразии напрямую зависела от условий природной среды и была подчинена ей больше, чем у оседлых народов.
В данном контексте и следует изучать тотальные движения кочевников Великого степного пояса, которые характерны вплоть до начала Нового времени. Вероятно, «эпоха брожения» /по определению Ч.Валиханова/ наступила не столько в результате падения Золотой Орды, а сколько в результате серьезных природных изменений. В доказательство этой гипотезы можно сослаться на описания у Мирзы Хайдара Могулистана, Мухаммеда Шайбани Дашт-и-Кыпчака и др. До конца XV - начала XVI вв. это были цветущие оазисы. Важный вопрос в исторических исследованиях - это изучение отношений кочевников к земле. В классической историографии историческое описание любого образования /государство, отдельный этнос и т.д./ привязано к определенной территории. «Прежде всего надлежит знать, - пишет Рашид ад-Дин, - что в каждом поясе земли существует отдельное /друг от друга/ население, /одно/ - оседлое, /другое/ - кочевое. Особенно в той области /или стране/, где есть луга, много трав /в местностях/, удаленных от предместий городов и от домов /селений/, много бывает кочевников» / 211.-Т.1.-КН.1.-С.74/.
Пространственные категории современной исторической науки чрезвычайно европоцентричны, т.е. привязаны к оседло-земледельческому стандарту жизнедеятельности. На наш взгляд, следовало бы основательно изучить территориальные отношения у степных народов и вообще их отношение к земле. Вероятно, есть народы, жизненная энергия которых привязана к определенной территории, и в то же время, для многих народов, цель и смысл существования заключается в передвижениях, в стремлении развиваться вширь.
А.Вебер в своих рассуждениях о духовности /европейской/, оценивая послевоенные реалии /40-х гг./ пишет: «Париж и Рим, с их имперскими традициями, по-прежнему станут бороться со свойственным немцам стремлением вширь» /71. -С.169/. Это свойство он считал одним из признаков язычества - «присущее язычеству стремление к движению». Возможно, секрет заключается не в язычестве, а в том, что германские
племена в I тыс. н.э. находились еще в состоянии «обретения Родины».
А.Вебер считает необходимым «обратить внутрь нашу 1нем-цев-Ж.А.1 склонность к экспансии, преобразовать наружное стремление к бесконечности во внутреннее свойство» /71. -С180/.
Коренной переворот в отношении человека к Земле наступил, по Веберу, в XV в., когда «вместо приспособления к Земле и миру или ухода от мира утверждается тенденция господства над Землей» /71. - С.202/. И тогда ярко проявилось то противоречие, которое существовало у оседлых и у кочевых народов по отношению к земле. У последних земля продолжала оставаться основной субстанцией их бытия. Ни в прошлом, ни после XV в. в кочевых обществах не происходило отчуждения земли в пользу социальной верхушки. У казахов земля вплоть до конца XDC в. не стала субъектом частной собственности, хотя в пользовании ею в практику вошли различные переходные нормы, продиктованные изменившимися условиями жизни. С другой стороны, именно максимальная подвижность обеспечивала нормальное функционирование кочевого хозяйства. Частная собственность на землю фактически означала бы конец хозяйства.
Вместе с тем, народы Великого степного пояса выработали особое отношение к земле и особые приемы землепользования как необходимое условие формирования общностей и функционирования этносоциальных организмов. Специфика этого отношения к земле может быть понятна только в связи с принципом родства, который играет генерализирующую роль в социальной системе степных народов. Пространственные ориентиры и отношение к земле у народов Великого степного пояса сильно отличались от оседлых, включая сюда современные цивилизации. Земля кочевниками воспринимается как субстанциональная основа жизни человека. Существует довольно емкое понятие для определения этого отношения «Кудайдыц жер1», следовательно, все, что растет на земле воспринимает-
ся как «Кудайдьщ берген ризыа>1». Жизнь человека быстротечна, он временный гость на священной земле.
Границы, которые существуют (а они имеются везде, где человек) для кочевников условны. Традиционное мышление не воспринимает жестких границ, разграничений, поскольку не существует жестких собственнических отношений к земле. В этой связи уместно вспомнить тех великих мыслителей прошлого, которые ищут землю обетованную, благодатную и где люди живут вечно /Коркыт, Асан кайгы/.
И, наконец, несколько замечаний относительно методов исследования. В литературе порой встречается убежденность в том, что общество древних и средневековых степных народов демонстрируют не только однотипность, но и сходство многих конкретных форм социальной организации. А.М.Хазанов, ссылаясь на Л.Крэдэра и на свои исследования пишет: «... по основным социально-экономическим структурам и формам эксплуатации, равно как и по основным тенденциям общественного развития, древние кочевники евразийских степей были весьма близки к кочевникам средневековья и даже нового времени» /245. - С.265/.
Этот вывод основывается, прежде всего, на консервативности /экстенсивный характер кочевого хозяйства, мало меняющийся во времени/ экономики Великого степного пояса. Однако, он пишет об обратимости социальных процессов: «у тех кочевников, которые знали в прошлом, и даже неоднократно, периоды государственной жизни». На наш взгляд, нельзя однозначно говорить о консервативном, застойном характере хозяйственно-культурных структур народов Великого степного пояса. Зачастую социально-экономические условия, на кото-
ром строятся социальные отношения, подвержены чередова-нию. На всем протяжении обозримой истории /с ГУ тыс. до н.э./ мы наблюдаем перманентное чередование комплексного хозяйства /с преобладанием пастушества/ с кочевым скотоводством. С другой стороны, окружающий степные народы мир тоже не стоит на одном месте. Восток, с которым тесно связан степной
мир Евразии, постепенно развивался. Вероятно, в этом процессе высока роль тех же самых кочевников, время от времени нарушающих монотонный ритм жизни и вторгающихся в покои Востока.
На наш взгляд, многие стороны быта казахов, действительно сходны и сравнимы по уровню развития с саками, гуннами, древними тюрками и т.д., но необходимо учесть и то, что они сохранились в виде реликтов грандиозной и яркой культуры народов Великого Степного пояса Евразии. Причина столь разительной перемены кроется не только в военной и экономической экспансии России и Китая в ХУШ - XIX вв., она кроется гораздо глубже. Чтобы легче было понять, я предлагаю мысленно сконструировать треугольник, тернарную структуру с активным углом. Территория древних культур (имеются в виду оседлые цивилизации древности) в те далекие времена была крохотной частью Евразийского материка. К.Ясперс своеобразно начертил границы этой культурной зоны. «Возникновение культуры территориально охватывает лишь узкую полосу всей земли от Атлантического до Тихоокеанского побережья, от Европы через Северную Африку, Переднюю Азию до Индии и Китая. Эта полоска, составляющая в длину около четверти, в ширину - меньше двенадцати частей всей земной поверхности, содержит плодородную почву, разбросанную меящу пустынями, степями и горными кряжами» /263. - С.5/. Эта узкая полоска материка довольно долго, фактически до Великих географических открытий, была подконтрольна пастушеским народам. Вдоль полосы постоянно сталкивались интересы семитских народов с юга и алтайских /в раннем периоде индоевропейских, арийских/ народов с севера.
Последние были гораздо сильнее и влиятельнее на всем протяжении последних 6-5 тысячелетий, исключение составляют лишь эпоха поздних династий в Шумере и эпоха мусульманского ренессанса в VI-XII вв.
Начало кризиса традиционных отношений в Старом Свете и социальных институтов степных народов датируется XV-XVI вв., когда Великая степная зона Евразии теряет свое былое зна-
чение доминанты в мировом пространстве. Впоследствии были нарушены и уничтожены существовавшие у них тысячелетиями жизненные коммуникации, производительные силы, политические институты и культура.
Разительные перемены происходили и в глубинных степных районах в относительно недавние времена. Масштабы и суть перемен, проходивших не в пользу казахов, неплохо осознавались мудрыми представителями степной элиты - жырау. В народной памяти запечатлелись слова Бухар-жырау, сказанные
гей бойлы Ер EciMdi де бигемм. Сен оньщбгр тусттне жара-майсыа^. Вероятно, казахское общество эпохи Есим-хана было намного мощнее и влиятельнее, если жырау говорит Аблай-хану такие унизительные слова. Как можно сравнивать и находить сходство между эпохой Золотой Орды и казахским обществом середины XIX в.? Разительные перемены особо остро ощущаются в сопоставлении лучших образцов поэзии указан-
ных эпох:
Еуяут болшн айды ашкан, Мунар болтн кундг ашкан, Мусылман мен ioyipdin, Арасын бузып втгп dindi ашкан Казтутн
XV г. Казтуган
К,илы-кциы заман-ды, Замант сай адам-ды, Саяыстырып кирасам, Су му&13 болшн танадай, Шыр кебелек айналам. Мынау азтн заманда, Кирасы - анткх>р, ханы - арам, Бозбаласы - бошалац, Кырсыт туды кьгз бала». E6i кеткен ел болды,
Ендг кайда мен барам?!
Х1Хг.Дулат
Следующая проблема историографии вытекает из предыдущих. Среди ученых общепринято мнение об отсутствии каких-либо поступательных изменений в социальной сфере степных народов. Тезис о застойности кочевой экономики, а следовательно и общества, сделали очень популярными ретроспективные методы изучения.
В широком смысле так называемый «европоцентризм» и есть проявление именно такого подхода к истории кочевых обществ. Превратности судьбы были таковы, что современные исторические концепции и школы начали складываться в Европе в новое время, оно совпало с эпохой заката степных народов и началом господства европейцев. Начало мощного продвижения Европы обычно связывают с Великими географическими открытиями, а расстояние между Востоком и Западом усугубляется в эпоху промышленного переворота. Европа с этого времени стала проявлять стремление к господству над миром. Инструментом превращения человечества в единую унифицированную общность стал капитализм /мировой рынок и т.д./. Исходя из анализа действия Европы и изучая ее взаимоотношение с остальным миром, наблюдая, как центр тяжести постепенно переходит в Северную Америку /из Западной Европы/, можно сделать вывод о структурообразующем характере западного капитализма в мировом масштабе. Начало гегемонии капитализма утверждается в XV-XVm вв., когда пушки и порох одержали верх над степными кочевниками Евразии. Последние в эту эпоху окончательно потеряли власть над миром и превратились в жалкие периферии оседлых государств.
Вероятно, этот контраст и стал причиной чрезмерно высокомерного отношения европейских учёных к истории Великой Степи. Они немало потрудились, чтобы не допустить кочевников ни к понятию культуры, ни к понятию цивилизации /см. схемы множественности культур и цивилизаций О.Шпенгле-ра, Дж. Тойнби и т.д./.
При оценке древней и средневековой культуры Великого степного пояса наши историки нередко обращаются к матери-
алам поздней реальности, к образу жизни степняков в XIX-XX вв. Безусловно, вчерашняя действительность легко поддается реконструкции. Но вместе с тем, такой подход заранее предполагает появление уродливой картины бытия казахов, поскольку этот народ в рассматриваемое время находился в состоянии тяжелого кризиса, стоял перед необходимостью выбора. В казахском обществе во второй половине XIX века шли кардинальные переустройства. «Далее нет уже истории киргизского /казахского - Ж. А./ народа, а есть история сельских обывателей - инородцев степных областей», - пишет в этой связи П.П.Румянцев. Он был глубоко прав в своем выводе.