Интересно, как люди были склонны преувеличивать происшедшее за ночь. Многие толковали, что, мол‑де, очень много «их» работает, если в одну ночь всюду появились листки, и при этом, конечно, слышались разныетолки о могуществе и силе «этих людей», их смелости и т. п., что, мол,, если и заметить, что они распространяют, то лучше уходи от них, а то они могут прямо убить. Все это выслушивалось с большим вниманием. Впоследствии распространители действительно брали с собою револьверы.
Находя на улице листок, рабочий не подвергался никакой опасности и приносил на завод, где и прочитывали его. Если первое время трудно было подметить, какое впечатление производит листок и что толкуют рабочие, так как было малое количество активных участников, то зато потом на это обращалось особое внимание, и всякому вменялось в обязанность по возможности прислушиваться к толкам и обо всем сообщать в комитет. Кроме того, каждый активный должен был, по возможности, знакомиться и ходить в гости к рабочим, ничего общего с революцией пока не имеющим, для того, чтобы собирать как можно больше точных сведений о‑заводе.
После трех или четырех листков, распространенных на Каменском заводе (в 30 верстах от Екатеринослава), рабочие,, распространявшие этого рода литературу, навлекли на себя подозрение. И вот как‑то в воскресенье приезжает ко мне сначала один из распространителей, потом еще один и сообщают о своем намерении бежать в Австрию, где гораздо лучше и свободнее, нежели в России.
Я очень жалел, что люди уезжают в то время, когда как раз начинается работа и всякая сознательная единица очень важна и дорога, когда ничего твердого еще нигде не поставлено, а тут люди как‑будто бы, ради только своего «я» стараются улепетнуть – это было очень досадно.
С другой стороны я опасался, что их могут действительно арестовать, а это значит – дать лишний козырь в руки жандармов. В то же время приятно было избавиться от жандармов, отправив этих людей из Екатеринослава и, таким образом, обойти чудовищного врага, открывшего пасть на свою жертву. Я убедительно просил моих каменских товарищей сообщить мне о благополучном миновании русской границы. Они обещали мне это, и я, действительно, вскоре узнал о благополучном прибытии их в один австрийский город, где они вскоре же получили работу. Эти товарищи, уезжая, оставили нам связи, и после их от’езда появление листков продолжалось так же правильно, как и раньше. Это были первые товарищи по революционной деятельности в Екатеринославе, с которыми мне пришлось расстаться. Вскоре после этого случая пришлось расстаться еще с одним другом, с которым мы распространяли по ночам листки и который сидел иногда в яме колодца. Так складывались обстоятельства, что лишь только где начинается движение, как вскоре же приходится терять товарищей, с которыми пришлось поработать и сойтись по душам.
После этого вскоре мы потеряли несколько интеллигентов, которые до сих пор являлись нашими вдохновителями. Но к чести интеллигенции нужно сказать, что все время она ничего почти самостоятельно не предпринимала раньше, чем не посоветуется с нами, и потому то новое дело у нас так удачно шло и развивалось; за все время между нами не произошло почти ни одного разногласия, это очень важно везде и всюду при начинании такого дела, и это необходимо заметить. И вот приходится терять такую интеллигенцию, которая до сих пор выполняла самую важную работу.
Нужно ли говорить, что это тяжело отразилось на нас, но это еще тяжелее отразилось на деле агитации; некому' было выполнить даже технической стороны этого дела, особенно это почувствовалось в недостатке листков, так как составление и редакцию таковых мы, конечно, не смогли выполнить сами. Как несчастье после какого‑либо обвала, засыпавшего людей, не позволяет долго обдумывать особых приспособлений для отрытия их, а заставляет скорее схватить лопату и рыть, рыть без устали, без конца, до тех пор, пока не удастся отрыть живых или мертвых тел, так точно и нам некогда было обсуждать наше положение, и нужн'о было по возможности скорее принимать наследство.
Товарищу Д. пришлось устраиваться со складом литературы, хотя таковой было не так много, но тем более она была ценной для нас, тем более мы должны были ее хранить насколько возможно тщательнее и осторожнее. Д. нанимает квартиру за два рубля и привозит на эту квартиру литературу в корзине, ставит под кушетку (род деревянной кровати), а сам на другой день уходит, говоря, что ему нужно отправиться по своей службе в от’езд, на самом деле он уходит на ту квартиру, где постоянно живет и откуда не думает уезжать, а на квартиру с литературой он стал ходить один или два раза в неделю, переночевать, дабы не заподозрили чего‑либо, или же специально за литературой.
В то же время приходилось искать себе помощников, так как работать вдвоем было очень трудно, да и жутко было брать на себя столь сильную ответственность в руководстве и наставлении больших тысячных масс. Насколько помнится, листки у нас выходили в то время, но уже активность со стороны интеллигенции была в это время очень незначительна.
Не говоря о том, что листки приходилось полностью редактировать мне и Д., но очень часто Д. приходилось писать
оригиналы для гектографа и печатать листки. Мы же должны были руководить и распространением этих листков, но это было легче, так как у нас была очень сильная и серьезная поддержка среди рабочих; достаточно было передать листки, а там распространят и помимо нас.
Наша работа пошла энергично вперед и начала пускать свои корни все шире и глубже.
Нам удалось привлечь к нашей работе двух совершенно новых лиц и образовать, таким образом, довольно тесную группу людей, задавшихся целью руководить всем движением города Екатеринослава, издавать листки по самым различным поводам, отвечая на все вопросы, возникающие на заводах. И наше слово претворилось в дело. Мы готовили листки в большом количестве, и они массами оказывались у рабочих и на центральных улицах Екатеринослава.
Помню, что у нас происходило одно собрание по поводу какого‑то вопроса. Как и всякое собрание того времени, оно происходило на воле, где‑то за городом. Помню, мы все собрались и ждали запоздавшего товарища. Говорили о разного рода вопросах, сообщали кой‑какие слухи и начали беседовать по поводу сегодняшнего собрания, а товарища все нет и нет. Нам надоело ждать, но все же, не зная причины отсутствия, мы теряли всякое терпение и почти решили разойтись. В это время товарищ появился, мы встретили его далеко не ласково и начали сурово допрашивать о причине его запоздания, он же отвечал как‑то отрывисто и вообще чувствовал себя очень возбужденно. Наконец, он пообещал сообщить нам кое‑что особенное, что сильно нас порадует и порадует всю русскую землю и всех русских рабочих. Он видимо составил план, как бы подействовать сильнее на нас. Мы молча слушали его и ожидали, когда он скажет суть самого главного, и что, наконец, это самое главное? Наконец, он торжественно об’явил, что все «Союзы Борьбы за освобождение рабочего класса» слились в единую партию, и названа она «Российской Социал‑Демократической Рабочей Партией». Он вынул выпущенный по этому поводу манифест от Партии, который мы сейчас же прочли стоя, в честь Партии [15]). Тут же на собрании мы об’явили себя «Екатеринослав‑ским Комитетом Рос. Социал‑Демократической Рабочей Партии». Признаюсь, меня порядком удивило, то место в манифесте, где говорилось о представителе на с’езде от г. Екатеринослава, между тем как я знал, что у нас не было такого интеллигента, которого можно было послать на
') ИнтеллигентомДоб'явившим о состоявшемся I с'езде партии, был И. Лалаянц.
с'езд. И на прежних собраниях не было ни разу упомянуто о человеке, который мог бы туда поехать. Все это довольно неприятно и тяжело подействовало на меня. Мне было ясно, что тут была допущена неправильность со стороны интеллигенции, которая, послав представителя от города, поступила неправильно и даже преступно против рабочих, так как она рабочим даже не заикнулась о представительстве на с’езде. Это в глазах внимательного рабочего, принимающего участие в движении, не могло не вызвать некоторого пренебрежения к такого рода приемам. Нужно было быть действительно преданными делу, чтобы не подымать по этому поводу споров и не потребовать отчета; притом же мы, назвавшие себя «Екатеринославским Комитетом», даже и теперь не видели представителя, об'яснившего бы нам суть с’езда, но дисциплина была так сильна, что и после этого ни разу не подымался вопрос об этом г).
Как‑то вечером, сидя у себя на квартире с Г., я неожиданно был приятно удивлен. В комнату, в сопровождении одного петербургского товарища, вошел П. А. Морозов, вернувшийся из ссылки в Вологодской губернии. Конечно, как старые друзья, мы скоро сошлись с ним почти во всех вопросах. Принимая во внимание, что П. А. был человек очень развитой и бывалый, видавший много разных людей, разные способы работы, а, следовательно, могущий во многом нам помочь, я решил, что его следует ввести к нам в Комитет. Такое свое желание я передал другим и получил согласие всех. Оно и понятно, так как нам тогда были страшно нужны люди, бывшие уже в работе, имевшие богатый опыт деятельности и.могущие несколько помочь нам в редакторстве разных листков. Всем этим требованиям П. А. Морозов отвечал как нельзя лучше и значит являлся самым желательным человеком. Он был принят членом в Екатеринослав‑ский Комитет.
Перед тем как встретиться с П. А. Морозовым и до того, как Екатеринославская группа «Союза Борьбы за освобождение рабочего класса» переименовалась в «Екатеринослав‑ский Комитет», у меня велись усиленные переговоры за Дне пром в мест. Нижнеднепровске с моим старичком, который уже переехал в те края. Насто я отправлялся туда вечером или в воскресенье, и мы устраивали у него собрания вдвоем или втроем; наши собрания не носили революционного характера, тем не менее они были конспиративными и происходили очень тайно, так что никто из обитателей квартиры не смел входить в комнату, в которой мы заседали. Конечно, я руководствовался или мною руководила мысль чисто революционная...
Мой старичок давно носился с мыслью основать кооперативную лавочку. Он был уверен, что дело быстро пойдет в гору и таким способом удастся собрать порядочную сумму, которая нам даст возможность двинуть сильнее дело революции вперед. Я уже был знаком в то время с деятельностью кооперации, особенно с Брюссельским народным кооперативом, и это, конечно, позволяло мне надеяться, что возможно поставить дело удачно, и тогда можно будет извлекать из кооперации средства на революционную работу. Не могу сказать, чтобы я не увлекался этим делом.
План старичка был–открыть мелочную лавочку около завода и, следовательно, покупателей у нас будет достаточно, особенно, если постараемся тем или иным способом сделать ее популярной; затем он уверял, что с торговым делом он знаком и потому ручается, что никакого ущерба мы из‑за лавочки нести не будем, а в крайнем случае, если произойдет какая‑либо неудача, то не бог знает, какие мы потеряем деньги на этой лавке. Мы решили вычислить, как можно точнее, сколько процентов риска и сколько процентов, подтверждающих наши планы. У нас было несколько собраний чисто интимного характера, и, когда вопрос об устройстве данной лавочки был уже решен, то и тогда никто об этом не узнал. Как‑то на одном из таких собраний мы решили данный вопрос окончательно. Оставалось только собрать часть денег на первое обзаведение; хотя лавочка предполагалась небольшая, все же цель ее создания – добывать средства, а если не будет денег на покупку необходимых товаров, то план наш положительно рушится. Я оказал давление на своих товарищей, чтобы дали по пять рублей на создание одного учреждения, это с моими собственными деньгами дало мне всего пятьдесят рублей. Пришлось просить одного из наших, имевшего около двухсот рублей, чтобы он ссудил нас, хотя бы под вексель. Человек он был не особенно преданный, но под вексель старичку дал 100 или 150 рублей, точно не помню. *
Старичок и еще двое, кроме меня, принадлежали к какой‑то организации. Повидимому, эта организация возникла на почве экономической борьбы, и когда некоторые члены ее были арестованы, то привлекались как уголовные. Вина их была в том, что они побили кого‑то из администрации. Для ведения их дела и для помощи им была собрана сумма, по тогдашним временам, довольно порядочная. Остаток от этой суммы составлял 30 руб., каковые пока расходовать было не на что (арестованные были высланы на родину), а потому решили пустить их в оборот с условием, чтобы можно было получить одну треть при первой же потребности на помощь арестованным за распространение листков или за участие в кружке. Эти деньги решили, как я сказал, пустить в оборот давки. Всего денег собралось около 200 рублей, но потом еще прибавилось около полсотни, и с этими‑то деньгами мы решили пуститься в плаванье по коммерческому морю.
Юридическим хозяином был избран старичок, он должен был ведать не только лавкой, но положительно всеми дедами этой лавки. При получении денег он должен был выдавать векселя, как гарантию от какой‑либо случайности. Таким образом в самом начале была установлена юридическая обеспеченность собранной суммы. Затем старичок обязывался давать периодически правильные отчеты контролеру как за книгами по торговле, так и за количеством наличности товара. Контролером в этом роде был избран я, а, следовательно, на меня ложилась порядочная доля ответственности в этом предприятии. Было решено периодически устраивать наши общие собрания, где бы мы знакомились с делом и, смотря по обстоятельствам, предпринимали то или иное решение. Решили также, что лавочку открываем пока на три месяца, по истечении которых наше общее собрание должно решить, быть или не быть лавке. И, наконец, что каждый обязуется приискивать покупателей, но стараться в долг никому не давать.
После этого собрания, получивши деньги и общее согласие, наш доверенный приступил к поискам подходящего помещения, какового долго подыскать не удавалось – это было начало наших разочарований; главная причина состояла в недостатке материальных средств. Помещения находились, но с условием на год за сумму 250 и 300 рублей. Взяв во внимание, что при таком помещении можно жить с семейством, занимая порядочный дом, это было довольно выгодно и очень удобно, так как можно было расширять постепенно торговлю. Однако, при всем нашем желании это для нас было положительно невозможно из‑за недостатка наличности средств, и на это приходилось смотреть, как на приятное будущее. Спустя месяц, было нанято помещение в базарной местности за 18 рублей в месяц, но условие заключено на полгода, и плата–за три месяца вперед. Пришлось согласиться на эти условия при невозможности подыскать более выгодные условия, и тут же пришлось израсходовать почти одну четвертую всего нашего капитала; дальше.
приходилось выправить торговые свидетельства, а за ними шли всевозможные мелкие расходы, очень быстро уменьшавшие наши средства. Когда все это устроили, то пришлось закупать товар на наличные деньги, каковых у нас была ничтожная сумма, и они‑то должны были приносить нам доходы. Тут уже сразу разрушались всякие надежды на особую помощь от лавочки, но затраченные деньги требовали наших усилий, надо было как‑нибудь их потом вернуть.
Помню, как то в воскресенье отправился я поздравить, нашего фиктивного хозяина с открытием лавки и подробно осмотреть ее внутренный вид. Помещение было достаточное, место очень бойкое, покупателей много, хозяева, как‑будто очень солидные, беда только,чтопочтинечембылоторговать: за каких‑либо полчаса в моем присутствии отказали четырем или пяти покупателям потемсоображениям,чтопока,мол,еще не купили этих товаров. И верно, расставленные по полкам ящики были совершенно пусты, кое‑где торчавший товар был в самом ничтожном количестве, одна стена была совершенно пустая и в ней не было вбито ни одного гвоздя. Несколько бумажных мешков заключали в себе по два–по три фунта разных круп, четыре‑пять стеклянных банок, на выручке содержали сласти, конечно, не в большом количестве, тут же висело два фунта колбасы и только за дверя&ш на крыльце лавки был целый боченок сельдей, да порядочная связка тарани, там же лежал хлеб и еще кое‑что для деревенского покупателя хохла. Мое впечатление было довольно тяжелое, и только сообщение о сумме, на которую торго‑ " вали первые дни, позволило надеяться на благоприятное будущее. Узнав, на сколько куплено всего товара и сколько находится денег, в чем больше чувствуется недостаток, и чего купят на первую выручку, я собрался уехать в город, забрав, конечно, всего, что можно купить в нашей лавочке для своих потребностей, но и тут меня просили кое‑чего не брать, а оставить для какого‑либо местного покупателя. Таково ^ было наше кооперативное начало и, хотя начало было самое неудовлетворительное, все же я был того мнения, что такая лавочка возможна в каждом городе. Только одно было плохо, что у нас нет возможности об’явить такую лавочку кооперативной, и данная наша лавочка окружена со всех сторон конспирацией, что само собой не могло ей служить на пользу, притом открывать такую лавочку с такими средствами никогда не следует, если только не частным образом. Нужно сказать, что хотя и ничтожная лавочка, а она требует присутствия в себе человека не меньше, чем в продолжение 14–15 часов, и, поставив человека, мы обязаны были ассигновать ему известное вознаграждение; при нашей бед‑пости все же мы назначили десять рублей. Следовательно,, минимальный расход доходил у нас до 30 рублей в месяц: помещение – 18 р., услуга –‑ 10 р., сторожу – от 60 коп. до 1 руб., затем освещение и непредвиденные расходы, а товару всего на 60–70 рублей.
Хотя я жил в восьми верстах от лавочки и никуда по ее потребностям не ходил, все же она отняла у меня довольно много времени, когда оно страшно дорого было для революционной работы. Приходилось ценить жертвы с этой стороны, тогда как ранее я никогда не обращал внимания на время. Наконец товарищ Д. стал прямо указывать мне, что я слишком много времени расходую для лавки, когда оно так дорого. Жалея время, я все же должен был являться туда хоть раз в неделю и выслушивать все растущее и растущее сетование на холодное отношение к этому учреждению даже самих учредителей и что, мол, человеку в преклонных летах очень тяжело вести это дело. В словах такого рода я отлично видел упрек себе и, поэтому, говорил прямо о невозможности отдавать больше свободного времени для нашей лавки в ущерб революционной работе, а если и другие не помогают, то поправить дело очень трудно и уходил, не сделав даже особой проверки, чувствуя в этом сильное оскорбление для человека, руководившего этим делом; я же просто верил в его честность..
Революционная деятельность шла своим порядком довольно правильно. У нас также систематически происходили собрания, выпускались изредка листки, прибавилась и другая литература.
Приходится вернуться опять несколько назад.
После провала мы, как я говорил, взяли к себе и склад литературы, но способ, которым мы хранили, был довольно рискованный и очень неудобный, поэтому мы с Д. начали придумывать новый план хранения, и в конце концов решили передать корзину Г., который бы хранил у себя. Об этом я с Г. говорил уже раньше, и мы решили вырыть под домом большую яму, куда можно было бы спустить эту корзину. Конечно, никто об этом не должен был знать.
Решили действовать. Я стоял у ворот проходного дома, поджидая извозчика с корзиной и Д., при этом, конечно, пришлось испытать своеобразное чувство тревоги. Но вот показался на углу извозчик с Д. и корзиной, ехавшие довольно тихо. Извозчик остановился, Д. начал расплачиваться, а я, взваливши на плечи корзину, отправился череа проходной двор на другую улицу, а потом и на третью, где у дома уже поджидал меня Г., который взял корзину, и мы вместе вошли в квартиру, заперлись в комнате и принялись знакомиться с содержимым корзины. Хотя склад был довольно бедным, но я все‑таки нашел много интересного для себя, а Г., вообще читавший мало литературы, был сильно удивлен разнообразием и, конечно, тоже пожелал прочесть чего не читал.
Приведя в порядок книги и сделавши список всего имевшегося, мы поставили корзину к стене. Г. несколько раз по вечерам и ночью слазил под дом и прпробовал вырыть яму, но мы пришли к заключению, что это очень неудобно, да и не так безопасно, тогда как явилась возможность отправить эту корзину в совершенно безопасное место, куда она вскоре и была переправлена в качестве корзины, набитой запасной ■одеждой. Все это удалось нам очень хорошо, и мы убедились, что слежки за этими местами нет.
Помню, как‑то Г. явился ко мне в женском платье, я даже не сразу понял, кто собственно ко мне явился–такая осторожность, конечно, не была излишней, если много функций самого важного характера падает на поднадзорных людей. Приходилось инбгда осторожно выходить из ворот поздно вечером, а иногда и ночью, дабы получше осмотреть нет ли кого около дома, иногда же приходилось ходить и наблюдать за домом, где живет товарищ, дабы случайно открыть слежку, если таковая существует.
В конце лета выбыли у нас из комитета два человека, ‑один собственно по трусости, а другой бежал в Лондон, и поэтому пришлось дополнять комитет новыми людьми. Наш комитет, состоявший из одних рабочих, проработал с полгода, и, пока провала не последовало, собрания происходили большей частью в открытом месте за городом, где мы ни разу не были замечены. При такой конспирации мы привлекали в комитет только очень осторожных и выдержанных людей. Как раз з это время я познакомился с человеком, бывшим также под надзором и работавшим раньше в одном из больших городов. Он давно разыскивал людей, близко стоявших у дела, и желал сам принять участие в работе. Пока получили сведения о его надежности, мы, хотя и продолжали вести с ним знакомство, но в организацию не вводили, а потом ввели и в комитет; затем в комитет был введен и Г., так что мы пополнили свой ущерб людьми, безусловно преданными делу, и комитет продолжал правильно выполнять работу 1). Как‑то в то время приезжал к нам представитель от
') В своих воспоминаниях, помещенных в сб. «История Екатеринослав‑ской соц.‑дем. организации», Григорий Иванович Петровский рассказывает:
«В 1898 г. я уже вхожу в группу, состоящую из Бабушкина, Бычкова /Бычков Ив. Зиновьев. Впервые подвергнут дознанию при Киевск. жанд.
одного большого города и привез нам своего знакомого, который должен был войти в наш комитет. Новый товарищ, был интеллигент, но, хотя он был и с высшим образованием, все же, увидавши нашу самостоятельную работу, к которой мы привыкли и в которой хорошо ориентировались, он почувствовал себя очень неловко и признал слабость своих сведений по рабочему вопросу. Поэтому мы дали ему кружок молодых людей, но все же просили его принимать участие в комитете, где он и бывал несколько раз. Это был первый человек из интеллигентов того времени, который занимался в кружке. Таким образом настала зима 98 года; агитация принимала правильно регулярный характер, тогда как кружкя почти не собирались и не было интеллигентов, которые могли бы заниматься в кружках. Заниматься же систематически самим комитетским рабочим не было никакой возможности, за неимением свободного времени, и притом с этого времени было постановлено, чтобы комитет собирался обязательно один раз в неделю. Это постановление было одно из самых наиполезнейших для всей деятельности. Хотя раз собраться в неделю–это было работой, потому каждый на собрании давал об’яснения по поводу мастерской или‑завода, в котором он работал, и всякий особый случай подчеркивался и иногда постановляли осветить его листком. Если произойдет стачка в маленьких размерах или какое столкновение, комитет должен был обо всем знать и, делая постановления, приводил их в исполнение. Комитет, понимая трудность своего положения – был благодарен тем интеллигентным единицам, которые в то время иногда появлялись, но помощь их была слабая, так что мы являлись людьми, работающими без всякой интеллигенции. В этом же году был арестован мой товарищ Д. – это было большой потерей для комитета, потому что он был самый старый из всех нас и, следовательно, лучше всех знал организацию. Он вел сношения с интеллигенцией или, как мы выражались, с городом, так как в городе постоянно существовали один или два лица, при помощи которых мы получали всякого рода литературу. С арестом Д. мы на время потеряли связь с город‑
управлении в 1897 году, был активным с.‑д. пропагандистом среди рабочих завода Эзау), Морозова (Морозов Петр Андреев. Был выслан за революционную пропаганду среди петербургских рабочих и организацию кружков в Вологодскую губернию. В ссылке в Сольвычегодске он был в близких сношениях в 1897 г. с одним из основоположников марксизма в России Н. Е. Федосеевым. После ссылки жил под надзором полиции в Екатерино‑славе, где был активным рабочим пропагандистом с.‑д.) и интеллигента, державшего с ними связь. С городской группой кружок устраивал правильные периодические собрания, на которых обсуждались положение рабочих на всех заводах и меры пропаганды и агитации среди них».
ской группой, доставлявшей нам, кроме литературы, также и деньги и людей для ведения кружков.
Оказавшись же без всего этого, мы, екатеринославцы‑ра‑бочие, старались по возможности больше употреблять усилий, дабы не было заметно нашей слабости. Между тем, во время моего пребывания в Екатеринославе наставали не раз моменты полнейшего обезлюдения в интеллигентных личностях. После ареста Д. (он был арестован не по екатерино‑славскому делу) мне пришлось часто сноситься с городом, и эта лишняя работа отнимала у меня много времени.
Так как я выполнял эту работу недостаточно хорошо, то •было предложено принять одного человека из города, как представителя от интеллигенции. Такой человек скоро нашелся, так как в это время уже начали приезжать новые люди из бывших ссыльных, которые желали войти в организацию. Оказалось даже, что группа таких интеллигентов образовала в городе свой комитет. Наш комитет первое время ничего не знал об этой новой организации интеллигенции, которая, •естественно, хотела принять на себя руководство работой. Вышло довольно странно, что в то время, как правильно функционировал старый (назову его рабочим) комитет, который собирался еженедельно, обсуждал разные вопросы, издавал листки, тут же рядом с ним вырос новый комитет, который, конечно, не мог удовлетвориться работой по выполнению разных постановлений раб. комитета, как‑то: доставкой литературы, средств и печатанием готовых листков.
Как я уже говорил, интеллигентам желательно было взять в свои руки писанье листков, редактирование таковых и руководство движением вообще. На этой почве происходили разные инциденты в раб. комитете, вызываемые, главным образом, представителем от города, т.‑е. от интеллигентского комитета. Инциденты первое время являлись случайными и скоро улаживались, но постепенно они стали принимать неприятный оборот. Росло общее недовольство и увеличивались раздоры, от чего существенно страдало дело.
Помню, что интеллигенты часто нападали на нелитератур‑ный язык издаваемых листков и, кажется, один из листков был несколько изменен и сокращен в гор. комитете. Это вызвало прямое столкновение и грозило полнейшим разрывом рабочих с интеллигенцией.
Интеллигенты заявили, что они могут совсем отказаться выполнять техническую сторону изготовления листков, на это рабочие ответили, что они сами на своих квартирах будут оттискивать листки, и тогда не будет надобности прибегать к услугам интеллигенции, таким образом, дело могло, действительно, кончиться разрывом.
11рошло порядочно времени, а раздоры не уменьшались. На каждом собрании комитетом предлагались разные меры, клонившие комитеты к соглашению друг с другом. Предлагалось созвать оба комитета и на общем собрании выбрать лиц по одинаковому количеству от обоих комитетов, которые бы, слившись, и представляли единый комитет. На это городской комитет не соглашался под предлогом того, что общее собрание будет слишком большое и можно навлечь подозрение, избрать же по равному количеству лиц для слившегося комитета (предполагаемого) тоже почему‑то не пожелали, а выход из натянутого положения был необходим для обеих сторон.
Наконец, соглашение состоялось на следующем компромиссе: 1) собрания рабочего комитета происходят в старом порядке, и на собраниях присутствует один представитель от интеллигенции с правом голоса, но этот представитель не может меняться и не может приводить другого члена городского комитета без особого каждый раз согласия от рабочего комитета; 2) точно также городской комитет обязан сообщать о своих собраниях члену рабочего комитета, избранному для присутствия на их собраниях, и уже представитель от рабочих передает в рабочий комитет о вопросах, обсуждавшихся в городском комитете и о принятых решениях; 3) писать для рабочих какого‑либо завода или вообще для Екатеринослава могут одинаково оба комитета, но окончательная редакция данного листка и признание своевременности и необходимости такового принадлежит раб. комитету. На этом произошло соглашение, и впоследствии эти вопросы почти не вызывали никаких столкновений, и рабочий комитет очень часто принимал листки, писанные городским комитетом, безо всякого изменения *).
Зимой 98 и 99 года Екатеринослав кипел во всех частях и районах революционной пропагандой и агитацией. На всех заводах были свои люди, которые собирали сведения, следили за настроением и указывали на всякого рода злоупотребления. Особенно рабочие были недовольны черкесами, которые служили в качестве сторожей на некоторых заводах. Черкесы – это темный и грубый народ, вооруженный холодным оружием, а иногда и огнестрельным и дико готовый защищать всякого мастера, начальника, а директора и помощника тем более; они при первой возможности выхватывали оружие и готовы 'были броситься на рабочих. Точно такими же дикими исполнителями приказаний являлись они