Я не могу выйти на контакт с персоналом станции. Я не могу вызвать подмогу. Я не могу покинуть станцию.
Остается только ждать, причем я даже не могу утверждать, что время работает на меня. Положа руку на сердце – черт его знает, на кого оно работает.
Так ни до чего и не додумавшись, решаю поспасть. Два часа сна – это самое правильное в данной ситуации, это то, что мне нужно. Свет не гашу – мне он не мешает, а если кто-то из геологов выйдет наружу, то сразу увидит, что я их жду.
Шаги раздаются около пяти часов утра. Кто-то идет вдоль западной стены модуля, идет медленно и размеренно. При такой температуре, как сейчас, снег под ногами человека даже не скрипит, он свистит, пронзительно и нестерпимо. Сказать откровенно – звук омерзительный.
Просыпаюсь мгновенно. Руки на автомате выполняют необходимые действия – включают мультирегистратор, снимают с предохранителя оружие.
Я вскакиваю с дивана, подхожу к двери.
Тишина.
Протягиваю руку и несколько раз щелкаю выключателем, сигнализируя «я здесь, я вас жду». Мигание света в иллюминаторах не может не привлечь внимания.
Тишина.
Тот, кто подошел к станции, замер, затаился. Он ждет, но чего? Он меня боится? Или он боится войти на стацию? Если так, то почему? Что его пугает? А может быть, там вообще никого нет и мне все чудится?
Проклятье, терпеть не могу задавать самому себе такие вот вопросы, но всегда их задаю…
Некстати в памяти всплывает история с Кривцуном и Гельфрейхом, случившаяся пару лет назад. Двое техников остались во время недельной пересменки на старой, еще советской закладки, станции «Полюс недоступности» налаживать новый комплекс жизнеобеспечения. На третий день от них поступил сигнал бедствия. Бригада спасателей прибыла на станцию через семь с половиной часов. Они нашли до безумия напуганного Кривцуна, забаррикадировавшегося в техническом отсеке, и не нашли Гельфрейха, причем вся одежда немца, включая даже нижнее белье, была аккуратно разложена в шкафу.
Кривцун находился в состоянии буйного помешательства, все время пытался забиться куда-нибудь в укромное место – под стол, под кровать, и постоянно говорил о том, что «Она позвала Отто. Отто придет за мной!». Поражение психики техника было столь необратимым, что врачи оказались бессильны.
А тела Отто Гельфрейха так и не нашли, и теперь новички с подачи досужих журналюг рассказывают друг другу историю о Ледяном Отто, вечном бродяге, затерявшемся среди бескрайних снежных просторов материка. И если кому-то из полярников в метели вдруг привидится фигура голого человека, бредущего через сугробы, это значит, что он скоро сойдет с ума или погибнет.
Снег за стеной пронзительно взвизгивает, потом снова и снова. Нет, ничего мне не почудилось. Здесь он, здесь!
Выключаю свет, поворачиваюсь к большим овальным иллюминаторам холла – и замираю.
Он стоит и смотрит на меня, упершись руками в стекло. Лица не видно, различимы лишь угольно-черные провалы глазниц и яма рта.
Включаю свет – он шарахается прочь и быстро уходит из светового пятна, но я успеваю заметить, что мой визитер был без верхней одежды…
* * *
Каюсь, я поддался эмоциям и совершил профессиональную ошибку. Едва заслышав шаги, нужно было залезать в «кот», брать парализатор и выходить наружу. Нужно было задерживать того, кто приходил к модулю, обездвиживать в случае сопротивления, затаскивать внутрь и тут уже разбираться, кто, что и как.
Но шеф или русский народ правы – у страха глаза действительно велики. Я испугался, промедлил, и он – или она? – вновь сумел уйти.
Завариваю кофе. Сна теперь ни в одном глазу – меня буквально трясет от нервного возбуждения. Нужно перекусить и сделать витаминную инъекцию. Транквилизатор тоже не помешал бы, но я боюсь, что он снизит восприимчивость, а это мне сейчас ни к чему.
Черт, где же коптер? Нет, вру, сейчас меня более всего волнует совсем другой вопрос – почему тот, кто приходил, был не одет? Я не сумел догнать его – пока одевался, пока выбирался из шлюза, он успел укрыться в трещине и запереться. Я вновь стучал в дверь, но безрезультатно.
От станции до трещины довольно прилично, метров триста. Преодолеть это расстояние без специальной экипировки при температуре ниже минус семидесяти без ущерба для здоровья проблематично. На такое может пойти только ненормальный. Или застигнутый крайними обстоятельствами. Но эти самые крайние обстоятельства подразумевают, что человеку нужна помощь, а мой визави от помощи бегает.
Он меня боится?
Есть еще пара волнующих меня вопросов: почему он один? Или они ходят сюда по очереди? Но это вопросы второй очереди, с ними будем разбираться позже.
Глотаю горький кофе, морщусь – дешевая синтетическая гадость. А у Вики есть настоящая арабика, ароматная, горячая, терпкая, как сама Вики…
Вместе с раздражением приходит понимание – чтобы получить ответы на большинство вопросов, нужно садиться в засаду. Иного выхода нет.
Что ж, это вполне реально и выполнимо. Я размещусь у входного блока трещины и буду ждать. Аккумуляторы «кота» зарядились, их хватит на пять-шесть часов. Решено, выступаю через полчаса, а сейчас – бриться, чистить зубы, умываться. То, что здесь в это время года не бывает рассвета, вовсе не повод уклоняться от ежеутренних ритуалов, да и шеф не зря говорит: «Солдат шилом бреется, дымом греется, а всех удалей». Я вовсе не солдат, совсем не солдат, но то, что русские именуют странным словом «удаль», мне сейчас не помешает.
Открываю дверь в санблок, смотрю на свою физиономию в зеркале. Физиономия мне категорически не нравится – мешки под глазами, уголки рта сползли вниз, а главное – в глазах читается какая-то пугающая безысходность, как у брошенной собаки.
Чтобы подбодрить себя, вслух произношу:
– Все нормально, Йохан…
Звуки собственного голоса неожиданно пугают – сердце колотится в ушах зулусским барабаном, спина холодеет.
К дьяволу все! Пускаю воду, достаю из несессера зубную щетку (руки не дрожат, не дрожат!), тюбик с пастой. Над моим левым плечом через незакрытую дверь видно самый дальний иллюминатор холла. Я чищу зубы и в какой-то момент понимаю, что у этого иллюминатора с внешней стороны стоят два человеческих силуэта – и наблюдают за мной…
* * *
Я едва не погубил все – себя, дело и этих несчастных. Переоценка сил зачастую страшнее малодушия.
Вывалившись наружу в одном форменном шерстяном комбинезоне, с пеной от зубной пасты на губах и со парализатором в руках, я бросился в обход модуля, выкрикивая что-то бессвязное. Мне удалось заметить, как они, нелепо раскачиваясь и размахивая руками, ковыляли к трещине. А потом холод сковал меня незримыми цепями так, что я потерял способность двигаться. Минус семьдесят два – это очень серьезно.
Дыхание со свистом вырывалось изо рта, все вокруг окутывал пар. Я потерял ориентацию в пространстве, перестал понимать, где я нахожусь и что происходит. Сознание угасало. По его краю скользнула мысль, что я попал под низкотемпературный удар и без сторонней помощи погибну в течение нескольких минут.
Вспомнились строки из «Наставления по технике безопасности при выходах за пределы помещений в период низких и сверхнизких температур»: «При температуре ниже минус 70 °C пребывание на открытом воздухе более 10–15 минут даже в специальной климатической одежде затруднено из-за опасности обморожения конечностей и дыхательных путей. Так, при температуре минус 70 °C и ветре 5 м/сек уже через 10–13 секунд обнаженные кисти рук начинают сильно болеть, а через 35–40 секунд наступает онемение. Теплопотери с поверхности органов дыхания возрастают в несколько раз за счет нагревания морозного воздуха и его увлажнения, поскольку в Центральной Антарктиде абсолютная влажность воздуха в зимний период приближается к нулю». Там еще что-то было про обморожение связок и легких, про мучительный кашель и немедленную госпитализацию.
В моем случае никакой госпитализации не ожидалось. Было больно, болел каждый палец, каждый сустав, словно их сжимали в тисках, и я кричал от этой боли, но внезапно боль ушла, пар развеялся, и я увидел в вышине полупрозрачные сполохи полярного сияния, а сквозь них – звезды, холодные и немые. Они были похожи на глаза давно умерших людей, и в их взглядах я прочел укоризну и сожаление.
«И мы были как ты, и ты будешь как мы», – словно бы говорили мне они.
Руки, ноги, лицо, шея – все онемело. Темнота, косой луч прожектора, чуть светящиеся снега и тонкий свист ветра, точно где-то далеко одинокий музыкант играет на флейте. Произведение, которое он исполняет, называется «Симфония последнего вздоха». Те, кто его слышал, как правило, не могу наградить исполнителя аплодисментами.
Визг снега ударил по ушам, прервав агонию. Он приближался, медленно, но неотвратимо. А потом надо мной возникло человеческое лицо. И увидев его, я закричал уже не от боли, а от страха.
И этот страх вернул меня к жизни, этот страх по каким-то неведомым мне нервным окончаниям передал сигнал надпочечникам, и те выбросили в кровь такую дозу адреналина, что организм ожил, скованные холодом мышцы заработали и я, полумертвый, вскочил и бросился прочь.
Я бежал потому, что у человека, который подошел и нагнулся надо мною, было съедено лицо, а в раскрытом рту отсутствовал язык…
* * *
Наступает вечер. Я вроде бы пришел в себя, но следует признать – выжил я чудом. Руки и ноги сильно обморожены, ледяной воздух сжег гортань и, кажется, пострадали легкие.
Я принял лошадиную дозу витаминов, противовоспалительных и активизирующих регенерацию тканей препаратов и обезболивающих. Терпеть не могу делать инъекции самому себе, но тут у меня просто не было выбора.
Голова гудит, как трансформатор. Связи нет. Минут пятнадцать назад станцию ощутимо тряхнуло, и несколько секунд спустя пришел низкий подземный рокот – где-то произошел термовзрыв, довольно редкое явление, когда под воздействием низких температур ледниковый панцирь материка прорезает новая трещина.
Положение мое – хуже не придумаешь, но страха за себя я не испытываю. А вот то, с чем я столкнулся, пугает. Голые кости черепа, пустые глазницы, струпья почерневшей кожи… Человек с такими травмами не может двигаться, но эти несчастные ходят, совершают какие-то действия, и все это на семидесятиградусном морозе!
Поневоле поверишь в легенду о Ледяном Отто… Что же здесь происходит?
Обидно, что, находясь в одном шаге от разгадки, я так и останусь в неведении. Ошибка, которую я совершил, выйдя из модуля без «кота» и должного снаряжение, едва не отправила меня на тот свет. Теперь остается только лежать и ждать, когда утихнет магнитная буря, и гадать, что произойдет раньше – восстановится связь или прилетит коптер. В любом случае на Центральной знают, что я здесь.
Закрываю глаза. Надо поспать. Говорят, сон лечит. Мне снится бар «Сахара» на Центральной, сетчатые чулочки Вики и родинка над ее левой грудью…
Странный скребущийся звук выдергивает меня из сладкого сонного омута в самый пикантный момент. Несколько мгновений я озираюсь, пытаясь понять, что происходит. Во рту пересохло, голова по-прежнему гудит, руки и ноги плохо слушаются, каждое движение отзывается болью во всем теле.
Непонятные звуки идут от шлюза. У нас в Турку у бабушки был кот Тойве. Когда он точил когти о деревянную табуретку, звук был точно таким же.
Встать я не могу, пытаюсь что-то сказать, крикнуть, но сожженное горло выдает лишь жалкое сипение. Неожиданно внутренняя дверь шлюза вздрагивает от удара – раз, другой, третий!
Видимо, когда я после низкотемпературного удара заползал в тамбур, то не запер входную дверь. Кретин! Э т и – язык не поворачивается называть их людьми – проникли в шлюз и теперь пытаются войти в модуль.
Парализатор. Вон он, валяется посреди холла. Нужно добраться до него раньше, чем о н и разнесут пластиковую дверь. Есть еще СПУ-3, «специальный пистолет универсальный», стреляет в любой среде – и в вакууме, и под водой, и при низких температурах. Четыре ствола, четыре спецпатрона. СПУ в нагрудном кармане «кота». Комбинезон висит в нише у двери. До парализатора значительно ближе.
Сползаю с дивана, кусая обметанные губы. Кисти рук, пальцы – все посинело, распухло. Боль адская. Дверь сотрясают новые удары. Теперь они куда сильнее прежних.
По-пластунски ползу к парализатору. Дверь распахивается в тот момент, когда пальцы правой руки с трудом стискивают его рубчатую рукоять.
Человек со съеденным лицом вламывается в холл, раскачиваясь, словно мы на корабле и море сильно штормит. Он идет ко мне, вытянув вперед черные руки со скрюченными пальцами. Я поднимаю парализатор и стреляю, практически не целясь – раз, другой, третий, четвертый…
Судя по всему, я ни разу не попадаю – он продолжает движение. Штатный СЧС-совский парализатор BW-5М стреляет крохотными гарпунами-генераторами. Каждый выдает электрический частотно-модулированный разряд, приводящий к параличу мышц конечностей и туловища. Двух гарпунов достаточно, чтобы обездвижить крепкого мужчину, три-четыре гарантированно остановят даже человека, находящегося под воздействием боевых стимуляторов или тяжелых наркотиков.
Э т о м у не хватило всей обоймы. Я буквально утыкал его бедра, грудь и живот гарпунами, но он все равно шел и шел, нелепо, с костяным стуком переставляя ноги. Шел молча.
Скрипя зубами от боли, я на четвереньках пополз прочь от него, проклиная шефа, толстого Франсуа и собственную глупость. Судя по всему, е м у нужно то, что сухой язык протокола именует «агрессивными действиями с физическим контактом». Слава Богу, он неуклюж, и я, обогнув стол, успеваю к нише с «котом» до того, как черные скрюченные пальцы дотягиваются до меня.
Отлетает сорванная пломба. СПУ компактен и безотказен. Один его патрон способен завалить полярного медведя или разнести голову белой акуле.
Человек без лица идет на меня в жуткой тишине, и я отчетливо слышу, как скрипят его кости. Желтые зубы, безвольно отвисшая нижняя челюсть, лохмотья кожи на висках, серые лицевые кости черепа.
Кто же сотворил с тобой такое?!
Мой распухший палец с трудом давит на спусковую скобу. Пистолет дергается, звук выстрела мячиком прыгает по холлу. Длинная цилиндрическая пуля вонзается в раззявленный рот и взрывается, разметав е г о голову. Мне в лицо прилетают ошметки кожи, куски замерзших мозгов и какая-то холодная липкая слизь.
Лишившись головы, тело продолжает некоторое время двигаться, механически переставляя ноги. Я упираюсь спиной в стену возле двери – отступать некуда! – и бью е г о ногой в живот.
Обезглавленное тело отлетает, падает на спину, но не затихает, продолжая шевелить руками и ногами в тщетных попытках подняться.
У меня перед глазами плавают темные пятна. Слизь залепила рот, я с трудом стираю ее рукавом и слежу за дергающимся трупом.
О н должен быть мертв! О н умер! Млекопитающие, теплокровные, позвоночные не могут существовать без головы!
Но э т о т… э т а тварь живет. Она сгибает и разгибает конечности, шевелит пальцами. Из рваной дыры на месте шеи течет все та же прозрачная слизь, она уже образовала под трупом целую лужу.
Спохватившись, с трудом отвожу взгляд от ужасного зрелища и, хватаясь за стену, передвигаюсь к тамбуру – нужно надеть «кот» и запереть внешние двери, со следующим гостем я могу и не справиться.
* * *
О н затих лишь спустя полчаса или более. Точное время определить трудно, потому что я в какой-то момент потерял сознание, а когда очнулся, то увидел, что у иллюминаторов маячит неясная тень.
Второй. Движимый каким-то патологическим любопытством, ползу к иллюминатору, опираясь на край дивана, поднимаюсь на ноги и вплотную приближаюсь к стеклу.
Э т о т сохранился куда лучше первого. Искаженное гримасой ужаса посиневшее лицо, ледяные мутные шарики вместо глаз, на теле – порванный во многих местах климатический костюм, шлема нет. Пальцы с сорванными ногтями шарят по стеклу в тщетных попытках прокопать в нем проход и добраться до вожделенной добычи.
До меня.
На голове у н е г о уцелели длинные светлые волосы. В их прядях снег. В нескольких местах волосы вырваны вместе с кусками кожи. Неожиданно понимаю, что передо мною женщина. Это открытие заставляет отшатнуться от иллюминатора. Желудок стискивает спазм, меня выворачивает прямо на диван.
Сил совсем нет. Похоже, дела мои плохи. Нашариваю в бедренном клапане «кота» аптечку экстренной помощи АЭП-М, вытаскиваю, прикладываю к руке. Я берег эту хитроумную штуковину на самый крайний случай, и, похоже, он наступил.
В кожу мне впивается игла анализатора. Приборчик чуть вибрирует, по его торцовой панели пробегают разноцветные огоньки. Что-то чуть слышно щелкает, и я ощущаю, как мне под кожу впрыскиваются препараты. Это не лекарства, это стимуляторы, обезболивающие и активизирующие нервную систему вещества из арсенала боевой фармацевтики. Если кратко, то АЭП-М нашпиговывает меня допингом. Без него совершить задуманное мне никак не удастся.
Голова сразу проясняется, мышцы наливаются силой. Пристегиваю шлем «кота», достаю пистолет. То, с чем я столкнулся на станции номер Двенадцать, несут угрозу. До появления здесь других людей эту угрозу нужно свести к минимуму.
Иду в шлюз, отпираю входную дверь. Сияние в небе стало более насыщенным, его зеленоватые отблески гуляют по снегам, и они напоминают декорации к страшной сказке. С удивлением констатирую, что дышу очень часто, словно собака в жаркий летний день. Странно, а ведь я чувствую себя просто отлично. Все же химия – великая наука!
Итак, к делу. Мне нужно сделать десяток шагов вдоль стены модуля, повернуть и выстрелить э т о й в голову. Затем вернуться, попробовать еще раз связаться с Центральной, подготовить краткий отчет о случившемся, повторить манипуляции с АЭП-М и идти в трещину на поиски двух оставшихся… людей? Пусть пока будет так.
Э т а продолжает царапать иллюминатор. Пожалуй, т о т, что валяется в холле, был посообразительнее.
Поднимаю пистолет – рука тверда, движения четкие, уверенные – стреляю. Голова э т о й разлетается, как тыква после удара бейсбольной битой. Тело валится в снег, начинает копошиться там, словно крот. Замечаю, что стационарный рюкзак климатического костюма приоткрыт и из него торчит странно неуместная здесь брезентовая сумка. Машинально делаю несколько шагов, выдергиваю сумку из зева рюкзака и иду обратно на станцию.
* * *
В тепле труп посреди холла оттаивает и начинает ощутимо пахнуть, но не мертвечиной, уж этого-то запаха я в своей жизни нанюхался, а какой-то кислой дрянью. Так пахнут затхлые пруды и непроветриваемые подвалы.
Накидываю на труп покрывало, ставлю чайник, начинаю изучать трофей. У меня в руках довольно ветхая сумка защитного цвета с латунной застежкой. На сумке нечитаемая надпись латинскими буквами. Открываю клапан – внутри тетрадь, какие-то старинные документы в виде маленьких книжечек, такие были в ходу в ХХ веке. Все очень ветхое и буквально рассыпается у меня в руках.
После нескольких безуспешных попыток достать и прочесть документы принимаю решение оставить это специалистам. С меня хватит тетради. Она сохранилась намного лучше, страницы практически не пострадали, возможно, потому что бумага со специальной пропиткой.
Единственный минус – вся верхняя левая часть тетради залита некой жидкостью, и текст там не читается, строчки просто выело в результате химической реакции.
Пью кипяток, изучаю тетрадь. Судя по всему, это дневник, и ему более ста лет. Написано по-шведски, мелким, но разборчивым почерком. У нас в Турку шведский – практически второй язык, его знает даже бабушкин кот Тойво, так что я читаю без труда. Некоторые страницы содержат обширные лакуны, на других текст сохранился.
…февраля 1938 года
…от хребта …до побережья около трех тысяч километров. На всем протяжении пути – лед, снег, трещины, сугробы и температура ниже минус сорока пяти градусов. Идеальные условия для того, чтобы выстроить здесь тюрьму для особо опасных преступников.
Или хранилище сверхъядовитых веществ. Или микробиологического оружия – у профессора Кранца есть весьма интересные разработки в этой области. Хотя я бы загнал сюда вообще все оружие, созданное человечеством, сложил его штабелями в каверны и полости, запер створы и выбросил ключи.
27 февраля 1938 года
Из-за особенностей рельефа ледник здесь, судя по всему, не имеет тенденции к перемещению в зоны абляции. Таким образом, в районе пересечения сто сорокового меридиана и восьмидесятой широты сформировался очень мощный ледниковый купол, толщина которого доходит до четырех километров.
Каскад трещин позволяет совершать безопасные спуски практически до скального основания материка, хотя такие походы и занимают целый день. Внизу, по сравнению с поверхностью, очень тепло, термометр показывает всего – 7 °C. Я поставил там камеральную палатку и провел в ней ночь, даже не одевая меховых штанов.
Вчера по радио связывался с Гюнтером. Экспедиция Граубе заканчивает работу у горы Минто на мысе Адэр. Их санный поезд по пути к Земле Уилкса, где они собираются сделать измерения магнитных возмущений у Южного магнитного полюса, пройдет через нашу станцию. Это случится через четырнадцать дней. Я отправил Шрадера и рабочих с оборудованием и продовольственными припасами закладывать лагерь для экспедиции будущего года, а сам остался на месте с достаточным количеством еды и теплых вещей.
Немцы – большие аккуратисты во всем, что касается точных дат, с ними приятно иметь дело, и я рад, что Берлинская академия наук пригласила меня в эту экспедицию.
Вообще в том, что немцы восстановили свое государство и рейх занял приличествующее ему место в Европе, я вижу залог будущей политической стабильности континента, и мне кажется, что недалек тот час, когда вокруг Берлина объединятся все цивилизованные европейские государства.
По крайней мере, Граубе рассказывал мне, что у их канцлера – они называют его фюрером – именно такие далекоидущие планы. Граубе заберет меня на своем пути к Южному магнитному полюсу. Я же, ожидая его, намереваюсь тщательно исследовать антарктический грунт с целью выявления здесь реликтовых микроорганизмов…
1 марта …8 год
…большая трещина уступами спускается вниз, а в меньшей, второй по счету, трещине я обнаружил проход, ведущий в ледяной грот. Меня с самого начала насторожил иней, покрывающий своды грота. В свете фальшфейера он казался рыжим мехом какого-то неведомого животного. Тщательно исследовав грот, я наше…
(лакуна)
…вследствие обрушения ледяной стены вскрылась подледная каверна, обширная полость, простирающаяся…
3 марта 1938 год
…возблагодарить судьбу за этот воистину императорский подарок! Это настоящий клад для микробиолога, хотя, я уверен, и зоологи, и ботаники, и представители прочих наук дали бы отсечь себе конечность, чтобы оказаться на моем месте! Убежден, что исследование полости перевернет все представления о жизни на нашей планете в доистории…
(лакуна)
…Полость образует три крупных зала, размеры которых я оцениваю в сотни метров. Высота ледяных сводов варьируется от трех до нескольких десятков метров. Я взял на себя смелость дать залам названия. Первый, самый большой и сухой, получил наименование Хадес, второй, узкий и длинный – Стигис, а третий, самый дальний, наполненный испарениями подледного озера, – Геенна. Как нетрудно заметить, название залов имеет инфернальное происхождение. Впрочем, я не силен в семантике и посему перейду к биологии.
Во всех трех залах очень широко представлены грибы. Плесень покрывает практически всю почву, и даже ледяные стены залов. Во всех образцах грунта, взятых мною в различных точках полости, присутствует мицелий; мне удалось обнаружить несколько десятков плодовых тел высших грибов, с большой долей вероятности относящихся к базидиомицетам.
Растительный мир представлен мхами, похожими на ягельные мхи арктических тундр. Необычайно развит, особенно во втором зале, названном мною Стигис, лишайниковый покров, что является совершенно необъяснимой вещью, т. к. лишайники не могут существовать без солнечного света, впрочем, так же, как и мхи.
Из живых существ мною были обнаружены насекомые, вероятно, имеющие родственные связи со сверчками, клопы рода Pyrrhocoris, многоножки и пауки из семейства Dictynoidea, причем так же, как и в Новой Зеландии, эти пауки здесь тоже ведут социальный образ жизни, образуя колонии с общими ловчими сетями.
Без сомнений, в глубине полости обитают более крупные существа, я практически на сто процентов уверен, что встречу земноводных, пресмыкающихся, а вот по поводу млекопитающих и птиц у меня имеются обоснованные сомнения – науке не известны случаи существования теплокровных в изолированных…
(лакуна)
…во время сегодняшнего спуска в зале Стигис был атакован крупной, до трех метров длины, вараноподобной ящерицей. Пришлось стрелять. Подаренный Граубе Mauser Kurz, хотя и сильно пострадал от влаги, в нужный момент не подвел, и я всадил в тварь все пять пуль. Но и после этого ящерица продолжала двигаться и даже сумела укусить меня, по счастью, лишь оцарапав кожу бедра сквозь плотную ткань комбинезона.
…арта 193…
…они похожи на дипломонадид, а более всего, по крайней мере, визуально, на Giardia intestinalis – та же каплевидная форма «тела», те же жгутики. Если следовать «системе пяти царств» Уиттекера, я бы отнес этих существ к протистам, определив их в простейшие саркомастигофоры. Однако удивительная особенность образовывать колонии периодические наводит меня на мысль, что они могут относиться и к…
…С помощью внеклеточных цитоплазматических сетей, образованных сильно разветвленной системой псевдоподий, тысячи и даже миллионы реаниматоров сливаются в довольно крупное, до 150, а иногда и до 180 мм в диаметре, полупрозрачное существо, более всего похожее на купол медузы, но не такой плотный на ощупь.
Я назвал эти сообщества примицерами, от латинского «primicerius», что значит «управляющий». Вне организма-носителя это просто прозрачная слизь, малоподвижная и быстро погибающая под воздействием внешних факторов.
Механизм возникновения некробиологического организма представляется мне следующим:
После смерти высшего позвоночного часть реаниматоров переселяются на его кожные покровы, проникают внутрь, поближе к позвоночному столбу, движутся к мозгу и создают новую примицеру.
Необычайно длинные (до одного метра и более) выросты гаптонем примицеры проникают сквозь покровы и ткани к нервным узлам организма-носителя и активизируют их с помощью вещества еще не выясненного генезис, возможно, это какая-то органическая кислота. В результате примицера получает доступ к «управлению» нервной системой организма, а через нее – всеми органами чувств и мышцами. Примицера фактически начинает выполнять те же функции, которые отведены мозгу погибшего существа, а оно превращается в некробиологический объект, или, для краткости, некроб.
Некробы имеют…
(лакуна)
…и живого тоже! Судя по всему, эти простейшие за миллионы лет существования популяции в изолированных пространствах подледниковых полостей выработали способность выживать за счет управления высшими существами. Внедрившись в живого позвоночного, примицера как бы одевает на себя «водолазный скафандр» и берет на себя управление. Используя мышцы, зубы и когти «скафандра», примицера добывает пропитание, одновременно поедая изнутри и сам «скафандр» до тех пор, пока от него не останутся одни кожно-костные останки. Я видел несколько десятков подобных, облепленных плесенью костяков рептилий в зале Геенна. Мозг «скафандра» погибает, видимо, сразу после того, как в нем развивается примицера. С момента гибели мозга существо-носитель и становится некробом.
Думаю, я совершил выдающееся открытие. Впрочем, сейчас не время размышлять о лаврах – у меня мало времени, совсем скоро к трещине подойдет санный поезд, и мне придется сворачивать свои исследования.
…1938 год
Сегодня обнаружил необычайную эксплозивность примицер. Будучи помещенными в неблагоприятные условия, т. е. попросту оставленные без своего «скафандра», они всеми силами борются за жизнь, совершая дерзкие экспансии на недоступные для других простейших расстояния, причем даже в агрессивных средах.
Это навело меня на мысль, что примицеры могут представлять определенную опасность для человека, так как заражение через кожные покровы…
(лакуна)
…покраснение кожи и онемение пальцев. Неужели это произошло со мной? Не может быть – я соблюдал режим стерильности и…
8 марта 1938 года
Боже, боже! Я жив, но я все равно что умер – мои конечности не слушаются меня, я с трудом удерживаю в пальцах карандаш. Еще три дня назад я был уверен, что смогу победить болезнь, но примицера разрастается внутри меня, и мой организм все более переходит под ее власть. Ужасные боли терзают меня. Я не могу произносить членораздельных звуков, не чувствую ног и с трудом дышу. Вскоре я перестану контролировать процесс дыхания, и мой мозг погибнет от асфиксии. Однако тело мое продолжит существовать в виде чудовищного некроба, и я обречен буду многие годы ползать во мраке подледного ада, перебираясь по скользким камням из Хадена в Стигис, из Стигиса в Геенну и обратно, пожирая все живое. Безглазый, разлагающийся, со струпьями вместо кожи, я стану хищной тварью, подобной существам, порожденным фантазией Босха и Данте.