— Мамонтовы... Мамонтовы? Москвичи... Не родственники ли вы Константину Васильевичу Рукавишникову? А, это ваш дед со стороны матери. Вот странная встреча москвичей где-то в Ставрополе, на Северном Кавказе. Я хорошо знал вашего деда, очаровательный человек.
Вот я вас послушал, молодые люди. Вы верите в победу и успех, как и полагается в вашем возрасте... Да, да, знаю. Все идет прекрасно и вы наступаете. Но не забудьте, когда играют в карты или ведут войну, то никогда не известно, как это кончится. Обыкновенно все идет хорошо, а потом случается непредвиденное... Не забудьте, что коммунизм еще очень в моде и повсюду. Конечно, это сплошная утопия и он основан на невежестве и глупости масс. Но именно из-за этого он должен иметь успех, потому что базируется на людской глупости, которая является самой большой силой в мире.
Помощь союзников?.. Хм... Не особенно на нее рассчитывайте. Союзники хотят слабую Россию, чтобы попользоваться. Конечно, потом они будут жалеть, что не помогли вовремя. Потому что они ошибаются, если думают, что большевики будут слабым и покорным им правительством. Это самая жуткая диктатура. Советы? Ха-ха. Декорация для дураков. Один диктатор сосредоточил всю власть в своих руках и делает, что хочет, и никто пискнуть не смеет.
Лучше бы вы постарались привлечь на вашу сторону крестьянина. Реформами и пропагандой это возможно сделать. Дайте ему землю. Крестьянин консервативен, и кооперация ему не подойдет. Он хочет свою землю!
Нет, я вовсе не собираюсь критиковать ваше дело, оно ведь и мое дело. И я не намерен охлаждать вашего энтузиазма, это было бы жаль. Нет, я хочу дать вам практический совет в память вашего деда. Другим бы я ничего не сказал, вам я обязан.
Вы все думаете, что вы будете делать после победы. Не ломайте себе голов. Все пойдет само собой, без вашего участия. Москва, Триумфальная арка, фанфары, все преимущества старой гвардии, которая, между нами, станет вскоре невыносимой... Но вот... У всякой вещи две стороны. Думали ли вы, что вы будете делать, если войну проиграете? Конечно, нет. Но лучше предвидеть оба случая.
Вот мой совет: эмигрируйте. Не верьте никаким амнистиям. Это хитрость, чтобы вас поймать. И эмигрируйте возможно дальше — в Австралию, в Новую Зеландию. Там народу мало, а земли много. Там революции не будет. В Европе же и Америке вы никогда не будете уверены, что коммунизм за вами не последует. Они слишком перенаселены.
Вот, это все, что я хотел вам сказать. Если, чего не дай Бог, вы войну проиграете, вспомните мои слова... А главное, постарайтесь, чтобы вас не убили. Известная осторожность лучше, чем безумная храбрость.
ДУБРОВКА
Из Ставрополя красные отступили к северу и укрепились в селе Михайловка. После нескольких дней отдыха в городе наша дивизия пошла на север. Было несколько боев, но мы не смогли взять Михайловки. Тогда переменили тактику. Дивизия выступила ночью и пошла влево, не встречая противника. Рассвело, и вдруг сзади прилетели несколько шрапнелей и лопнули над нашей колонной.
- Наши артиллеристы спятили — стреляют по своим.
- Нет, это не наши, а красные стреляют.
- Как красные? Сзади?
- Мы находимся в их тылу. Ночью мы миновали фронт.
- В тылу? Хм... а если... неудача, что мы тогда будем делать?
Мы впервые шли в тыл красных и робели. Но вскоре убедились, что страх красных гораздо больше нашего.
Мы стояли на бугре, внизу деревня Дубровка, очевидно, база красных. При первом же выстреле там произошла невероятная паника. Неожиданность нашего появления была полная. Сотни подвод неслись в разные стороны из деревни, по дорогам и без дорог, сталкивались, опрокидывались. На мосту случился затор. Впоследствии мы часто ходили по красным тылам, и у нас создался опыт использовать первую неожиданность и панику. А в Дубровке мы потеряли много времени в нерешительности. Все же это была легкая победа. Несколько снарядов, пущенных в деревню, довершили панику. Мы захватили большую добычу, пленных, а главное, посеяли панику во всей округе. Появилась с севера красная пехота, но после нескольких шрапнелей пустилась бежать.
Возвращаясь, мы зашли в тыл Михайловке и на этот раз с легкостью ее заняли. Все же мы были рады наладить контакт со своей пехотой, которая нас встретила, как героев (довольно робких героев!).
Думаю, что у нас потерь не было или очень мало.
Генерал Врангель получил командование над нашим конным корпусом. В него вошли наша дивизия и дивизия полковника Улагая.
Не знаю, из-за какой протекции Врангель затребовал брата и меня для службы в штабе корпуса. Но мы уже сжились с батареей, с людьми и лошадьми и не хотели с ней расставаться. Мы отказались. Это понравилось командиру батареи и нашим товарищам, и бойкот прекратился. Нас окончательно приняли в батарейную семью. Нас перевели в разведчики батареи.
СТЕПЬ ОЖИВАЕТ
Я выбрал самый высокий курган. Ваньке пришлось карабкаться, чтобы взобраться на него. Сверху открывался широкий вид на безграничную степь, усеянную курганами, свидетелями былой буйной жизни.
Длинные колонны конницы пересекали степь.
— Как прежде, во времена печенегов, монголов, — подумал я.
Я насчитал пять колонн. В ближайшей, нашей, были видны всадники в бурках и папахах, слышались шум повозок, изредка ржание коня. Дальше колонны казались темными лентами, едва двигавшимися. Пять бригадных колонн не шутка. Мне казалось, что я превратился в монгольского хана и перенесся в XIII век. Я почувствовал те же гордость и радость, что чувствовал, должно быть, монгол.
Колонны двигались на северо-восток. Неглубокий снег не всюду покрывал сухую траву, было холодно.
КУГУЛЬТА
Наша колонна пришла первой. Полковник Топорков оставил полки в низине, скрыв их от глаз противника. Он взял полусотню казаков и нашу батарею и направился в сторону красных. Перед нами были цепи красной пехоты. Мы посылали им редкие шрапнели не столько для поражения, но чтобы дать знать другой колонне, которая должна была взять их с тыла, о нашем присутствии. Красные, воодушевленные нашим незначительным числом и редким огнем, шли в нашу сторону. Их пули стали чаще цыкать мимо наших ушей. Мы уже подумывали об отходе, но Топорков, казалось, ничего не замечал. Он смотрел вдаль.
— Наконец-то! — воскликнул он. — Вот они.— Далеко в тылу красных лопнули шрапнели. Красная цепь остановилась. —Это психологический момент. Нужно их атаковать немедленно. Наши полки слишком далеко... Ну артиллеристы, шашки вон и пошли с Богом.
Полусотня и мы, артиллеристы, развернулись в лаву. Наш трубач протрубил атаку, и мы пошли, сперва рысью, потом перешли в галоп. Огонь красных усилился. Я пригнулся к шее Ваньки и, как в Урупской, потерял голову.
— Что ты кричишь? — сказал мне товарищ. — Все уже кончено.
Очень сконфуженный, я пришел в себя. Наша атака удалась. Человек 60 красных сдались, несколько были зарублены, остальные бежали вдали. У нас было двое легко раненных.
Наши полки проходили мимо нас на рысях для новой атаки.
— Молодцы, артиллеристы, хорошо сработали! — крикнули казаки.
Мои товарищи ответили шутками, я же молчал.
Год спустя, в Таврии, мы были атакованы красной кавалерией. Наша картечь ее остановила. Один-единственный всадник доскакал до батареи. Он разъезжал между орудий, кричал и махал шашкой. Он находился в этом состоянии одурения и стал легкой добычей. Если бы он не потерял головы, легко мог бы удрать.
КИРИЛЛ И МЕФОДИЙ
Мы ночевали в Кугульте. Был сильный мороз. Хозяйка наша была не в духе. Наконец она не выдержала.
— Не стыдно вам? Сами сидите в тепле, а солдат своих держите в сарае, при таком морозе. Они же там замерзнут. Мы выпучили глаза от удивления. Наши солдаты были прекрасно расквартированы за три дома от нас.
- Какие такие солдаты?
- Нешто я знаю? Их с десяток в сарае.
Мы взяли карабины и пошли в сарай. Нашли семерых красных, разбежавшихся накануне. Они зарылись в солому. А мы и не подозревали их присутствия. Если бы они были посмелей, то могли ночью нас перерезать или увести лошадей.
Мы не знали, что делать с нашими пленными. Надо отдать их казакам.
— Они же их расстреляют, — сказал брат. — Давайте оставим нам двух. Они будут готовить еду и убирать лошадей.
Выбрали двух. Одного пожилого Кирилла, другого помоложе назвали Мефодий. Мефодий был разбитной и сразу сумел войти в нашу солдатскую среду. Я всегда видел его сидящим на нашей вещевой повозке, рядом с кучером и всегда с гусем под мышкой. Кирилл же был застенчив. На следующий день я встретил его на улице.
— Почему ты не сидишь в хате при таком холоде?
- Ничего, я люблю холод. Прогуливаюсь.
Заподозрив что-то, я пошел к солдатам и спросил причину.
- Мы не желаем этой красной свиньи у нас в доме. Вот те на! А Мефодий сидел тут же и сами ездовые забыли, что его тоже выбрали из пленных. Я взял Кирилла к нам в хату. Он оказался услужливым и довольно развитым. Вскоре их обоих демобилизовали и отослали по домам.
РАЗНОЕ
Был дикий мороз, и выбрали как раз этот день, чтобы чистить орудие. Чистили орудие два раза в год, при случае. А чистить при морозе — просто зверство. Нельзя прикоснуться к стволу, кожа прилипает и отрывается.
Из Кугульты мы пошли на восток и заняли Константиновку, из которой красные нас дважды выбивали. Дело в том, что к селу со стороны красных примыкает плоскогорье, с которого село хорошо обстреливается. Так что Константиновку мы брали три раза.
Кроме Константиновки, были бои и походы. Но названия деревень не записал, а бои забыл. Обыкновенно запоминается победа или скверная ситуация, а каждодневный нудный бой под моросящим дождем, без решительной атаки легко забывается и уступает место в памяти какому-нибудь красочному событию. Так, однажды под вечер, под дождем, при затихающем бое, на нашу батарею прискакал великолепный комиссар весь в звездах и красных бантах. Он стал распекать батарею за то, что она не следует его приказаниям. Глядя на него, мы глазам не верили и немного опешили. Он принял нашу батарею за свою и заметил свою ошибку слишком поздно. В его седельных сумах было много денег.
У нас в дивизии появилась казачья конная батарея. Неважная, по отзыву самих казаков. Работала она в другой бригаде и мы редко встречались.
ПЕТРОВСКОЕ
Вдоль реки Кальмиуса находится высокое плоскогорье. Оно возвышается над степью метров на пятьсот. Наверху совершенно ровная плоскость, переходящая в Манычские степи. Внизу когда-то было море. Края обрывов покрыты окаменелыми ракушками. Обрывы очень круты и представляют натуральную крепость. Это плоскогорье находится к востоку от реки Кальмиуса. Маленький городок Петровское лежит у подножия обрыва и служит углом плоскогорью, которое тут уходит на восток. Сама река вырыла глубокое, метров в пятьдесят, ущелье. Для всадника оно непереходимо. В Петровское попадаешь по железному мосту через реку. Из Ставрополя через Петровское идет железная дорога на север в Дивное и из Петровского ветка на восток на Благодарное.
Дивизия осталась в Константиновке, а батарею под начальством полковника Шафрова послали к Петровскому произвести демонстрацию. С нами было двадцать девять казаков Корниловского полка как прикрытие. Дивизия Улагая наступала на плоскогорье, и наша батарея должна была отвлечь внимание красных.
Мы выступили поздно и подошли к Петровскому часов в пять вечера. Противника мы нигде не встретили. На плоскогорье, к северу от Петровского, шел бой, лопались шрапнели, и казалось, что бой двигается вправо, то есть Улагай наступает. Посланный в Петровское разъезд не обнаружил красных. Мы стояли в степи перед мостом.
— Что нам делать? — сказал полковник Шафров. — Начинает смеркаться, и пошел снег. Мне вовсе не улыбается идти двадцать четыре версты опять в Константиновку. Есть вероятность, что Улагай займет Петровское. Пойдемте туда его дожидаться и там проведем ночь.
Удивительно, что никто из наших опытных капитанов не протестовал против такого легкомыслия.
Мы перешли мост и по узкой кривой улице вышли на площадь. Мы поставили орудия на площади, распрягли лошадей, увели их в конюшни и заняли дома вокруг площади. Конюшни же не выходили на площадь, а на улицу за площадью. В общем, расположились, как у себя дома, без всякого охранения, конечно. Правда, лошадей не расседлывали.
- Мне эта авантюра вовсе не нравится, — сказал мне брат.
- Почему?
- У нас только один выход — узкая кривая улица и мост. Достаточно красным занять мост десятком стрелков — и мы попались, как в мышеловке. Река непроходима даже для пешего. Наши двадцать девять казаков не смогут ничего сделать.
- Но вся дивизия Улагая, которая придет?
- Откуда ты это знаешь, что она придет? Это только предположение Шафрова.
Наши разведчики расположились в просторном доме и, благо в доме было тепло, сняли рубашки и при свете каганца стали уничтожать вшей, которые на войне всегда есть.
Дверь отворилась и появилась заснеженная фигура в бурке и папахе. Очевидно, квартирьер Улагая. Мы были оголены по пояс.
- Вы какой части? — спросил он.
- Батарея.
- Этот дом назначен для штаба дивизии. Вы должны очистить дом.
- Мы его заняли, мы в нем и останемся.
- Это мы еще увидим, — сказал он выходя. — Приказано встать по прежним квартирам.
И он исчез.
Мы смотрели друг на друга с раскрытыми ртами.
— Это вовсе не Улагай, а красные, раз они занимают прежние квартиры.
Мы стали поспешно одеваться и послали предупредить Шафрова.
Командир батареи приказал: собраться к орудиям, ведя лошадей в поводу. Не курить, не разговаривать, не отвечать на вопросы.
— Мышеловка, — подумал я.
Собрав вещи, бросился в конюшню. Она выходила на другую улицу. Чтобы попасть на площадь, нужно было пройти две улицы. Я привязал повод Ваньки узлом, и он, дергая за повод, затянул мокрые ремни узла, — я никак не мог развязать узел. Товарищи мои взяли лошадей и ушли, а я все бился с узлом. Никогда больше не завязывал поводья, а накидывал петлей на что-нибудь. Наконец, испуганный наступившей тишиной, я вспомнил о перочинном ноже в кармане и перерезал поводья. Я повел Ваньку на сборный пункт.
- Проклятая мышеловка, — подумал я. — Слава Богу, что темно и идет снег, — можно пройти незаметно.
Вдруг сердце мое скакнуло. На углу вырисовывались три силуэта конных. Мне нужно пройти мимо них.
Наши? Красные?.. Это красные. Они курят и громко разговаривают. Что делать? Только не останавливаться и не вызывать у них подозрения.
Сердце билось во всеуслышание. Но я продолжал идти не спеша, прижимаясь к угловому дому. Карабин был за спиной. Заряжен ли он? Конные не обратили на меня внимания, и я уже думал, что мне удастся пройти незамеченным, но Ванька, проходя, не мог не укусить одну из лошадей. Раздались ругательства.
— Надо убить такого коня да владельца вместе с ним. Ты не можешь смотреть за своей лошадью! Сволочь...
В ужасе я втянул голову и прибавил шагу. Когда отошли, я сказал тихо Ваньке:
- Ты хоть герой, но дурак. Из-за тебя чуть не влип.
Наконец площадь. Молчаливая группа — наши. Орудия уже запряжены.
— Проверьте, все ли тут, — говорит Шафров вполголоса.
- Все в сборе.
- В поводу. Шагом марш. Казаки идут сзади.
Идущая в поводу батарея меньше привлекает внимания, Мы пошли к мосту. Вошли в изгибы улицы. Несколько выстрелов сзади, потом тишина. Мы прибавили шагу. Мы узнали потом, что казаки решили использовать ситуацию. Они подходили к отдельным всадникам и просили прикурить. Когда всадник наклонялся, его стягивали с седла и пыряли кинжалом. Одному удалось вырваться, что вызвало выстрелы. Красные, не подозревая нашей малочисленности, не решились нас преследовать в темноте. У моста стоял уже красный часовой.
— Какой части? — спросил он.
Молчание.
- Я вас спрашиваю, какой вы части? Никто не ответил.
— Язык у вас отнялся, или вы оглохли?
Вдруг он догадался. Он пытался отступить, но за ним был обрыв. Он весь съежился и замолк. Мы перешли мост.
— Стой. Садись. Рысью марш!
Какая радость оказаться вновь в степи, на просторе. Вышли из мышеловки!
Мы пошли в Константиновку.
ТРЕВОГА ЗА БРАТА
Поздно ночью подошли к Константиновке. Тут снега не было, а была гололедица. Светила луна. Мы увидали гусей в поле и решили захватить одного для еды. Несколько человек отделились от колонны, окружили гусей и зарубили двух. Колонна уже исчезла в селе. Мы крупной рысью пошли догонять батарею. Я догнал батарею и встал на свое место. Вдруг я услыхал крик:
— Лошадь поручика Мамонтова (брат был поручиком, а я еще прапорщиком).
Я выехал туда, где кричали, и вижу тяжело дышащего Рыцаря, со съехавшим седлом и оборванным поводом. Я поправил седло, взял Рыцаря и поехал назад искать брата.
Очевидно, он упал. Почему?
Доехав до того места, где мы ловили гусей, никого не встретил. Вернулся на квартиру — брата нет. Очень обеспокоенный, я поставил Рыцаря и Ваньку в конюшню и пошел пешком опять по дороге, стуча во все дома и спрашивая, не видали ли офицера. Никто ничего не знал. Я волновался все больше.
В это время из-за туч вышла луна и осветила разорванный сапог на дороге — сапог брата. Я стал внимательно осматривать дорогу и нашел гуся и несколько предметов из карманов брата.
Тут он свалился и, вероятно, сильно расшибся, раз он оставил даже сапог.
Не произошло ли на него нападение? Что делать? Пойду на квартиру и попрошу кого-нибудь идти со мной обыскивать ближайшие дома.
Тревога сжала сердце. Я стал горячо молиться. Единственно гусь меня несколько успокаивал. Если бы брата застрелили и унесли, то унесли бы, конечно, и гуся.
Я пришел на квартиру и, о радость, нашел брата. Вот что произошло.
Он шел крупной рысью, и на повороте, на гололедице, Рыцарь поскользнулся и упал, сейчас же вскочил, но нога брата осталась в стремени. Рыцарь испугался, поскакал и проволок брата саженей десять. К счастью, сапог был плохой, разорвался и освободил ногу брата. Брат был так избит о мерзлую землю, что едва пришел в себя, влез в проезжавшую повозку и доехал до квартиры. Три дня он едва мог двигаться.
НАПАДЕНИЕ
Мы стояли два дня в Константиновке. Наши офицеры играли в карты и редко выходили наружу. Брат вследствие падения плохо двигался, и я кормил Ваньку и Рыцаря да за компанию и других лошадей и часто проводил время в конюшне. На третий день я поил в конюшне лошадей, когда услыхал выстрел, еще и еще. Я вышел на двор, и около меня цыкнула пуля. На краю плоскогорья стояла цепь, очевидно, красные. Стрельба усилилась. Мешкать было нельзя. Я оседлал всех лошадей, проклиная наших в хате, ничего не слышащих. Потом вихрем ворвался в хату.
- Красные!
Все вскочили, стали спешно одеваться и собирать вещи. Очень обрадовались, увидя оседланных уже лошадей. Стреляли уже по всему селу. Мы бросились в парк. Ездовые запрягали. Дивизия скорей выкатилась, чем вышла из Константиновки. Штаб Врангеля выскочил полуодетым. Несколько казаков попались в плен. Когда назавтра мы снова заняли Константиновку, то нашли их изуродованные трупы. Это очень озлобило людей и пленных расстреляли.
ИСПУГ
Меня как разведчика послали однажды ночью из Петровского в Донскую Балку, где стоял наш взвод, с донесением. Очень неприятно. Ночь темная, дороги не знаю, и она идет под обрывом, занятым наверху красными. Фронта никакого нет и могут быть разъезды. Я мобилизовал местного жителя с повозкой, прицепил Ваньку сзади и сам лег на сено в повозке с карабином в руках, напряженно приглядываясь и прислушиваясь к темноте. Как я заснул, сам не знаю. Проснулся я оттого, что повозка остановилась и чиркнувшая спичка осветила трех склонившихся надо мной всадников. Кровь ударила мне в голову, схватив карабин, я вихрем скатился с повозки и юркнул в кусты. Только там я совсем проснулся и с запозданием осознал, что спичка осветила погоны на их плечах.
- Черт вас дери, как вы меня напугали, — крикнул я робко из кустов, — я уж думал, что вы красные.
- Ха-ха. Мы и сами напужались, когда ты с карабином сиганул в кусты.
Слава Богу, это был наш разъезд. Больше я не засыпал и был рад-радешенек приехать в наш взвод.
ПЛОСКОГОРЬЕ
Петровское плоскогорье нас задержало на некоторое время. Обрывы были очень круты — от 400 до 600 метров высоты. Красная пехота могла легко их защищать, а нашей коннице было трудно туда взобраться. Кроме того, места, где можно было подняться, то есть где были тропинки, были редки и хорошо охранялись красными.
Все наши полки полезли наверх. Батарея лезла вслед за полками. Тропа была крута и извилиста. Упряжные лошади дымились от пота. Номера должны были все время напирать на колеса, чтобы продвинуть орудие в особенно крутых местах. Даже мне, коноводу, было трудно вести лошадей по тропе. Наконец мы достигли плоского верха и сели на коней. Но полки отступали и пули летели роями.
— Что вы тут делаете? — крикнул нам полковник Топорков. — Проваливайте, и живо.
Если это говорил Топорков, ему можно было верить. Он не был паникером. Очевидно, положение было пиковое. Мы затормозили наглухо колеса орудий и спустились на рысях, чуть не опрокинув пушки.
Когда достигли низа, прискакал казак на взмыленной лошади.
— Приказ полковника Топоркова. Батарея, поднимайтесь поскорей. Положение восстановлено. Полковник требует вас немедленно.
Поворчали и снова полезли наверх. Но только мы вылезли на плоское, нас окатил красный пулемет. Полковник Топорков как раз начал спускаться.
- Поздно... Нужно было подняться раньше. Теперь уходите, если не хотите потерять орудий.
Мы опять скатились вниз. Несколько красных стрелков добежали до края обрыва и посылали нам пули, когда зигзаг тропы был им виден. У нас ранило двух лошадей. Вероятно, подъем длился около часа, а спуск 20 минут или меньше. Под вечер прискакал казак.
— Батарея... Приказ полковника...
Опять!
Но командир батареи наотрез отказался лезть наверх. Мы встали на холм внизу и посылали наши гранаты через гребень обрыва наверх вслепую. Казаки потом говорили, что наши снаряды иногда ложились там, где надо.
Плоскогорье нам занять на этот раз не удалось. На обрыве оставались красные.
ПОЗИЦИИ
Батарея стреляла почти всегда с открытой позиции. В Северо-Кавказских степях, совершенно плоских, очень трудно найти закрытую от глаз противника позицию. Практика показала, что при маневренной войне некогда искать закрытых позиций, а нужно действовать быстрей, чем противник.
Выкатывались на позицию на виду у противника, снимались с передков под свист пуль, подравнивали орудия на глаз и скорей открывали огонь. Тогда стрельба противника как по волшебству смолкала, и красные бежали, потому что очень трудно вынести огонь батареи, которая в тебя стреляет в упор. Это холодит кровь и связывает все движения. Не до стрельбы, а как бы поскорей убраться. Красные батареи стреляли плохо, очевидно, без офицеров. Это давало нам возможность рисковать.
Стреляли и с закрытых позиций и даже проводили телефон, но это было редко, когда не спешили. Нормально же командир находился рядом с батареей и давал команды голосом. Стреляли ведь с малых дистанций (хорошая видимость), никогда не превышавших трех верст, а чаще много меньше. Мы установили, что стрельба картечью дает самые лучшие результаты и в смысле поражаемости, и в смысле психологическом. Параллельного веера никогда не строили.
СПИЦЕВКА
С тех пор как генерал Врангель принял командование Кубанским конным корпусом, его успехи превратились в триумфальный марш. Но справа от нас у нашей пехоты была неудача. Красные собрали значительные силы и нанесли удар с востока в направлении на Ставрополь. Они отбросили нашу пехоту у сел Спицевка и Сергеевка, угрожали Ставрополю и вышли в тыл нашего корпуса. Положение было очень серьезное.
Врангель реагировал быстро и решительно, как всегда. Он просто снял свой корпус с петровского направления, шел всю ночь, наутро ударил неожиданно во фланг прорвавшимся красным, уничтожил их и на следующий день вернулся на свои старые позиции, раньше чем красные собрались что-нибудь предпринять.
Петровское. В пять часов пополудни нам объявили:
— Завтра дневка — ни боев, ни походов. Отдыхайте.
Это нас обрадовало, потому что каждый день были и бои и походы. Поручик Коренев и я пошли в поле, поймали барана и отдали его хозяйке жарить. Я отдал белье стирать. Но в девять часов вечера новый приказ:
— Седлать, заамуничивать. Выступаем через 15 минут.
Вот тебе и отдых! Забрали недожаренного барана. Я засунул в сумы седла мокрое белье. Бог знает, когда и где оно теперь высохнет. Наступила ночь. Впоследствии мы узнали, что это сделали нарочно, чтобы обмануть красных. Хитрость удалась. Предупрежденные своими агентами о нашей дневке, красные решили тоже отдохнуть. Когда же на следующий день они узнали о нашем исчезновении, опасаясь засады, они ничего не предприняли. А послезавтра мы были снова на местах с вестью об одержанной большой победе.
Мы шли впотьмах всю ночь, часто рысью, не зная, куда мы идем. Перед рассветом мы остановились в неглубокой балке. За ночь мы проделали шестьдесят верст.
“Не курить и не разговаривать!” — это значило, что красные под боком.
Стало светать и мы с изумлением увидели шагах в трехстах от нас разгуливающих по гребню красных пехотинцев. В ложбине, где мы находились, было еще темно, и они нас не видели. Но посветлело и раздались отдельные выстрелы.
— По коням. Садись. Шагом марш!
И несколько колонн конницы стали молча, не отвечая на выстрелы, подниматься на бугры. Огонь усилился, потом смолк. Мы не отвечали, а молча двигались. Это неожиданное появление на их фланге масс конницы вызвало у красных панику. Красные побежали. Мы перешли на рысь.
В нашем корпусе было восемь, а может быть, и все десять полков. Считая по 500 шашек на полк, это составляло от 4000 до 5000 шашек, не считая батарей. Это очень внушительная сила. А главное, полная неожиданность.
Мы поднимались на холмы за первым Линейным полком, пятым в нашей дивизии. В этом полку казаки носят красные башлыки. А так как казаки справляются на службу сами, то не было ни одного одинакового красного цвета, от малинового до ярко-красного. На черных бурках и на фоне белого снега — это была картина незабываемая, освещенная восходящим солнцем. После стольких лет, стоит только закрыть глаза, и я ее снова вижу.
Мы все шли вперед, не останавливаясь и не обращая внимания ни на сдающихся, ни на обозы. Сдавались все кругом. Мы почти не встречали сопротивления. А где встречали, там с радостью разбивали сопротивление в несколько минут и шли дальше. Приходилось проходить полями, сплошь утыканными винтовками, штыками в землю. Никогда такого количества видеть больше не приходилось. На пленных не обращали внимания, гнались за бегущими. Сдавшихся было даже чересчур много — это становилось опасно. Но психологическая победа была так сильна, что она отняла у них всякую инициативу.
Пройдя восемнадцать верст, большей частью рысью, мы оказались перед невысокой, но крутой цепью холмов. Какая позиция для красных! Здесь под холмами скучились остатки красных дивизий. Они бежали эти восемнадцать верст и, чтобы уйти от нас, должны были перевалить через холмы. Но сил и дыхания у них больше не было. Тут-то разыгралась главная атака всего корпуса. Атака целого корпуса неописуема, надо ее пережить. Мурашки бегают по спине от восторга. Земля дрожит от топота копыт.
Батарея, охваченная общим энтузиазмом, скакала к красным, не отдавая себе отчета, что она там будет делать. Просто пришли в телячий восторг.
Вдруг мы увидали четырехорудийную красную конную батарею. Она шла рысью, стараясь обогнуть холмы слева и уйти от нас.
— Поймать мне эту батарею! — завопил полковник Шапиловский.
Всякая осторожность была забыта. Номера и разведчики кинулись вскачь за батареей. Несколько казаков поскакали ей наперерез. Красная батарея шла теперь карьером. Первому орудию и номерам второго удалось улизнуть, но казаки остановили три других орудия, и мы с торжеством привели их с номерами к нашей батарее. Дали им офицеров, и так они за нами и ездили.
Очень мало кому из красных удалось уйти. Разгром был полный. Несколько красных дивизий перестали существовать.
Наши полки рассыпались и сгоняли пленных, как баранов. Повозки собирали винтовки. Бой был кончен.
Мы пошли в село Сергеевку ночевать. Заперли наших пленных артиллеристов в сарай. Слишком усталые, чтобы их сторожить, мы им посоветовали не двигаться, не то... Они и не двинулись.
Страшно усталые, после похода и боя, мы заснули как убитые. Но я все же проснулся по привычке. Надо было накормить Ваньку. Бедняга не ел со вчерашнего дня, а работать пришлось на совесть. После недолгой борьбы со сном я встал и вышел на улицу. Невольно подался назад: вся широченная улица была полна красной пехотой.
— Ах да. Это же пленные.
У стены нашей хаты стоял прислонившись казак и дремал, держа винтовку.
- Что это такое?
- Да пленные.
- Ты что же, их стережешь?
- Как их устережешь? Их ведь тысячи... Но их так пужнули, что они теперь тихие стали... Ничего.
Утром корпус пошел обратно в Петровское. Между полками шли громадные четырехугольные колонны пленных, думаю по тысяче человек. Шел полк, колонна пленных, опять полк, опять пленные и так далее. Когда полки переходили на рысь, то пленные бежали бегом. Нужно было торопиться вернуться в Петровское. Думаю, что пленных было пять-шесть тысяч человек, а то и больше. Впервые пленных не расстреливали, а послали в тыл и из них сформировали белые полки, которые сражались вполне прилично.
По дороге полки остановились и построились в широкое каре. Рядом с нашими четырьмя орудиями построились три красные пушки, которые мы все возили с собой. В каре галопом вошел генерал Врангель. Он осадил своего чудесного коня, снял папаху и зычным голосом крикнул:
— Спасибо, орлы!
Громовое “ура” было ему ответом.
Передний ездовой красного орудия тоже сорвал папаху и вопил “ура”. Был ли он захвачен грандиозностью картины или хотел подлизаться? Кто его знает? Считаю, что под Спицевкой Врангель одержал одну из самых значительных побед на Северном Кавказе. После Спицевки красные больше не пробовали проявлять инициативы и очистили Терек. Мы же перешли в Манычские степи.
Спицевка была одним из редких боев, когда я вовсе не испытывал страха.