Все герои сидят, как на читке, на стульях. И, как на читке, читают, как на читке, с листа.
Лена. Он постоянно шутит про секс. Я ему говорю: не шути, не смешно же! А он всё равно шутит. И каждый раз не смешно. У самого стоит две минуты, быстростел хренов, а пошутить – это всегда пожалуйста.
Коля. Молодой был – постоянно спал с бабами из жалости. Или из скромности, хрен разберешь. Заводские клуши даже в очередь выстраивались. Слава пошла, что я женщин в соку люблю. Клеит меня тётька-тётькой, с гулькой и пахнет «красной москвой», в мамы годится, а я не могу послать, как в том анекдоте – «ебу и плачу». Они жалкие такие, никто им не дает, а я вроде гуманитарной помощи. А потом женился – отпустило, кольцо покажешь – разбегаются.
Мария. Я когда кончаю, всегда плачу. Ничего не могу с собой сделать – плачу, как восьмилетняя дура над первой двойкой. Мужчины никогда этого не понимают. Сразу начинается: «я что-то не так сделал?». Идиот, ты тут вообще не при чём! Просто чувство единения с пространством вдруг сменяется на чувство словно всё добро ушло из мира.
Максим. Мы как-то с пацанами напились и сняли чику. Типичную такую: крашеная девчонка-дрыщ. И поехало. Вот только в итоге дрочил я не на девочку, а на друга. Он спьяну не дотупил, и слава богу. Теперь я стараюсь об этом не думать. Иногда мне ваще кажется, что я в принципе стараюсь не думать.
Мария. Не встречала еще людей таких, которые о сексе могут не пошло разговаривать. Для меня это абсолютно табуированная тема. Вместе с футлобом и политикой. Про футбол мне сказать нечего, а политика приводит к скандалам. Про секс – пошло. Поэтому приходится говорить про погоду, искусство и еду.
Лена. Я гражданка толерантная, но ё-моё, иногда даже я не понимаю всех этих фишек нашего времени. Захожу вчера в школьные товары, за тетрадкой, расплачиваюсь и чую, что на витрине чё-то не то. Фокусируюсь такая, смотрю – между ластиками и дневниками полочка, с презиками, и на каждом написано: «мой первый презерватив». И тут я не поняла. Я не поняла, товарищи, это что ещё блять такое?
Коля. Это странное ощущение, когда спишь с любимым человеком, и не можешь заснуть. Ворочаешься, ворочаешься. То так обнимешь, то так пристроишься. Неудобно. Ну неудобно нихрена. И я однажды понял, понял блин что это такое на самом деле. Мы же все одиночки, и одиночками помрем. А тут – вроде такая возможность слиться с кем-то, стать одним организмом. И ты близко, дышишь в затылок, и всё равно чувствуешь, что вот – твое тело, а вот – чужое.
Мария. У Чернышевского в романе вообще втроем жили. Сожительствовали. То к одному бегала, то к другому. Читали же в школе, все помнят. Ничего такого.
Максим. В самом сексе уже есть доля насилия, нет разве? Ты типо подчиняешь себе другого, как его, субъекта для решения своих сексуальных задач. О как сказал! Ну вот. Да и оргазм – это же больно. Все маньяки были помешаны на сексе, известное дело. Ну возбуждались они только от странных вещей, ну чё поделаешь. Такая жизнь.
Мария. В детстве я дефлорировала семя сама. Огурцом. В ванной. Надела на него презерватив и воткнула в себя. Было очень больно. Но я терпела, ничего. Это потому что я не хотела быть чей-то. Девчонки в школе рассказывали, что ребенок будет всегда на первого похож. На твоего первого. И что ты не забудешь этого никогда, и это всегда будет с тобой, как тебя девственности лишили. И что всегда будешь принадлежать этому первому человеку. Даже на каком-то физическом уровне. А я хотела быть только своей. Сама себе хорошая. Ну и сделала. И совсем не жалею.
Максим. Меня до сих пор трясет, когда вспоминаю. Пришел к ней домой, обувку снял, прошел в комнату. Там она. На кровати разложилась и лепестки роз вокруг себя разложила. Ну только эти лепестки натурально выглядели как говно какое-то с красным оттенком, как какие-то протухшие корки, а еще свечки такие маленькие рядом поставила. Я захожу, меня чуть не выворачивает, а она смотрит на меня, как жаба, и говорит: «это будет самая сексуальная ночь в твоей жизни». И в это время одна свечка сползает с одеяла, и оно загорается. Эта дура ничего не замечает, продолжает говорить: одеяло горит, я стою в проеме двери… Короче, потом я сбежал. Но где-то на последнем пролете совесть замучала: вернулся, помог затушить всё.
Коля. Я никогда не платил за секс. Ни разу. Правда, в студенчестве был у меня странный период. Я не мог ни с одной девушкой общаться нормально. С каждой представлял это. Как бы это сказать, я не был гармональным психом каким-то, просто ЭТО мне казалось единственным нормальным способом разговора для меня доступным. В обычном разговоре, когда люди обмениваются звуками и словами, я не мог присутствовать весь, я выпадал из ситуации, мне хотелось пробиться к человеку, но мешали слова. Лес слов, в котором можно заблудиться. Молчать тоже как-то не выходило: чувствуешь себя должником. Тебе сказали сотню предложений, и ты должен сказать в ответ, иначе ты вроде как жадина получаешься.
Лена. В 15ть лет я была жирной мелкой скотиной. В 16ть тоже особо ничё не поменялось. Думала – старой девой помру. Думала – ну хоть кто-нибудь! А потом посадила себя на гречку, на полгода. А потом стала со всеми гулять. Ну гулять, гулять. Не по улице – в другом смысле.