Практика и опыт выработали некоторые привычки в конно-горной и нашей батареях, которые прижились, но не согласовались с уставом прошлой войны. Первая мера была отсутствие зарядных ящиков. Вначале из-за недостатка снарядов, которые все умещались в передке орудия. Потом заметили, что без ящиков батарея становится подвижней, ее колонна уменьшается вдвое и уменьшаются потери, особенно в лошадях. Излишек снарядов стали возить на обывательских повозках, в “боевом обозе”, немного за батареей. Стреляли снарядами из передка. В момент затишья одна повозка подъезжала к батарее и пополняла передки. Батарея была не шести-, а четырехорудийная. Прежде единицей был взвод, то есть два орудия. У нас же каждое орудие имело офицера и часто действовало отдельно от батареи. Орудие было и хозяйственной единицей.
Почти всегда батарея вела огонь с открытой позиции. Во-первых, в плоских кубанских степях трудно найти закрытую позицию. Во-вторых, нужно было в маневренной войне действовать быстро. Искать позицию было некогда. В-третьих, установили, что огонь с близкого расстояния действенней и всмысле поражаемости, и в моральном отношении. Нужно было быть быстрей неприятельской батареи. У красных вначале батареи были без офицеров и стреляли плохо, что позволяло нам рисковать. Если же батарея попадала под обстрел, то часто была выручаема другой батареей, заставлявшей замолчать неприятельскую, или же бралась “назадки” и уходила часто врозь, чтобы уменьшить потери.
У батареи была пулеметная тачанка, иногда две, для прикрытия. Когда батарея становилась на позицию, начальник пулеметной команды выбирал место на одном из флангов.
Боевой обоз состоял из санитарной двуколки и вещевых повозок для каждого орудия. Это были повозки, принадлежащие батарее. Кроме того, некоторое число обывательских повозок, в которых возились снаряды, ячмень, мука, соль и другие вещи; редко кухня — она не успевала готовить из-за быстрого движения. Боевой обоз шел непосредственно за батареей, чтобы не потеряться. Во время боя уходил в закрытое место поблизости. Если повозок становилось много, назначался офицер ими командовать.
Обоз второго разряда с портными, сапожниками, кузнецами находился верстах в ста в тылу. Туда офицеры и солдаты ездили лечиться и отдыхать.
Наличный состав батареи очень менялся. При наступлении было всегда больше народу, чем при отступлении. Летом больше, зимой меньше. Примерно колебалось от восьмидесяти до пятидесяти человек.
На ночь орудия ставились в “парк”, на площади или улице. Не всегда к ним ставили дневального. Лошадей каждый уводил в конюшню своего дома. Коновязей мы не любили и применяли их редко.
Ни перекличек, ни рапортов не делали, списков у нас не было. Вероятно, списки были в обозе, и неверные.
Стреляли снарядами из передка. Передок стоял в трех шагах от орудия. Дальний отъезд передков на подвижной войне немыслим. Никогда бы не успели в случае атаки подать передки.
Пока был инспектором конной артиллерии генерал Не-вадовский, наш из 64-й бригады, все шло хорошо. Но после его смерти инспектором конной артиллерии стал генерал князь Авалов, настоящий конник. И неприятности начались. Тому способствовали два обстоятельства. Во-первых, в офицерском составе наших батарей было мало настоящих конников. Были легкие артиллеристы, как я, и даже пехотные офицеры, как брат. Этого инспекция не могла переварить. В былое время конная артиллерия составляла касту, и Авалов к ней принадлежал. Во-вторых, все, что я выше упомянул, не согласовывалось с уставом.
Авалов редко бывал на позиции и не мог воочию убедиться, что наши нововведения практичны. Он думал, что это распущенность, и настаивал на точном выполнении устава, не желая признать, что устав устарел, что в подвижной войне нужен другой устав, нежели в позиционной.
РАЗМОЛВКА
Создалось очень странное положение. Наше непосредственное начальство — инспектор конной артиллерии — нас не любило и стремилось нас расформировать. А кавалерийские начальники нас очень ценили, и Авалов должен был с этим считаться. Кроме того, конно-горная была первой конной батареей в Добровольческой армии, и Колзаков был ее основателем. Авалов это помнил и под конно-горную не особенно подкапывался, а вот нашу 2-ю конную он преследовал, где только мог.
Произошла размолвка. В Хорциске, в каменноугольном районе, к нам и в конно-горную батарею инспекция прислала двух офицеров, чтобы проверить знания наших офицеров по артиллерии. Это после двух лет беспрерывных боев и походов! Нас это возмутило. Мы сговорились и объявили экзаменаторам, что никакого представления ни о стрельбе, ни об артиллерии мы не имеем. Экзаменаторы пожаловались командиру батареи, полковнику Колзакову.
— Видите ли, — ответил Колзаков, — я сформировал батарею в Яссах, в Румынии, в начале 1918 года, в самых трудных условиях. Никто меня не поддержал, и все пророчили нам гибель... Тогда мы были рады каждому добровольцу и знаний их не проверяли. Их было немного. Добровольцев из конной артиллерии было всего человек пять. Пришлось брать легких артиллеристов и даже пехотинцев. Несмотря на это, батарея получилась недурная. Два года постоянных походов и боев это доказали. Где же были тогда конные артиллеристы? Почему они появились только теперь на готовое, сделанное нами? Я их еще в бою не видел, а уже контролируют знания других, испытанных батарей. Считаю это мертвящей бюрократией и нетактичностью. Затем честь имею кланяться.
Мы были в восторге от этой речи. А сконфуженные экзаменаторы уехали. Воображаю, как Авалов рвал и метал! Инспекция смолчала, но злобу затаила и только ждала случая нас расформировать.
К тому ей представились два случая.
Во время большого отступления по Кубани, под Ново-Корсунской, красная батарея совершенно разбила нашу. Командир, капитан Никитин, смертельно ранен, почти все люди и лошади ранены, и остались только два очень юных офицера. Но Авалов не учел энергию прапорщика Казицкого, 20 лет, и мою, подпоручика 22-х лет. Не покладая рук мы переиначили и создали из остатков трехору-дийную батарею, которую поставили на позицию. И это меньше, чем через час. Расформировывать существующую батарею не было повода. Но вместо благодарности Авалов меня страшно разнес и ушел недовольный.
Второй случай представился после эвакуации из Новороссийска. У нас не было ни орудий, ни лошадей. Правда, Авалов был уже убит, но новый инспектор конной артиллерии нас тоже не жаловал. Но случаю было угодно, что при большом отступлении наш взвод, работавший отдельно от батареи под командой капитана Ковалевского, пришел в Крым. Опять расформировывать существующую батарею не было повода.
Я был зачем-то послан к этому новому инспектору конной артиллерии (фамилию которого не запомнил, греческая).
— Вы, как кошки — всегда падаете на ноги, даже после Новороссийска. Поражаюсь вашей живучести... Если бы в другой батарее творился такой же беспорядок, как в вашей, то я бы решил, что батарея разлагается и надо ее расформировать. Но как могу я вас расформировать? Вы одна из моих самых старых и боевых батарей!.. Но не скрою от вас, что часто об этом думаю.
Это был разнос, который доставил мне самое большое удовольствие. Все же он отдавал нам должное. Вскоре после этого разноса генерал Врангель пожаловал нашему дивизиону (двум батареям) серебряные трубы и Владимирский значок за хорошую работу.
Должен сказать, что генерал князь Авалов был прекрасным офицером. Но интриги все время давали себя чувствовать.
С РЕГУЛЯРНОЙ КАВАЛЕРИЕЙ
ПОЛТАВА
После недельного отдыха в Дергачах около Харькова наши обе батареи погрузили там же, в Дергачах, в поезд и отправили в Полтаву. Наш дивизион переводили из Терской дивизии в регулярную кавалерию. Мы очень жалели терцев, к которым успели привыкнуть и с которыми так хорошо сработались. Кто знает, какова регулярная кавалерия?
На утро следующего дня я проснулся в товарном вагоне. Приехали в Полтаву.
Но города нигде видно не было. Рядом протекала болотистая речка.
— Это приток Ворсклы, а Полтава вон там, в полверсте.
Я пошел посмотреть на Полтаву. Попал на площадь. Одноэтажные дома, посреди немощеной площади памятник. На площади бродят свиньи и гуси. Впечатление глубокой провинции. Никаких укреплений. Как Полтава могла выдержать осаду шведов? Очевидно, укрепления срыты.
Полтава это самая Украина, воспетая Гоголем и знаменитая Полтавской битвой, происшедшей поблизости между Карлом XII шведским и Петром Великим. Действительно, при походах приходилось встречать хорошо сохранившиеся земляные укрепления. Место Полтавского боя мне видеть не пришлось.
Я поспешил вернуться к нашему составу. Батареи выгружались. Приехал из обоза заведующий хозяйством полковник Лебедев и сообщил нам о производствах. Брат был представлен в штабс-капитаны, но чина этого не дождался. Я был представлен в поручики и со временем дождался. Многие были произведены в следующий чин. Обозненко был произведен в полковники — в 23 года! Он назначен старшим офицером батареи, что все одобрили, так как он был прекрасный офицер. Мукалов стал командиром взвода, а брат получил командование нашим первым орудием. Собственно говоря, это все было подтверждением того, что сложилось уже раньше в батарее. Все осталось по-прежнему. Некоторые радовались производству. Меня это удивляло — военная карьера меня не прельщала.
Брат и Мукалов поехали в отпуск в Екатеринодар. Брат взял у меня романовский пятисотрублевый билет, который я носил в мешочке на шее как неприкосновенный запас на всякий случай. Отдал его с неудовольствием. Носил его я, потому что я был, скорей, в мать, бережлив, а брат — транжир, в отца.
Батарея выгрузилась и пошла на сборный пункт, где собрался весь регулярный корпус. Мимо нас прошел эскадрон рысью. Драгуны были вооружены пиками и шли облегченной рысью. Это подпрыгивание эскадрона нас рассмешило. Мы отвыкли от классической посадки. Казаки, кубанцы и терцы, пик не носят и на рыси не облегчаются.
Пика очень неудобна на походе. Но кто хорошо ей владеет, тот обладает страшным оружием. В начале войны 1914 года донской казак Козьма Крючков получил первый Георгиевский крест за то, что переколол одиннадцать немцев пикой. Наши либералы старались всячески его осмеять, им было непонятно, как один человек... Но это был факт, тщательно проверенный и не единственный. Дело в том, что работа пикой — большое мастерство, и Крючков им обладал. Рана пикой почти всегда смертельна, во всяком случае выводит из строя.
Был уже целый корпус регулярной кавалерии и даже больше. Многие старые полки начали формироваться вновь. В этом были недостатки. Редко старый полк восстанавливался целиком. Но как только появлялся эскадрон, у него разрастался обоз. Думаю, что на каждого бойца приходилось два и больше тыловика. Полки же на фронте были сводные, из разных эскадронов, что тоже было недостатком. Были интриги и конкуренция. Старались для своего полка, а не для общей пользы. Командовал корпусом, мне кажется, генерал-лейтенант Юзефович, которого мы прозвали “великим молчальником”. Очень представительный по внешности, он всегда склонялся над картой и крутил свой длинный ус, но голоса его мы никогда не слыхали. Распоряжался за него юркий полковник или даже ротмистр. Фактически он руководил корпусом. К счастью для корпуса, некоторые начальники дивизий, бригад и полков были первоклассные. Вскоре Юзефович исчез и был заменен кем-то, тоже не оставившим по себе следа, и наконец, командование сперва бригадой, потом дивизией, а затем всей регулярной кавалерией перешло к генералу Барбовичу, прекрасному начальнику. Кавалерия при нем стала грозной силой. Вся регулярная кавалерия в Добровольческой армии носила пики, даже гусары.
Наша батарея работала всегда со сводным полком 12-й дивизии. В него входили все полки с 12-м номером: Стародубские драгуны, Белогородские уланы и Ахтырские гусары. Больше всего было улан, командовал полком наш старый знакомый еще из Полог — полковник Псел, гусар. Некоторые офицеры носили форму мирного времени.
Вначале мы не очень доверяли регулярным и вперед не совались. Но постепенно привыкли. Конечно, у них не было казачьей лихости, но было упорство в бою и дисциплина.
Было, насколько я их встречал, шесть конных батарей: первая и вторая гвардейские, две наши — Дроздовские, седьмая и восьмая. В Полтаве мы не встретили других батарей, кроме наших двух. Но седьмая работала с особой группой кавалерии за Днепром (там служил Александров). Первую гвардейскую я встретил впервые в городе Нежине (в ней служили Кривошеины). Вторую конную гвардейскую встретил при отступлении и переходе через Дон. И с восьмой мы вместе шли на фронт из Брюховецкой. Очевидно, каждая действовала с разными частями, потому и редко встречались.
Тут, в Полтаве, мы впервые познакомились с нашим непосредственным начальником инспектором конной артиллерии генералом князем Аваловым и получили от него первый выговор из-за отсутствия зарядных ящиков.
НА КРЕМЕНЧУГ
Первая наша операция с регулярной кавалерией была направлена на город Кременчуг на Днепре. Мы прошли с малыми боями Сенжары, Лестиновку и Кобеляки. Вели огонь по возможности с закрытых позиций, издали. Ни пленных, ни вообще противника я за этот поход не видел. Нам казалось, что кавалерия действует вяло. Кончилось тем, что Кременчуг был захвачен другой кавалерийской группой, шедшей по той стороне, и мы вернулись в Полтаву, так и не повидав Днепра.
Походы были легкие. Был июль 1919-го, прекрасная погода, дождей было мало. Можно было спать снаружи, купаться, стирать белье. Мы были почти чисты. Летом походы напоминают прогулки, если быть победителем. А мы шли вперед. Какая разница с зимней кампанией — холод, вши, грязь. Плохие квартиры, невозможность раздеться и мыться. Развиваются болезни, и главная — тиф, причинивший нам больше потерь, чем пули. Я ни одним из тифов не болел.
Из Полтавы корпус очевидно разделился по дивизиям и шел на северо-запад несколькими колоннами, потому что у нас больше не упоминали корпуса, а говорили про дивизию.
НА РОМНЫ
Из Полтавы мы пошли на север. Прошли мимо Диканьки и вспомнили Гоголя. У Будища и Опошни были легкие стычки с красными, но они тотчас же отошли. Первый упорный бой произошел у небольшого городка Зенькова. Мы уже уверовали в регулярных и выезжали на открытую позицию, и на этот раз хорошо видели красных. Бой достиг большого напряжения и вдруг сразу стих. Красные отступили. Оказалось, что наши зашли во фланг и ударили. На этот раз были и пленные, и убитые на нашем пути.
Из Зенькова дивизия пошла на город Гадяч. Он находится на правом высоком берегу Псела. Река в этом месте широка и глубока. Взять город в лоб немыслимо. Дивизия пошла вправо и овладела селом Каменкой. Тут река разделяется на несколько рукавов. Наша батарея оттеснила красных от берега, и части 12-го полка смогли переправиться на челноках и укрепиться. За ними полк мог переправиться уже на пароме, за полком наша батарея, а за нами вся дивизия. Был короткий жаркий бой, но красные отступили. В городе Гадяче красных не было.
На следующий день мы с боем заняли Липовую долину. Перед нами находились Ромны, старинная столица казачества. Но город, как и Гадяч, находился на той стороне реки Сулы, и чтобы облегчить его взятие, послали один полк и нашу батарею влево — переправиться через реку и взять город с той стороны. Вечерело, и мы шли рысью, чтобы переправиться еще засветло. У деревни Жуковцы оказался маленький паром. Эскадроны переправились через Суду вплавь, а мы стали перевозить орудия по одному на малом пароме. Это заняло много времени, и когда вся батарея была на той стороне, то кавалерии уже и след простыл. С кавалерией ушел и командир батареи, полковник Шапиловский, да еще увел с собой всех разведчиков. Как тогда, в окружении, с терцами. Батарея оказалась совершенно одна на вражеском берегу реки. Быстро наступила темнота. Батарея пошла по шоссе по направлению к Ромнам, вел ее Обозненко. Мы были очень обеспокоены нашим положением, даже не было разведчиков, которых можно было бы послать патрулем перед батареей. Предупредили солдат не курить, не разговаривать и, главное, не называть офицеров по чину — это могло выдать нас красным — у них чинов не было. Батарея во время движения беззащитна.
Еще до полной темноты к нам сбоку подошел разъезд из десятка всадников. Мы ничем не выказали своего беспокойства и продолжали идти шагом, не ускоряя. Разъезд постоял шагах в ста от нас и пошел вбок, не заговорив с нами и не спросив, какой мы части.
Вскоре наступила кромешная темнота. Мы шли по шоссе, Обозненко и я впереди батареи, и тихо переговаривались о нашем незавидном положении.
Нам навстречу едет пролетка. Мы ее не видели из-за темноты, но угадали по звукам. Мы с Обозненко посторонились и пролетку пропустили. За нашей спиной мы слышим следующий разговор. Незнакомый голос, вероятно, кучера:
— Эй вы, возьмите влево и пропустите нас.
Голос моего переднего ездового:
— Сворачивай сам, да поживей. Не то мы вас вывернем в канаву.
Другой голос, очень властный:
- Я комиссар фронта! Приказываю вам сейчас же освободить дорогу.
Короткое молчание, в котором, несмотря на темноту, чувствуется изумление.
Затем звук спрыгивающих ездовых и звук сапог, бегущих по шоссе.
Тот же голос, но удивленно:
- Товарищи, что вы делаете? Товарищи...
И больше ничего. Орудие даже не остановилось. Мы продолжали идти в темноте. Перед рассветом мы наконец догнали наш полк. Он остановился недалеко от города. Мы были очень рады к нему присоединиться. Я лег в гречиху, держа повод Дуры, которая в ней паслась. Маленькие розовые цветы так чудно пахли. Я сладко заснул.
Разбудил меня дальний орудийный выстрел. Где-то там начался бой. Люди вставали, отряхивались и поправляли седла. Я подошел к своему орудию. У ездовых были вещи, которые я видел впервые. У одного была на груди золотая звезда, и он ежеминутно вытаскивал из кармана золотые часы. Другой был одет в прекрасное кожаное пальто, а третий вытащил золотой портсигар и предложил мне папиросу.
- Это подарки покойного комиссара, — сказали мне
ездовые, смеясь.
За батареей следовала элегантная пролетка. В ней нашли папку с документами. Там был приказ воспрепятствовать переправе белых (нас) через Сулу. Место было верно указано, но комиссар ошибся днем, и это все изменило и для нас,и для него.
Боя за Ромны не было. Как только мы услыхали, что с той стороны начался бой, мы дали две артиллерийские очереди шрапнелью. Этого оказалось достаточно, чтобы красные драпанули. Наша кавалерия, пошедшая вперед, уже красных не встретила.
Чтобы войти в Ромны, мы надели синие штаны и белые рубашки, что было вознаграждено улыбками барышень и цветами.
В мирное время в Ромнах стояли Изюмские гусары и две конных батареи, номера 16 и 17. Мы нашли склады, в которых обнаружили серебряные трубы гусар и чудные каски мирного времени конных артиллеристов. К сожалению, прочее обмундирование было уже расхищено. Трубы мы, конечно, гусарам не отдали, а организовали собственный оркестр. Он играл в городском саду и, понятно, играл плохо — не успел сыграться. Чтобы компенсировать плохую игру, музыкантов нарядили в синие штаны и каски. Это произвело фурор среди публики, и в нашу батарею явилось человек шесть добровольцев из буржуазных семей города.
ВОЛОНТЕРЫ
Полковник Шапиловский позвал меня.
- К нам пришли волонтеры. Займитесь ими.
- Что я должен с ними делать, господин полковник?
- Как что? Сделайте из них солдат.
- Господин полковник, вы же знаете, что они пришли из-за касок и синих штанов. Когда они убедятся, что носить их не будут, то заболеют, попросятся в отпуск и не вернутся. То есть дезертируют и унесут еще наше обмундирование. Они будут только в обузу батарее, хороших солдат из них не получится. Лучше сразу их отослать по домам.
— Я это прекрасно знаю и тоже предпочитаю мужиков, которые знакомы с тяжелой жизнью... Но мы не можем отсылать волонтеров... Идите, сделайте, что можете.
Я стал заниматься волонтерами. Был я требователен и неприятен до крайности, чтобы разогнать их как можно скорей.
Заставил их чистить лошадей. Вычистить лошадь, которую никогда не чистили, в один присест невозможно. Она кажется чистой, но стоит провести рукой против шерсти и грязь опять появляется.
— Нечисто. Начинайте сначала.
Чисткой лошадей я довел волонтеров до отчаяния очень быстро. Вечером второго дня один из них откашлялся и сказал:
— Господин поручик, я получил письмо (откуда? Почта ведь не ходила). Меня извещают, что моя мать заболела...
- И вы проситесь в отпуск? Не так ли?
- Да...
- Есть еще больные у других?
- Да, у меня... И у меня... И у меня тоже...
- Все матери сразу заболели, как по команде? Странная эпидемия.
- Нет, видите ли, это моя тетя... Моя кузина... Сестра...
- Ладно, ладно, не выдумывайте, не старайтесь. Вы еще не солдаты и можете уйти когда хотите.
- Мы вернемся через три дня.
- Идите. Держитесь крепче за подол вашей маменьки и не возвращайтесь... Не унесите щеток, сдайте их мне.
Все ушли поспешно, один остался.
- А ты, чего ты дожидаешься?
- Я не хочу уходить, господин поручик.
- Что?! Ты хочешь остаться в батарее?
- Так точно, господин поручик.
- Хм, хм... Как твое имя?
- Медведев, господин поручик.
- Слушай, Медведев, служба не состоит в том, чтобы гарцевать на красивом жеребце и пленять барышень. Есть усталость, работа, вши, грязь, страх, опасность.
- Я это знаю, господин поручик.
- И несмотря на это, ты хочешь остаться?
- Так точно, господин поручик.
- Хм... Хм... Тогда я тебе скажу, что жизнь солдата совсем не так тяжела. Иди отдыхай и отнеси каптенармусу щетки и скребницы.
Медведев оказался хорошим солдатом и остался в батарее до конца.
Я пошел доложить полковнику Шапиловскому о результате моей деятельности.
- Только один остался? Другие ушли? Результат неблестящий... Чем вы их разогнали?
- Я заставил их чистить никогда не чищенных лошадей.
- Ха, ха, ха. И потом проводили рукой против шерсти? Ха, ха, ха. Ну этот-то, последний не убежит?
- Мне кажется, что не убежит.
Нам пришлось пройти через три главных левых притока Днепра: Ворскла, Псел и Суда — мы учили их в гимназии — и пройти с боем, о чем мы в гимназии не подозревали.
БАЙБАРАК
Во время этих походов почему-то не было красных бронепоездов, которые в других местах бывали часто. Не было, правда, и наших, но мы и без них обходились.
Мы не долго пробыли в Ромнах. Нашу батарею с полком послали вытеснять красных из окружающих деревень. Мы пошли по направлению к Прилукам, но до них не дошли. Вероятно, у Прилук действовала другая наша группа. Не помню теперь названия деревень и сел, через которые мы прошли. Тогда я их не записал, а потом ни на одной карте обнаружить не мог. Было несколько имений. Одно было сожжено, и торчали одни трубы и пирамидальные тополя, другое, наоборот, было так быстро нами занято, что товарищи не успели его разгромить. На радостях управляющий устроил нам хороший ужин. Жареные гуси и мороженое. В хороших конюшнях мы взяли двух лошадей. Бои были, но красные обыкновенно после жаркой стрельбы уходили.
В большом селе я сидел за столом и писал дневник. Вошел здоровенный парень, рыжий, пояс под пузом, нос картошкой. Он поздоровался, подошел к столу, оперся об него и спросил:
— Ты офицер?
В нем не было наглости, скорей непосредственность.
- Да, я офицер.
- Я хочу в артиллеристы.
- Почему ты хочешь поступить к нам? Пошел бы лучше к красным.
- Да я у них был.
- Ну и что же?
- Да нет, мне у них не понравилось, я дезертировал.
- Ты и от нас дезертируешь? У нас строго.
— Вот это-то мне и нравится. У меня на это глаз. Батарея мне сразу понравилась... У махновцев был полный бардак.
— Как, ты и у махновцев побывал?
— Ну конечно.
- А почему ты не хочешь остаться просто дома?
- Нет. Скучно. Мы недружны в семье. Я хочу посмотреть белый свет.
— А ты о том подумал, что мы можем проиграть войну. Что ты тогда будешь делать? Мы-то, вероятно, покинем Россию.
- Куда же вы поедете?
- Я не знаю. За границу.
— Вот это здорово. Я всегда мечтал попасть в Америку... Когда вы едете? Смотрите, меня не забудьте.
— Мы еще не потеряли войны. Наоборот, все идет хорошо.
- Жаль...
- Как тебя звать?
—Байбарак. А тебя?
- Видишь ли, Байбарак, я возьму тебя на пробу в свое орудие. Теперь ты должен называть меня “господин поручик”, потому что я твой начальник.
— Ладно. Я уже поспрашал у хлопцев. Они говорят, что ты не вредный.
— Байбарак, — сказал я строго. — Ты должен приучиться к более военной речи, И главное, ухаживай хорошо за лошадьми. Иначе я отошлю тебя... в деревню.
У него сделалось испуганное лицо, и он отдал мне честь (к пустой голове), да так нескладно, что я невольно рассмеялся.
Ни старший офицер Обозненко, ни командир батареи Шапиловский не были очарованы Байбараком, потому что он делал гафы, хоть и без намерения.
— Где вы откопали этого разбойника?
Я посадил Байбарака ездовым, и он исправно делал свое дело, и лошади у него были в порядке. Он не дезертировал. Он выехал с нами в Галлиполи и эмигрировал с другими в Бразилию. Там им не понравилось. Их повезли обратно в Галлиполи. Байбарак и поручик Казицкий спрыгнули с парохода и уплыли на Корсику. Пароход, конечно, не остановился и никаких мер к их спасению не принял. Люди говорили, что им удалось доплыть, будто бы их видели.
Разогнав красных из соседних деревень, мы вернулись в Ромны. Подходя к городу, мы заранее радовались отдыху в благоустроенной обстановке. Но не тут-то было. Войдя в город, мы увидели строющиеся полки и первую батарею, готовые к походу. Пришлось присоединиться к колонне и двинуться на север. Мы были очень разочарованы.
РУБАНКА
Было начало августа 1919 года, тепло и продовольствия сколько угодно. Наша дивизия пошла короткими переходами на север. Боев было мало, красные уходили.
После небольшой перестрелки мы перешли громадное поле сахарной свеклы и остановились на улице деревни Рубанки. Невдалеке проходила стена с решеткой, и за ней виднелись липы и дубы большого парка.
- Чье это имение? — спросил я крестьянина.
- Рачинских.
Я пошел по парку. Он не успел еще зарасти. Пруды, еще видны дорожки. Вот и дом, в сравнительно хорошем состоянии. Конечно, разграблен, но остались двери и окна, и даже кое-где стекла. Я вошел на второй этаж, там всегда бывали груды писем и фотографий. Наклонился, чтобы взять одну из них, и ахнул, потому что на меня смотрело лицо тетки. Встречал ее часто у тети Маши Якунчиковой. Так это было все далеко и неожиданно, что не сразу вспомнил ее имя. Стал рыться в фотографиях и нашел еще знакомые лица. Рачинские, Рачинские?.. Ведь у нас были родственники Рачинские.
В это время пулеметчик Костя Унгерн протянул мне письмо.
— Смотрите, письмо Мамонтовой.
Я был взволнован. Пошел в деревню и расспросами нашел управляющего. Он отнесся сперва хмуро и недоверчиво и устроил мне экзамен. Я должен был перечислить свою родословную. Убедившись, что я действительно Мамонтов, он бросился мне на шею и зарыдал.
— Вы идете в Москву. Расскажите там, что случилось. Я не виноват...
Я его успокоил. Все имения разграблены и даже сожжены. Это еще в сравнительно хорошем состоянии.
— Пойдемте, — сказал он таинственно.
Мы вернулись в дом. Он осмотрелся, убедился, что мы одни, и отодвинул тяжелый шкаф в конце коридора. За ним была дверь, он отпер ее ключом. Я ахнул. Там были две комнаты, наполненные вещами, картинами и мебелью.
- Мне удалось сохранить эти две комнаты и постепенно снести сюда ценные вещи. Войдите.
Он снова запер дверь.
Я себя чувствовал как в прошлом столетии среди этих чудом сохранившихся предметов.
— Вот вы там в Москве расскажите, что я спас, что мог.
- До Москвы надо еще дойти и остаться в живых.
- Ну, Бог вам поможет... Что вы мне посоветуете делать с этими вещам?
Несмотря на свою молодость, я дал ему очень практический совет.
— Видите ли, вам не удастся сохранить эти вещи... Белые, как и красные, грабят и реквизируют. Подождите два-три дня, пока пройдут войска. Уложите все в ящики, отвезите в большой город, продайте и на вырученные деньги купите доллары или английские фунты.
Он был возмущен моим советом. Он управлял этим имением тридцать лет, а до него его отец, а до отца его дед. Он не мог поверить, что имения кончились и никогда не возродятся.
— Как можно продать эти вещи?! Каждая вещь дорога для вашей семьи. На кресле, на котором вы сидите, сидела обыкновенно ваша бабушка...
Он очень расстроился и холодно со мной простился. Особенно после того, как на правах родственника я снял со стены и взял себе большую и подробную карту юга России. Карта мне очень пригодилась — хорошие карты были редки. Думаю, что управляющий едва ли последовал моему совету. Со своей точки зрения, он был прав. Есть вещи, которые нельзя продать, не надломив сердца, может быть, даже лучше, чтобы они погибли. Так много потеряно, немного больше или меньше — все равно.
Я вернулся в батарею, колонна двинулась дальше.
БАХМАЧ
Первый упорный бой произошел за город Бахмач. Во время этого боя наша батарея попала под обстрел красной батареи. Два недолета, два перелета, красная батарея взяла нас в вилку. Мы уже втянули головы, ожидая, что следующая очередь будет по батарее. Но ничего не произошло. Оказалось, что первая наша батарея очень вовремя пришла нам на выручку и заставила замолчать красную батарею. Эту услугу конно-горная нам оказывала неоднократно. Я вспоминаю три случая, а было, вероятно, больше. Отплатили ли мы ей тем же, не знаю. Могу припомнить только один случай. Когда неприятельская батарея начинает пристреливаться, нужно тотчас же уходить и уходить вразброд, чтобы потом соединиться. Так уменьшаются потери. Но обыкновенно командир батареи увлечен стрельбой и хочет выпустить еще одну очередь. Тут-то и наступает трагедия, как с нами случилось под Ново-Корсунской полгода спустя.
Нам с братом удалось подобрать в нашем орудии прекрасных упряжных лошадей и хороших ездовых. Гордостью всей батареи был наш игреневый коренник (пара), сильный и легкий. Ездовой был Юдин, старый опытный солдат. Он обожал своих лошадей и ни за что не хотел с ними расстаться и занять более легкую должность. Байбарак сидел на среднем выносе рослых рыжих лошадей. Передний вынос был пара вороных, чуть легче средних. А вот кто был ездовой, хоть убей, вспомнить не могу. Вороные подходили хорошо к Дуре, когда я ехал перед орудием.
Вспоминаю я упряжку не зря, а вот по какому случаю. Во время боя красные притиснули батарею к лесу. Обойти его было уже поздно.
— Придется отходить через лес, — сказал мне Обозненко. — Идите вперед и выбирайте дорогу, где батарея сможет пройти, не зацепившись.
Я поехал вперед, мое орудие следовало за мной невдалеке, а за ним вся батарея. Вначале было легко находить дорогу, но лес стал густеть, и наступил момент, когда я поднял руку и остановил батарею.
— Не пройдем, нужно искать в другом месте.
Но старый и опытный ездовой Юдин обратился ко мне.
- Ничего, господин поручик, пройдем. А ежели зацепим, то и повалим дерево.
- Ты уверен?
— Да, в Восточной Пруссии приходилось, и ничего, проходили, — он обратился к ездовым: — Эй, ребята, когда зацепим, наддайте.
И действительно, Юдин ловко зацеплял дерево в ногу толщиной осью передка и командовал: “Наддай”. Дерево скрипело и падало, вырванное с корнем. При этом он валил дерево в сторону, а не на лошадей. Это были сосны, у которых есть глубокий главный корень.
Повалив несколько деревьев, мы вышли в мелколесье, где пошли, давя все кругом. Вскоре выбрались на лесную дорогу и смогли присоединиться к нашей кавалерии.
Несмотря на все это, Бахмач мы все же взяли и расположились в нем на ночь.
НАПАДЕНИЕ
Очевидно, наше охранение было недостаточным, потому что ночью раздалась стрельба в самом городе. Мы вскочили, спешно поседлали, заамуничили и выкатились из города под роем пуль.
Отойдя немного, дивизия собралась, дождалась рассвета и повела опять наступление на город. Красные не выдержали и отступили. Мы заняли город и расположились по старым квартирам. На площади мы нашли трупы нескольких захваченных наших. Трупы были сильно изуродованы. Очевидно, их пытали.
Но на следующую ночь случилось то же самое. Правда, на этот раз охранение не прозевало. Но красные появились ночью, и нам пришлось без паники, но уйти из города.
Тогда мы рассердились. Дивизия ушла в какую-то деревню, где простояла весь день. Ночью же мы совершили глубокий обход и на заре были севернее Бахмача в тылу у красных. Красные нас прозевали, и наше внезапное появление вызвало у них невероятную панику. Несмотря на большие силы, красные не смогли организовать сопротивление. Боя, собственно говоря, не было, а было страшное избиение.
ИЗБИЕНИЕ
Как репрессия за изуродованные трупы был отдан приказ пленных не брать. И как на грех, никогда так много пленных не брали. Пленных приводили со всех сторон. И их расстреливали. Красные и не думали о сопротивлении, а бежали отдельными толпами и после первого залпа сдавались. Их расстреливали. А на смену вели уже другую партию.
Я понимаю, что в пылу боя можно расстрелять пленного, хоть это не годится. Но расстреливать сдающихся систематически, почти без боя — это просто отвратительно. Мы все надеялись, что начальник дивизии отменит свой приказ, но так и не дождались отмены. Думается, что расстреляли несколько тысяч. Это было какое-то побоище, вовсе нам не свойственное.
К счастью, артиллерия освобождена от этого гнусного занятия. Но даже смотреть было невыносимо.
В самом начале боевых действий из-за буфа вдруг появился товарный поезд, буквально облепленный удирающими красными. Совсем рядом проходила железная дорога, а мы и не догадались ее испортить.
— К бою! — завопил Шапиловский.
Мы спешно снялись и стали лупить по поезду. С поезда даже по нам не стреляли. Наши шрапнели срывали грозди людей с крыш вагонов. Но в паровоз мы не попали, и поезд, весь простреленный, смог удрать.
— Ничего. Они такого страху натерпелись, что распространят панику во всех красных частях.
Наконец к полудню расстрелы как будто кончились. Стрельбы больше слышно не было, и мы успокоились. Одни заснули, другие разошлись. Я тоже лег около своего орудия и заснул. Шли ведь всю ночь.
Я проснулся с чувством, что что-то неладно, поднял голову и обомлел. В нескольких стах шагах от нас из кукурузного поля выходил целый батальон красной пехоты. Я вскочил как ужаленный.
— К бою! — завопил я.
Но никого на батарее не было. С помощью ездовых я повернул орудие и выпустил две гранаты. Вторая ударилась в гущу и подбросила несколько человек. Красные побежали к лесу, и я, видя, что они и не думают нас атаковать, прекратил стрельбу.
— Пусть бегут.
Но мои выстрелы привлекли внимание кавалеристов, и они атаковали бегущих. Те, конечно, сдались, и их стали расстреливать маленькими группами.
Офицер-кавалерист подошел ко мне.
- Мы не справляемся с пленными. Есть у вас желающие?
- У нас, — ответил я, — нет желающих расстреливать.
Офицер улыбнулся.
— Вы так в этом уверены? Разрешите мне спросить ваших людей?
— Сделайте одолжение, — сказал я и отошел в сторону.
Я был твердо уверен, что никто не отзовется. Каково же было мое изумление, когда буквально все с восторгом последовали за кавалеристом. Я удержал двух-трех:
— Как вам не стыдно?
Они остались нехотя, только чтобы сделать мне удовольствие. Даже откуда-то у всех появились винтовки, которые обыкновенно не заставишь их носить за спиной. Офицер увел моих людей и насмешливо мне улыбнулся. А я-то думал, что у меня в орудии все порядочные люди, которые не обидят мухи. И я ведь не был новичком. За два года гражданской войны пришлось