Как-то по “генерал-маршу” поседлали, заамуничили и пошли по направлению к Днепру. К нашему удивлению, боя не было и красных мы нигде не встретили. Дошли до деревни Лепетихи. В ней постояли и пошли обратно.
Стало смеркаться, когда мы подошли к Днепру южней города Никополя. Берег был отлогий, и саперы наводили понтонный мост. Было тепло, квакали лягушки. Наша пехота уже переправилась, но стрельбы слышно не было. Вскоре мост был окончен, и дивизия Барбовича пошла на ту сторону.
Шли мы всю ночь, не встречая красных. В одном месте проходили под высоким железнодорожным мостом. В то время когда шла наша батарея, на мост наверху выехал тихонько красный бронепоезд. Мы фактически шли под ним. Мы видели высунувшуюся из него фигуру, чтобы спросить нас:
—Какой вы части?
Никто не ответил.
—Эй, вы! Какой вы части, спрашиваю.
Мы молча прибавили шагу.
—Что за черт? Оглохли вы совсем?
Так он от нас толку и не добился. Когда мы немного отошли, сзади раздался взрыв. Очевидно, наши подорвали путь.
А мы все шли. Наконец стало светать. Перед нами была небольшая река Бузулук с довольно крутыми берегами. Пехота и кавалерия перешли ее вброд, но для артиллерии она была препятствием. Мы стали переправлять орудия при помощи малого плота. А там впереди уже постреливали. Сперва переправилась конно-горная и ушла вперед. Там бой разгорался. Мы долго валандались с плотом. Когда мы наконец были на той стороне реки, бой где-то дальше кипел вовсю. Мы рысью пошли искать наши части.
В самое то время, когда мы подошли, был убит генерал Бабиев, начальник всей операции. Граната угодила в мельницу, на которой он устроил свой наблюдательный пункт. Команду принял генерал Барбович. Смерть Бабиева произвела у нас заминку, особенно у кубанцев. Красные этим воспользовались и атаковали нас. Наши не выдержали и побежали. Части перемешались. Наши обе батареи тоже повернулись и пошли рысью наутек, но в полном порядке.
|
|
Кругом черт знает что творилось — крики, выстрелы, разрывы снарядов, отдельно бегущие люди, и всюду пыль. Врезались в память два эпизода. Бежит наш пехотинец, его нагоняет красный кавалерист и рубит. Пехотинец падает. Из пыли выскакивают несколько всадников. Один наш, у него пика, и он ею крутит над головой и тем не дает приблизиться к нему трем красным всадникам (у красных пик не было). Вдруг наш останавливает пику и колет одного из преследователей, тот падает, а пика уже снова завертелась.
Другие два красных задержали лошадей и не стали преследовать.
Красные нас не атаковали. Мы шли строем. Наша батарея шла крупной рысью за конно-горной. Но конно-горная ошиблась дорогой и заехала в хутор, в тупик, а мы прошли вперед по правильной дороге. Теперь мы шли впереди, а конно-горная сзади.
Обозненко о чем-то говорил с братом перед нашим первым орудием. Говорил — это не то слово: при этом гвалте нужно было кричать. Они обернулись и подозвали меня знаками. Я выехал к ним.
ЧЕРЕЗ РЕКУ
— Нужно перейти реку на рысях. Иначе мы погибли. Если у нас будет несколько орудий на той стороне, мы сможем остановить красных. Важно, чтобы первая лошадь не запнулась... Другие за ней последуют... Вы уверены в Андромахе?
— Андромаха пойдет.
— Тогда идите вперед, выберите место и ведите батарею. Бог в помощь.
Я дал шпоры Андромахе, проскакал вперед к речке, которая была уже недалеко. Оглядел внимательно ее берега. Налево было место, где тот берег, на который придется лезть, был не так крут. Раздумывать было некогда. Я поскакал к батарее. Обозненко на меня взглянул, я наклонил утвердительно голову, он тоже. Я повернулся к ездовым. Они все трое кивнули мне головой — поняли. Я направил свое первое орудие слегка влево. Батарея пошла за нами. С бьющимся сердцем я подошел к реке. Осенил себя крестом и толкнул Андромаху. Она запнулась на полсекунды, вытянула вперед передние ноги. Я откинулся назад, и мы съехали как на салазках. В воде мы подняли каскад брызг. Только бы дно не было вязким! Я бросил стремена, но Андромаха шла, вода доходила ей до груди. Я обернулся, надо мной висел передний мой вынос. Я пришпорил Андромаху, и она полезла, как кошка, на тот берег. Я лег ей на шею и вцепился в гриву. Здесь я оценил кабардинскую породу — горную. Андромаха сделала еще усилие всем телом и выскочила наверх. Сзади грохнулось в воду орудие. Передний вынос уже карабкался. Ездовой, красный от напряжения, вопил. Я спрыгнул на землю, ухватил под уздцы подручную лошадь и тащил ее наверх. Появились мои солдаты и схватились за постромки. Все орали. Передний вынос был наверху, тянули средний. Появились солдаты других орудий и налегли на постромки. Вот и средний вынос наверху. Появился коренник. Было одно мгновение, когда орудие и передок, казалось, утянут лошадей назад. Но солдаты налегли дружно, и коренник и орудие покатились по ровному. А там уже бухнулось второе орудие. Уф! Отер дрожащей рукой лицо, где грязь смешалась с водой и потом. Там теперь знают, что это возможно, и знают, как делать, и там народу много. А у конно-горной орудия совсем легкие. Пошел к своему орудию. Лошади еще дрожат и дымятся, а ездовые улыбаются с перекошенными лицами. Появились брат и Обозненко, изливая водопады воды. Второе орудие наверху, и третье лезет. Обозненко уже устанавливает батарею.
|
|
|
|
Наши обе батареи перешли реку на рысях. Это длилось — разве можно сказать, сколько времени длятся такие дела, — очень недолго.
Обе батареи выстроили сейчас же фронт. К ним пристроилась гвардейская и восьмая батареи. Они должны были пережить то же, что и мы. Получился внушительный фронт из шестнадцать орудий. Не помню, право, кто им командовал. Мы встретили зарвавшихся красных картечью, и они отхлынули так же быстро, как пришли. Слева с горы спускались красные конные резервы, чтобы нас прикончить. Они были так уверены в победе, что шли сомкнутыми колоннами. Мы повернули огонь на них и сделали у них буквально кашу. Было видно, как взлетали кони и люди. Вся эта конница перемешалась и пустилась наутек врассыпную. И тогда наступила тишина. Наши части смогли собраться, перейти реку и отступить к Днепру. Красные нас не преследовали. Их артиллерия послала нам вслед несколько снарядов для очистки совести. Когда все стихло, мы с Обозненко подошли к тому месту.
— Неужели тут прошли на рысях две батареи?
— Если бы мне это рассказали, я бы не поверил.
Во время перехода никто не обращал внимания ни на снаряды, ни на пули — так все были заняты делом.
Красные успели перевести с польского фронта громадные силы. Вероятно, две конные армии. Севернее нас, у города Александровска, у другой нашей группы, перешедшей через Днепр, была тоже неудача. Очевидно, красным удалось узнать через своих шпионов наши намерения, и мы наткнулись на массы войск. Но благодаря хорошему действию нашей артиллерии мы избегли разгрома и смогли спокойно отойти на наш берег Днепра.
Тут в тумане эскадрон Изюмского гусарского полка свалился в крутой овраг. Были раненые — и люди, и лошади.
Очень странно, что красная артиллерия смолкла, как только наша открыла огонь. Дивизия вернулась в Серогозы. Было, вероятно, начало октября 1920 года.
ОБЩЕЕ ПОЛОЖЕНИЕ
Армия представляла еще очень внушительную силу. Но народ устал от войны и приток добровольцев прекратился. Земельная реформа Врангеля была объявлена слишком поздно и не дала еще результатов. Ее бы надо было объявить, когда мы были под Орлом. С крестьянскими восстаниями мы не сумели связаться. Они были плохо организованы и жестоко подавлялись красными. У нас не было резервов. Все наши части должны были все время сражаться и непременно побеждать. В случае неудачи их нечем было заменить, и неудача могла обратиться в катастрофу. Как наше командование не создало резерва, когда у нас было пол европейской России? Даже сейчас тылы кишели окопавшимися военными, всякими ненужными учреждениями и обозниками.
Мы не смогли убедить “союзников” в опасности коммунизма и в необходимости помочь нам как следует. Польша заключила мир с большевиками, и надо было ожидать притока массы войск на наш фронт.
А главное — Красная Армия стала много лучше. Она выросла не только численно, но и в боевых качествах. Этим она была обязана мобилизации офицеров старой русской армии. Эти мерзавцы не пошли к нам добровольно, не исполнили своего долга. Старались спрятаться и отсидеться. Но они не посмели ослушаться красной власти и пошли ей служить, и служили усердно. Это каиново предательство не спасло их от концентрационных лагерей, тюрем и расстрела.
Слабым местом нашего фронта была Каховка на Днепре. Там у красных был высокий берег, а у нас низкий. Много раз под защитой артиллерии красные пытались перейти Днепр. Наши части давали им отойти подальше от прикрытия артиллерии и потом опрокидывали и гнали до воды. Но красные не считались с потерями, усиливали части и артиллерию.
Тогда наше командование придумало очень смелый маневр: пропустить красных к Перекопу и потом атаковать их в спину.
Перекоп все лето укреплялся. Там были вырыты прекрасные окопы и даже несколько рядов с проволочными заграждениями. Но, как водится, командование забыло, что защитники — люди, и не приготовило ни землянок, ни колодцев, ни дров, ни складов провианта, ни складов патронов и снарядов. Когда мы попали на Перекоп в лютый мороз, снег и ветер, то жизнь там была невыносима. Правда, невыносима она была и для красных. Но их было много и они могли меняться.
У Каховки наши батареи никогда не были, а на Перекопе побывали. Перекопские укрепления были заняты пехотой, а мы, кавалерия, остались в Серогозах.
Был октябрь 1920, стало холодно, и выпал снег. Я заказал себе валенки выше колен и пошел их получать. Валенки были хороши и хорошо мне служили. Когда я расплатился с мастером, он пожал мне руку и сказал:
— Вы один из немногих, которые мне заплатили, большинство забирает и уходит.
Я был сконфужен за наших. Вспомнил такой же случай в манычских степях с бараньими полушубками. Когда я шел от мастера в валенках, то услыхал сигнал: “Всадники други, в поход собирайтесь...” Как вовремя я получил валенки.
Мы выступили и пошли к юго-западу, в направлении Каховки. Смеркалось, и шел снег. Я заснул идя. Колонна шла в поводу, и я проснулся, наткнувшись на круп идущей впереди лошади, когда колонна остановилась. Думал, что спать на ходу нельзя. Ан можно. Остановились в какой-то деревне, название которой не записал. Мы не вошли в деревню, остались ночевать в сараях на окраине. Очевидно, чтобы быстро собраться. Ночевали отвратно. Простояли тут день.
Отсюда уехали и брат, и Александров в обоз в Феодосию. У меня было двойное чувство. С одной стороны, я был рад за него, потому что предстояли жестокие бои. Но с другой — не хотелось расставаться в такое тревожное время. Я дал ему карабин. Это был последний раз, что я пожал руку брату. Больше я его не видел. Он умер в Константинополе от менингита.
БОЙ
Наша дивизия была где-то очень близко от Каховки. Рано утром приказ: “Седлать, заамуничивать”. Мы вышли из деревни и сразу же наткнулись на красную кавалерийскую дивизию. Начался очень упорный бой. Мы стояли возле генерала Барбовича, когда в его свиту ударила граната и один всадник улетел волчком вверх, как под Егорлыцкой. Близость Каховки давала себя знать, красная дивизия упорно выдерживала все наши атаки, бой был жаркий. Но с нашей стороны, откуда ни возьмись, появились штук двадцать светло-серых легких грузовиков-“фордов” с пулеметами. Они выстроились цепью и пошли на красную кавалерию. Метод был новый и увенчался полным успехом. Красные бежали, а “форды” их преследовали и нанесли значительные потери. К сожалению, вечером почти все “форды” бросили, предварительно испортив, из-за недостатка бензина.
Мы шли рысью сейчас же за “фордами”. В одном месте прошли мимо разбитой красной батареи. Стояло два покинутых орудия, лежали убитые лошади и люди в красных чакчарах (штанах), что указывало, что это была хорошая часть. Мы взяли снаряды из передков, а орудиями не заинтересовались. Сняли только затворы и прицелы и побросали их в колодец в следующей деревне. Мы не остановились в этой деревне, а шли всю ночь и весь следующий день. Было очень холодно.
Уезжая, брат сказал мне, что поедет на Геническ и через Арбатскую стрелку, там, где мы стояли на фронте. Брат и Александров уехали, а на следующий день мы узнали, что красные перешли Днепр у Каховки и один красный кавалерийский корпус прошел по всей Таврии до Геническа (18/31 октября 1920 г.). Я страшно волновался за брата. Успел ли он проскочить на стрелку или?.. Но возле Геническа оказалась наша пехота, тяжелая батарея и Донская дивизия генерала Абрамова. Они взяли красных в переделку, разгромили, и красные бежали так же быстро, как пришли. Красные были разбиты, но про судьбу брата я ничего не знал.
После упорного боя с красной кавалерийской дивизией мы поняли, что идти атаковать красных у Перекопа мы не можем. Красные навели громадное количество войск, а кроме того, у нас был недохват снарядов и патронов. Это был наш хронический недостаток. Патроны и снаряды мы получали из старых военных русских запасов из Франции, и нам их давали понемногу... Теперь мы были бы рады уйти в Крым.
РОЖДЕСТВЕНКА
Проходом красной конницы до Геническа мы были отрезаны от Крыма, но я почти не волновался. Мы были прекрасной дивизией с хорошим командиром и, так или иначе, сумеем пробиться в Крым.
Было ужасно холодно. Но из-за того, что земля промерзла, идти было легко, не застревали. Мы шли уже не на Перекоп, а на Чонгарский мост. После боя с красной кавалерией мы, не останавливаясь, шли ночь, весь день и всю следующую ночь. Останавливались только для кормежки лошадей. Под утро мы оказались перед селом Рождественкой. Но тут дорогу в Крым нам преградила красная кавалерийская дивизия. Начался бой, который длился весь день, и в конце концов мы не могли оттеснить или прогнать красных.
Стало темнеть, бой постепенно замер. Мы отошли. Но вдруг, откуда ни возьмись, появился батальон корниловского пехотного полка. Они ехали на повозках и направлялись в Рождественку, занятую красными.
— Эх, кавалерия, слабо, значит? Мы должны вам подмогнуть? — иронически кричали нам Корниловцы.
Они это сделали крайне просто. Из-за холода красные, думая, что они нас окончательно отбили, не выставили охранения. Очевидно, все жались к теплым хатам. Корниловцы, никого не встретив, въехали в село, доехали до главной площади, слезли с повозок, выстроились развернутым фронтом. Дали залп по хатам в одну сторону, еще один залп, прокричали “ура”, повернулись кругом и дали туда два залпа и прокричали “ура”. Этого оказалось вполне достаточным, чтобы привести в полную панику прекрасную красную конную дивизию, которая еще час назад выдержала все наши атаки.
Услышав залпы и “ура”, мы на рысях пошли в Рождественку и наткнулись на спасавшихся красных кавалеристов. Они были всюду: на улицах, в садах, в амбарах, в хатах. Батарея взяла семнадцать пленных, вовсе их не отыскивая, они сами натыкались на нас. А сколько взяли полки, которые шли перед нами?
Я тоже взял пленного. Смертельно усталый, я вошел в дом, указанный квартирьером, и увидал винтовку и шашку, прислоненные в углу.
— Где он?
Хозяйка молча указала на громадную печь.
— Выходи оттуда, — сказал я грозным голосом.
Появился трясущийся кавалерист. В это самое время вошел капитан Малов.
— А, красный? Сейчас мы тебе выколем глаза и отрежем нос.
Тип затрясся.
— Laisse donc, Sacha, tu vois qu'il va pisser de frayeur.
— Что ты на меня уставился, как дурак. Поработай немного. Ставь самовар.
Пленный не осознал сказанного, в такой он был панике. Но хозяйка, обрадованная мирным исходом, толкнула его к самовару. Тогда он схватил ведро, налил не туда, куда следует, и залил водой всю хату.
— Ах, паршивец, даже самовара поставить не умеешь.
— Простите, господин офицер, это я от радости ошибся.
Мы очень устали, хотелось спать. Что делать с пленным?
— Полезай на печь и не двигайся. Если ты слезешь с печи ночью, я убью тебя, как собаку, — сказал ему Малов.
Мы легли на лавки и моментально заснули. Пленник легко мог нас зарезать. Но он этого не сделал. Наоборот, как только мы проснулись, он принес воды, чтобы мы умылись, поставил самовар и всячески услуживал.
А вот об его коне мы спросить не догадались, только сейчас, печатая это, вспомнил о коне. Поздновато.
Опять горнист трубил поход и, вероятно, бой. К Рождественке приближался красный кавалерийский корпус. Мы пошли ему навстречу.
Взвод нашей батареи встал на возвышенности. В долине перед нами наступали полки, а на той стороне, на возвышенности, открыли огонь три красные батареи. Конно-горная занялась одной из них, мы заставили замолчать другую. Но в это время произошла знаменитая атака кавалергардов на центр красной кавалерии, и мы увлеклись и стали им помогать, обстреливая красную конницу. Этим воспользовалась третья красная батарея. Она взяла наш взвод под обстрел. Две шрапнели лопнули сзади нас, две другие впереди. Вилка. Нужно было ожидать, что следующие будут по батарее.
Я крикнул моему соседу, поручику Меншикову, чтобы он скорей скрылся за щит орудия, и сам побежал к своему орудию, и только наклонил голову за щит, как над нами лопнули четыре шрапнели. Меншиков, не успевший скрыться, и один солдат моего орудия были ранены, а коновод моего орудия, Чудук, был убит шрапнельной пулей в висок. Он упал, но лошадей не распустил. Так он нес службу даже после смерти. Я убедился, что он крепко держит лошадей, и оставил его держать. Орудия же пошли врозь в поводу, чтобы избежать дальнейших потерь. Но к нашему изумлению, красная батарея больше не стреляла. Оказалось, что другой взвод нашей батареи видел огонь красной батареи и поспешил подавить ее.
Когда я вернулся взять у мертвого Чудука повод Андромахи, то должен был с силой разжать его руку. Мы взяли тело Чудука, чтобы похоронить, но так как мы все время шли, то похоронили его только в Крыму, на хуторе близ Юшуни. Сколотили гроб, похоронили. Каждый прочел те молитвы, которые помнил. Это было трогательно. Не всякому и такие похороны доставались. Сделали из досок крест и чернильным карандашом написали имя. Дождь вскоре, вероятно, смыл надпись. Мать напрасно ждала его возвращения.
Мы отбросили, но не уничтожили красную дивизию. Очевидно, перед нами находились массы красной кавалерии, вероятно, вся армия Буденного. Если бы он лучше ею управлял, он не пустил бы нас в Крым.
Мы решили, благо путь был свободен, идти в Крым. Конечно, красные все сделали, чтобы нас туда не пустить.
ВЕРНОСТЬ ПЛЕННОГО
Я вернулся в хату за вещами. Мой пленный меня с нетерпением поджидал.
— Вы уходите? Не оставляйте меня здесь. Возьмите меня с собой.
Я был в затруднении. Стеснительно обладать пленным. Что я с ним буду делать? Он не был крестьянином, вероятно, фабричным.
—Знаешь что, красные вскоре придут сюда, останься в этой хате и дождись их.
—Нет, я боюсь остаться. Случайно один из ваших заглянет сюда и меня расстреляет... Затем мне вовсе неохота возвращаться к красным, для которых я стал подозрительным. Кто их знает, как они меня встретят?
В этом он был прав. Но верность моего пленника меня очень стесняла. Как от него избавиться?
— Тогда спрячься в саду, и ты скажешь, что сидел там во все время нашего здесь пребывания.
—Нет, нет. Мне повезло, что я попал к вам, и я не хочу с вами расставаться. Другой бы меня просто пристрелил.
—Пожалуй, ты прав, но пойми, что мне некогда с тобой цацкаться. Будут бои. А мои солдаты не захотят тебя принять, потому что ты буденновский кавалерист. Оставайся, это самое простое, что ты можешь сделать.
Наконец, обманом, я удрал от своего пленного, оставив его на произвол судьбы. Но раньше этого я снял с него его шпоры. При случае я говорил, как бы нехотя:
— Шпоры эти я снял с буденновского кавалериста... Это было под Рождественкой, были жестокие бои...
В общем, я не врал, но это произошло совсем иначе, чем можно было подумать. А вот коня его я проворонил и седло тоже.
НА ЧОНГАР
Дорога в Крым была как будто свободна после боев у Рождественки, но нужно было поспешать, потому что красные, конечно, приложат все усилия, чтобы преградить нам путь. Поэтому мы шли опять день и ночь, нигде не останавливаясь на ночлег. Было холодно, снегу не было. Иногда днем значительно теплело, но ночью был жуткий холод.
Кроме орудия, меня назначили следить за обозом. Я часто останавливался и пропускал обоз мимо себя. Считал повозки, следил за тем, чтобы грузы были равномерно распределены и чтобы солдаты не спали на повозках. Это утяжеляет повозки, и солдат может легко замерзнуть. Как-то ночью проверил повозки. Все было в порядке. Тогда мне пришла мысль сделать самому то, что я запрещал другим. Я решил поспать на повозке. Выбрал наименее нагруженную, прицепил Андромаху и завалился на повозку. Но раньше, чем заснуть, удивился, что повозка идет пустая. Стал шарить рукой, чтобы узнать, что на ней находится. Моя рука встретила ледяную руку. Это был труп Чудука, про которого я забыл. Я соскочил с повозки, спать расхотелось. Я сел на Андромаху и догнал орудие. Возчик рассказал солдатам. На следующий день я услышал шепот между моих солдат:
—Поручик Мамонтов по ошибке лег рядом с Чудуком.
—Плохой признак... Мертвый его позвал.
—Вот увидите, в одном из следующих боев...
Я старался себя убедить, что это глупости, а все же было неприятно.
Из-за холода походы казались бесконечными. Мы все шли, Крым как будто уходил от нас. Мы шли не на самый Чонгар, а на оконечность северного лимана Сиваша. На деревню Ново-Троицкую. Чтобы перехватить путь у идущих нас отрезать красных.
В течение дня сильно потеплело, то есть не было так холодно. Отдельные наши части из Таврии сходились вместе. Образовалась очень внушительная колонна. Тут были кавалерия, пехота и артиллерия. С такими силами мы, конечно, пройдем в Крым, даже если красные дойдут раньше нас к Сивашу.
Подошли и красные. Но пока что это были разъезды, хоть и с пулеметами. Они не решались нападать на нашу громадную колонну, но забегали вперед и вбок и строчили из пулеметов. Помню один случай. Красный разъезд затаился на хуторе, шагах в четырехстах от нашей колонны, и, не смолкая, строчил из пулемета. Но наводчик волновался, и был малый недолет. Наша батарея шла как раз мимо. Пыль от цепочки пуль была ясно видна шагах в тридцати от нас. Мы почему-то не реагировали и шли. Стоило ему поднять прицел на одно деление, и пули были бы на батарее. Наконец все же какая-то батарея решилась, снялась с передков и послала в хутор несколько низких шрапнелей. Стрельба тотчас же смолкла. Давно бы так.
Наконец мы дошли до деревни Ново-Троицкой и увидели Сиваш. В это же самое время подошли и красные, которые должны были нас отрезать от Сиваша. Слишком поздно. Произошел короткий бой, в котором мы участия не принимали. Красных отбросили, и все успокоились.
Наша батарея встала на юго-восток от деревни, возле дороги. Колонна остановилась.
НОВО-ТРОИЦКАЯ
Офицеры нашей батареи и многие солдаты ушли в деревню, шагах в трехстах, искать съестного. Я же почему-то остался на батарее. Вдруг я услышал частую и близкую стрельбу. Судя по звуку, стреляли в нашу сторону, то есть красные. Но видеть я ничего не мог — высокая сухая трава загораживала от меня то, что там происходило. А происходило скверное. Я оглянулся и увидел, что я единственный офицер на батарее. Проскакал всадник и крикнул мне: “Красные!”. Тогда я решился. - Батарея к бою! Направо марш. Стой. С передков. Солдат на батарее было мало. Потому я собрал их всех к трем орудиям, прибавив к ним ездовых. Не загорелась бы сухая трава от выстрелов...
—Прямо на стрельбу. Прицел 20, трубка 20. Первое, второе, третье. Первое, второе, третье!
Трава, к счастью, не загорелась. Стрельба в нашу сторону смолкла, как по волшебству, и даже раздались отдельные ружейные выстрелы от нас к ним. Мы все привыкли по слуху определять, куда и кто стреляет.
Появился запыхавшийся от бега Шапиловский. Я думал, что он меня разнесет за стрельбу вслепую и без его приказания. Но он кивнул мне головой и крикнул:
— Продолжайте, так хорошо.
Я прибавил слегка прицел — ведь красные бегут — и выпустил еще три очереди. Стрельба наших усилилась, заработал наш пулемет, и все снова смолкло.
— Отбой.
Появился начальник штаба нашей дивизии, верхом.
— Вы очень вовремя открыли огонь, — сказал он Шапиловскому. — Благодаря вам их внезапная атака не удалась. Поздравляю вас с точной пристрелкой.
— Хм... — ответил Шапиловский и скосил глаза в мою сторону.
Наши офицеры прибежали один за другим и рассказали, что произошло. Успокоенные тем, что в предыдущем бою красных, видимо, отбросили, наши расположились бивуаком и стали закусывать. Охранения, конечно, не поставили. Этим воспользовался красный батальон и, прикрываясь несжатой полосой кукурузы, подошел вплотную к нашим и внезапно атаковал их. Поднялась паника, и наши побежали. Но в это самое время прилетели мои шрапнели и по чистой случайности поразили красных, а не наших. Две низкие шрапнели разорвались очень хорошо и на глазах у всех свалили нескольких красных пехотинцев. Красные замялись, наши приободрились, и красные побежали в ту же кукурузу, откуда пришли. А наши стали их преследовать. Вот и все.
Обозненко не хотел верить, что я ничего не видел и стрелял на слух.
Человек восемь наших офицеров собрались группой, открыли консервы “корнед-биф”, как вдруг над нами разорвалась на этот раз красная низкая шрапнель, самая смертоносная, и окатила нас всех конусом пуль. По дикому счастью, никто не получил царапины, а теоретически мы все должны были быть убиты. Красные тоже стреляли на слух, не видя батареи, но по слуху подозревая ее позицию. Они не видали блестящего результата своей стрельбы и огня не повторили. Мы все же быстренько разошлись, Мы пошли вдоль Сиваша на Чонгарский мост. Одна красная батарея стреляла прекрасно. Она до самой темноты преследовала нашу колонну, оставаясь сама невидимой. Только сумерки заставили ее замолчать. Стрелял, конечно, офицер, он хорошо применял гранаты с замедлителем, чего солдат бы не сумел.
Капитан Деревянченко, пулеметчик конно-горной, был ранен осколком гранаты в живот, рана почти всегда смертельная. Его провезли мимо меня. Я ему что-то сказал. Он не ответил, но взгляд его говорил, что он понимает, что это конец. В темноте мы прошли предмостное укрепление Чонгарского моста. Были хорошие окопы с проволокой, и заняты нашей пехотой. Мы перешли мост. Наконец-то мы были в Крыму.
Я крепко заснул в седле, и благодаря холоду Андромаха прибавила шагу и завезла меня в гусарский полк, шедший впереди нас. Проснувшись, я никого не узнавал.
Меня послали квартирьером на какой-то хутор. Квартирьерство было смехотворное. На наши две батареи дали одну маленькую хату. Все поместиться в ней не могли и постоянно менялись, чтобы погреться. Потому что с наступлением темноты стало дико холодно и поднялся ветер. Я же на правах квартирьера завладел стулом и спал, несмотря на воздух, “где топор вешают”. Бедные наши лошади, некормленые и непоеные, стояли на холоде. Но все же мы были в Крыму. Красным не удалось нас от Крыма отрезать.
ЧИРИК
Нашу кавалерийскую дивизию поставили на отдых в резерв. Наши две батареи стояли на хуторах западнее Чирика. После походов и холода нам казалось, что квартиры замечательны. Тепло, просторно, сытно, и даже книги.
Тут похоронили Чудука.
Со стороны Перекопа раздавался день и ночь, не смолкая, орудийный гул. Нельзя было различить отдельных выстрелов, это был общий гул. Там должно было быть неуютно.
Сиваш отделяет Крым от материка. Это неглубокие морские озера с вязким дном и очень соленой водой. Из-за солености Сиваш не замерзает. Крым соединяется с материком тремя перешейками. Перекоп в 8 верст ширины, Чонгарская дамба и мост и Арбатская стрелка. Средняя ширина Сиваша 12 верст. Но в том, 1920 году в октябре и ноябре наступили сильные морозы, да еще с ветром. Мороз доходил до -17 и даже до -21 градуса по Реомюру. Сиваш промерз до дна, чего никогда не случается. Это очень увеличило наш фронт. Сама природа помогала красным.
Красная пехота перешла по льду на Чувашский полуостров и ночью захватила там наш конный разъезд-охранение. Тут погиб с эскадроном Сумских гусар мой дядя Николай Саввич Мамонтов. Но тогда я этого не знал.
Нас подняли по тревоге, и мы пошли на Чувашский полуостров. С рассветом произошел бой. Мы согнали красную пехоту, она ушла на лед Сиваша, где наша кавалерия их преследовать не могла — лошади скользили на льду. Лед был до дна. Даже наши гранаты не вызывали столба воды, как обыкновенно. Мы отошли, и ночью красная пехота снова перешла Сиваш. Снова бой, и опять мы их отогнали на лед.
На берегу Сиваша стояли наши орудия без запряжек. Артиллеристы просили перевезти орудия дальше от берега, что мы и исполнили нашими запряжками. Какая-то пехотная часть нас тут сменила, а нашу кавалерийскую дивизию двинули к Перекопу. Крым горист к югу, а на севере очень плосок и низок. Солончаковые степи, без деревьев, без ручьев и рек. Селения очень редки.
ПЕРЕКОП
Окопы на Перекопе были хороши и даже с проволочным заграждением. Но опять наши штабы забыли, что имеют дело с живыми людьми. Ни землянок для людей, ни складов, ни дров, ни колодцев предусмотрено не было. Стоял один-единственный громадный стог соломы. Но его заготовило не интендантство, а жители. Мы к этому стогу и притулились. Стог спасал нас от ветра и отчасти от холода, служил для кормежки лошадей и для топлива, когда это было возможно. Он даже служил нам наблюдательным пунктом для батареи. Воды не было. Лошади и мы должны были есть снег, а его было мало.
Сколько времени мы пробыли в боях на Перекопе, не могу в точности сказать. Был один сплошной и очень упорный бой, днем и ночью. Время спуталось. Может быть, всего несколько дней, вероятнее, неделю, а может быть, и десять дней. Не знаю. Время казалось нам вечностью в ужасных условиях.
Красные были, понятно, в таких же плохих условиях. Но у них было громадное преимущество в количестве войск. Части сменялись и отходили на отдых, чего у нас не было. У нас дрались бессменно все те же части, и утомление доходило до апатии. Спали мы следующим образом: каждый вытягивал из стога как можно больше соломы, и все падали в кучу и покрывались соломой. Каждый старался залезть в серединку кучи. Спали 20 минут, потом кто-нибудь будил всех и начинали танцевать, чтобы согреть онемевшие члены. Потом опять падали в кучу и спали еще 20 минут. А иногда из-за боя совсем не спали.
Батарея стояла в низине недалеко от стога, полускрыта от глаз противника. Окопы были от нас в ста шагах.
Мы испытывали чувство голода и жажды. Есть было нечего, а вместо воды ели снег. Мои валенки приобрели громадное значение. Под английскую шинель я напихал соломы на грудь и на спину и стянул ремнем, чтобы не вываливалась. Понятно, все эти дни не раздевались и не мылись. Вшей хоть отбавляй.
Красные стянули громадные силы, не считаясь с потерями. Артиллерия их гудела день и ночь. Снаряды с визгом проносились над нашими головами. Атаки следовали одна за другой. Я был свидетелем, как целая бригада красной конницы атаковала окопы и вся погибла на проволоке. Они не отступали, кричали и махали шашками, а их косила наша картечь и пулеметы. Наши смеялись над красными, но меня это испугало. С войсками, которые гибнут, но не отступают, они нас прорвут рано или поздно. Казалось, что красные кавалеристы были или пьяны, или под наркотиками.
Мы все стали нервничать. Я видел, как Обозненко “кланялся” пролетающим снарядам, чего он никогда не делал. Были потери и у нас, и у конно-горной. Раз нашей кавалерии пришлось загонять нашу же пехоту обратно в окопы, которые она хотела покинуть. Тоже нужно их понять. Бессменно сидеть под сильным огнем, в мороз, без пищи — можно впасть в отчаяние.
Было несколько линий окопов, и иногда мы все же меняли позиции и отходили на следующую линию. Очевидно, когда красная артиллерия разбивала проволоку и окопы. Но перемена позиции не вносила долгого облегчения. Красные подходили и подвозили артиллерию, и атаки снова начинались.
Как-то ночью я почувствовал, что меня теребят за ногу. Я поднял голову. Один из солдат моего орудия, приложив палец к губам, манил меня. Обеспокоенный, я последовал за ним. Вдалеке от всех, в дыре, солдаты моего орудия сварили суп из снега и барана, которого они достали кто их знает как и где. Варили они суп в ведре, из которого поили лошадей, не очень чистого, но, ах, как он был вкусен, этот суп! Черпали по очереди ложкой из ведра. Я был очень тронут тем, что мои люди не стали есть без меня, а позвали. Обыкновенно в такие трудные моменты люди становятся эгоистичными. Я почувствовал дружескую связь с моими людьми, и это чувство было приятно.
МАЛЫЙ ПОДВИГ
Мы собирались отступить на новую позицию. Полковник Шапиловский позвал меня.
— Поручик Мамонтов, я даю вам приказание найти еды для батареи. Мы голодаем.
— Слушаюсь, господин полковник, но скажите, где я должен ее искать?
Жестом руки я указал на пустынную равнину.
— Это ваше дело. Купите, украдите, ограбьте, делайте что хотите, но достаньте нам еды. Вот все деньги, которыми располагает батарея. Тут двести тысяч. При обесценении денег это немного, но больше у меня нет. Идите и не возвращайтесь без еды. Это приказание.
Это была трудная миссия. Я сел на Андромаху, взял двух солдат с собой и отправился, сам не зная куда. Как богатырь в старой былине. Немного дальше был довольно большой хутор. На дворе расположились кавалеристы. Я обратился к хозяину хутора. Он безнадежно махнул рукой. — Вы же видите, что творится!
Я видел и понимал. Но вдруг я увидел громадную свинью.
— Продай мне свинью. Все равно ее у тебя заберут, а я дам тебе деньги.
— Не хочу я ваших денег. Они больше не имеют цены. Это единственная свинья, которая у меня осталась.
— Посмотри, свинья ранена, она все равно сдохнет.
Свинья была действительно ранена пулей, но очень легко.
Я нарочно преувеличивал.
— Нет, нет. Не хочу.
Ситуация была нелегкой. Что тут поделаешь? В этот критический момент я получил помощь... от красных. Да. Они стали обстреливать хутор шрапнелью. Я заметил, что крестьянин обалдел от страха. Нарочно я еще увеличил его панику. Мы-то на шрапнели едва реагировали, так привыкли.
— Ты видишь, что все пропало! По крайней мере, ты сохранишь деньги.
И почти насильно я втиснул пачку денег ему в руку.
Теперь я стал владельцем свиньи. Но нужно было еще ее взять и охранить от притязаний кавалеристов. Это вовсе не было просто. Свинья очень резво бегала. Я попросил у кавалериста одолжить мне винтовку, чтобы пристрелить свинью, и промазал в двух шагах. Свинья от меня, я за ней, кавалерист за мной, чтобы отобрать винтовку. Потому что пули начали свистеть кругом и наши отходили. Надо было торопиться.
Кавалерист взял свою винтовку и пристрелил свинью. Один из моих солдат перерубил ее шашкой надвое, потому что поднять ее целиком было бы невозможно — она была громадная.
Я послал одного из моих людей за повозкой, но было уже слишком поздно. Мимо хутора уже шли рысью последние повозки, и пули зачастили. Неужели бросим свинью? По счастью, я увидал удиравшую нашу дивизионную кухню. Я вскочил на Андромаху и погнался за ней. На мое приказание остановиться и заворачивать повар не реагировал и продолжал нахлестывать. Тогда я вытащил револьвер, и это сразу помогло. Я привел кухню к свинье и общими усилиями мы ее погрузили и удрали почти самыми последними. Уже закрывали колючую проволоку рогатинами. Мы отыскали батарею. Я поставил своих двух людей сторожить свинью, а сам явился к Шапиловскому.
—Господин полковник, я нашел свинью.
—Какого размера?
—Громадная.
—Браво. Я же знал, что вы достанете. Хватит и для конно-горной?
— Вполне.
— Возьмите людей, чтобы они охраняли кухню, пока она сварит суп, а то разворуют мясо. Все одичали от голода.
Я расположил кордон охраны вокруг к